Не учится, только хулиганит. А не был бы сынком директора банка, а так, вроде нас, — не ходил бы, распустив хвост. Сразу бы управу нашли...
— Сын директора? — удивился Бенюс— А чего он так орет?
— Это военный клич,— рассмеялся Аницетас— Индейца изображает.
— Я его видел, он шел в первом ряду. А зачем он этой веревкой подпоясался?
— Кто его знает...—Аницетас помолчал.—Да, мало радости, что он остался на второй год и попадет в наш класс Намучаемся...
Бенюс с любопытством следил за свитой Гряужи-ниса, которую составляли несколько хулиганов из младших классов. Подражая своему вожаку, они свистели, ревели на все лады, толкались, прыгали. Людас
шел впереди, смешно выпятив обмотанный веревкой живот. Это был высокий, пышущий здоровьем, физически хорошо развитый паренек с рыжими, коротко подстриженными волосами, нос — большой, курносый. На правой щеке — свежий шрам. Когда Гряужинис приблизился, Бенюс заметил, что у него только половина правого уха: верхнюю часть ушной раковины словно бы откусили. На ремне болтался финский нож с белой костяной ручкой — финка в ножнах из желтой кожи, окованных медью. Они блестели на солнце, разбрасывая огненные искры, и выглядели весьма внушительно.
Хулиганы со страшным шумом пробежали мимо, на другой конец площадки.
— Попрошу маму, чтобы она мне такой нож купила, — сказал Бенюс, и глаза его загорелись восхищением.
— Финка дорого стоит, — серьезно заметил Анице-тас.
— Мама сделает все, что я попрошу. Я непременно заведу себе такую фимку. — Бенюс не мог опомниться от сильного впечатления.
Аницетас снисходительно улыбнулся, но ничего не ответил.
— Не веришь? — обиделся Бенюс.
— Только богатые родители могут давать своим детям все, что те пожелают. Меня мать тоже любит, но я давно уже ничего у нее не прошу. Она сама лучше знает, что мне нужно.
— Ты... какой-то странный...—удивился Бенюс — Разве нож тебе не нравится? Разве ты бы не хотел такую фимку!
— Финку, — поправил Аницетас—Ну и что?
— Ты, ей-богу... — Бенюс повертел головой. Его взгляд скользнул по согнутой спине Аницетаса и остановился на задранных вверх носах его ботинок. Беню-су вдруг стало неловко, стыдно, он запнулся и, сильно покраснев, стал шарить в карманах. В одном он нащупал бутерброд, который положил себе на завтрак.—Хочешь есть? У меня есть булка. С маслом и с тминным сыром.
— Булка? — Аницетас,глотнул слюну.
— Мама испекла. — Бенюс, просияв, стал развертывать бутерброд.— На мои проводы. У хозяйки я еще целую булку оставил. И сыра, и колбасу, и окорок.
и сала бочоночек привез.— Бенюс разделил бутерброд, посмотрел, которая половинка меньше, тоньше намазана, и подал ее Стяпулису.
— Ты хороший товарищ, Бенюс, — сказал Аницетас, отправив последний кусок в свой большой рот. Он вытащил чистый платок, вытер губы, потер ладони и дружески толкнул Бенюса в бок. Глаза у него были небольшие, глубокие, зеленовато-карие. Добрые и умные глаза взрослого человека.
Бенюс отвернулся. Ему было неприятно смотреть в эти глаза. Он притворился, что глядит на сад, что за забором. Сад был большой, старый. Кроме фруктовых деревьев, там росли ясени, березы, тополя, а у самого забора раскинула ветви столетняя осина — высокая, обомшелая. Несколько уже засохших веток тянулись к небу, словно взывая о помощи. Остальные, зеленые, тоже не росли как следует, а рабски склонялись под бесчисленным множеством вороньих гнезд, облепивших дерево до самой верхушки. Бенюс диву давался, что на одном дереве так много гнезд. А один сук и вовсе как-то странно выделялся среди других. Он далеко высунулся через забор во двор гимназии, на верхушке его висели два большущих гнезда, и хотя ветра не было и дерево стояло в оцепенении, длинный сук почему-то покачивался. Вдруг верхушка с обоими гнездами начала сгибаться, и Бенюс увидел человечка. Человечек был не больше вороньего гнезда. Он сидел верхом на ветке и что-то делал. Но Бенюс не успел разглядеть, что он делал, потому что в одно мгновение оба гнезда отделились от дерева, и густое облако пыли, сухих листьев, перьев и еще какого-то хлама закрыло осину. Бенюс ахнул. Вместе с остатками гнезд летел вниз и маленький человечек.
— Ой! Господи! Гляди, Аницетас! —крикнул Бенюс, побледнев от волнения.
На волейбольной площадке, взявшись за руки, пели девушки. Гнезда посыпались им прямо на головы. С испуганным визгом гимназистки бросились в разные стороны, а человечек как падал ногами вниз, так и встал посередине площадки.
— Сынок Гряужиниса, — сказал Аницетас. — Сам видишь, какой бешеный. Отрезал верхушку ветви с гнездами вместе, а сам спустился по веревке. Такую штуку он уже однажды выкидывал. Только не тут, а на нашей улице. Ехала с обедни полная телега народу, а Людас прицелился с дерева и вывалил людям на голову целую шапку вороньих яиц. Бенюс рассмеялся.
— Он не умеет по-человечески играть. — Аницетасу не понравился смех Бенюса. — Непременно должен кому-нибудь плохое сделать. На нашей улице ребята его ненавидят.
— И мне он не нравится, — согласился Бенюс. В глубине души он восхищался Людасом: «Вот бы с таким подружиться!..» Но зависть настроила его враждебно.
Раздался звонок. Ученики, словно сметенные невидимой метлой, метнулись к зданию. Когда Бенюс с Аницетасом подбежали к двери, здесь уже теснились гимназисты. В толчее Бенюс увидел Лючвартиса, но так и не смог к нему протиснуться. Поток учеников засосал Бенюса внутрь и понес по длинному коридору, который показался мальчику удивительно большим и светлым. Он не привык к таким размерам, поэтому все его поражало и вызывало опасливое уважение. Ребенок не мог понять, как это другие его сверстники чувствуют себя в классе, будто дома. Кричат, прыгают через парты, ходят по подоконникам. Правда, большинство смирно сидели на своих местах, как Бенюс, разговаривали с новыми знакомыми, рассматривали друг у друга книги, тетради, портфели или молча глядели на цветник за окном и грустили по дому. Но Гряужинис не оставлял в покое смирно сидевших учеников, обзывал их сопляками и разгуливал между парт, словно кот, охотящийся на крыс, угощая «сопляков» щелчками, ударами в спину, или, подкравшись, потихоньку, крепко колол иглой. Пострадавшие утирали слезы, иные даже поднимали рев, третьи пытались улыбаться, думая, что в первый день во всех гимназиях так полагается, четвертые угрожали, что пожалуются директору. Но, видя, что никто их не поддерживает, умолкали. Лючвартис, по-видимому, не захотел, чтобы его причислили к соплякам, и решил отличиться. Задирой он не был, но боялся Гряужиниса. Спасая макушку от щелчков и ляжки от иголок, Ромас подскочил к доске и нарисовал карикатуру на директора: толстый коротышка в шляпе и с тростью шагал, по-солдатски отбивая шаг. Перед ним виднелась половина пожарника с огромной трубой на плече. Из трубы сыпались в лицо директору единицы и двойки.
Лючвартис так удачно уловил характерные черты Ольвидаса — торчащий живот, угловатый крупный подбородок и тонкий птичий нос, — что весь класс узнал директора. Поднялся страшный гам. Все смеялись, поздравляли Ромаса. Про Людаса забыли. Когда все налюбовались карикатурой, Лючвартис хотел вытереть доску, но Гряужинис отшвырнул его в сторону. Мальчики стали толкаться. Ромас рвался к доске, а Людас не подпускал. Он был сильнее Лючвартиса и оттеснил юного художника за парту.
В эту минуту в класс вошла учительница Валерия Даумантайте. Учитель математики, которого назначили воспитателем второго мужского класса, болел. Директор временно поручил его класс Даумантайте и еще перед молебном представил ее второклассникам. Учительница только этой весной закончила университет. Она была молода, красива, с толстыми длинными косами цвета меди. Бенюсу она чем-то напомнила мать.
Учительница поздоровалась, велела детям садиться и с минуту молча смотрела на класс. Глаза у нее были ясные, чистые, со смешинками, губы улыбались. От нее веяло легким запахом роз.
— Вы уже знаете, мальчики, что я буду преподавать литовский язык. — Ее голос звучал певуче, энергично и весело.— Мы немного знакомы, но мне бы хотелось познакомиться с каждым в отдельности. Хорошо, мальчики?
— Хорошо, — откликнулось несколько смельчаков. Даумантайте раскрыла журнал и начала вызывать
учеников по алфавиту. Вставшего она внимательно оглядывала, иногда спрашивала что-нибудь. В классе изредка раздавался приглушенный смех. Несколько учеников сидели, закрыв руками лица. Плечи у них дрожали от сдерживаемого хохота. Бенюс сидел за первой партой, и его тоже разбирал смех, когда учительница отходила в сторону, открывая рисунок Лючвартиса.
— Жутаутас. Бенюс встал.
— Новенький? -Да.
— Где кончал начальную школу?
— В нашей деревне... в Рикантай.
— Ты велик, чтобы сидеть на первой парте. — Даумантайте захлопнула журнал: фамилия Бенюса стояла в самом конце.— А теперь, мальчики...— Она повернулась к доске и замолкла. Класс застыл.
— Чей это рисунок?
— Господина Лючвартиса, — откликнулся Людас.
— Да? — Даумантайте обернулась и вопросительно взглянула в угол, где сидел Ромас. — Это правда то, что говорит твой товарищ? Ты нарисовал эту карикатуру?
Лючвартис встал. Его веснушчатое лицо покраснело, уши запылали, словно петушиные гребни.
— Я хотел стереть...—пролепетал Ромас. Учительница подошла к нему и, взяв рукой за подбородок, заставила поднять глаза.
— Сколько тебе лет?
— Четырнадцатый пошел...
— Твой рисунок, Ромас, очень хорош, только не подобает смеяться над старшими. — Учительница похлопала Лючвартиса по щеке, улыбнулась, потом, распространяя нежный аромат роз, подошла к доске и сама стерла карикатуру.
Началось рассаживание. Почти всех она оставила на тех местах, которые они выбрали сами. Но некоторых все-таки решила разъединить.
— Пока давайте сядем по росту, — сказала она. — Маленьким за передними партами будет лучше видно, большие не смогут прятаться за их спины и шалить. А потом посмотрим. Мальчик,—она обратилась к гимназистику, сидевшему за предпоследней партой, рядом с Людасом Гряужинисом. — Ты сядешь на место Жутаутаса, а Жутаутас перейдет к твоему соседу.
К Гряужинису? Бенюс даже оторопел от неожиданности. Ему было и радостно, и страшно, что придется сидеть с сыном банкира. Ведь товарищ по парте это как бы второй брат.
Переселяемые спешно собирали книги.
Гряужинис сидел, откинувшись, закинув ногу на ногу, и беззаботно улыбался. Но когда его сосед шагнул из-за парты, Людас вдруг схватил его за полу и так сильно рванул, что тот с грохотом шмякнулся обратно на скамью.
— Это еще что такое? — удивилась Даумантайте.— Как тебя зовут, веселый мальчик?
— Меня? — Гряужинис прикинулся удивленным.
— Да, да.
— Меня, что ли? — Он ткнул себя пальцем в грудь и нагло осклабился. — Если меня, то зовите меня Людасом Гряужинисом.
Класс хохотал.
— Когда говорят со старшими, надо встать. — Учительница пыталась улыбнуться, но в ее глазах мелькнул страх и еле сдерживаемый гнев. — Мне нравятся веселые мальчики, но давайте условимся, что на уроках шутить не будем. Хорошо?
Людас тупо уставился в потолок и молчал. В классе снова раздался смех.
— Садитесь. — Учительница повернулась к соседу Гряужиниса. — Чего ты ждешь, мальчик? Бери свои книги и иди на место Жутаутаса. Жутаутас!
— Я не буду сидеть с Жутаутасом, — вдруг пошевелился Людас.
— Почему?
— Потому, что у меня есть с кем сидеть.
— Встаньте!
Гряужинис, вставая, так трахнул крышкой парты, что в классе словно выстрел прогремел.
— Сказал, с Жутаутасом сидеть не буду, ну и не буду.
— Он ублюдок! — крикнул кто-то от двери.
Все уставились на Бенюса, который стоял с портфелем в руках рядом со своей партой, позеленев от стыда и злости.
— Хорошо, пусть будет так. — Учительница подошла к Бенюсу и взяла его за руку. — Временно пусть будет так. Стяпулис, ты примешь Жутаутаса за свою парту?
— Мы уже подружились, — глаза Аницетаса дружески улыбались.
— Ну и замечательно! Поменяйтесь местами, мальчики.
Захлопали крышки парт. Бенюс словно чужими руками прижал к животу портфель и, понурив голову, побрел к парте Аницетаса. Он был смертельно оскорблен. Ему казалось, что весь класс смотрит на него и видит его позор. В эту минуту он всей душой ненавидел Гряужиниса, по милости которого испытал такую несправедливость. Ненавидел он и учительницу за то, что она уступила Людасу, а больше всего сердился на Аницетаса, который, не к месту вмешавшись, окончательно испортил дело.
— От тебя воняет, — прошептал он, чтобы излить злобу. — Рядом с тобой невозможно сидеть.
— Я?.. У меня мама прачка...— ответил Аницетас. Губы у него дрожали.
В середине сентября Бенюса впервые вызвали к доске. «Боевое крещение» он принял из рук преподавателя географии Сенкуса. Бенюсу не нравился этот учитель. Ему становилось не по себе от одного его взгляда, а дни, когда был урок географии, камнем висели на шее. Бенюс просто боялся Сенкуса. Его приводила в трепет суровость этого человека, его холодный металлический голос, пронзительный взгляд, каменное лицо, на котором редко-редко проступало подобие улыбки. А смеялся Сенкус еще реже. И не как все люди, а с каким-то бешенством, злобно-угрожающе. Учитель носил очки с зеленоватыми стеклами и очень тесный пиджак. Когда он писал на доске, короткие рукава вздергивались почти до локтей, и были видны руки, поросшие густой серой шерстью. В гимназии его не любили и прозвали Гориллой.
Бенюса вызвали третьим. Первым был Лючвартис. Он едва вытянул на тройку. Потом отвечал Альбер-тас. Тот хорошо знал урок, но все равно на чем-то запнулся.
Бенюс поднял руку.
— Ну? — прорычал Горилла. Бенюс поправил Сикорскиса.
— Ну! — учитель многозначительно посмотрел на Альбертаса.
Сикорсис сделал еще одну ошибку, которую снова исправил Бенюс. Лицо Сенкуса исказило подобие улыбки.
— Садись.— Он навалился на журнал и, не садясь, вывел отметку.
— Пять с минусом, — прилетело с первой парты по «ученическому телеграфу».
Сенкус выпрямился, правой рукой приподнял очки. Леденящий душу взгляд вонзился в Бенюса.
— Ну! — учитель поманил его пальцем. Бенюс нерешительно встал.
— Тебе, тебе говорят, профессор, — рявкнул Сенкус, вытирая платком стекла очков. — Валяй сюда. Показывай свою мудрость.
Бенюс вышел и повернулся к классу.
— Ну!
Мальчик принялся рассказывать урок. Поначалу голос срывался, но скоро Бенюс справился с волнением и стал сыпать скороговоркой.
— Ну, — оборвал его Горилла-Сенкус, у которого это короткое словечко имело десятки значений, особенно, когда он подкреплял его соответствующим жестом. На этот раз учитель ударил ладонью по столу, и Бенюс понял, что дальше можно не рассказывать.
— Хорошо, что не зря переводишь родительский хлеб, Жутаутас! Ну! — Сенкус взмахнул рукой, что на этот раз означало «садись». Бенюс щелкнул каблуками. Но в ту же минуту у учителя что-то мелькнуло в голове, и он остановил мальчика. — А скажи, из какой ты волости будешь? Наверное, из Палевянеляй? Там Жутаутасов — как собак.
— Нет, господин учитель. Я здешний, из Рикантай.
— Р-р-разве? — зарычал Горилла. Мутно-зеленые стекла очков подпрыгнули и опустились на нос. — Я, как карман, свою волость знаю. В Рикантай никаких Жутаутасов нет.
— Он сын барышни, господин учитель, — крикнул с последней парты Гряужинис.
— Ну? — Горилла-Сенкус направил свои телескопы на Бенюса, но его каменное лицо не изменилось.
Кровь ударила в голову Бенюсу. Туман застлал глаза. Вместо лиц он видел теперь розовые пятна.
— Ну?
— Я из Ронкисов...—прошептал мальчик. — Фамилия у меня по матери...
— Ронкисов? — Учитель пытался что-то вспомнить.—Этих бобылей?
— У него отчим однорукий, — вмешался Альбер-тас.
— Вот как! — по лицу Гориллы скользнула зловещая улыбка.—Этот большевик? Безбожник?
Бенюс молчал.
— А мать откуда?
— Из Аукштайтии...
— А где «господин учитель»?
— Господин учитель...
— Покажи на карте родину своей матери. Чего стоишь? Не знаешь, где Аукштайтия? Ну!
Бенюс взял прислоненную к доске полированную указку. Рука у него дрожала.
— Куда ведешь? Этот угол относится к Северной Литве, а не к Аукштайтии. Снова съехал. Это же Средняя равнина. Покажи еще раз.
Бенюс снова поднял указку. На этот раз вел осторожно, но учитель все-таки нашел повод прицепиться. Потом Сенкус спросил, какой самый большой город в Средней Аукштайтии. Бенюс от волнения перепутал Утяну с Укмярге, и раздалось еще одно предостерегающее «ну!».
— Не такой уж ты ученый, как поначалу показался,— Горилла подошел к столу и наклонился к журналу.—Может, знаешь, какой самый красивый город в Аукштайтии?
— Про это нет в учебнике, господин учитель,— прошептал Бенюс.
— Хороший ученик знает больше, чем написано в учебнике. Только средний ученик довольствуется учебником, — отрезал Сенкус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Сын директора? — удивился Бенюс— А чего он так орет?
— Это военный клич,— рассмеялся Аницетас— Индейца изображает.
— Я его видел, он шел в первом ряду. А зачем он этой веревкой подпоясался?
— Кто его знает...—Аницетас помолчал.—Да, мало радости, что он остался на второй год и попадет в наш класс Намучаемся...
Бенюс с любопытством следил за свитой Гряужи-ниса, которую составляли несколько хулиганов из младших классов. Подражая своему вожаку, они свистели, ревели на все лады, толкались, прыгали. Людас
шел впереди, смешно выпятив обмотанный веревкой живот. Это был высокий, пышущий здоровьем, физически хорошо развитый паренек с рыжими, коротко подстриженными волосами, нос — большой, курносый. На правой щеке — свежий шрам. Когда Гряужинис приблизился, Бенюс заметил, что у него только половина правого уха: верхнюю часть ушной раковины словно бы откусили. На ремне болтался финский нож с белой костяной ручкой — финка в ножнах из желтой кожи, окованных медью. Они блестели на солнце, разбрасывая огненные искры, и выглядели весьма внушительно.
Хулиганы со страшным шумом пробежали мимо, на другой конец площадки.
— Попрошу маму, чтобы она мне такой нож купила, — сказал Бенюс, и глаза его загорелись восхищением.
— Финка дорого стоит, — серьезно заметил Анице-тас.
— Мама сделает все, что я попрошу. Я непременно заведу себе такую фимку. — Бенюс не мог опомниться от сильного впечатления.
Аницетас снисходительно улыбнулся, но ничего не ответил.
— Не веришь? — обиделся Бенюс.
— Только богатые родители могут давать своим детям все, что те пожелают. Меня мать тоже любит, но я давно уже ничего у нее не прошу. Она сама лучше знает, что мне нужно.
— Ты... какой-то странный...—удивился Бенюс — Разве нож тебе не нравится? Разве ты бы не хотел такую фимку!
— Финку, — поправил Аницетас—Ну и что?
— Ты, ей-богу... — Бенюс повертел головой. Его взгляд скользнул по согнутой спине Аницетаса и остановился на задранных вверх носах его ботинок. Беню-су вдруг стало неловко, стыдно, он запнулся и, сильно покраснев, стал шарить в карманах. В одном он нащупал бутерброд, который положил себе на завтрак.—Хочешь есть? У меня есть булка. С маслом и с тминным сыром.
— Булка? — Аницетас,глотнул слюну.
— Мама испекла. — Бенюс, просияв, стал развертывать бутерброд.— На мои проводы. У хозяйки я еще целую булку оставил. И сыра, и колбасу, и окорок.
и сала бочоночек привез.— Бенюс разделил бутерброд, посмотрел, которая половинка меньше, тоньше намазана, и подал ее Стяпулису.
— Ты хороший товарищ, Бенюс, — сказал Аницетас, отправив последний кусок в свой большой рот. Он вытащил чистый платок, вытер губы, потер ладони и дружески толкнул Бенюса в бок. Глаза у него были небольшие, глубокие, зеленовато-карие. Добрые и умные глаза взрослого человека.
Бенюс отвернулся. Ему было неприятно смотреть в эти глаза. Он притворился, что глядит на сад, что за забором. Сад был большой, старый. Кроме фруктовых деревьев, там росли ясени, березы, тополя, а у самого забора раскинула ветви столетняя осина — высокая, обомшелая. Несколько уже засохших веток тянулись к небу, словно взывая о помощи. Остальные, зеленые, тоже не росли как следует, а рабски склонялись под бесчисленным множеством вороньих гнезд, облепивших дерево до самой верхушки. Бенюс диву давался, что на одном дереве так много гнезд. А один сук и вовсе как-то странно выделялся среди других. Он далеко высунулся через забор во двор гимназии, на верхушке его висели два большущих гнезда, и хотя ветра не было и дерево стояло в оцепенении, длинный сук почему-то покачивался. Вдруг верхушка с обоими гнездами начала сгибаться, и Бенюс увидел человечка. Человечек был не больше вороньего гнезда. Он сидел верхом на ветке и что-то делал. Но Бенюс не успел разглядеть, что он делал, потому что в одно мгновение оба гнезда отделились от дерева, и густое облако пыли, сухих листьев, перьев и еще какого-то хлама закрыло осину. Бенюс ахнул. Вместе с остатками гнезд летел вниз и маленький человечек.
— Ой! Господи! Гляди, Аницетас! —крикнул Бенюс, побледнев от волнения.
На волейбольной площадке, взявшись за руки, пели девушки. Гнезда посыпались им прямо на головы. С испуганным визгом гимназистки бросились в разные стороны, а человечек как падал ногами вниз, так и встал посередине площадки.
— Сынок Гряужиниса, — сказал Аницетас. — Сам видишь, какой бешеный. Отрезал верхушку ветви с гнездами вместе, а сам спустился по веревке. Такую штуку он уже однажды выкидывал. Только не тут, а на нашей улице. Ехала с обедни полная телега народу, а Людас прицелился с дерева и вывалил людям на голову целую шапку вороньих яиц. Бенюс рассмеялся.
— Он не умеет по-человечески играть. — Аницетасу не понравился смех Бенюса. — Непременно должен кому-нибудь плохое сделать. На нашей улице ребята его ненавидят.
— И мне он не нравится, — согласился Бенюс. В глубине души он восхищался Людасом: «Вот бы с таким подружиться!..» Но зависть настроила его враждебно.
Раздался звонок. Ученики, словно сметенные невидимой метлой, метнулись к зданию. Когда Бенюс с Аницетасом подбежали к двери, здесь уже теснились гимназисты. В толчее Бенюс увидел Лючвартиса, но так и не смог к нему протиснуться. Поток учеников засосал Бенюса внутрь и понес по длинному коридору, который показался мальчику удивительно большим и светлым. Он не привык к таким размерам, поэтому все его поражало и вызывало опасливое уважение. Ребенок не мог понять, как это другие его сверстники чувствуют себя в классе, будто дома. Кричат, прыгают через парты, ходят по подоконникам. Правда, большинство смирно сидели на своих местах, как Бенюс, разговаривали с новыми знакомыми, рассматривали друг у друга книги, тетради, портфели или молча глядели на цветник за окном и грустили по дому. Но Гряужинис не оставлял в покое смирно сидевших учеников, обзывал их сопляками и разгуливал между парт, словно кот, охотящийся на крыс, угощая «сопляков» щелчками, ударами в спину, или, подкравшись, потихоньку, крепко колол иглой. Пострадавшие утирали слезы, иные даже поднимали рев, третьи пытались улыбаться, думая, что в первый день во всех гимназиях так полагается, четвертые угрожали, что пожалуются директору. Но, видя, что никто их не поддерживает, умолкали. Лючвартис, по-видимому, не захотел, чтобы его причислили к соплякам, и решил отличиться. Задирой он не был, но боялся Гряужиниса. Спасая макушку от щелчков и ляжки от иголок, Ромас подскочил к доске и нарисовал карикатуру на директора: толстый коротышка в шляпе и с тростью шагал, по-солдатски отбивая шаг. Перед ним виднелась половина пожарника с огромной трубой на плече. Из трубы сыпались в лицо директору единицы и двойки.
Лючвартис так удачно уловил характерные черты Ольвидаса — торчащий живот, угловатый крупный подбородок и тонкий птичий нос, — что весь класс узнал директора. Поднялся страшный гам. Все смеялись, поздравляли Ромаса. Про Людаса забыли. Когда все налюбовались карикатурой, Лючвартис хотел вытереть доску, но Гряужинис отшвырнул его в сторону. Мальчики стали толкаться. Ромас рвался к доске, а Людас не подпускал. Он был сильнее Лючвартиса и оттеснил юного художника за парту.
В эту минуту в класс вошла учительница Валерия Даумантайте. Учитель математики, которого назначили воспитателем второго мужского класса, болел. Директор временно поручил его класс Даумантайте и еще перед молебном представил ее второклассникам. Учительница только этой весной закончила университет. Она была молода, красива, с толстыми длинными косами цвета меди. Бенюсу она чем-то напомнила мать.
Учительница поздоровалась, велела детям садиться и с минуту молча смотрела на класс. Глаза у нее были ясные, чистые, со смешинками, губы улыбались. От нее веяло легким запахом роз.
— Вы уже знаете, мальчики, что я буду преподавать литовский язык. — Ее голос звучал певуче, энергично и весело.— Мы немного знакомы, но мне бы хотелось познакомиться с каждым в отдельности. Хорошо, мальчики?
— Хорошо, — откликнулось несколько смельчаков. Даумантайте раскрыла журнал и начала вызывать
учеников по алфавиту. Вставшего она внимательно оглядывала, иногда спрашивала что-нибудь. В классе изредка раздавался приглушенный смех. Несколько учеников сидели, закрыв руками лица. Плечи у них дрожали от сдерживаемого хохота. Бенюс сидел за первой партой, и его тоже разбирал смех, когда учительница отходила в сторону, открывая рисунок Лючвартиса.
— Жутаутас. Бенюс встал.
— Новенький? -Да.
— Где кончал начальную школу?
— В нашей деревне... в Рикантай.
— Ты велик, чтобы сидеть на первой парте. — Даумантайте захлопнула журнал: фамилия Бенюса стояла в самом конце.— А теперь, мальчики...— Она повернулась к доске и замолкла. Класс застыл.
— Чей это рисунок?
— Господина Лючвартиса, — откликнулся Людас.
— Да? — Даумантайте обернулась и вопросительно взглянула в угол, где сидел Ромас. — Это правда то, что говорит твой товарищ? Ты нарисовал эту карикатуру?
Лючвартис встал. Его веснушчатое лицо покраснело, уши запылали, словно петушиные гребни.
— Я хотел стереть...—пролепетал Ромас. Учительница подошла к нему и, взяв рукой за подбородок, заставила поднять глаза.
— Сколько тебе лет?
— Четырнадцатый пошел...
— Твой рисунок, Ромас, очень хорош, только не подобает смеяться над старшими. — Учительница похлопала Лючвартиса по щеке, улыбнулась, потом, распространяя нежный аромат роз, подошла к доске и сама стерла карикатуру.
Началось рассаживание. Почти всех она оставила на тех местах, которые они выбрали сами. Но некоторых все-таки решила разъединить.
— Пока давайте сядем по росту, — сказала она. — Маленьким за передними партами будет лучше видно, большие не смогут прятаться за их спины и шалить. А потом посмотрим. Мальчик,—она обратилась к гимназистику, сидевшему за предпоследней партой, рядом с Людасом Гряужинисом. — Ты сядешь на место Жутаутаса, а Жутаутас перейдет к твоему соседу.
К Гряужинису? Бенюс даже оторопел от неожиданности. Ему было и радостно, и страшно, что придется сидеть с сыном банкира. Ведь товарищ по парте это как бы второй брат.
Переселяемые спешно собирали книги.
Гряужинис сидел, откинувшись, закинув ногу на ногу, и беззаботно улыбался. Но когда его сосед шагнул из-за парты, Людас вдруг схватил его за полу и так сильно рванул, что тот с грохотом шмякнулся обратно на скамью.
— Это еще что такое? — удивилась Даумантайте.— Как тебя зовут, веселый мальчик?
— Меня? — Гряужинис прикинулся удивленным.
— Да, да.
— Меня, что ли? — Он ткнул себя пальцем в грудь и нагло осклабился. — Если меня, то зовите меня Людасом Гряужинисом.
Класс хохотал.
— Когда говорят со старшими, надо встать. — Учительница пыталась улыбнуться, но в ее глазах мелькнул страх и еле сдерживаемый гнев. — Мне нравятся веселые мальчики, но давайте условимся, что на уроках шутить не будем. Хорошо?
Людас тупо уставился в потолок и молчал. В классе снова раздался смех.
— Садитесь. — Учительница повернулась к соседу Гряужиниса. — Чего ты ждешь, мальчик? Бери свои книги и иди на место Жутаутаса. Жутаутас!
— Я не буду сидеть с Жутаутасом, — вдруг пошевелился Людас.
— Почему?
— Потому, что у меня есть с кем сидеть.
— Встаньте!
Гряужинис, вставая, так трахнул крышкой парты, что в классе словно выстрел прогремел.
— Сказал, с Жутаутасом сидеть не буду, ну и не буду.
— Он ублюдок! — крикнул кто-то от двери.
Все уставились на Бенюса, который стоял с портфелем в руках рядом со своей партой, позеленев от стыда и злости.
— Хорошо, пусть будет так. — Учительница подошла к Бенюсу и взяла его за руку. — Временно пусть будет так. Стяпулис, ты примешь Жутаутаса за свою парту?
— Мы уже подружились, — глаза Аницетаса дружески улыбались.
— Ну и замечательно! Поменяйтесь местами, мальчики.
Захлопали крышки парт. Бенюс словно чужими руками прижал к животу портфель и, понурив голову, побрел к парте Аницетаса. Он был смертельно оскорблен. Ему казалось, что весь класс смотрит на него и видит его позор. В эту минуту он всей душой ненавидел Гряужиниса, по милости которого испытал такую несправедливость. Ненавидел он и учительницу за то, что она уступила Людасу, а больше всего сердился на Аницетаса, который, не к месту вмешавшись, окончательно испортил дело.
— От тебя воняет, — прошептал он, чтобы излить злобу. — Рядом с тобой невозможно сидеть.
— Я?.. У меня мама прачка...— ответил Аницетас. Губы у него дрожали.
В середине сентября Бенюса впервые вызвали к доске. «Боевое крещение» он принял из рук преподавателя географии Сенкуса. Бенюсу не нравился этот учитель. Ему становилось не по себе от одного его взгляда, а дни, когда был урок географии, камнем висели на шее. Бенюс просто боялся Сенкуса. Его приводила в трепет суровость этого человека, его холодный металлический голос, пронзительный взгляд, каменное лицо, на котором редко-редко проступало подобие улыбки. А смеялся Сенкус еще реже. И не как все люди, а с каким-то бешенством, злобно-угрожающе. Учитель носил очки с зеленоватыми стеклами и очень тесный пиджак. Когда он писал на доске, короткие рукава вздергивались почти до локтей, и были видны руки, поросшие густой серой шерстью. В гимназии его не любили и прозвали Гориллой.
Бенюса вызвали третьим. Первым был Лючвартис. Он едва вытянул на тройку. Потом отвечал Альбер-тас. Тот хорошо знал урок, но все равно на чем-то запнулся.
Бенюс поднял руку.
— Ну? — прорычал Горилла. Бенюс поправил Сикорскиса.
— Ну! — учитель многозначительно посмотрел на Альбертаса.
Сикорсис сделал еще одну ошибку, которую снова исправил Бенюс. Лицо Сенкуса исказило подобие улыбки.
— Садись.— Он навалился на журнал и, не садясь, вывел отметку.
— Пять с минусом, — прилетело с первой парты по «ученическому телеграфу».
Сенкус выпрямился, правой рукой приподнял очки. Леденящий душу взгляд вонзился в Бенюса.
— Ну! — учитель поманил его пальцем. Бенюс нерешительно встал.
— Тебе, тебе говорят, профессор, — рявкнул Сенкус, вытирая платком стекла очков. — Валяй сюда. Показывай свою мудрость.
Бенюс вышел и повернулся к классу.
— Ну!
Мальчик принялся рассказывать урок. Поначалу голос срывался, но скоро Бенюс справился с волнением и стал сыпать скороговоркой.
— Ну, — оборвал его Горилла-Сенкус, у которого это короткое словечко имело десятки значений, особенно, когда он подкреплял его соответствующим жестом. На этот раз учитель ударил ладонью по столу, и Бенюс понял, что дальше можно не рассказывать.
— Хорошо, что не зря переводишь родительский хлеб, Жутаутас! Ну! — Сенкус взмахнул рукой, что на этот раз означало «садись». Бенюс щелкнул каблуками. Но в ту же минуту у учителя что-то мелькнуло в голове, и он остановил мальчика. — А скажи, из какой ты волости будешь? Наверное, из Палевянеляй? Там Жутаутасов — как собак.
— Нет, господин учитель. Я здешний, из Рикантай.
— Р-р-разве? — зарычал Горилла. Мутно-зеленые стекла очков подпрыгнули и опустились на нос. — Я, как карман, свою волость знаю. В Рикантай никаких Жутаутасов нет.
— Он сын барышни, господин учитель, — крикнул с последней парты Гряужинис.
— Ну? — Горилла-Сенкус направил свои телескопы на Бенюса, но его каменное лицо не изменилось.
Кровь ударила в голову Бенюсу. Туман застлал глаза. Вместо лиц он видел теперь розовые пятна.
— Ну?
— Я из Ронкисов...—прошептал мальчик. — Фамилия у меня по матери...
— Ронкисов? — Учитель пытался что-то вспомнить.—Этих бобылей?
— У него отчим однорукий, — вмешался Альбер-тас.
— Вот как! — по лицу Гориллы скользнула зловещая улыбка.—Этот большевик? Безбожник?
Бенюс молчал.
— А мать откуда?
— Из Аукштайтии...
— А где «господин учитель»?
— Господин учитель...
— Покажи на карте родину своей матери. Чего стоишь? Не знаешь, где Аукштайтия? Ну!
Бенюс взял прислоненную к доске полированную указку. Рука у него дрожала.
— Куда ведешь? Этот угол относится к Северной Литве, а не к Аукштайтии. Снова съехал. Это же Средняя равнина. Покажи еще раз.
Бенюс снова поднял указку. На этот раз вел осторожно, но учитель все-таки нашел повод прицепиться. Потом Сенкус спросил, какой самый большой город в Средней Аукштайтии. Бенюс от волнения перепутал Утяну с Укмярге, и раздалось еще одно предостерегающее «ну!».
— Не такой уж ты ученый, как поначалу показался,— Горилла подошел к столу и наклонился к журналу.—Может, знаешь, какой самый красивый город в Аукштайтии?
— Про это нет в учебнике, господин учитель,— прошептал Бенюс.
— Хороший ученик знает больше, чем написано в учебнике. Только средний ученик довольствуется учебником, — отрезал Сенкус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40