сила народа в борьбе.
Довбуш тронул коня стременами.
И день Олексиной науки окончился.
Дед смотрел вослед опришку, думал, что день не прошел даром ни для Довбуша, ни для него. Они оба стали мудрее.
Когда взошла луна, старый Исполин стал носить на скалы воду в пригоршнях и поливать заброшенные туда зерна Карпат-Зелья, поливал и повторял молитву Юры Бойчука:
И зелье прорастало. Дед Исполин не боялся, что здесь, в поднебесье, кто-то преждевременно раскроет его тайну. Это случится через века; с высоких вершин Дед Исполин видел грядущие века, и для них он лелеял целящее зелье.
ЛЕГЕНДА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Виденье длилось долго, казалось, что осенними порыжевшими просторами катится арба и ее несмазанные колеса выскрипывают мелодию. Беркут-Быстрозорец, что был хозяином здешних мест, заработал от этого пенья оскомину, перестал бороздить крыльями лебединые тучи и присел на вершину Белой Скалы. Осмотрелся. Никакого певца не заметил. Людц в этой дикой местности появлялись редко, лишь раз в год мимо Белой Скалы проходили на гору Стог опришки Олексы Довбуша. Теперь, правда, тоже наступила осень, горы пылают пурпурным пламенем: в бездымном костре сгорают буки и грабы, печалятся ели, меж ними красуются листочками-угольками белые березы, но Беркут помнил, что Олексины хлопцы возвращаются из походов к зимним хатам печальными и песен не поют, они словно бы тоскуют по красному лету.
А тут кто-то верещит, скрипит, насвистывает: «Антипку, Антипку».
Кто это?
Беркут внимательнее прошил взором окружающие дебри и у подошвы Белой Скалы 'заметил... Однако Беркут не мог распознать странное существо, потому что оно одновременно походило на человека и на зверя: лицо и руки были человеческие, из гущи волос вырисовывались козлиные рога, хвост болтался воловий, а вместо ног — конские копыта. Беркут щелкнул клювом от неожиданного видения, взмахнул крыльями и сел на терновый куст в нескольких шагах от незнакомца. Тот лежал голышом, вокруг поблескивали пустые и надпитые бутылки, фляги, сулеи, краснела луковая шелуха; терновник, камни, вытоптанная трава пахли тяжелым духом корчмы. Беркут, привыкший к прозрачному воздуху высоты, чихнул. Незнакомец лениво повернул голову и, увидав птицу, миролюбиво произнес:
— А будьте здоровы, вашмосць Беркут!
Быстрозорец не поблагодарил. Ему не понравился
человек-зверь, было в нем что-то отвратительное и страшное: с сухоребрых боков свисала клочьями, как у паршивой овцы, шерсть, лицо в грязи, а руки, распластанные на траве, извивались, как гадюки.
— Что, вашмосць, не узнаешь? — хихикнул незнакомец.
— Нет,— признался неохотно Беркут.
— Я естем Антипко, домаший черт космачского газды Штефана Дзвинчука.
Беркут не понял слова «черт», но подумал, что это что-то похожее на пса, а псов он не любил, ибо не раз видел их в обществе охотников. Спросил:
— Что ты тут делаешь? Космач отсюда далеко, он там, где лишь начинают расти горы.
— Довбуша ожидаю. Хочу его убить,—похвастался Антипко.
— Ты? — не сдержал смеха Быстрозорец. Довбуша он знал, наслышался про его силу и славу.
— Думаешь, не смогу победить? — подхватился Антипко. Ноги отказывались служить ему, хмель выпитой сивухи ударил в копыта.— Я немного того... причастился, пане, от тоски. Але то ниц. Посмотри, что могу.— Черт подполз к подножию Белой Скалы, уперся плечами в камень, и Беркут услышал, как застонал в корне каменный исполин, и увидел, как покачнулась его вершина.
— Что правда, пан Антипко, то не грех, сила твоя невиданная. Но не могу понять, каким способом погубишь опришка.
— О, то очень просто, только — ша, — черт приложил палец к губатой морде.— Будет идти Довбуш мимо этой скалы, а я и повалю ее на бунтовщика, хе-хе! Мудро?
— Я б такого не придумал...
— Каждый воюет, как может. Особенно если имеешь такого противника, как Довбуш.
— Это правда,— поддакнул Быстрозорец.— Но не укладывается у меня в голове, зачем убивать опришка? Он виноват перед тобой?
— Если по правде сказать, так нет. Но Довбушевой смерти желает мой газда Штефан Дзвинчук.
Беркут тряхнул крыльями.
— Мир, что ли, рушится,— вздохнул скорбно. —Такой... такой рыцарь, что скалы сдвигает с места, служит у какого-то смердючего хлопа? — Он намеренно дразнил и разъярял Антипка, чувствуя, что случайно напал на тайну, и стремился раскрыть ее полностью.
Черт насупился. Беркутовы слова попали в цель.
— Эх, не говори, Беркут, нет ни на земле, ни под землей справедливости. Но что сделаешь: против воли пекла не пойдешь. Одно мое утешение в вине.— Он по очереди опрокидывал сулеи, сивуха заклокотала в горле,— Нечего сказать, пан Княжковский добрую горилку варит, только Лейба-корчмарь в нее воды добавляет. Хочешь попробовать? — и протянул Быстрозорцу посудину.
— Пью только родниковую воду и заоблачный воздух,— произнес тот.
Антипко задрал вверх, к тем облакам, голову, но наступил копытом на хвост и чуть было не упал.
— Пся крев! — выругался по-шляхетски и поплевал на хвост. — И вырастет тебе такая непотребность. А там... в вышине, —он ткнул пальцем в небо, —ты бога не видел?
Быстрозорец также не понял слова «бог» , но ответил:
— Нет...
— А я видел, пан Беркут. То было еще тогда, когда я жил на земле и имел на Подолии обширное имение. Звался я тогда паном Наперсник-Наперстовским из Вярбы. Ох, и заливал я попам-схизматам сала под шкуру. Ото ж и приснился мне однажды ночью Саваоф. Говорит: грешен еси, пан Тадеуш, если не выстроишь костела в мою честь, то гореть тебе в геенне огненной. И я построил. Уже и епископ приехал храм божий освятить, а тут налетели бунтарские хлопы Кривоноса, костел пустили с дымом, а меня повесили. И пришлось моей душе плестись в пекло.
Осеннее солнце стояло в зените, облака порассея- лись по небесным окраинам, было тепло, даже душно. Горилка Антипка разбирала, сожаления по поводу собственной судьбы делали его разговорчивым.
— Разве в твоем пекле плохо? — взял нить беседы Беркут.
— В пекле, как и на земле: одни в смоле варятся день за днем, а другие — дрова под котлы подкладыва- ют. Мне повезло: я стал чертом.
— И теперь урожденный Тадеуш Наперсник-На- перстовский под именем Антипка служит у какого-то
космачского хлопа? — Беркут растравлял Антипковы раны.
— Такова моя судьба, пане,— на глаза Антипка набежала слеза, которую он утер кисточкою хвоста.— Не везет мне ни при жизни, ни после смерти. Если б я случайно не вертелся на глазах у Люцифера в тот злосчастный момент, когда Штефан Дзвинчук позвал на помощь силы ада, то, может, не меня, а кого-то другого послали б к нему в домашние черти.
— Разве ты не можешь справиться с ним? — засомневался Беркут.— Сверни ему шею.
— Хи-хи,— засмеялся Антипко,— не знаешь ты Дзвинчука... А во-вторых, пан, между нами договор, печатью Люциферовой скрепленный: пока Дзвинчук жив — я ему служу, после смерти — он служит нам.
— Вижу по твоим ребрам,— посочувствовал Беркут,— что держит тебя Дзвинчук в черном теле.
Деланное сочувствие Беркута Антипко принял за чистую монету.
— Го-го, проше пана, я временами ловлю себя на мысли, что боюсь того хлопа. Суди сам, Беркут. Сплю я на рассвете на чердаке его хаты, а Дзвичук, курвий сын, уже бродит по двору и в полный голос молится богу, богу, холера, молится, а обо мне думает. Потом приставляет лестницу к балке и лезет наверх. Я уж знаю, что лезет ко мне, но притаюсь, как мышь перед котом. А он садится на балку, как на коня, и, протягивая руку с миской горячей каши кукурузной, политой конопляным маслом, выплевывает из усатой, как у бобра, пасти, эту свою заутреню: И я должен идти к нему...
— А я бы не пошел,— перебил Беркут.
— Вот так-так, не пошел бы,— хмурится Антипко.— И я пробовал. Бывало, и в лохмотья закапывался, как еж в листья, уши и нос затыкал ватой, но кишки в животе марш играют, вкусный запах туманит голову, и я полз к Дзвинчуку. Не раз таким злым был, что на куски его разорвал бы, да не имею права и пальцем тронуть,— чем больше человек, вроде Дзвинчука, коптит небо, тем больше зла натворит. А то нам на руку. Правда, Штефан тоже меня страшится, потому что шляпа у него на волосах дыбом вставала, как крыша, но страх свой затаивал, на лицо напускал усмешку.
«Как изволили ночевать, пан домашний?» — спрашивает и ставит передо мной миску с кашей. Я тот чир хлебаю, а в голове мысли, как черви, мозг буравят: «А какую он нынче работу надумает?» Должен сказать тебе, Беркут, что этот Дзвинчук на работы страх какой находчивый...
— Бедный ты, Антипко,— Быстрозорец подливал масла в огонь.
— А думаешь, нет? — жаловался Антипко.— Доля домашнего черта незавидная. Но еще можно было бы мириться, если б однажды Дзвинчук не придумал:
«Работа, пан домашний, сегодня будет легкой.— И после завтрака тычет мне в зубы люльку разожженную.— Нынче,— говорит,— хочу, чтобы вы убили Довбуша».
Поверь, Беркут, от неожиданности я чуть люльку не проглотил.
«Вы что, газда, сдурели? — говорю ему.— Так то же Довбуш, его ни пуля не берет, ни меч не сечет».
«Меня это, пан домашний, не касается,— отвечает мне.— На то вы злая сила и есть, чтоб Довбуша погубить. Я из-за Олексиной погибели и душу пеклу запродал».
«Однако же, газда,— стал я защищаться,— должны вы знать, что и я против Довбуша бессилен».
Он мне молвит:
«Когда так, то нашему договору конец: я не ваш, а вы — не мои. Мих-мах, убирайтесь прочь!»
«А чтоб тебя колики схватили,— думаю.— Смотри, какой мудрец нашелся. Да я тебе сколько служу, да еще и как служу, ни один наймит не выдержал бы твоей работы и до срока сбежал бы с твоего двора. Я тебе коз пас, пахал, сеял, молотил жито, возил дрова из лесу, брынзу сбивал, а ты мне «мих-мах»?»
Схватил было я миску, чтоб заехать газде в морду, но вовремя сдержался. Когда-то было, терпение 1^ое лопнуло, я вылил кашу на Дзвинчукову голову и рванул в пекло.
— Молодец! — похвалил черта Беркут.
— И я считал себя молодцом. А когда прибежал в пекло, встал пред очи Люцифера, тогда сообразил, что ошибся, ибо повелитель поднял меня на смех:
«Фу, а постыдись-ка, Антипко! Я из тебя, какого-то зачуханного Наперсник-Наперстовского, что был храбрым только с женщинами, сделал настоящего черта! Наделил тебя силой, углубил способность чинить зло, вдолбил тайны подлости, расширив поле предательства, натолкал хитростью, мои адские профессора научили тебя другим мудрым штукам, а ты, неблагодарная скотина, имея такое богатство, отважился отступиться от Дзвинчука».
Видит бог, я должен был целовать Люциферу колени.
«Наичернейший,— умолял я его,— ты речешь правду. Но Дзвинчук лишит меня здоровья».
А он меня бряк царским копытом в зубы.
«Антипко! — крикнул.— Не испытывай мое терпение, чтоб тебя громом побило. Приказываю строго: сейчас же возвращайся в Космач и проси прощения у Дзвинчука, потому что его душа нам остро необходима. Из таких богатых хозяев, чтоб ты знал, после соответствующего воспитания выходят дьяволы первейшего класса. Мы обязаны, Антипко, денно и нощно, везде и всюду печься о приумножении нашего полку, ибо чем многочисленнее наша орда зла, тем легче воевать с добром. Теперь, когда ты осознал свою высокую миссию, подмазывай пятки и служи Дзвинчуку, пока не подохнет. Слышал?»
«Слышал»,— пролепетал я и мигом вылетел из подземной залы.
— Как хорошо,— перебил Антипка Беркут,— что племя Быстрозорцев обходится без царей. Я не ведаю над собой никакого насилия: хочу — лечу к солнцу, хочу — пашу крыльями тучи... Мы свободны...
— То еще не доказано, Беркут, что без царей лучше. Есть царь на небе, есть царь под землей. На земле есть король,— обиделся Антипко.
— Хлопы, Антипко, всегда ищут себе богов,— ответил Беркут.— Вижу я: царское копыто ничему тебя не научило.
— Почему это? — возразил Антипко.— Научило послушанию, хотя удар был и не очень сильным, ни один зуб не вывалился. Кроме того, в коридорах пекла я почерпнул опыта обращения с Дзвинчуком. Мои приятели, что уже работали домашними у богачей и шляхты, расщедрились на советы: один советовал украдкой резать хозяйских овец и пить их кровь, другой сказал, что надо налегать на куриные яйца,— они прибавляют сил; третий наставлял хитровать на работе; четвертый подсказывал незаметно разными способами подтачивать Дзвинчуково здоровье, чтобы оно скорее катилось к смерти.
— Вижу я, ты всех разумов попробовал,— утомило Беркута Антипкино бахвальство.
Тот не уловил иронии, расшаркался перед птицей:
— Вельми благодарю за комплимент. Ибо, подкованный опытом своих товарищей, я мог бы у Дзвинчука служить и до судного дня, если б не пришло ему в голову желание сжить со света Довбуша.
— Ты, наверное, сам додумался привалить опришка скалой?
— Что нет, то нет. Вынужден был опять ходить в пекло. С Довбушем дело плохо. Я должен был заручиться мудростью Люцифера.
— Жить чужим умом всегда легче,— клюнул словом Быстрозорец.
— А ты думаешь — нет? — довольно улыбнулся черт и погладил себя по животу.— Даже наш Люцифер так делает. Но ша, я тебе.ничего не говорил.— И Антипко испуганно оглянулся.
— Не бойся, мои горы ушей не имеют,— успокоил его Беркут.— Да и не вожусь я с нечистою силой. А змеи заснули в своих норах еще на Илью.
— Я ничего не боюсь, но Люцифер есть Люцифер: в нашем царстве черт черта боится, друг выдает друга, приятель — приятеля.
— На то и пекло,— молвил Беркут.— На этот раз повелитель принял тебя ласково?
Антипко повеселел:
— Еще и как! Пришел я в адскую канцелярию после полудня, дорога из Космача дальняя, и пока пропуск выписывали, пока родословную мою проверили — вечер настал. Главный Писарь говорит:
«Их Черное Величество назначили вам, пан Антипко, аудиенцию на десять часов утра. Пока что отправляйтесь в свой прежний закуток, отдохните, заготовьте отчет о своей деятельности в Космаче. Да не забудьте зарегистрироваться в полиции: порядок есть порядок».
Ну, регистрироваться я не пошел, потому что, едва переступил порог закутка, в котором когда-то жил, тогда надзирателем был приставлен к дровосекам, как подхватили меня под руки черти-кочегары и засадили за стол. «Пей, Антипко, жри, Антипко,— кричат,— нынче наш праздник!» Потом появились и любушки, девки такие, что люлю и разлюли-малина. Адским уставом, правда, водиться с женщинами строго-настрого запрещено, но закон в пекле не слишком соблюдают. Словом, банкет был на всю губу. Заснул я после всего
как убитый. Поутру даже не сразу в себя пришел, когда разбудили меня и спросили, готов ли к аудиенции.
«Готов!» — выпалил, а голова аж трещит.
«А отчет?»
«Не волнуйтесь,— отвечаю,— перед Их Черным Величеством имею чем похвастать...» И действительно, имею, Беркут. Только послушай, чего я натворил, кроме этих малых Штефановых дел.— И Антипко загнул один палец: — Я выкрал у опришков бочку с червонцами, которые они предназначали для бедняков, и озолотил Дзвинчука. А кто причастен к смерти его жены Зоей? Я! — Антипко гордо выкатил грудь.— Она, чертовка, открещивалась, бегала в костел, но я неотступно нашептывал ей в уши: «Повесся, холера ясна, повесся...» И она не выдержала, Однажды утром, весьма довольный, Штефан снял ее из петли в коморе уже закоченевшую.— И Антипко загнул второй палец.— В-третьих, Беркут, пожар новой хаты ватага Лукина Торбы, во время которого отбросили сандалии старый ватаг и жена его,— это также моих рук дело, ибо того хотел мой хозяин, который никак не мог забыть о том, что хату старику он выстроил по Довбушеву велению.— Черт загнул третий палец.
Антипко не успел загнуть четвертый палец, как Беркут закричал:
— Довольно, Антипко! Ты в самом деле страшен.
— А, вашмосць, что ты себе думал? Кроме того, я насылал на скотину бедняков слабость и паршу, иссушал вымя, вытаптывал жито, обвевал злым ветром молодые пары — и они ссорились, принародно насмехался над молодицами, задирая им юбки, водил блудом детишек в лесу, вечерами искушал невест...
Беркут уже взмыл было в поднебесье, но вовремя вспомнил, что Антипко появился под Белой Скалой не для того, чтоб похваляться злодеяниями, он подстерегает здесь Довбуша,— и Быстрозорец попросил:
— Рассказывай дальше, Антипко, про аудиенцию...
— Ну, потом я почистил копыта и рога, расчесал хвост, выпил горшок огуречного рассола и уверенно постучался в Адскую канцелярию. Главный Писарь записал мой отчет на двух воловьих шкурах и исчез в Тронной палате для доклада. Наконец, позвали меня.
Переступил я порог ни живой ни мертвый — все- таки к царю шел! Люцифер сидел на троне из черного мрамора и игрался хвостом. Я бухнулся перед ним на колени. Он по-отечески взял меня за плечи, поставил на ноги.
«Можешь стоять, Антипко,— позволил мне.— И, хотя из личного опыта знаю, что творить зло на белом свете во сто крат проще, чем добро, мы довольны твоими злодеяниями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Довбуш тронул коня стременами.
И день Олексиной науки окончился.
Дед смотрел вослед опришку, думал, что день не прошел даром ни для Довбуша, ни для него. Они оба стали мудрее.
Когда взошла луна, старый Исполин стал носить на скалы воду в пригоршнях и поливать заброшенные туда зерна Карпат-Зелья, поливал и повторял молитву Юры Бойчука:
И зелье прорастало. Дед Исполин не боялся, что здесь, в поднебесье, кто-то преждевременно раскроет его тайну. Это случится через века; с высоких вершин Дед Исполин видел грядущие века, и для них он лелеял целящее зелье.
ЛЕГЕНДА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Виденье длилось долго, казалось, что осенними порыжевшими просторами катится арба и ее несмазанные колеса выскрипывают мелодию. Беркут-Быстрозорец, что был хозяином здешних мест, заработал от этого пенья оскомину, перестал бороздить крыльями лебединые тучи и присел на вершину Белой Скалы. Осмотрелся. Никакого певца не заметил. Людц в этой дикой местности появлялись редко, лишь раз в год мимо Белой Скалы проходили на гору Стог опришки Олексы Довбуша. Теперь, правда, тоже наступила осень, горы пылают пурпурным пламенем: в бездымном костре сгорают буки и грабы, печалятся ели, меж ними красуются листочками-угольками белые березы, но Беркут помнил, что Олексины хлопцы возвращаются из походов к зимним хатам печальными и песен не поют, они словно бы тоскуют по красному лету.
А тут кто-то верещит, скрипит, насвистывает: «Антипку, Антипку».
Кто это?
Беркут внимательнее прошил взором окружающие дебри и у подошвы Белой Скалы 'заметил... Однако Беркут не мог распознать странное существо, потому что оно одновременно походило на человека и на зверя: лицо и руки были человеческие, из гущи волос вырисовывались козлиные рога, хвост болтался воловий, а вместо ног — конские копыта. Беркут щелкнул клювом от неожиданного видения, взмахнул крыльями и сел на терновый куст в нескольких шагах от незнакомца. Тот лежал голышом, вокруг поблескивали пустые и надпитые бутылки, фляги, сулеи, краснела луковая шелуха; терновник, камни, вытоптанная трава пахли тяжелым духом корчмы. Беркут, привыкший к прозрачному воздуху высоты, чихнул. Незнакомец лениво повернул голову и, увидав птицу, миролюбиво произнес:
— А будьте здоровы, вашмосць Беркут!
Быстрозорец не поблагодарил. Ему не понравился
человек-зверь, было в нем что-то отвратительное и страшное: с сухоребрых боков свисала клочьями, как у паршивой овцы, шерсть, лицо в грязи, а руки, распластанные на траве, извивались, как гадюки.
— Что, вашмосць, не узнаешь? — хихикнул незнакомец.
— Нет,— признался неохотно Беркут.
— Я естем Антипко, домаший черт космачского газды Штефана Дзвинчука.
Беркут не понял слова «черт», но подумал, что это что-то похожее на пса, а псов он не любил, ибо не раз видел их в обществе охотников. Спросил:
— Что ты тут делаешь? Космач отсюда далеко, он там, где лишь начинают расти горы.
— Довбуша ожидаю. Хочу его убить,—похвастался Антипко.
— Ты? — не сдержал смеха Быстрозорец. Довбуша он знал, наслышался про его силу и славу.
— Думаешь, не смогу победить? — подхватился Антипко. Ноги отказывались служить ему, хмель выпитой сивухи ударил в копыта.— Я немного того... причастился, пане, от тоски. Але то ниц. Посмотри, что могу.— Черт подполз к подножию Белой Скалы, уперся плечами в камень, и Беркут услышал, как застонал в корне каменный исполин, и увидел, как покачнулась его вершина.
— Что правда, пан Антипко, то не грех, сила твоя невиданная. Но не могу понять, каким способом погубишь опришка.
— О, то очень просто, только — ша, — черт приложил палец к губатой морде.— Будет идти Довбуш мимо этой скалы, а я и повалю ее на бунтовщика, хе-хе! Мудро?
— Я б такого не придумал...
— Каждый воюет, как может. Особенно если имеешь такого противника, как Довбуш.
— Это правда,— поддакнул Быстрозорец.— Но не укладывается у меня в голове, зачем убивать опришка? Он виноват перед тобой?
— Если по правде сказать, так нет. Но Довбушевой смерти желает мой газда Штефан Дзвинчук.
Беркут тряхнул крыльями.
— Мир, что ли, рушится,— вздохнул скорбно. —Такой... такой рыцарь, что скалы сдвигает с места, служит у какого-то смердючего хлопа? — Он намеренно дразнил и разъярял Антипка, чувствуя, что случайно напал на тайну, и стремился раскрыть ее полностью.
Черт насупился. Беркутовы слова попали в цель.
— Эх, не говори, Беркут, нет ни на земле, ни под землей справедливости. Но что сделаешь: против воли пекла не пойдешь. Одно мое утешение в вине.— Он по очереди опрокидывал сулеи, сивуха заклокотала в горле,— Нечего сказать, пан Княжковский добрую горилку варит, только Лейба-корчмарь в нее воды добавляет. Хочешь попробовать? — и протянул Быстрозорцу посудину.
— Пью только родниковую воду и заоблачный воздух,— произнес тот.
Антипко задрал вверх, к тем облакам, голову, но наступил копытом на хвост и чуть было не упал.
— Пся крев! — выругался по-шляхетски и поплевал на хвост. — И вырастет тебе такая непотребность. А там... в вышине, —он ткнул пальцем в небо, —ты бога не видел?
Быстрозорец также не понял слова «бог» , но ответил:
— Нет...
— А я видел, пан Беркут. То было еще тогда, когда я жил на земле и имел на Подолии обширное имение. Звался я тогда паном Наперсник-Наперстовским из Вярбы. Ох, и заливал я попам-схизматам сала под шкуру. Ото ж и приснился мне однажды ночью Саваоф. Говорит: грешен еси, пан Тадеуш, если не выстроишь костела в мою честь, то гореть тебе в геенне огненной. И я построил. Уже и епископ приехал храм божий освятить, а тут налетели бунтарские хлопы Кривоноса, костел пустили с дымом, а меня повесили. И пришлось моей душе плестись в пекло.
Осеннее солнце стояло в зените, облака порассея- лись по небесным окраинам, было тепло, даже душно. Горилка Антипка разбирала, сожаления по поводу собственной судьбы делали его разговорчивым.
— Разве в твоем пекле плохо? — взял нить беседы Беркут.
— В пекле, как и на земле: одни в смоле варятся день за днем, а другие — дрова под котлы подкладыва- ют. Мне повезло: я стал чертом.
— И теперь урожденный Тадеуш Наперсник-На- перстовский под именем Антипка служит у какого-то
космачского хлопа? — Беркут растравлял Антипковы раны.
— Такова моя судьба, пане,— на глаза Антипка набежала слеза, которую он утер кисточкою хвоста.— Не везет мне ни при жизни, ни после смерти. Если б я случайно не вертелся на глазах у Люцифера в тот злосчастный момент, когда Штефан Дзвинчук позвал на помощь силы ада, то, может, не меня, а кого-то другого послали б к нему в домашние черти.
— Разве ты не можешь справиться с ним? — засомневался Беркут.— Сверни ему шею.
— Хи-хи,— засмеялся Антипко,— не знаешь ты Дзвинчука... А во-вторых, пан, между нами договор, печатью Люциферовой скрепленный: пока Дзвинчук жив — я ему служу, после смерти — он служит нам.
— Вижу по твоим ребрам,— посочувствовал Беркут,— что держит тебя Дзвинчук в черном теле.
Деланное сочувствие Беркута Антипко принял за чистую монету.
— Го-го, проше пана, я временами ловлю себя на мысли, что боюсь того хлопа. Суди сам, Беркут. Сплю я на рассвете на чердаке его хаты, а Дзвичук, курвий сын, уже бродит по двору и в полный голос молится богу, богу, холера, молится, а обо мне думает. Потом приставляет лестницу к балке и лезет наверх. Я уж знаю, что лезет ко мне, но притаюсь, как мышь перед котом. А он садится на балку, как на коня, и, протягивая руку с миской горячей каши кукурузной, политой конопляным маслом, выплевывает из усатой, как у бобра, пасти, эту свою заутреню: И я должен идти к нему...
— А я бы не пошел,— перебил Беркут.
— Вот так-так, не пошел бы,— хмурится Антипко.— И я пробовал. Бывало, и в лохмотья закапывался, как еж в листья, уши и нос затыкал ватой, но кишки в животе марш играют, вкусный запах туманит голову, и я полз к Дзвинчуку. Не раз таким злым был, что на куски его разорвал бы, да не имею права и пальцем тронуть,— чем больше человек, вроде Дзвинчука, коптит небо, тем больше зла натворит. А то нам на руку. Правда, Штефан тоже меня страшится, потому что шляпа у него на волосах дыбом вставала, как крыша, но страх свой затаивал, на лицо напускал усмешку.
«Как изволили ночевать, пан домашний?» — спрашивает и ставит передо мной миску с кашей. Я тот чир хлебаю, а в голове мысли, как черви, мозг буравят: «А какую он нынче работу надумает?» Должен сказать тебе, Беркут, что этот Дзвинчук на работы страх какой находчивый...
— Бедный ты, Антипко,— Быстрозорец подливал масла в огонь.
— А думаешь, нет? — жаловался Антипко.— Доля домашнего черта незавидная. Но еще можно было бы мириться, если б однажды Дзвинчук не придумал:
«Работа, пан домашний, сегодня будет легкой.— И после завтрака тычет мне в зубы люльку разожженную.— Нынче,— говорит,— хочу, чтобы вы убили Довбуша».
Поверь, Беркут, от неожиданности я чуть люльку не проглотил.
«Вы что, газда, сдурели? — говорю ему.— Так то же Довбуш, его ни пуля не берет, ни меч не сечет».
«Меня это, пан домашний, не касается,— отвечает мне.— На то вы злая сила и есть, чтоб Довбуша погубить. Я из-за Олексиной погибели и душу пеклу запродал».
«Однако же, газда,— стал я защищаться,— должны вы знать, что и я против Довбуша бессилен».
Он мне молвит:
«Когда так, то нашему договору конец: я не ваш, а вы — не мои. Мих-мах, убирайтесь прочь!»
«А чтоб тебя колики схватили,— думаю.— Смотри, какой мудрец нашелся. Да я тебе сколько служу, да еще и как служу, ни один наймит не выдержал бы твоей работы и до срока сбежал бы с твоего двора. Я тебе коз пас, пахал, сеял, молотил жито, возил дрова из лесу, брынзу сбивал, а ты мне «мих-мах»?»
Схватил было я миску, чтоб заехать газде в морду, но вовремя сдержался. Когда-то было, терпение 1^ое лопнуло, я вылил кашу на Дзвинчукову голову и рванул в пекло.
— Молодец! — похвалил черта Беркут.
— И я считал себя молодцом. А когда прибежал в пекло, встал пред очи Люцифера, тогда сообразил, что ошибся, ибо повелитель поднял меня на смех:
«Фу, а постыдись-ка, Антипко! Я из тебя, какого-то зачуханного Наперсник-Наперстовского, что был храбрым только с женщинами, сделал настоящего черта! Наделил тебя силой, углубил способность чинить зло, вдолбил тайны подлости, расширив поле предательства, натолкал хитростью, мои адские профессора научили тебя другим мудрым штукам, а ты, неблагодарная скотина, имея такое богатство, отважился отступиться от Дзвинчука».
Видит бог, я должен был целовать Люциферу колени.
«Наичернейший,— умолял я его,— ты речешь правду. Но Дзвинчук лишит меня здоровья».
А он меня бряк царским копытом в зубы.
«Антипко! — крикнул.— Не испытывай мое терпение, чтоб тебя громом побило. Приказываю строго: сейчас же возвращайся в Космач и проси прощения у Дзвинчука, потому что его душа нам остро необходима. Из таких богатых хозяев, чтоб ты знал, после соответствующего воспитания выходят дьяволы первейшего класса. Мы обязаны, Антипко, денно и нощно, везде и всюду печься о приумножении нашего полку, ибо чем многочисленнее наша орда зла, тем легче воевать с добром. Теперь, когда ты осознал свою высокую миссию, подмазывай пятки и служи Дзвинчуку, пока не подохнет. Слышал?»
«Слышал»,— пролепетал я и мигом вылетел из подземной залы.
— Как хорошо,— перебил Антипка Беркут,— что племя Быстрозорцев обходится без царей. Я не ведаю над собой никакого насилия: хочу — лечу к солнцу, хочу — пашу крыльями тучи... Мы свободны...
— То еще не доказано, Беркут, что без царей лучше. Есть царь на небе, есть царь под землей. На земле есть король,— обиделся Антипко.
— Хлопы, Антипко, всегда ищут себе богов,— ответил Беркут.— Вижу я: царское копыто ничему тебя не научило.
— Почему это? — возразил Антипко.— Научило послушанию, хотя удар был и не очень сильным, ни один зуб не вывалился. Кроме того, в коридорах пекла я почерпнул опыта обращения с Дзвинчуком. Мои приятели, что уже работали домашними у богачей и шляхты, расщедрились на советы: один советовал украдкой резать хозяйских овец и пить их кровь, другой сказал, что надо налегать на куриные яйца,— они прибавляют сил; третий наставлял хитровать на работе; четвертый подсказывал незаметно разными способами подтачивать Дзвинчуково здоровье, чтобы оно скорее катилось к смерти.
— Вижу я, ты всех разумов попробовал,— утомило Беркута Антипкино бахвальство.
Тот не уловил иронии, расшаркался перед птицей:
— Вельми благодарю за комплимент. Ибо, подкованный опытом своих товарищей, я мог бы у Дзвинчука служить и до судного дня, если б не пришло ему в голову желание сжить со света Довбуша.
— Ты, наверное, сам додумался привалить опришка скалой?
— Что нет, то нет. Вынужден был опять ходить в пекло. С Довбушем дело плохо. Я должен был заручиться мудростью Люцифера.
— Жить чужим умом всегда легче,— клюнул словом Быстрозорец.
— А ты думаешь — нет? — довольно улыбнулся черт и погладил себя по животу.— Даже наш Люцифер так делает. Но ша, я тебе.ничего не говорил.— И Антипко испуганно оглянулся.
— Не бойся, мои горы ушей не имеют,— успокоил его Беркут.— Да и не вожусь я с нечистою силой. А змеи заснули в своих норах еще на Илью.
— Я ничего не боюсь, но Люцифер есть Люцифер: в нашем царстве черт черта боится, друг выдает друга, приятель — приятеля.
— На то и пекло,— молвил Беркут.— На этот раз повелитель принял тебя ласково?
Антипко повеселел:
— Еще и как! Пришел я в адскую канцелярию после полудня, дорога из Космача дальняя, и пока пропуск выписывали, пока родословную мою проверили — вечер настал. Главный Писарь говорит:
«Их Черное Величество назначили вам, пан Антипко, аудиенцию на десять часов утра. Пока что отправляйтесь в свой прежний закуток, отдохните, заготовьте отчет о своей деятельности в Космаче. Да не забудьте зарегистрироваться в полиции: порядок есть порядок».
Ну, регистрироваться я не пошел, потому что, едва переступил порог закутка, в котором когда-то жил, тогда надзирателем был приставлен к дровосекам, как подхватили меня под руки черти-кочегары и засадили за стол. «Пей, Антипко, жри, Антипко,— кричат,— нынче наш праздник!» Потом появились и любушки, девки такие, что люлю и разлюли-малина. Адским уставом, правда, водиться с женщинами строго-настрого запрещено, но закон в пекле не слишком соблюдают. Словом, банкет был на всю губу. Заснул я после всего
как убитый. Поутру даже не сразу в себя пришел, когда разбудили меня и спросили, готов ли к аудиенции.
«Готов!» — выпалил, а голова аж трещит.
«А отчет?»
«Не волнуйтесь,— отвечаю,— перед Их Черным Величеством имею чем похвастать...» И действительно, имею, Беркут. Только послушай, чего я натворил, кроме этих малых Штефановых дел.— И Антипко загнул один палец: — Я выкрал у опришков бочку с червонцами, которые они предназначали для бедняков, и озолотил Дзвинчука. А кто причастен к смерти его жены Зоей? Я! — Антипко гордо выкатил грудь.— Она, чертовка, открещивалась, бегала в костел, но я неотступно нашептывал ей в уши: «Повесся, холера ясна, повесся...» И она не выдержала, Однажды утром, весьма довольный, Штефан снял ее из петли в коморе уже закоченевшую.— И Антипко загнул второй палец.— В-третьих, Беркут, пожар новой хаты ватага Лукина Торбы, во время которого отбросили сандалии старый ватаг и жена его,— это также моих рук дело, ибо того хотел мой хозяин, который никак не мог забыть о том, что хату старику он выстроил по Довбушеву велению.— Черт загнул третий палец.
Антипко не успел загнуть четвертый палец, как Беркут закричал:
— Довольно, Антипко! Ты в самом деле страшен.
— А, вашмосць, что ты себе думал? Кроме того, я насылал на скотину бедняков слабость и паршу, иссушал вымя, вытаптывал жито, обвевал злым ветром молодые пары — и они ссорились, принародно насмехался над молодицами, задирая им юбки, водил блудом детишек в лесу, вечерами искушал невест...
Беркут уже взмыл было в поднебесье, но вовремя вспомнил, что Антипко появился под Белой Скалой не для того, чтоб похваляться злодеяниями, он подстерегает здесь Довбуша,— и Быстрозорец попросил:
— Рассказывай дальше, Антипко, про аудиенцию...
— Ну, потом я почистил копыта и рога, расчесал хвост, выпил горшок огуречного рассола и уверенно постучался в Адскую канцелярию. Главный Писарь записал мой отчет на двух воловьих шкурах и исчез в Тронной палате для доклада. Наконец, позвали меня.
Переступил я порог ни живой ни мертвый — все- таки к царю шел! Люцифер сидел на троне из черного мрамора и игрался хвостом. Я бухнулся перед ним на колени. Он по-отечески взял меня за плечи, поставил на ноги.
«Можешь стоять, Антипко,— позволил мне.— И, хотя из личного опыта знаю, что творить зло на белом свете во сто крат проще, чем добро, мы довольны твоими злодеяниями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37