Говорил он с трудом, однако продолжал цепляться за жизнь. Так велела Сара – как ей было жить без него?
Обычно Джон сидел в кресле и слушал разговоры внучек, любящих его так же преданно, как и он их. К Саре они не испытывали привязанности. Они боялись ее. Подлинную нежность она выказывала только младшей дочери Анны, Диане, которую прозвала «леди Ди». Маленькая леди была любимицей бабушки и очень напоминала ей свою мать; более того, ребенок унаследовал материнский характер, что давало возможность им прекрасно ладить. Это было особенно заметно, потому что Анна, старшая сестра леди Ди, вспыльчивостью напоминала Сару. Разумеется, это осложняло их отношения. Двум столь необузданным натурам нелегко уживаться под одной крышей, поэтому леди Анну Спенсер отправили к отцу, когда тот женился снова.
У Сары появился новый повод для ярости. Всего через полтора года после смерти ее любимой Анны Сандерленд взял другую жену. Свою должность в Ирландии он оставил и занял пост государственного секретаря. Сара считала, что по этому поводу ему следовало посоветоваться с ней. Из-за этого нового брака она неистово ссорилась с ним – утверждала, что женился он на ничтожестве. Герцогиня терпеть не могла, чтобы кто-то из семейства покидал сферу ее влияния; членом семейства она считала даже зятя, которого всегда недолюбливала.
В дополнение к этим семейным неприятностям она постоянно ссорилась с сэром Джоном Ванбру из-за строительства Бленхейма. Никто не мог работать вместе с нею или на нее в мире и согласии. Возбудила судебное дело против графа Кэдогана, большого друга Джона, соучастника многих кампаний, за растрату фондов, которые Джон доверил ему. Ванбру написал ей, что больше не может продолжать строительство Бленхейма, так как обвинения ее несправедливы, слишком далеко заходят, а вмешательство не идет на пользу делу. Он отказывается от работы, если герцог не выздоровеет настолько, чтобы защитить его от нестерпимого обращения.
Бленхейм оставался недостроенным, хотя на него были истрачены громадные деньги; общая его стоимость составляла триста тысяч фунтов, и хотя четыре пятых этой суммы выплачивало государство, одну пятую приходилось вносить супругам Мальборо. Поэтому Сара твердо верила, что имеет полное право вмешиваться в ход работ.
Ссорясь с Ванбру, Кэдоганом и внучками, Сара не скучала. Джон об этих раздорах ничего не знал, герцогиня постоянно уверяла его, что все хорошо. Она не хотела ничем его беспокоить и, когда случались рецидивы болезни, не отходила от мужа ни днем, ни ночью.
И не оставляла без внимания внучек. Они уже подрастали, в разных ее домах не прекращались развлечения. Весело было ставить спектакли, потому что Джон любил смотреть, как играют внучки. Для него ставили «Все за любовь» и «Тамерлана».
Сара убирала в пьесах слишком вольные места и лишь после этого позволяла детям их ставить.
– Произносить неприличные слова у себя в доме я не позволю, – предупредила она их. – И не потерплю неподобающих ласк и объятий, хоть вы и скажете мне, что так положено по пьесе.
Они ссорились, и зачастую резкие слова долетали до ушей сидевшего в кресле герцога. Ссоры там, где находилась Сара, были неизбежны, с этим приходилось мириться. Такова уж была ее натура. А ему лучше было слышать гневный голос жены, чем не слышать его совсем.
Сара временами торжествовала по случаю победы над кем-то из врагов, временами выходила из себя. Боялась, что, когда муж умрет, у нее не останется ни единого близкого человека. Постоянно затевала ссоры, обе дочери находились с ней в натянутых отношениях. Ее это расстраивало, но она не могла обуздать свой резкий язык – и они тоже. К тому же обе были уже не в том возрасте, чтобы испытывать перед ней трепет. У нее имелись любимицы среди внучек, но и с ними случались осложнения, а со временем разногласий должно было стать больше.
Деньги она любила так же, как и муж. Он задумывался, не у него ли она заразилась жадностью. Они были богаты и продолжали богатеть. Сара вовремя продала свои акции «Компании южных морей». Когда компания лопнула и многие стали плакаться, что разорились, герцогиня хвасталась, что нажила сто тысяч фунтов. Да, они разбогатели, но Саре это счастья не принесло.
Она жила в постоянной тревоге за Джона, и, хотя ее усердная забота утешала его, даже он, преданно любящий свою Сару, из-за нее чувствовал себя иногда неловко. Если она не соглашалась с врачами, то грозилась сорвать с них парики и выгнать на улицу. Говорила, что они бестолковые ничтожества, когда ей казалось, что лекарства не помогают Джону.
Дочери – Генриетта, леди Годолфин, и Мэри, герцогиня Монтегю, – не отличались нежным характером своих покойных сестер, решили, что больше не позволят ей грубо обращаться с собой, и неизменно навещали отца, когда матери не бывало дома.
Джон пытался разубедить их, говорил, что мать обидится.
– Дорогой папа, – ответила Генриетта, – оставь, пожалуйста. Мы уже не дети и не позволим обращаться с собой, как с детьми.
– Мать думала только о вашем благе.
Мэри поцеловала его.
– Ты добрейший человек на свете, но в том, что касается матери, слепой. Откровенно говоря, видеться с ней мы не хотим.
Однако замечая, как его огорчают эти слова, они позволяли ему объяснять, какая мама хорошая, и обещали, что постараются понять ее.
Но даже ради отца они не могли терпеть вмешательства Сары в свою жизнь и, видя мать, приходили в ярость почти столь же неистовую, как у нее.
Герцог ощущал сложность создавшейся в доме атмосферы и думал, что это неизбежно. Он женился на любимой женщине, любовь к ней прошла золотой нитью сквозь мрачную паутину его жизни, его любимая будет рядом до конца, уже недалекого. Кроме ее преданности и заботы, он не мог ничего желать.
Все же в доме царил постоянный разлад – и во всех делах тоже. Строительство Бленхейма, отказ Ванбру, неприятности с Кэдоганом, ссоры с Сандерлендом… Там, где находилась Сара, бури были неизбежны.
Сидя в кресле, он слышал семейные ссоры. Резкий голос Сары, спорящей с дочерьми или выражающей презрение к внучкам. Казалось, только леди Ди не вызывала у Сары недовольства.
В конце весны 1722 года Джон почувствовал, что слабеет, и попытался скрыть это от Сары. Нежность его к жене не ослабла со времени первых встреч, и больше всего он беспокоился о будущем жены, так как понимал, что конец его близок. Понимал, что удерживает ее от еще больших безрассудств. Он восхищался ею, считал ее умной, но видел, что она создает неприятности для себя и для всех окружающих.
Что станется с нею, когда некому будет ее сдерживать? Дочери в состоянии помочь ей – если захотят. Но она ни за что не примет их помощи, и они не так уж любят ее, чтобы помогать.
Всякий раз, когда дочери приезжали проведать его, он заводил разговор об их матери, всеми силами старался открыть им глаза на ее добродетели.
– У вас лучшая на свете мать, – говорил он.
Мэри, более откровенная, чем сестра, ответила, что у них лучший на свете отец, и большего им не надо.
Их любовь радовала его, но он, если бы мог, перевел бы эту привязанность на Сару.
Герцог вздохнул. Дочери его силой воли почти не уступали своей матери, и он был уже не в силах пытаться их помирить.
Он сидел в кресле, слушая, как Сара обсуждает его состояние с Сэмюэлом Гартом, врачом, которого она уважала, или насмехается над доктором Мидом, чьи методы лечения считала бесполезными. Он узнал, что возник тревожный слух о том, будто Сара поддерживала Претендента. У нее всегда были враги. Это его беспокоило, но сильнее всего мучило сознание, что он тут ничего не может поделать.
Шел июнь, из окна в виндзорском доме герцог видел зеленый лес, слышал пение птиц. Все было такое свежее, обновленное, а он такой старый, усталый. Ему семьдесят два года. Неплохой возраст для человека, прожившего такую жизнь. Что-то подсказывало ему, что конец близок.
Сара обнаружила его лежащим на кровати и поняла: случилось худшее.
– Джон, любимый мой, – прошептала она.
Он взглянул на нее, язык ему не повиновался, но в глазах светилась преданность, пронесенная через всю жизнь.
– Что я буду делать без него? – негромко произнесла герцогиня.
И тут в ней пробудилась энергия. Послать за Гартом. Где этот глупый Мид? С герцогом опять случился удар.
Генриетта и Мэри ждали в прихожей. Сара вышла из комнаты больного.
– Никаких ссор у его смертного одра, – распорядилась она.
Упрашивать их герцог не мог, он быстро угасал. Дочери в последний раз простились с ним, и Сара вошла, чтобы до конца находиться подле него, как ему бы хотелось.
16 июня 1722 года великий герцог Мальборо скончался.
Тело его выставили для торжественного прощания в Мальборо-хаузе, а потом похоронили с воинскими почестями в Вестминстерском аббатстве.
Сара была благодарна за оказанные ему воинские почести и, вызывающе сверкая глазами, часто повторяла, что никто не заслуживал их больше, чем он. В душе она сознавала, что жизнь ее окончена, что могла значить для нее жизнь без него?
Весть о смерти Мальборо, придя в Лэнгли Марш, пробудила воспоминания о прошлом.
Дела Мальборо часто обсуждались в застольных беседах с гостями. Эбигейл развлекала общество, рассказывая о выходках Сары. Однако с годами они стали казаться скорее вымыслом, чем правдой. Но когда пришла весть о последних приключениях герцогини, Эбигейл поняла, что не преувеличивала.
После смерти герцога Сару больше не поддерживала та любовь, та необычайная привязанность, из которой Эбигейл создала себе идеал. Сара лишилась самого дорогого в жизни, и Эбигейл даже ощутила к ней сочувствие.
Думать о Харли она перестала. Судьи оправдали его, однако запретили появляться при дворе или в палате лордов. Это означало конец политической карьеры и уход в безвестность.
Время от времени Эбигейл слышала рассказы о Болинброке, после смерти жены он женился на любовнице-француженке и продолжал жить во Франции.
Все, кто был некогда близок, далеко разошлись и жили своей жизнью.
Эбигейл своею была довольна.
Через два года после смерти Мальборо пришло известие, что Роберт Харли скончался. Заболел он у себя в доме на Эбмарл-стрит.
Как всегда в подобных случаях на Эбигейл нахлынули воспоминания. Джон, ее брат, частый их гость, постоянно заводил речь о прошлом.
– Странно даже, – сказал он, – как все забывается… пока не случится что-нибудь подобное.
Правда, Джон забывал быстрее. Он часто ездил на верховые прогулки с младшим Сэмюэлом, своим любимцем, и, несомненно, рассказывал ему о том, как был командиром в армии и лишился своей должности с приходом немцев. Эбигейл вспомнила свое сражение за Джона против Мальборо – и то, что потерпела поражение. Естественно, что, когда Анна умерла, а Мальборо оказался в высокой чести, Джону пришлось уйти из армии.
Однако Джон примирился с этим. Он не был богат, но имел неплохой доход, который со временем должен был перейти к юному Сэмюэлу.
И все же, занимаясь своими делами, Эбигейл вспоминала дом на Эбмарл-стрит, свои приходы туда с предостережениями, советами… и с надеждой.
Эбигейл часто думала о Харли после его смерти и задавалась вопросом, избавится ли когда-нибудь от тоски по прошлому, мучившей ее, как физическая боль. Но в октябре, когда ее младшая дочь, пятнадцатилетняя Элизабет заболела, она ухаживала за ней денно и нощно, и все прошлые беды забылись перед страхом за настоящее.
Элизабет умерла, горе открыло Эбигейл, что вся ее жизнь, все чувства и привязанности сосредоточены здесь, в Лэнгли Марш.
Лишь после смерти мужа Сара поняла, как сильно любила его. Привязанность выказывал он, она принимала ее как нечто само собой разумеющееся. Сара во всем поддерживала его, она строила ради него планы, но только теперь поняла, как нуждалась в нем.
Никто на свете не мог занять его место. Граф Конингсби сделал попытку. Сара с Джоном знали его много лет, и через полгода после похорон граф сделал ей предложение письменно.
Сара с изумлением прочла его письмо. Подумать только, кто-то пожелал заменить ей Маля – и так скоро после его смерти! Но отказ написала в любезных выражениях.
Полученное вскоре другое предложение позабавило ее, так как исходило от герцога Сомерсета, супруга которого когда-то делила благосклонность королевы с Эбигейл Хилл. К тому же Сомерсет был одержим своей родовитостью, его прозвали Гордым Герцогом, и кое-кто при дворе говорил, что его гордость происхождением доходит до умопомешательства. Да, он был одним из самых родовитых герцогов, делил эту честь с Норфолком. Но ходили слухи, что даже родные дети должны были стоять в его присутствии, а когда один из них, думая, что отец спит, сел, то немедленно был «оштрафован» на двадцать тысяч фунтов, которые были вычтены из его наследства.
Поэтому Сара, читая его исполненное достоинства послание, чувствовала себя польщенной, видимо, он держался о ней очень высокого мнения. Надо признать, благородством крови она не отличалась. Конечно, как герцогиня Мальборо она никому не уступала знатностью и готова была каждому заявить об этом; но такой человек, как Сомерсет, естественно, должен был считать Дженнингсов и Черчиллов чуть ли не простолюдинами.
Сара не без удовольствия ответила ему: «Будь я молодой и красивой, а не старой, увядшей и вы могли бы положить к моим ногам весь мир, то все равно не получили бы руки и сердца, принадлежавших Джону, герцогу Мальборо».
Отправив это письмо, она пошла в кабинет Джона; мысли ее обратились к прошлому, и она ощутила с прежней силой горькое чувство утраты.
Герцогиня решила, что пора уже разобрать его вещи, и, роясь в шкафу, где муж хранил самое ценное, наткнулась на пакет; когда раскрыла его, там оказались ее золотистые волосы.
Сара в изумлении уставилась на них. Ее волосы! Потом вспомнила, как в ярости их обрезала и швырнула ему на письменный стол. Значит, Маль собрал их и сохранил.
Она поймала себя на том, что плачет – не бурно рыдая, как обычно, а тихо, горестно.
Сложив волосы обратно в пакет, она пошла к себе в комнату. И там, лежа на кровати, продолжала тихо плакать.
– Маль, – приговаривала она, – почему так вышло? Ты не должен был покидать меня. Мы должны были умереть вместе. Для чего мне жизнь без тебя?
Герцогиня продолжала с боем идти по жизни, но прежний пыл ее почти иссяк. Жизнь без Маля была почти лишена смысла. И все же она оставалась прежней Са-рой – воинственной, яростной, задиристой, импульсивно рвущейся в битву. Ее прозвали «Старухой Мальборо». Да, она постарела; когда герцог умер, ей было шестьдесят два года.
Жизнь доставляла Саре какое-то удовлетворение. Она была очень богата – деньги всегда для нее много значили. Правда, у нее оставалось всего две дочери, зато было много внуков. Только ладить с ними она не могла. Ей непременно нужно было вмешиваться и в государственные дела, и в семейные.
Держаться в стороне от политики было не в характере Сары, и поскольку обычно искала врагов в высших сферах, считала первым своим врагом премьер-министра Роберта Уолпола, а вторым королеву Каролину, жену Георга Второго, сменившего на троне отца. Не оставляла без внимания и свое семейство. Мэри, пошедшая в нее больше, чем остальные дети, не забывала, что мать не позволила ей выйти за любимого человека. Правда, тогда она была почти ребенком, но память о том романтическом чувстве сохранилась. Всю свою неудачную супружескую жизнь она представляла, как мог бы сложиться брак с тем человеком, и злоба на мать у нее не проходила.
– Ты плохая жена, жестокая дочь и скверная мать! – однажды выкрикнула ей Сара. – Я выдала тебя за лучшего жениха в Англии, иначе бы ты жила со сквайром, не имеющим ничего, кроме двух тысяч в год.
Мэри не пожелала смолчать.
– Старая ведьма! Ты вмешивалась в наши жизни, когда мы не могли постоять за себя. Но теперь у тебя ничего не выйдет.
И ушла из дома матери, заявив, что больше не переступит его порога.
Сара ходила по дому, жалуясь всем, кто соглашался слушать, – а отказаться не смел никто, – что у нее самая неблагодарная дочь на свете.
– И герцог Монтегю, ее муженек, тоже прекрасный образчик человеческой породы! – выкрикивала она. – Ему пятьдесят два, а ведет себя, как пятнадцатилетний. Забавляется тем, что приглашает гостей в сад и обливает водой. А в загородном доме подбрасывает гостям в постель насекомых.
Никто не напоминал ей о прежней похвальбе, что она выдала Мэри за лучшего жениха в Англии – не смел; напомнить могли бы дочери – она пребывала в ссоре с ними; или муж – но его не было в живых.
Не стали лучше у Сары отношения и с Генриеттой, носившей после смерти отца титул герцогини Мальборо, так как было решено, что раз у герцога нет сыновей, титул должен перейти его старшей дочери.
Генриетта дала повод для громкого скандала. Она всегда любила театр, актеров и водила крепкую дружбу с драматургом Уильямом Конгривом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Обычно Джон сидел в кресле и слушал разговоры внучек, любящих его так же преданно, как и он их. К Саре они не испытывали привязанности. Они боялись ее. Подлинную нежность она выказывала только младшей дочери Анны, Диане, которую прозвала «леди Ди». Маленькая леди была любимицей бабушки и очень напоминала ей свою мать; более того, ребенок унаследовал материнский характер, что давало возможность им прекрасно ладить. Это было особенно заметно, потому что Анна, старшая сестра леди Ди, вспыльчивостью напоминала Сару. Разумеется, это осложняло их отношения. Двум столь необузданным натурам нелегко уживаться под одной крышей, поэтому леди Анну Спенсер отправили к отцу, когда тот женился снова.
У Сары появился новый повод для ярости. Всего через полтора года после смерти ее любимой Анны Сандерленд взял другую жену. Свою должность в Ирландии он оставил и занял пост государственного секретаря. Сара считала, что по этому поводу ему следовало посоветоваться с ней. Из-за этого нового брака она неистово ссорилась с ним – утверждала, что женился он на ничтожестве. Герцогиня терпеть не могла, чтобы кто-то из семейства покидал сферу ее влияния; членом семейства она считала даже зятя, которого всегда недолюбливала.
В дополнение к этим семейным неприятностям она постоянно ссорилась с сэром Джоном Ванбру из-за строительства Бленхейма. Никто не мог работать вместе с нею или на нее в мире и согласии. Возбудила судебное дело против графа Кэдогана, большого друга Джона, соучастника многих кампаний, за растрату фондов, которые Джон доверил ему. Ванбру написал ей, что больше не может продолжать строительство Бленхейма, так как обвинения ее несправедливы, слишком далеко заходят, а вмешательство не идет на пользу делу. Он отказывается от работы, если герцог не выздоровеет настолько, чтобы защитить его от нестерпимого обращения.
Бленхейм оставался недостроенным, хотя на него были истрачены громадные деньги; общая его стоимость составляла триста тысяч фунтов, и хотя четыре пятых этой суммы выплачивало государство, одну пятую приходилось вносить супругам Мальборо. Поэтому Сара твердо верила, что имеет полное право вмешиваться в ход работ.
Ссорясь с Ванбру, Кэдоганом и внучками, Сара не скучала. Джон об этих раздорах ничего не знал, герцогиня постоянно уверяла его, что все хорошо. Она не хотела ничем его беспокоить и, когда случались рецидивы болезни, не отходила от мужа ни днем, ни ночью.
И не оставляла без внимания внучек. Они уже подрастали, в разных ее домах не прекращались развлечения. Весело было ставить спектакли, потому что Джон любил смотреть, как играют внучки. Для него ставили «Все за любовь» и «Тамерлана».
Сара убирала в пьесах слишком вольные места и лишь после этого позволяла детям их ставить.
– Произносить неприличные слова у себя в доме я не позволю, – предупредила она их. – И не потерплю неподобающих ласк и объятий, хоть вы и скажете мне, что так положено по пьесе.
Они ссорились, и зачастую резкие слова долетали до ушей сидевшего в кресле герцога. Ссоры там, где находилась Сара, были неизбежны, с этим приходилось мириться. Такова уж была ее натура. А ему лучше было слышать гневный голос жены, чем не слышать его совсем.
Сара временами торжествовала по случаю победы над кем-то из врагов, временами выходила из себя. Боялась, что, когда муж умрет, у нее не останется ни единого близкого человека. Постоянно затевала ссоры, обе дочери находились с ней в натянутых отношениях. Ее это расстраивало, но она не могла обуздать свой резкий язык – и они тоже. К тому же обе были уже не в том возрасте, чтобы испытывать перед ней трепет. У нее имелись любимицы среди внучек, но и с ними случались осложнения, а со временем разногласий должно было стать больше.
Деньги она любила так же, как и муж. Он задумывался, не у него ли она заразилась жадностью. Они были богаты и продолжали богатеть. Сара вовремя продала свои акции «Компании южных морей». Когда компания лопнула и многие стали плакаться, что разорились, герцогиня хвасталась, что нажила сто тысяч фунтов. Да, они разбогатели, но Саре это счастья не принесло.
Она жила в постоянной тревоге за Джона, и, хотя ее усердная забота утешала его, даже он, преданно любящий свою Сару, из-за нее чувствовал себя иногда неловко. Если она не соглашалась с врачами, то грозилась сорвать с них парики и выгнать на улицу. Говорила, что они бестолковые ничтожества, когда ей казалось, что лекарства не помогают Джону.
Дочери – Генриетта, леди Годолфин, и Мэри, герцогиня Монтегю, – не отличались нежным характером своих покойных сестер, решили, что больше не позволят ей грубо обращаться с собой, и неизменно навещали отца, когда матери не бывало дома.
Джон пытался разубедить их, говорил, что мать обидится.
– Дорогой папа, – ответила Генриетта, – оставь, пожалуйста. Мы уже не дети и не позволим обращаться с собой, как с детьми.
– Мать думала только о вашем благе.
Мэри поцеловала его.
– Ты добрейший человек на свете, но в том, что касается матери, слепой. Откровенно говоря, видеться с ней мы не хотим.
Однако замечая, как его огорчают эти слова, они позволяли ему объяснять, какая мама хорошая, и обещали, что постараются понять ее.
Но даже ради отца они не могли терпеть вмешательства Сары в свою жизнь и, видя мать, приходили в ярость почти столь же неистовую, как у нее.
Герцог ощущал сложность создавшейся в доме атмосферы и думал, что это неизбежно. Он женился на любимой женщине, любовь к ней прошла золотой нитью сквозь мрачную паутину его жизни, его любимая будет рядом до конца, уже недалекого. Кроме ее преданности и заботы, он не мог ничего желать.
Все же в доме царил постоянный разлад – и во всех делах тоже. Строительство Бленхейма, отказ Ванбру, неприятности с Кэдоганом, ссоры с Сандерлендом… Там, где находилась Сара, бури были неизбежны.
Сидя в кресле, он слышал семейные ссоры. Резкий голос Сары, спорящей с дочерьми или выражающей презрение к внучкам. Казалось, только леди Ди не вызывала у Сары недовольства.
В конце весны 1722 года Джон почувствовал, что слабеет, и попытался скрыть это от Сары. Нежность его к жене не ослабла со времени первых встреч, и больше всего он беспокоился о будущем жены, так как понимал, что конец его близок. Понимал, что удерживает ее от еще больших безрассудств. Он восхищался ею, считал ее умной, но видел, что она создает неприятности для себя и для всех окружающих.
Что станется с нею, когда некому будет ее сдерживать? Дочери в состоянии помочь ей – если захотят. Но она ни за что не примет их помощи, и они не так уж любят ее, чтобы помогать.
Всякий раз, когда дочери приезжали проведать его, он заводил разговор об их матери, всеми силами старался открыть им глаза на ее добродетели.
– У вас лучшая на свете мать, – говорил он.
Мэри, более откровенная, чем сестра, ответила, что у них лучший на свете отец, и большего им не надо.
Их любовь радовала его, но он, если бы мог, перевел бы эту привязанность на Сару.
Герцог вздохнул. Дочери его силой воли почти не уступали своей матери, и он был уже не в силах пытаться их помирить.
Он сидел в кресле, слушая, как Сара обсуждает его состояние с Сэмюэлом Гартом, врачом, которого она уважала, или насмехается над доктором Мидом, чьи методы лечения считала бесполезными. Он узнал, что возник тревожный слух о том, будто Сара поддерживала Претендента. У нее всегда были враги. Это его беспокоило, но сильнее всего мучило сознание, что он тут ничего не может поделать.
Шел июнь, из окна в виндзорском доме герцог видел зеленый лес, слышал пение птиц. Все было такое свежее, обновленное, а он такой старый, усталый. Ему семьдесят два года. Неплохой возраст для человека, прожившего такую жизнь. Что-то подсказывало ему, что конец близок.
Сара обнаружила его лежащим на кровати и поняла: случилось худшее.
– Джон, любимый мой, – прошептала она.
Он взглянул на нее, язык ему не повиновался, но в глазах светилась преданность, пронесенная через всю жизнь.
– Что я буду делать без него? – негромко произнесла герцогиня.
И тут в ней пробудилась энергия. Послать за Гартом. Где этот глупый Мид? С герцогом опять случился удар.
Генриетта и Мэри ждали в прихожей. Сара вышла из комнаты больного.
– Никаких ссор у его смертного одра, – распорядилась она.
Упрашивать их герцог не мог, он быстро угасал. Дочери в последний раз простились с ним, и Сара вошла, чтобы до конца находиться подле него, как ему бы хотелось.
16 июня 1722 года великий герцог Мальборо скончался.
Тело его выставили для торжественного прощания в Мальборо-хаузе, а потом похоронили с воинскими почестями в Вестминстерском аббатстве.
Сара была благодарна за оказанные ему воинские почести и, вызывающе сверкая глазами, часто повторяла, что никто не заслуживал их больше, чем он. В душе она сознавала, что жизнь ее окончена, что могла значить для нее жизнь без него?
Весть о смерти Мальборо, придя в Лэнгли Марш, пробудила воспоминания о прошлом.
Дела Мальборо часто обсуждались в застольных беседах с гостями. Эбигейл развлекала общество, рассказывая о выходках Сары. Однако с годами они стали казаться скорее вымыслом, чем правдой. Но когда пришла весть о последних приключениях герцогини, Эбигейл поняла, что не преувеличивала.
После смерти герцога Сару больше не поддерживала та любовь, та необычайная привязанность, из которой Эбигейл создала себе идеал. Сара лишилась самого дорогого в жизни, и Эбигейл даже ощутила к ней сочувствие.
Думать о Харли она перестала. Судьи оправдали его, однако запретили появляться при дворе или в палате лордов. Это означало конец политической карьеры и уход в безвестность.
Время от времени Эбигейл слышала рассказы о Болинброке, после смерти жены он женился на любовнице-француженке и продолжал жить во Франции.
Все, кто был некогда близок, далеко разошлись и жили своей жизнью.
Эбигейл своею была довольна.
Через два года после смерти Мальборо пришло известие, что Роберт Харли скончался. Заболел он у себя в доме на Эбмарл-стрит.
Как всегда в подобных случаях на Эбигейл нахлынули воспоминания. Джон, ее брат, частый их гость, постоянно заводил речь о прошлом.
– Странно даже, – сказал он, – как все забывается… пока не случится что-нибудь подобное.
Правда, Джон забывал быстрее. Он часто ездил на верховые прогулки с младшим Сэмюэлом, своим любимцем, и, несомненно, рассказывал ему о том, как был командиром в армии и лишился своей должности с приходом немцев. Эбигейл вспомнила свое сражение за Джона против Мальборо – и то, что потерпела поражение. Естественно, что, когда Анна умерла, а Мальборо оказался в высокой чести, Джону пришлось уйти из армии.
Однако Джон примирился с этим. Он не был богат, но имел неплохой доход, который со временем должен был перейти к юному Сэмюэлу.
И все же, занимаясь своими делами, Эбигейл вспоминала дом на Эбмарл-стрит, свои приходы туда с предостережениями, советами… и с надеждой.
Эбигейл часто думала о Харли после его смерти и задавалась вопросом, избавится ли когда-нибудь от тоски по прошлому, мучившей ее, как физическая боль. Но в октябре, когда ее младшая дочь, пятнадцатилетняя Элизабет заболела, она ухаживала за ней денно и нощно, и все прошлые беды забылись перед страхом за настоящее.
Элизабет умерла, горе открыло Эбигейл, что вся ее жизнь, все чувства и привязанности сосредоточены здесь, в Лэнгли Марш.
Лишь после смерти мужа Сара поняла, как сильно любила его. Привязанность выказывал он, она принимала ее как нечто само собой разумеющееся. Сара во всем поддерживала его, она строила ради него планы, но только теперь поняла, как нуждалась в нем.
Никто на свете не мог занять его место. Граф Конингсби сделал попытку. Сара с Джоном знали его много лет, и через полгода после похорон граф сделал ей предложение письменно.
Сара с изумлением прочла его письмо. Подумать только, кто-то пожелал заменить ей Маля – и так скоро после его смерти! Но отказ написала в любезных выражениях.
Полученное вскоре другое предложение позабавило ее, так как исходило от герцога Сомерсета, супруга которого когда-то делила благосклонность королевы с Эбигейл Хилл. К тому же Сомерсет был одержим своей родовитостью, его прозвали Гордым Герцогом, и кое-кто при дворе говорил, что его гордость происхождением доходит до умопомешательства. Да, он был одним из самых родовитых герцогов, делил эту честь с Норфолком. Но ходили слухи, что даже родные дети должны были стоять в его присутствии, а когда один из них, думая, что отец спит, сел, то немедленно был «оштрафован» на двадцать тысяч фунтов, которые были вычтены из его наследства.
Поэтому Сара, читая его исполненное достоинства послание, чувствовала себя польщенной, видимо, он держался о ней очень высокого мнения. Надо признать, благородством крови она не отличалась. Конечно, как герцогиня Мальборо она никому не уступала знатностью и готова была каждому заявить об этом; но такой человек, как Сомерсет, естественно, должен был считать Дженнингсов и Черчиллов чуть ли не простолюдинами.
Сара не без удовольствия ответила ему: «Будь я молодой и красивой, а не старой, увядшей и вы могли бы положить к моим ногам весь мир, то все равно не получили бы руки и сердца, принадлежавших Джону, герцогу Мальборо».
Отправив это письмо, она пошла в кабинет Джона; мысли ее обратились к прошлому, и она ощутила с прежней силой горькое чувство утраты.
Герцогиня решила, что пора уже разобрать его вещи, и, роясь в шкафу, где муж хранил самое ценное, наткнулась на пакет; когда раскрыла его, там оказались ее золотистые волосы.
Сара в изумлении уставилась на них. Ее волосы! Потом вспомнила, как в ярости их обрезала и швырнула ему на письменный стол. Значит, Маль собрал их и сохранил.
Она поймала себя на том, что плачет – не бурно рыдая, как обычно, а тихо, горестно.
Сложив волосы обратно в пакет, она пошла к себе в комнату. И там, лежа на кровати, продолжала тихо плакать.
– Маль, – приговаривала она, – почему так вышло? Ты не должен был покидать меня. Мы должны были умереть вместе. Для чего мне жизнь без тебя?
Герцогиня продолжала с боем идти по жизни, но прежний пыл ее почти иссяк. Жизнь без Маля была почти лишена смысла. И все же она оставалась прежней Са-рой – воинственной, яростной, задиристой, импульсивно рвущейся в битву. Ее прозвали «Старухой Мальборо». Да, она постарела; когда герцог умер, ей было шестьдесят два года.
Жизнь доставляла Саре какое-то удовлетворение. Она была очень богата – деньги всегда для нее много значили. Правда, у нее оставалось всего две дочери, зато было много внуков. Только ладить с ними она не могла. Ей непременно нужно было вмешиваться и в государственные дела, и в семейные.
Держаться в стороне от политики было не в характере Сары, и поскольку обычно искала врагов в высших сферах, считала первым своим врагом премьер-министра Роберта Уолпола, а вторым королеву Каролину, жену Георга Второго, сменившего на троне отца. Не оставляла без внимания и свое семейство. Мэри, пошедшая в нее больше, чем остальные дети, не забывала, что мать не позволила ей выйти за любимого человека. Правда, тогда она была почти ребенком, но память о том романтическом чувстве сохранилась. Всю свою неудачную супружескую жизнь она представляла, как мог бы сложиться брак с тем человеком, и злоба на мать у нее не проходила.
– Ты плохая жена, жестокая дочь и скверная мать! – однажды выкрикнула ей Сара. – Я выдала тебя за лучшего жениха в Англии, иначе бы ты жила со сквайром, не имеющим ничего, кроме двух тысяч в год.
Мэри не пожелала смолчать.
– Старая ведьма! Ты вмешивалась в наши жизни, когда мы не могли постоять за себя. Но теперь у тебя ничего не выйдет.
И ушла из дома матери, заявив, что больше не переступит его порога.
Сара ходила по дому, жалуясь всем, кто соглашался слушать, – а отказаться не смел никто, – что у нее самая неблагодарная дочь на свете.
– И герцог Монтегю, ее муженек, тоже прекрасный образчик человеческой породы! – выкрикивала она. – Ему пятьдесят два, а ведет себя, как пятнадцатилетний. Забавляется тем, что приглашает гостей в сад и обливает водой. А в загородном доме подбрасывает гостям в постель насекомых.
Никто не напоминал ей о прежней похвальбе, что она выдала Мэри за лучшего жениха в Англии – не смел; напомнить могли бы дочери – она пребывала в ссоре с ними; или муж – но его не было в живых.
Не стали лучше у Сары отношения и с Генриеттой, носившей после смерти отца титул герцогини Мальборо, так как было решено, что раз у герцога нет сыновей, титул должен перейти его старшей дочери.
Генриетта дала повод для громкого скандала. Она всегда любила театр, актеров и водила крепкую дружбу с драматургом Уильямом Конгривом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44