Мы с тобой будем убирать, а Бенюс пойдет возы обминать.
— Но, Антанас...—Агне приподнялась от ведра с цедилкой в руках. Во взгляде у нее была жалобная просьба.— Обойдемся... Того и гляди, глаза себе выколет... Лучше пускай за домом посмотрит.
— Бенюс? Такой мужчина! — Ронкис дружески улыбнулся мальчику. — Разве он никогда возы не обминал? В прошлом году во какое поле ячменя мы с ним вдвоем свезли.— И, помолчав, добавил: — А дома Шарунас посидит.
— Антанас...
— Перестань,—оборвал ее Ронкис, не повышая голоса.— Бенюс не нуждается в твоем заступничестве. Он умный, понимает, что не господь бог его кормит и в гимназию пускает. Разве не так, сынок? Ведь деньги с неба не падают? Их нужно заработать.
Слова отчима прозвучали в ушах Бенюса как злая издевка. Мальчик хотел ответить как следует, но задохнулся и, обливаясь слезами, побежал за избу. Агне бросилась вслед за ним. Бенюс с плачем ткнулся в материнское плечо. Ему казалось, что никогда он так горячо не любил мать и так сильно не ненавидел отчима.
Эту книгу дал ему Альбертас Сикорскис. Бенюс любил приключения и сказки, герои таких книжек поражали его хитростью и отвагой. Но эта книга была совсем другая.
...Жил-был бедный мальчик. Ходил он босой, оборванный, питался отбросами из мусорной ямы и накопил десять с лишним долларов. На эти деньги он накупил много всякой мелочи и стал ею торговать. Мальчик был оборотист и за несколько лет настолько разбогател, что смог приобрести собственную лавку, потом — большую фабрику, а к старости нажил миллионы и стал одним из самых богатых людей в Америке.
В книге было несколько историй такого рода, все кончались счастливо и этим напоминали мамины сказки. Но Бенюс знал, что это не сказки. Оборотистые мальчики, накопившие миллионы — настоящие люди, они действительно существовали, а некоторые из них живы и по сей день. Мать ничего про них не слышала. Она даже не подозревала, что есть на свете Рокфеллер или Морган. Она знала только домовых, которые вдруг могут сделать богачом первого попавшегося нищего, разумеется, если он горячо пожелает. Рассказы, которыми она бессознательно старалась скрасить мрачную жизнь, теперь приобрели осязаемый смысл. Бенюс пытался представить себя на месте то одного, то другого счастливого мальчика; и все-таки что-то говорило ему, что таким путем он счастья не добьется. Гораздо ближе был ему вариант Диккенса,— недавно он прочитал роман великого англичанина: произойдет что-то, случайность сведет тебя с богатым человеком, — например, ты спасешь ему жизнь, и холостой богач в благодарность отпишет молодому смельчаку все свое состояние... А может, этот богач окажется твоим настоящим отцом... Вот он заболеет, ксендз наложит на него епитимью, велит исправить нанесенную обиду, и уйдет грешник на поиски сына. Найдет, приведет обоих с матерью в свой дом, оставит им хозяйство и умрет... Бенюс кончит гимназию и уедет в Дотнуву учиться на агронома. А вернувшись, он покажет всем, как надо вести хозяйство! Накупит коров датской породы (побольше стадо, чем у господина Сикорскиса!), будет откармливать на бекон сотни голов свиней и накопит много-много денег, а на эти деньги поставит такие постройки, что прекраснее поместья во всем уезде не найдешь...
Бенюс уткнулся лицом в траву и зажмурился. Он не слышал ни жужжания пчел, ни стрекотания кузнечиков, ни пьянящего запаха цветов, которым был пропитан душный полуденный воздух. Мальчик размечтался. В распаленном воображении вставали одна за другой картины будущего; жадно рассматривал он эту галерею, и бесконечное счастье переполняло его. Он жил! Жил не в действительности, обманывал себя, но в эти минуты у него было все, все, чего он жаждал, чему завидовал: богатство, почет, красивая одежда, вкусная еда. Он до того размечтался, что не расслышал, как кто-то прошел мимо, потом передумал, вернулся и остановился в двух шагах от него. Бенюсу показалось, что кто-то позвал его по имени; он вздрогнул, нехотя поднял голову и уставился в пространство одуревшим взглядом. Поначалу ему почудилось, что он лежит в саду своего поместья, но он тут же очнулся и глубоко вздохнул. Сквозь ветки деревьев, густо усеянные зелеными яблоками, он увидел навозные телеги у хлева. Рядом лежала книга про миллионеров. А ведь только что все казалось иным: мусорные ящики были неприступными сейфами, прогнившие объедки — золотом, а бедные мальчики — богачами!.. Но вот из сеновала вылез батрак. Скоро покажется второй, третий, соберутся девки, протирая глаза после дневного сна, и потом — поди сюда, гимназист, валяй... Нет работы отвратительней труда погонщика, когда навоз на поля вывозят. Да еще у господина Сикорскиса. Кто не знает помещичьих лошадей! Это не какие-нибудь бедняцкие клячи, которые порожнюю телегу с места не сдвинут. С помещичьими лошадьми шутки плохи. Драконы, не лошади! Гляди, нечаянно дернешь вожжей, или овод ввернется им между ног,— как начнут биться в оглоблях! А зазеваешься — опрокинут воз в канаву, и ни черта не соберешь. Едешь порожняком—еще хуже. Стоишь на скользких досках, балансируешь будто циркач. Не доглядишь — нырнет колесо в яму или наскочит на камень, и полетишь вниз головой через грядку. И уж не дай бог автомо-
биль встретить! Тогда крестись, парень. Нет, что ни говори, нет дела поганей...
— Здравствуй, Бенюс. Бенюс повернулся на бок и сел. Перед ним стоял Альбертас — без шапки, в голубой чистой сорочке, заправленной в короткие светло-серые штаны. На левой руке сверкали новые часики, которые отец ему купил за успешный переход в четвертый класс.
Бенюс не любил молодого Сикорскиса, завидовал ему, но и восхищался им. По правде говоря, никто не любил Альбертаса, хотя почти все относились к нему с завистливым восхищением, не столько отдавая должное общественному положению его родителей, сколько из-за больших знаний и острого, рано развившегося ума мальчика. Альбертас много читал, иногда даже такие книги, которых не было в библиотеке гимназии, любил угощать друзей цитатами из классиков, а учителям задавал вопросы, которые нередко ставили их в тупик. Вообще по своему развитию Альбертас стоял гораздо выше своих одноклассников. Правда, по литературе он никогда не получал больше четверки, зато мог почти наизусть пересказать «Декамерон»; математика давалась ему еще трудней, но из жизни великих математиков он знал столько разных историй, будто был с ними на короткой ноге; литовский язык, по его собственным словам, был его «ахиллесовой пятой», зато он свободно читал по-польски и на эсперанто, который изучил в прошлом году за время летних каникул.
За последний год Бенюс тесней сошелся с Альбертасом. Ему нравилось, что тот никогда никого не обзывает, не дерется, не ябедничает. Но его раздражало исключительное положение Сикорскиса в классе. Бенюсу казалось, что Сикорскис дружит с учениками победнее только потому, что это кажется ему своего рода милостыней. Он сердился, давал себе слово не иметь ничего общего с Альбертасом, но стоило тому сказать словечко потеплее, и Бенюс бежал за ним, как собачонка. В его душе все время теплилась надежда, что и он сумеет по-настоящему подружиться с помещичьим сыном. Особенно он уверовал в это после того, как Альбертас дал ему почитать интересную книгу, а на следующее воскресенье догнал на дороге и пригласил к себе в шарабан Однако какой-то шептал, что они никогда не станут друзьями. Искренность... Да, Бенюс хотел бы быть искренним. Он взял бы Альбертаса за руку, похлопал бы его по плечу, резко бы ответил, если бы что не понравилось. Но рука не поднимается, язык застывает во рту, и говорит он совсем не то, что думает. Альбертас смотрит на него умными глазами доброго опекуна. Свысока, с нескрываемым оскорбительным любопытством. Как на какого-нибудь жучка, которого можно раздавить, если захочется.
— Понравилась? — Он показал ногой на книгу, лежавшую в траве. — Прочитал?
— Ничего, интересная. — Бенюс обхватил коленки и посмотрел на свои измазанные штаны. «Этот барич пахнет пряником», — подумал он, с ненавистью глядя на чистые икры Альбертаса. А вслух добавил : — Я не верю, что каждый может стать богатым.
— Ясное дело, не каждый, — согласился Альбертас. — Для этого нужны желание и способности. А главное — воля. Видел, какими волевыми были те люди, сколько им всего пришлось испытать, пока они стали миллионерами?
— В Литве миллионеров нет...
— Кто хочет, может и в Литве добиться немалого.
— Тебе хорошо говорить, когда есть готовое поместье...
— Когда-то этого поместья не было. Альбертас уселся на траве рядом с Бенюсом.
— Да, конечно...
— Тебе надо больше читать, Бенюс. То, что ты второй ученик в классе, ничего еще не значит. Стяпу-лис — первый, ну и что, раз он дурак?
— Все бедные — дураки, — язвительно заметил Бенюс.
— Он дурак не потому, что бедный. Ты тоже бедный, а никто не скажет, что ты дурак.
— Отчим не считает меня умным...— Враждебность к Альбертасу рассеялась, словно туман под лучами солнца.
— У твоего отчима у самого нет царя в голове. Недавно я читал одну книгу, там правильно сказано, что люди несчастны из-за неравных способностей.
Способные поднимаются, менее способные остаются на полпути, а самые неспособные погружаются на дно. И от этого возникают всякие раздоры. Неспособные завидуют способным и мутят народ, поднимают революции. Это очень правильная мысль. Возьмем хотя бы твоего отчима. Если бы у него были какие-нибудь способности, скажем, строителя или механика, на войне он попал бы не в пехоту, а в такую часть, где бы не потерял руки. Потом он бы разбогател и не точил бы зубы на людей, которые удачливее его.
Бенюс ничего не ответил. Рассуждения Альбертаса его потрясли. «А моя мать? — думал он.— Сама рассказывала, что накопила денег, которые выманил... отец. На эти деньги она бы могла уехать в Америку и разбогатеть, как Рокфеллер. Он тоже начинал с одного доллара. Но у матери не было никаких способностей, и в этом никто не виноват...»
— А теперь от твоего Ронкиса остался один язык, — добавил Альбертас, не дождавшись ответа.— Подбивает батраков против хозяев, народ мутит. Хозяева рассердились, собираются писать прошение начальнику уезда. Выселят его из Рикантаи, и конец.
— Что я могу сделать? — Бенюс вздохнул. — Сам знаешь, был бы Ронкис другим, и мне бы в гимназии было легче.
— Без сомнения, — подтвердил Альбертас. — Теперь ты платишь половину за учебу, а был бы отчим не такой — ни лита не пришлось бы платить. Тебя бы приняли в скауты, мог бы летом в лагерь поехать...
— А ты что так уж заботишься? — Бенюсу показалось, что Альбертас над ним издевается.
— Мы оба литовцы. А литовец должен заботиться о литовце. — Голос Альбертаса звучал торжественно.— Читал «Отголоски боев»? О наших боях за независимость. Могу дать почитать. — Альбертас встал.— Вечером встретимся. Только не забудь, а то завтра можем не увидеться: я рано утром уезжаю в Скуод-жяй, а оттуда — в скаутский лагерь.
— В лагерь?..— машинально повторил Бенюс. Ему вдруг стало тоскливо.
— Эй, гимназист! Экипаж готов — валяй! — это кричал батрак, крутясь около полного воза.
— Альбертас поднял с травы «Истории про миллионеров» и, помахивая книгой, углубился в сад. Чистенький, умный, уверенный в себе.
— Иду! — откликнулся Бенюс прерывающимся голосом. Еще раз посмотрел вслед другу и крепко сжал кулаки. Теперь он снова всей душой ненавидел Аль-бертаса.
...«Отголоски боев» Бенюс не успел дочитать до конца, но запомнил хорошо. Он и раньше немало слышал о боях за независимость. На уроках истории учитель вдохновенно воспевал героические подвиги литовских воинов, их бесконечную любовь к родине, самопожертвование, благородство. И журналы для школьной молодежи, и речи по случаю государственных праздников всячески умаляли достоинства других народов и подчеркивали исключительность литовской нации. Книга, данная ему Альбертасом, стройно влилась в этот хор. Она была написана изящным пером горячего националиста. Автор водил читателя по полям сражений восемнадцатого —двадцатого годов, где литовцы сражались за свободу с поляками, бермонтовцами и большевиками. Литовцы были отважные, благородные, а их враги — озверевшие коварные трусы. Сердце Бенюса бурлило от гнева, когда он читал о злодеяниях врагов. «Какие подлецы! — поражался он. — Как хорошо, что я не поляк, не немец, не русский, а литовец». «Мы принадлежим к лучшей расе, — вспоминал мальчик насмешливые слова отчима. — Но уступят ли нам эту славу немцы, которые раньше заслужили ее?» «Хорошо, что я не большевик, как Ронкис», — подумал Бенюс. Ночью ему снился лейтенант Баужис, поднимающийся по ступеням лестницы в такт тиканью часов... На следующий день Бе-нюсу некогда было читать, но в его воображении стоял образ благородного человека в военной форме. «Когда вырасту, буду офицером». Эта мысль мелькнула неожиданно, и Бенюс принял ее как откровение. В воскресенье он хотел кончить книгу, но не нашел ее там, где положил. Тогда он набросился на мать, но Агне ничего не знала. Все выяснилось, когда домой вернулся отчим.
— Уже прочитал эту дрянь? — спросил он, исподлобья взглянув на пасынка.
— О чем вы? — смутился Бенюс.
— Не притворяйся. Эту книжонку я отнес в поместье и отдал барышне.
Бенюс побледнел. «Какое твое дело! Чего лезешь, куда не надо!» Но вслух он сказал:
— Эта книга не барышни. Мне ее дал Альбертас.
— Я ее хотел в нужнике повесить, да и там для нее слишком почетное место. Ты ее прочел?
Бенюс молчал.
— Не умеешь ты выбирать книги, — продолжал Ронкис. — Что сунут, то и лопаешь. Пора бы знать, сынок, что не всякая жвачка в пользу.
— Эта книга очень интересная и... и...— Бенюс хотел добавить «патриотическая», но отчим строго прервал его:
— Еще хуже, что не умеешь выбирать себе друзей. Что у тебя может быть общего с Альбертасом? Ты ему нужен как игрушка — это я понимаю. А тебе зачем Альбертас? Ты случайно не думаешь, что большая честь собачонкой бегать за баричем?
— А что тут плохого, Антанас? — вмешалась Аг-не. — Не сердиться надо, а радоваться, что господа Сикорскисы не презирают простых людей.
Бенюс с благодарностью взглянул на мать.
— А за что нас презирать? — сухо спросил Ронкис. — Ведь кабы не мы — как ты говоришь, простые люди, — господа Сикорскисы пошли бы с сумой...
— Ах, Антанас, — расстроилась Агне. — Точишь, точишь зуб на поместье, а без поместья-то этого обойтись не можешь.
— Хватит, Агне. Давай не будем спорить — все равно мы не убедим друг друга, — устало сказал Ронкис. — Только знай, что судьба Бенюса меня заботит не меньше твоего.—Антанас повернулся к Бенюсу. Во взгляде его была забота, тревога и плохо скрытая враждебность. — Хорошо обдумай, что я сказал, сын. Мы пускаем тебя учиться не для того, чтобы ты вырос врагом собственной семьи. Должен бы понимать.— Тут он словно забыл про пасынка и обратился к жене : — Вчера в Скуоджяй я встретил одного старого приятеля. Он работает на перегонке плотов. Говорит, и для меня место найдется. До осени мог бы поработать на плотах, а потом лес рубить. Говорят, там здорово платят. До весны заработаю сотен пять, вот мы избу и подлатаем...
— Пять сотен! — испугалась Агне. — Где ж эти золотые копи?
— Ты не бойся, не в Америку собираюсь. Дорога бы ничего не стоила, можно и домой как-нибудь в воскресенье приехать. До весны ты и без меня обойдешься. А заработок тебе пришлю...
«Не по своей воле едет», — подумал Бенюс, вспомнив разговор с Альбертасом. Ему показалось, что мать тоже все понимает, только не хочет показать этого. «Она согласна, чтобы он уехал!» Какая-то прозрачная легкость наполнила грудь, и в глубине души родилась несмелая надежда: а вдруг Ронкис уплывет на своих плотах и больше не вернется в Рикантай.
В середине первого триместра в четвертый класс пришел новый учитель рисования Витаутас Мингайла. Это был высокий, хорошо сложенный человек, всегда в превосходно отутюженном костюме, свежей сорочке, с галстуком, тканным национальным орнаментом. Учитель был молодой, красивый, лощеный, он весь блестел, начиная от начищенных ботинок и кончая желтыми, словно яичный желток, волосами, гладко зачесанными назад. Бенюсу всегда казалось, что учитель только что вышел из ванны, надел чистое белье, костюм у него прямо из магазина, и ботинки еще пахнут ацетоном. С учениками он был ласков, не боялся пошутить. Но у Мингайлы была одна слабость, которую класс быстро подметил: достаточно было спросить его о чем-нибудь из прошлого Литвы, и учитель, забыв про рисование, превращался в историка. И не просто в историка, а в поэта, одержимого романтикой прошлого. Он словно переносился в те далекие времена, когда на башнях замков горели костры, призывавшие литовцев защищать свою землю от врага; тонкое, немного женственное его лицо краснело от волнения, глаза лихорадочно сверкали, и, с вдохновением фанатика, он говорил иногда до самого звонка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Но, Антанас...—Агне приподнялась от ведра с цедилкой в руках. Во взгляде у нее была жалобная просьба.— Обойдемся... Того и гляди, глаза себе выколет... Лучше пускай за домом посмотрит.
— Бенюс? Такой мужчина! — Ронкис дружески улыбнулся мальчику. — Разве он никогда возы не обминал? В прошлом году во какое поле ячменя мы с ним вдвоем свезли.— И, помолчав, добавил: — А дома Шарунас посидит.
— Антанас...
— Перестань,—оборвал ее Ронкис, не повышая голоса.— Бенюс не нуждается в твоем заступничестве. Он умный, понимает, что не господь бог его кормит и в гимназию пускает. Разве не так, сынок? Ведь деньги с неба не падают? Их нужно заработать.
Слова отчима прозвучали в ушах Бенюса как злая издевка. Мальчик хотел ответить как следует, но задохнулся и, обливаясь слезами, побежал за избу. Агне бросилась вслед за ним. Бенюс с плачем ткнулся в материнское плечо. Ему казалось, что никогда он так горячо не любил мать и так сильно не ненавидел отчима.
Эту книгу дал ему Альбертас Сикорскис. Бенюс любил приключения и сказки, герои таких книжек поражали его хитростью и отвагой. Но эта книга была совсем другая.
...Жил-был бедный мальчик. Ходил он босой, оборванный, питался отбросами из мусорной ямы и накопил десять с лишним долларов. На эти деньги он накупил много всякой мелочи и стал ею торговать. Мальчик был оборотист и за несколько лет настолько разбогател, что смог приобрести собственную лавку, потом — большую фабрику, а к старости нажил миллионы и стал одним из самых богатых людей в Америке.
В книге было несколько историй такого рода, все кончались счастливо и этим напоминали мамины сказки. Но Бенюс знал, что это не сказки. Оборотистые мальчики, накопившие миллионы — настоящие люди, они действительно существовали, а некоторые из них живы и по сей день. Мать ничего про них не слышала. Она даже не подозревала, что есть на свете Рокфеллер или Морган. Она знала только домовых, которые вдруг могут сделать богачом первого попавшегося нищего, разумеется, если он горячо пожелает. Рассказы, которыми она бессознательно старалась скрасить мрачную жизнь, теперь приобрели осязаемый смысл. Бенюс пытался представить себя на месте то одного, то другого счастливого мальчика; и все-таки что-то говорило ему, что таким путем он счастья не добьется. Гораздо ближе был ему вариант Диккенса,— недавно он прочитал роман великого англичанина: произойдет что-то, случайность сведет тебя с богатым человеком, — например, ты спасешь ему жизнь, и холостой богач в благодарность отпишет молодому смельчаку все свое состояние... А может, этот богач окажется твоим настоящим отцом... Вот он заболеет, ксендз наложит на него епитимью, велит исправить нанесенную обиду, и уйдет грешник на поиски сына. Найдет, приведет обоих с матерью в свой дом, оставит им хозяйство и умрет... Бенюс кончит гимназию и уедет в Дотнуву учиться на агронома. А вернувшись, он покажет всем, как надо вести хозяйство! Накупит коров датской породы (побольше стадо, чем у господина Сикорскиса!), будет откармливать на бекон сотни голов свиней и накопит много-много денег, а на эти деньги поставит такие постройки, что прекраснее поместья во всем уезде не найдешь...
Бенюс уткнулся лицом в траву и зажмурился. Он не слышал ни жужжания пчел, ни стрекотания кузнечиков, ни пьянящего запаха цветов, которым был пропитан душный полуденный воздух. Мальчик размечтался. В распаленном воображении вставали одна за другой картины будущего; жадно рассматривал он эту галерею, и бесконечное счастье переполняло его. Он жил! Жил не в действительности, обманывал себя, но в эти минуты у него было все, все, чего он жаждал, чему завидовал: богатство, почет, красивая одежда, вкусная еда. Он до того размечтался, что не расслышал, как кто-то прошел мимо, потом передумал, вернулся и остановился в двух шагах от него. Бенюсу показалось, что кто-то позвал его по имени; он вздрогнул, нехотя поднял голову и уставился в пространство одуревшим взглядом. Поначалу ему почудилось, что он лежит в саду своего поместья, но он тут же очнулся и глубоко вздохнул. Сквозь ветки деревьев, густо усеянные зелеными яблоками, он увидел навозные телеги у хлева. Рядом лежала книга про миллионеров. А ведь только что все казалось иным: мусорные ящики были неприступными сейфами, прогнившие объедки — золотом, а бедные мальчики — богачами!.. Но вот из сеновала вылез батрак. Скоро покажется второй, третий, соберутся девки, протирая глаза после дневного сна, и потом — поди сюда, гимназист, валяй... Нет работы отвратительней труда погонщика, когда навоз на поля вывозят. Да еще у господина Сикорскиса. Кто не знает помещичьих лошадей! Это не какие-нибудь бедняцкие клячи, которые порожнюю телегу с места не сдвинут. С помещичьими лошадьми шутки плохи. Драконы, не лошади! Гляди, нечаянно дернешь вожжей, или овод ввернется им между ног,— как начнут биться в оглоблях! А зазеваешься — опрокинут воз в канаву, и ни черта не соберешь. Едешь порожняком—еще хуже. Стоишь на скользких досках, балансируешь будто циркач. Не доглядишь — нырнет колесо в яму или наскочит на камень, и полетишь вниз головой через грядку. И уж не дай бог автомо-
биль встретить! Тогда крестись, парень. Нет, что ни говори, нет дела поганей...
— Здравствуй, Бенюс. Бенюс повернулся на бок и сел. Перед ним стоял Альбертас — без шапки, в голубой чистой сорочке, заправленной в короткие светло-серые штаны. На левой руке сверкали новые часики, которые отец ему купил за успешный переход в четвертый класс.
Бенюс не любил молодого Сикорскиса, завидовал ему, но и восхищался им. По правде говоря, никто не любил Альбертаса, хотя почти все относились к нему с завистливым восхищением, не столько отдавая должное общественному положению его родителей, сколько из-за больших знаний и острого, рано развившегося ума мальчика. Альбертас много читал, иногда даже такие книги, которых не было в библиотеке гимназии, любил угощать друзей цитатами из классиков, а учителям задавал вопросы, которые нередко ставили их в тупик. Вообще по своему развитию Альбертас стоял гораздо выше своих одноклассников. Правда, по литературе он никогда не получал больше четверки, зато мог почти наизусть пересказать «Декамерон»; математика давалась ему еще трудней, но из жизни великих математиков он знал столько разных историй, будто был с ними на короткой ноге; литовский язык, по его собственным словам, был его «ахиллесовой пятой», зато он свободно читал по-польски и на эсперанто, который изучил в прошлом году за время летних каникул.
За последний год Бенюс тесней сошелся с Альбертасом. Ему нравилось, что тот никогда никого не обзывает, не дерется, не ябедничает. Но его раздражало исключительное положение Сикорскиса в классе. Бенюсу казалось, что Сикорскис дружит с учениками победнее только потому, что это кажется ему своего рода милостыней. Он сердился, давал себе слово не иметь ничего общего с Альбертасом, но стоило тому сказать словечко потеплее, и Бенюс бежал за ним, как собачонка. В его душе все время теплилась надежда, что и он сумеет по-настоящему подружиться с помещичьим сыном. Особенно он уверовал в это после того, как Альбертас дал ему почитать интересную книгу, а на следующее воскресенье догнал на дороге и пригласил к себе в шарабан Однако какой-то шептал, что они никогда не станут друзьями. Искренность... Да, Бенюс хотел бы быть искренним. Он взял бы Альбертаса за руку, похлопал бы его по плечу, резко бы ответил, если бы что не понравилось. Но рука не поднимается, язык застывает во рту, и говорит он совсем не то, что думает. Альбертас смотрит на него умными глазами доброго опекуна. Свысока, с нескрываемым оскорбительным любопытством. Как на какого-нибудь жучка, которого можно раздавить, если захочется.
— Понравилась? — Он показал ногой на книгу, лежавшую в траве. — Прочитал?
— Ничего, интересная. — Бенюс обхватил коленки и посмотрел на свои измазанные штаны. «Этот барич пахнет пряником», — подумал он, с ненавистью глядя на чистые икры Альбертаса. А вслух добавил : — Я не верю, что каждый может стать богатым.
— Ясное дело, не каждый, — согласился Альбертас. — Для этого нужны желание и способности. А главное — воля. Видел, какими волевыми были те люди, сколько им всего пришлось испытать, пока они стали миллионерами?
— В Литве миллионеров нет...
— Кто хочет, может и в Литве добиться немалого.
— Тебе хорошо говорить, когда есть готовое поместье...
— Когда-то этого поместья не было. Альбертас уселся на траве рядом с Бенюсом.
— Да, конечно...
— Тебе надо больше читать, Бенюс. То, что ты второй ученик в классе, ничего еще не значит. Стяпу-лис — первый, ну и что, раз он дурак?
— Все бедные — дураки, — язвительно заметил Бенюс.
— Он дурак не потому, что бедный. Ты тоже бедный, а никто не скажет, что ты дурак.
— Отчим не считает меня умным...— Враждебность к Альбертасу рассеялась, словно туман под лучами солнца.
— У твоего отчима у самого нет царя в голове. Недавно я читал одну книгу, там правильно сказано, что люди несчастны из-за неравных способностей.
Способные поднимаются, менее способные остаются на полпути, а самые неспособные погружаются на дно. И от этого возникают всякие раздоры. Неспособные завидуют способным и мутят народ, поднимают революции. Это очень правильная мысль. Возьмем хотя бы твоего отчима. Если бы у него были какие-нибудь способности, скажем, строителя или механика, на войне он попал бы не в пехоту, а в такую часть, где бы не потерял руки. Потом он бы разбогател и не точил бы зубы на людей, которые удачливее его.
Бенюс ничего не ответил. Рассуждения Альбертаса его потрясли. «А моя мать? — думал он.— Сама рассказывала, что накопила денег, которые выманил... отец. На эти деньги она бы могла уехать в Америку и разбогатеть, как Рокфеллер. Он тоже начинал с одного доллара. Но у матери не было никаких способностей, и в этом никто не виноват...»
— А теперь от твоего Ронкиса остался один язык, — добавил Альбертас, не дождавшись ответа.— Подбивает батраков против хозяев, народ мутит. Хозяева рассердились, собираются писать прошение начальнику уезда. Выселят его из Рикантаи, и конец.
— Что я могу сделать? — Бенюс вздохнул. — Сам знаешь, был бы Ронкис другим, и мне бы в гимназии было легче.
— Без сомнения, — подтвердил Альбертас. — Теперь ты платишь половину за учебу, а был бы отчим не такой — ни лита не пришлось бы платить. Тебя бы приняли в скауты, мог бы летом в лагерь поехать...
— А ты что так уж заботишься? — Бенюсу показалось, что Альбертас над ним издевается.
— Мы оба литовцы. А литовец должен заботиться о литовце. — Голос Альбертаса звучал торжественно.— Читал «Отголоски боев»? О наших боях за независимость. Могу дать почитать. — Альбертас встал.— Вечером встретимся. Только не забудь, а то завтра можем не увидеться: я рано утром уезжаю в Скуод-жяй, а оттуда — в скаутский лагерь.
— В лагерь?..— машинально повторил Бенюс. Ему вдруг стало тоскливо.
— Эй, гимназист! Экипаж готов — валяй! — это кричал батрак, крутясь около полного воза.
— Альбертас поднял с травы «Истории про миллионеров» и, помахивая книгой, углубился в сад. Чистенький, умный, уверенный в себе.
— Иду! — откликнулся Бенюс прерывающимся голосом. Еще раз посмотрел вслед другу и крепко сжал кулаки. Теперь он снова всей душой ненавидел Аль-бертаса.
...«Отголоски боев» Бенюс не успел дочитать до конца, но запомнил хорошо. Он и раньше немало слышал о боях за независимость. На уроках истории учитель вдохновенно воспевал героические подвиги литовских воинов, их бесконечную любовь к родине, самопожертвование, благородство. И журналы для школьной молодежи, и речи по случаю государственных праздников всячески умаляли достоинства других народов и подчеркивали исключительность литовской нации. Книга, данная ему Альбертасом, стройно влилась в этот хор. Она была написана изящным пером горячего националиста. Автор водил читателя по полям сражений восемнадцатого —двадцатого годов, где литовцы сражались за свободу с поляками, бермонтовцами и большевиками. Литовцы были отважные, благородные, а их враги — озверевшие коварные трусы. Сердце Бенюса бурлило от гнева, когда он читал о злодеяниях врагов. «Какие подлецы! — поражался он. — Как хорошо, что я не поляк, не немец, не русский, а литовец». «Мы принадлежим к лучшей расе, — вспоминал мальчик насмешливые слова отчима. — Но уступят ли нам эту славу немцы, которые раньше заслужили ее?» «Хорошо, что я не большевик, как Ронкис», — подумал Бенюс. Ночью ему снился лейтенант Баужис, поднимающийся по ступеням лестницы в такт тиканью часов... На следующий день Бе-нюсу некогда было читать, но в его воображении стоял образ благородного человека в военной форме. «Когда вырасту, буду офицером». Эта мысль мелькнула неожиданно, и Бенюс принял ее как откровение. В воскресенье он хотел кончить книгу, но не нашел ее там, где положил. Тогда он набросился на мать, но Агне ничего не знала. Все выяснилось, когда домой вернулся отчим.
— Уже прочитал эту дрянь? — спросил он, исподлобья взглянув на пасынка.
— О чем вы? — смутился Бенюс.
— Не притворяйся. Эту книжонку я отнес в поместье и отдал барышне.
Бенюс побледнел. «Какое твое дело! Чего лезешь, куда не надо!» Но вслух он сказал:
— Эта книга не барышни. Мне ее дал Альбертас.
— Я ее хотел в нужнике повесить, да и там для нее слишком почетное место. Ты ее прочел?
Бенюс молчал.
— Не умеешь ты выбирать книги, — продолжал Ронкис. — Что сунут, то и лопаешь. Пора бы знать, сынок, что не всякая жвачка в пользу.
— Эта книга очень интересная и... и...— Бенюс хотел добавить «патриотическая», но отчим строго прервал его:
— Еще хуже, что не умеешь выбирать себе друзей. Что у тебя может быть общего с Альбертасом? Ты ему нужен как игрушка — это я понимаю. А тебе зачем Альбертас? Ты случайно не думаешь, что большая честь собачонкой бегать за баричем?
— А что тут плохого, Антанас? — вмешалась Аг-не. — Не сердиться надо, а радоваться, что господа Сикорскисы не презирают простых людей.
Бенюс с благодарностью взглянул на мать.
— А за что нас презирать? — сухо спросил Ронкис. — Ведь кабы не мы — как ты говоришь, простые люди, — господа Сикорскисы пошли бы с сумой...
— Ах, Антанас, — расстроилась Агне. — Точишь, точишь зуб на поместье, а без поместья-то этого обойтись не можешь.
— Хватит, Агне. Давай не будем спорить — все равно мы не убедим друг друга, — устало сказал Ронкис. — Только знай, что судьба Бенюса меня заботит не меньше твоего.—Антанас повернулся к Бенюсу. Во взгляде его была забота, тревога и плохо скрытая враждебность. — Хорошо обдумай, что я сказал, сын. Мы пускаем тебя учиться не для того, чтобы ты вырос врагом собственной семьи. Должен бы понимать.— Тут он словно забыл про пасынка и обратился к жене : — Вчера в Скуоджяй я встретил одного старого приятеля. Он работает на перегонке плотов. Говорит, и для меня место найдется. До осени мог бы поработать на плотах, а потом лес рубить. Говорят, там здорово платят. До весны заработаю сотен пять, вот мы избу и подлатаем...
— Пять сотен! — испугалась Агне. — Где ж эти золотые копи?
— Ты не бойся, не в Америку собираюсь. Дорога бы ничего не стоила, можно и домой как-нибудь в воскресенье приехать. До весны ты и без меня обойдешься. А заработок тебе пришлю...
«Не по своей воле едет», — подумал Бенюс, вспомнив разговор с Альбертасом. Ему показалось, что мать тоже все понимает, только не хочет показать этого. «Она согласна, чтобы он уехал!» Какая-то прозрачная легкость наполнила грудь, и в глубине души родилась несмелая надежда: а вдруг Ронкис уплывет на своих плотах и больше не вернется в Рикантай.
В середине первого триместра в четвертый класс пришел новый учитель рисования Витаутас Мингайла. Это был высокий, хорошо сложенный человек, всегда в превосходно отутюженном костюме, свежей сорочке, с галстуком, тканным национальным орнаментом. Учитель был молодой, красивый, лощеный, он весь блестел, начиная от начищенных ботинок и кончая желтыми, словно яичный желток, волосами, гладко зачесанными назад. Бенюсу всегда казалось, что учитель только что вышел из ванны, надел чистое белье, костюм у него прямо из магазина, и ботинки еще пахнут ацетоном. С учениками он был ласков, не боялся пошутить. Но у Мингайлы была одна слабость, которую класс быстро подметил: достаточно было спросить его о чем-нибудь из прошлого Литвы, и учитель, забыв про рисование, превращался в историка. И не просто в историка, а в поэта, одержимого романтикой прошлого. Он словно переносился в те далекие времена, когда на башнях замков горели костры, призывавшие литовцев защищать свою землю от врага; тонкое, немного женственное его лицо краснело от волнения, глаза лихорадочно сверкали, и, с вдохновением фанатика, он говорил иногда до самого звонка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40