— Карие глаза Альбертаса сердито впились в Людаса, который смущенно притих.—Разве в гимназии мы не боремся за существование? Разве не мечтаем избрать специальность подоходнее, которая помогла бы нам занять солидное место в обществе? Разве все это не великая игра жизни? Но личные интересы меня меньше всего заботят. Я хочу поговорить о другом деле, от которого зависит, осуществимы или неосуществимы наши желания и на сколько процентов осуществимы. Возьмем для примера Бенюса Жутаутаса. Он хороший ученик, умный парень, хотя родичами похвастаться не может.
Главное, что он сам порядочный малый, что у него есть хорошие друзья и среди учеников и среди преподавателей.
— Особенно его любит новый учитель математики Габренас, — вмешался Лючвартис, широко улыбаясь всей своей круглой веснушчатой рожей.
— Этот кол мне Колун сразу закатил,—заметил Бенюс.
— Если б ты не был скаутом, не закатил бы,— отозвался Альбертас. — Колун явный левак, а может быть, даже коммунист. Отец собрал о нем сведения. Хоть куда характеристики: за десять лет прошел пять гимназий. Все директоры квалифицируют как хорошего специалиста, но лишенного христианской морали и национальных принципов. Само собой, такой тип не упустит случая подставить ножку гимназисту-патриоту. Первый раз он закатит кол с места, потом срежет у доски, еще как-нибудь прицепится, — и летом на тебе, переэкзаменовка. Только захотеть, а учитель всегда найдет предлог, чтобы оставить на второй год.
— Честное слово, парни! — крикнул Людас. — Святая истина! У учителя все предлоги в дело годятся. В прошлом году на письменной по-литовскому Гряужинис перепутал малую толику предлогов, и за это Даумантайте поставила двойку.
— Даумантайте тоже не лыком шита. То, что ты сын городского головы — ее не пугает, — уколол Бенюс.
— Они с Колуном — два сапога пара,—заключил Альбертас. — К этой компании можно еще прибавить синьорину Катилину с Ковылягой. Но опасней всех Даумантайте и Колун. Учитель Мингайла рассказал мне такие вещи... Не приходится сомневаться в антилитовской деятельности упомянутых учителей.—Си -корскис многозначительно развел руками.— На людях они ходят в костел, а дома запрутся и читают «Свободную мысль»]. В дни национальных праздников вместе со всеми шагают на парад, аплодируют ораторам, но сами с трибуны слова не скажут, потому что «Летувос жинёс» и «Культура»2 их сердцу ближе, чем «Летувос айдас» 3 или «Тримитас»4. Пока к нам нельзя придраться — они бессильны. Но достаточно чуточку поскользнуться, чтобы вопрос поставили на педагогическом совете, и уж тогда они нам покажут когти. Помните историю Стимбуриса? Мингайла уверен, что Пятраса не исключили бы, если б не эта пара притворщиков да либерал Маргис со святошей Думбенайте. И то сказать, что страшного сделал Стимбурис? Ну, влюбился в девушку, ну, обманул ее. Та погорячилась, покончила с собой. Пятрас, конечно, дурак, нечего бегать за юбкой. Но и Эльзе виновата, ведь ребенок не без ее ведома завелся. Она даже более виновата,— мыто видели, как она буквально вешалась Пятрасу на шею, прохода ему не давала. На заседании педагогического совета так было и решили: Эльзе виновата, Стимбурису снизить поведение до тройки и оставить в гимназии. На этом бы все и кончилось, если бы Ковыляга со своей компанией не перевернули все заседание вверх ногами. По их мнению, Стимбурис аморальный элемент, едва ли не преступник, и его дальнейшее пребывание в гимназии нанесло бы страшный урон воспитательной работе. Они прямо сокрушались, почему за подобные преступления не отдают под суд (если по глупости попасть в беду. А они доказали, что это преступление, — ведь синьорина Катилина говорит не хуже Цицерона. И Стимбурис был обречен. Его втоптали в грязь, а Габренас с Даумантайте чуть не лопнули от счастья.
1 «Свободная мысль» — газета литовских атеистов.
2 «Летувос жинес» и «Культура» — газета и журнал буржуазной оппозиции.
3 «Летувос айдас» — официальная газета правящей партии.
4 «Тримитас» — журнал шаулисов.
— У Стимбуриса все так сложилось, — вмешался Ромас—Если бы после всего этого Габренас еще не поймал его в уборной, когда он...
— Конечно,—злорадно откликнулся Бенюс— Нечего оправдывать этого онаниста.
— А ты видел? Фарс! Болтовня Стяпулиса, — зло отрезал Сикорскис. — Старик Стимбурис всеми уважаемый человек. Его избрали председателем родительского комитета. А всеобщее признание о многом говорит. Конечно, компании Габренаса и Маргиса не нравится, что Стимбурис богаче их. Ромас правильно говорит: Пятраса бы уже давно из гимназии исключили, только руки были коротки. А тут такой повод. И все-таки я думаю, они бы отнеслись к нему снисходительней, если бы он не был скаутом. Любым способом тормозить рост националистически настроенной интеллигенции — вот их цель, как правильно говорит Мингайла. Стимбурису это все не страшно. Исключили из Скуоджяйской гимназии — он уехал в Клайпеду. Но что делать, скажем, Бенюсу, если его постигнет такая судьба? Он бы не смог прожить в городе, где все дороже, не мог бы платить за учебу и пришлось бы бросить гимназию. Конечно, он бы тоже не погиб: получил какую-нибудь мелкую службу, женился бы, завел детей и так бы прокоптел весь свой век. Но нация ждет от него большего. Литве нужны способные ученые, офицеры, специалисты А учителям типа Габренаса и Маргиса такие патриоты не по душе.
— Я не понимаю,—прервал Сикорскиса Бенюс — Ты доказал, что Колун и его друзья — наши враги. С этим я согласен. Они ослабляют мощь нации, но директор терпит их. Что это значит? Разве тот, кто не борется против зла, не такой же преступник, как и те, кто творит это зло?
— С точки зрения честного патриота,— так. Сознательный литовец не будет мириться с отступниками. Но вся беда в том, что у нас слишком много замшелых стариков. Верить не хочется, что такой размазня, как наш директор Ольвидас, участвовал в битвах за независимость. Таких надо к чертовой матери гнать с их гнилыми идеями. Чего они сюда лезут, чего путаются под ногами? Сами не знают. Напялили на себя либерализм, как штаны, почесываются, сердятся, что чешется, и никак не поймут, откуда паразиты завелись. Идиоты! Сбросьте эти штаны и увидите, что сразу перестанет чесаться. Куда им! Ведь штаны расстегнуть надо. Да еще нагнуться, — а жирок не позволяет. Нет, без посторонней помощи тут ничего не выйдет. Ничего не получится, пока у нас не будет своего, литовского Шикльгрубера. В Германии тоже набралось дыма до потолка. Пришел Гитлер, распахнул окна, двери — всю вонь сквозняком вытянуло. Иностранцы — вон из государственных учреждений! Евреи — отдавайте банки, фабрики, торговлю! Хотите вы этого или не хотите, уважаемые союзники, но Австрия — древняя немецкая земля и должна вернуться к фатерлянду. Гитлер — гений. Он за четыре года сделал столько, сколько Гинденбург не смог бы за четыре десятилетия. Сикорскис вскочил, и, прислонившись к замшелому стволу липы, минуту молча смотрел на заходящее солнце. Его костистое смуглое лицо было бледнее обычного, карие глаза сверкали, словно раскаленные угли, широкие ноздри нервно подрагивали, жадно втягивая пьянящие запахи липового цвета и сохнущего сена. Остывающее солнце залило медью низкую коренастую фигуру, красивую голову, густые черные волосы, зачесанные как у Гитлера — налево. Сам невысокий, Альбертас всегда подчеркивал, что гениальные исторические личности не отличались большим ростом; может, он и напоминал слегка канцлера третьего рейха, а может, прическа подсказала друзьям такую мысль,—но все трое подумали, что Альбертас человек особенный, и обменялись многозначительными взглядами.
— Честное слово! — первым нарушил молчание Гряужинис. — Когда у тебя начнет расти борода, отпусти усики, и будешь настоящий Адольф.
Альбертас притворился, что не услышал.
— Послушай, Альбертас. Это все, что ты хотел нам сказать? — вставая, спросил Бенюс.
Сикорскис вздрогнул, потер ладонью лоб и задумчиво ответил:
— Нет. Я хотел вас спросить, согласны ли вы помочь мне выпускать тайную газету?
— Ура! —вскочил Людас—Вот это мысль! Тайную газету! И, ясно, против учителей?
— Против антинационально настроенных учителей, — поправил Альбертас. — Только не радуйся раньше времени. Кто-то должен оплачивать расходы по газете. Я согласен покрыть часть...
— Плевал я на часть! — горячо прервал Людас. — Гряужинис один покроет все расходы. На бой с учителями!
— Я так и думал, что с тобой торговаться не придется. — Альбертас, забыв о торжественности момента, похлопал Людаса по плечу. — А вы что думаете о газете, Ромас?
— Хм...—хмыкнул тот, улыбаясь всеми своими веснушками.—Деньгами помочь не могу... И вообще... Такое дело пахнет волчьим билетом...
— Испугался? — Сикорскис презрительно ухмыльнулся. — Пиши свои стишки про божьи пылинки и забудь, что говорил. Бенюс...
— Я не испугался, — обиделся Лючвартис. — Только предупреждаю, что за такую деятельность педагогический совет нам спасибо не скажет.
— Все равно,—отрезал Альбертас. — Кто перед боем думает о смерти, тот трус. Тем более, что мы почти ничем не рискуем. «Юный патриот» — мы думаем так назвать свою газету — будет только формально нелегален. Я говорил с одним человеком. Он заверил, что преследовать ее будут только для виду. Я вам не скажу фамилии этого человека. Чем меньше знать, тем лучше. Вообще, хотя наша идея и прекрасна, хвалиться ею незачем. У нас могучие друзья, но есть и сильные враги. Поэтому, если мы не хотим неприятностей ни себе, ни своим друзьям, будем держать язык за зубами. — Да,—ответил Бенюс—Я согласен участвовать.
— Значит, все? — Альбертас протянул руку Бенюсу, потом Гряужинису и Лючвартису. — Теперь надо поделить обязанности. Я беру себе пост редактора. Так что, если кто и получит волчий билет, то в первую голову Альбертас Сикорскис, — пошутил будущий редактор. — Лючвартису, как поэту и художнику, я поручаю художественную часть. Смотри, Ромас. На твои плечи ложатся стихи и рисунки. Карикатуры ты делаешь отличные, но стихи придется писать повеселее. Нам нужны хлесткие песенки. Скажем, о том, как старая дева Думбенайте влюбилась в Ковылягу, или как Аницетас украл у тряпичника Бейскиса ботинки, которые ему велики. Точность фактов тут не обязательна. Но все надо преподносить так, будто это чистейшая правда. Ты, Бенюс, будешь печатать и организуешь распространение, а Людас финансирует газету. Остается приобрести гектограф, чернила, бумагу, и с первого сентября — за дело!
В памяти Бенюса уже стерлась та ночь, когда он видел отчима у дупла, а у него так и не хватило решимости исполнить свой долг. Теперь он ненавидел Рон-киса еще сильнее. Однажды, когда они снова встретились, Бенюс многозначительно спросил у матери, почему отчиму понадобилось поднять часовенку настолько, чтобы она закрывала дупло, в котором раньше каждую весну выводили птенцов дрозды? Агне не обратила внимания на этот вопрос — ее нервы были слишком напряжены, она мучительно старалась избежать открытого столкновения между сыном и мужем. Но отчим вздрогнул и побледнел. Бенюс увидел, что Ронкис понял намек и теперь перенесет свой тайник в другое место. Вскоре его догадка подтвердилась. Потом начался учебный год, а следующим летом он отправился со скаутами в туристский поход по Же-майтии и окончательно успокоился. В прошлом году Бенюс получил бесплатную путевку в скаутский лагерь. Этим летом на август он поедет с экскурсией в Клайпеду. Экскурсию организовал кружок историков, но Мингайла и тут постарался помочь Бенюсу, выхлопотав для него право участвовать за полцены. Такая забота тронула Бенюса. Каждый красивый жест Мингайлы напоминал о том злополучном событии, и парень чувствовал себя неблагодарным бродягой, по недоразумению ограбившим своего благодетеля. Голос совести призывал его отплатить добром, но не подсказывал, каким образом. И вот сама судьба представила случай. Бенюс был не настолько глуп, чтобы не понять, кто этот «человек», который заверил Аль-бертаса, что преследование будет чисто формальным, «Гнилые либералы», «литовский Шикльгрубер», «необходим сквозняк», — все это Мингайла любил повторять на скаутских сборах. Название газеты, наверное, тоже выдумал он, потому что среди таких слов как «нация», «любовь к родине», «святой долг», «патриотизм», «цвет будущего», в словаре учителя «патриот» занимал не последнее место. Да, да. Нет сомнения — это идея Мингайлы. Брат-руководитель хочет очистить гимназию от врагов нации, он провозглашает войну силам, разрушающим единство нации, и приглашает участвовать в этой войне и Бенюса. В противном случае Сикорскис вряд ли открыл бы тайну и пригласил его. Да, это уже не детские игры. Может случиться, что их поймают, даже отдадут на обсуждение педагогического совета. Легко вообразить, как тогда будут смотреть на них такие, как Габренас или Даумантайте. Хромой Маргис скажет обвинительную речь, требуя отчислить из гимназии, будет допрашивать, кто помогал им из старших. Но Бенюс будет молчать, как земля. И тогда Мингайла увидит, что не зря доверял, помогал ему. Конечно, никто его не исключит. Ведь тогда надо было бы исключить и Аль-бертаса с Людасом и Лючвартиса. А директор не станет поднимать шума.
Предаваясь мечтам, Бенюс медленно катил перед собой велосипед, то и дело останавливаясь и прислушиваясь к посвистыванию коростеля, от которого щемило в груди. Какой удивительный вечер! Неслышный ветерок несет запах сохнущего сена. Воздух теплый, густой, а трава прохладная, росы ни капли. Будет дождь. Вот старик Жасинас ходит между копнами. Перевернет одну, идет к другой, сунет руку до локтя... Еще сырое. Везти нельзя. И тащится, сгорбившись, домой. Прошел несколько шагов, остановился, как будто что-то вспомнил, обернулся к закату, где сгустилась большая черная туча, и перекрестил ее широким взмахом правой руки. Жасинас — человек богобоязненный, любит крестное знамение, и теперь Бенюс его хорошо понимает. Чудная туча, даже жутко
на нее смотреть — заступила полнеба. Розовые острые башни, огненные языки над зубчатыми стенами — горящий замок из сказки. Большие и маленькие тучки — толпа фантастических чудищ, спешат по небу тушить этот пожар. Вот ведьма верхом на метле; развеваются закопченные полы ее плаща; тут черт высунул раздвоенную бороду; мчится заколдованный пиратский корабль с трупом капитана, привязанным к мачте. Корыта, корабли, лодки, злые духи заполнили небо. Их все больше. Странно — ветерок дует как будто с запада, а они наплывают с другой стороны, гонимые потоком воздуха с востока... Жасинас не верит в теорию движения воздушных потоков. Он оборачивается еще раз, крестится и прибавляет шагу. Как бог захочет, так и будет, да. А бог в это время подмигнул, и небосвод осветился словно гигантский, залитый кровью глаз. Но грома не было слышно. Далеко. Может, только ночью польет, а может, и вообще пройдет стороной.
Бенюс остановился, оперся о велосипед и закурил. Зарница вдруг напомнила ему недавнее воскресенье, когда они с Виле возвращались на велосипедах из местечка. У чьей-то усадьбы их застал дождь, и они поспешили к сеновалу. Один конец был почти доверху набит свежей соломой, посередине стояла снятая с передка сноповозка, а в другой половине, рядом с косилкой, серела куча льна. Дождь шел сильный и долго. Но они не скучали. Чтобы удобней было сидеть, Бенюс снял с кучи несколько связок льна, расстелил на полу, прикрыл оказавшейся тут же попоной. В портфеле у них были баранки, бутерброды с колбасой и бутылка молочного шампанского. Виле расстелила на коленях газету (это был их стол), выложила еду, и они принялись за такой обед, вкуснее которого никогда не едали. Они кормили друг друга, пили молочное шампанское и до коликов смеялись над каждым пустяком. Обоим казалось, что все то, что окружает их — не настоящее, что все это выдумки, обман зрения. Не настоящий и этот пахнущий плесенью сеновал. Они воображали, что сидят на мягких шелковых подушках в роскошном дворце, и снова хохотали, потому что действительно смешно увидеть в пышном зале косилку и сноповязку, уткнувшуюся в солому. Не настоящий этот шелест дождя за дощатыми стенами, сквозь щели которых сочатся серые сумерки, и они снова не могли сдержать смех, представив себе, как двое молодых людей потащат велосипеды по грязи, как поскользнутся и полетят головой вниз в канаву. И когда, утомившись от смеха, они возвращались к действительности, достаточно было одного слова, одного взгляда, чтобы оба снова залились хохотом.
— Гляди, — подтолкнула его Виле. — Канарейка. Вот, вот! — показывала она пальцем на соломенный свод сеновала. — На решетине сидит.
На решетине сидел самый обыкновенный серый воробей. Он взлетел, испуганный раскатами хохота, и с чириканьем забился в темном углу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Главное, что он сам порядочный малый, что у него есть хорошие друзья и среди учеников и среди преподавателей.
— Особенно его любит новый учитель математики Габренас, — вмешался Лючвартис, широко улыбаясь всей своей круглой веснушчатой рожей.
— Этот кол мне Колун сразу закатил,—заметил Бенюс.
— Если б ты не был скаутом, не закатил бы,— отозвался Альбертас. — Колун явный левак, а может быть, даже коммунист. Отец собрал о нем сведения. Хоть куда характеристики: за десять лет прошел пять гимназий. Все директоры квалифицируют как хорошего специалиста, но лишенного христианской морали и национальных принципов. Само собой, такой тип не упустит случая подставить ножку гимназисту-патриоту. Первый раз он закатит кол с места, потом срежет у доски, еще как-нибудь прицепится, — и летом на тебе, переэкзаменовка. Только захотеть, а учитель всегда найдет предлог, чтобы оставить на второй год.
— Честное слово, парни! — крикнул Людас. — Святая истина! У учителя все предлоги в дело годятся. В прошлом году на письменной по-литовскому Гряужинис перепутал малую толику предлогов, и за это Даумантайте поставила двойку.
— Даумантайте тоже не лыком шита. То, что ты сын городского головы — ее не пугает, — уколол Бенюс.
— Они с Колуном — два сапога пара,—заключил Альбертас. — К этой компании можно еще прибавить синьорину Катилину с Ковылягой. Но опасней всех Даумантайте и Колун. Учитель Мингайла рассказал мне такие вещи... Не приходится сомневаться в антилитовской деятельности упомянутых учителей.—Си -корскис многозначительно развел руками.— На людях они ходят в костел, а дома запрутся и читают «Свободную мысль»]. В дни национальных праздников вместе со всеми шагают на парад, аплодируют ораторам, но сами с трибуны слова не скажут, потому что «Летувос жинёс» и «Культура»2 их сердцу ближе, чем «Летувос айдас» 3 или «Тримитас»4. Пока к нам нельзя придраться — они бессильны. Но достаточно чуточку поскользнуться, чтобы вопрос поставили на педагогическом совете, и уж тогда они нам покажут когти. Помните историю Стимбуриса? Мингайла уверен, что Пятраса не исключили бы, если б не эта пара притворщиков да либерал Маргис со святошей Думбенайте. И то сказать, что страшного сделал Стимбурис? Ну, влюбился в девушку, ну, обманул ее. Та погорячилась, покончила с собой. Пятрас, конечно, дурак, нечего бегать за юбкой. Но и Эльзе виновата, ведь ребенок не без ее ведома завелся. Она даже более виновата,— мыто видели, как она буквально вешалась Пятрасу на шею, прохода ему не давала. На заседании педагогического совета так было и решили: Эльзе виновата, Стимбурису снизить поведение до тройки и оставить в гимназии. На этом бы все и кончилось, если бы Ковыляга со своей компанией не перевернули все заседание вверх ногами. По их мнению, Стимбурис аморальный элемент, едва ли не преступник, и его дальнейшее пребывание в гимназии нанесло бы страшный урон воспитательной работе. Они прямо сокрушались, почему за подобные преступления не отдают под суд (если по глупости попасть в беду. А они доказали, что это преступление, — ведь синьорина Катилина говорит не хуже Цицерона. И Стимбурис был обречен. Его втоптали в грязь, а Габренас с Даумантайте чуть не лопнули от счастья.
1 «Свободная мысль» — газета литовских атеистов.
2 «Летувос жинес» и «Культура» — газета и журнал буржуазной оппозиции.
3 «Летувос айдас» — официальная газета правящей партии.
4 «Тримитас» — журнал шаулисов.
— У Стимбуриса все так сложилось, — вмешался Ромас—Если бы после всего этого Габренас еще не поймал его в уборной, когда он...
— Конечно,—злорадно откликнулся Бенюс— Нечего оправдывать этого онаниста.
— А ты видел? Фарс! Болтовня Стяпулиса, — зло отрезал Сикорскис. — Старик Стимбурис всеми уважаемый человек. Его избрали председателем родительского комитета. А всеобщее признание о многом говорит. Конечно, компании Габренаса и Маргиса не нравится, что Стимбурис богаче их. Ромас правильно говорит: Пятраса бы уже давно из гимназии исключили, только руки были коротки. А тут такой повод. И все-таки я думаю, они бы отнеслись к нему снисходительней, если бы он не был скаутом. Любым способом тормозить рост националистически настроенной интеллигенции — вот их цель, как правильно говорит Мингайла. Стимбурису это все не страшно. Исключили из Скуоджяйской гимназии — он уехал в Клайпеду. Но что делать, скажем, Бенюсу, если его постигнет такая судьба? Он бы не смог прожить в городе, где все дороже, не мог бы платить за учебу и пришлось бы бросить гимназию. Конечно, он бы тоже не погиб: получил какую-нибудь мелкую службу, женился бы, завел детей и так бы прокоптел весь свой век. Но нация ждет от него большего. Литве нужны способные ученые, офицеры, специалисты А учителям типа Габренаса и Маргиса такие патриоты не по душе.
— Я не понимаю,—прервал Сикорскиса Бенюс — Ты доказал, что Колун и его друзья — наши враги. С этим я согласен. Они ослабляют мощь нации, но директор терпит их. Что это значит? Разве тот, кто не борется против зла, не такой же преступник, как и те, кто творит это зло?
— С точки зрения честного патриота,— так. Сознательный литовец не будет мириться с отступниками. Но вся беда в том, что у нас слишком много замшелых стариков. Верить не хочется, что такой размазня, как наш директор Ольвидас, участвовал в битвах за независимость. Таких надо к чертовой матери гнать с их гнилыми идеями. Чего они сюда лезут, чего путаются под ногами? Сами не знают. Напялили на себя либерализм, как штаны, почесываются, сердятся, что чешется, и никак не поймут, откуда паразиты завелись. Идиоты! Сбросьте эти штаны и увидите, что сразу перестанет чесаться. Куда им! Ведь штаны расстегнуть надо. Да еще нагнуться, — а жирок не позволяет. Нет, без посторонней помощи тут ничего не выйдет. Ничего не получится, пока у нас не будет своего, литовского Шикльгрубера. В Германии тоже набралось дыма до потолка. Пришел Гитлер, распахнул окна, двери — всю вонь сквозняком вытянуло. Иностранцы — вон из государственных учреждений! Евреи — отдавайте банки, фабрики, торговлю! Хотите вы этого или не хотите, уважаемые союзники, но Австрия — древняя немецкая земля и должна вернуться к фатерлянду. Гитлер — гений. Он за четыре года сделал столько, сколько Гинденбург не смог бы за четыре десятилетия. Сикорскис вскочил, и, прислонившись к замшелому стволу липы, минуту молча смотрел на заходящее солнце. Его костистое смуглое лицо было бледнее обычного, карие глаза сверкали, словно раскаленные угли, широкие ноздри нервно подрагивали, жадно втягивая пьянящие запахи липового цвета и сохнущего сена. Остывающее солнце залило медью низкую коренастую фигуру, красивую голову, густые черные волосы, зачесанные как у Гитлера — налево. Сам невысокий, Альбертас всегда подчеркивал, что гениальные исторические личности не отличались большим ростом; может, он и напоминал слегка канцлера третьего рейха, а может, прическа подсказала друзьям такую мысль,—но все трое подумали, что Альбертас человек особенный, и обменялись многозначительными взглядами.
— Честное слово! — первым нарушил молчание Гряужинис. — Когда у тебя начнет расти борода, отпусти усики, и будешь настоящий Адольф.
Альбертас притворился, что не услышал.
— Послушай, Альбертас. Это все, что ты хотел нам сказать? — вставая, спросил Бенюс.
Сикорскис вздрогнул, потер ладонью лоб и задумчиво ответил:
— Нет. Я хотел вас спросить, согласны ли вы помочь мне выпускать тайную газету?
— Ура! —вскочил Людас—Вот это мысль! Тайную газету! И, ясно, против учителей?
— Против антинационально настроенных учителей, — поправил Альбертас. — Только не радуйся раньше времени. Кто-то должен оплачивать расходы по газете. Я согласен покрыть часть...
— Плевал я на часть! — горячо прервал Людас. — Гряужинис один покроет все расходы. На бой с учителями!
— Я так и думал, что с тобой торговаться не придется. — Альбертас, забыв о торжественности момента, похлопал Людаса по плечу. — А вы что думаете о газете, Ромас?
— Хм...—хмыкнул тот, улыбаясь всеми своими веснушками.—Деньгами помочь не могу... И вообще... Такое дело пахнет волчьим билетом...
— Испугался? — Сикорскис презрительно ухмыльнулся. — Пиши свои стишки про божьи пылинки и забудь, что говорил. Бенюс...
— Я не испугался, — обиделся Лючвартис. — Только предупреждаю, что за такую деятельность педагогический совет нам спасибо не скажет.
— Все равно,—отрезал Альбертас. — Кто перед боем думает о смерти, тот трус. Тем более, что мы почти ничем не рискуем. «Юный патриот» — мы думаем так назвать свою газету — будет только формально нелегален. Я говорил с одним человеком. Он заверил, что преследовать ее будут только для виду. Я вам не скажу фамилии этого человека. Чем меньше знать, тем лучше. Вообще, хотя наша идея и прекрасна, хвалиться ею незачем. У нас могучие друзья, но есть и сильные враги. Поэтому, если мы не хотим неприятностей ни себе, ни своим друзьям, будем держать язык за зубами. — Да,—ответил Бенюс—Я согласен участвовать.
— Значит, все? — Альбертас протянул руку Бенюсу, потом Гряужинису и Лючвартису. — Теперь надо поделить обязанности. Я беру себе пост редактора. Так что, если кто и получит волчий билет, то в первую голову Альбертас Сикорскис, — пошутил будущий редактор. — Лючвартису, как поэту и художнику, я поручаю художественную часть. Смотри, Ромас. На твои плечи ложатся стихи и рисунки. Карикатуры ты делаешь отличные, но стихи придется писать повеселее. Нам нужны хлесткие песенки. Скажем, о том, как старая дева Думбенайте влюбилась в Ковылягу, или как Аницетас украл у тряпичника Бейскиса ботинки, которые ему велики. Точность фактов тут не обязательна. Но все надо преподносить так, будто это чистейшая правда. Ты, Бенюс, будешь печатать и организуешь распространение, а Людас финансирует газету. Остается приобрести гектограф, чернила, бумагу, и с первого сентября — за дело!
В памяти Бенюса уже стерлась та ночь, когда он видел отчима у дупла, а у него так и не хватило решимости исполнить свой долг. Теперь он ненавидел Рон-киса еще сильнее. Однажды, когда они снова встретились, Бенюс многозначительно спросил у матери, почему отчиму понадобилось поднять часовенку настолько, чтобы она закрывала дупло, в котором раньше каждую весну выводили птенцов дрозды? Агне не обратила внимания на этот вопрос — ее нервы были слишком напряжены, она мучительно старалась избежать открытого столкновения между сыном и мужем. Но отчим вздрогнул и побледнел. Бенюс увидел, что Ронкис понял намек и теперь перенесет свой тайник в другое место. Вскоре его догадка подтвердилась. Потом начался учебный год, а следующим летом он отправился со скаутами в туристский поход по Же-майтии и окончательно успокоился. В прошлом году Бенюс получил бесплатную путевку в скаутский лагерь. Этим летом на август он поедет с экскурсией в Клайпеду. Экскурсию организовал кружок историков, но Мингайла и тут постарался помочь Бенюсу, выхлопотав для него право участвовать за полцены. Такая забота тронула Бенюса. Каждый красивый жест Мингайлы напоминал о том злополучном событии, и парень чувствовал себя неблагодарным бродягой, по недоразумению ограбившим своего благодетеля. Голос совести призывал его отплатить добром, но не подсказывал, каким образом. И вот сама судьба представила случай. Бенюс был не настолько глуп, чтобы не понять, кто этот «человек», который заверил Аль-бертаса, что преследование будет чисто формальным, «Гнилые либералы», «литовский Шикльгрубер», «необходим сквозняк», — все это Мингайла любил повторять на скаутских сборах. Название газеты, наверное, тоже выдумал он, потому что среди таких слов как «нация», «любовь к родине», «святой долг», «патриотизм», «цвет будущего», в словаре учителя «патриот» занимал не последнее место. Да, да. Нет сомнения — это идея Мингайлы. Брат-руководитель хочет очистить гимназию от врагов нации, он провозглашает войну силам, разрушающим единство нации, и приглашает участвовать в этой войне и Бенюса. В противном случае Сикорскис вряд ли открыл бы тайну и пригласил его. Да, это уже не детские игры. Может случиться, что их поймают, даже отдадут на обсуждение педагогического совета. Легко вообразить, как тогда будут смотреть на них такие, как Габренас или Даумантайте. Хромой Маргис скажет обвинительную речь, требуя отчислить из гимназии, будет допрашивать, кто помогал им из старших. Но Бенюс будет молчать, как земля. И тогда Мингайла увидит, что не зря доверял, помогал ему. Конечно, никто его не исключит. Ведь тогда надо было бы исключить и Аль-бертаса с Людасом и Лючвартиса. А директор не станет поднимать шума.
Предаваясь мечтам, Бенюс медленно катил перед собой велосипед, то и дело останавливаясь и прислушиваясь к посвистыванию коростеля, от которого щемило в груди. Какой удивительный вечер! Неслышный ветерок несет запах сохнущего сена. Воздух теплый, густой, а трава прохладная, росы ни капли. Будет дождь. Вот старик Жасинас ходит между копнами. Перевернет одну, идет к другой, сунет руку до локтя... Еще сырое. Везти нельзя. И тащится, сгорбившись, домой. Прошел несколько шагов, остановился, как будто что-то вспомнил, обернулся к закату, где сгустилась большая черная туча, и перекрестил ее широким взмахом правой руки. Жасинас — человек богобоязненный, любит крестное знамение, и теперь Бенюс его хорошо понимает. Чудная туча, даже жутко
на нее смотреть — заступила полнеба. Розовые острые башни, огненные языки над зубчатыми стенами — горящий замок из сказки. Большие и маленькие тучки — толпа фантастических чудищ, спешат по небу тушить этот пожар. Вот ведьма верхом на метле; развеваются закопченные полы ее плаща; тут черт высунул раздвоенную бороду; мчится заколдованный пиратский корабль с трупом капитана, привязанным к мачте. Корыта, корабли, лодки, злые духи заполнили небо. Их все больше. Странно — ветерок дует как будто с запада, а они наплывают с другой стороны, гонимые потоком воздуха с востока... Жасинас не верит в теорию движения воздушных потоков. Он оборачивается еще раз, крестится и прибавляет шагу. Как бог захочет, так и будет, да. А бог в это время подмигнул, и небосвод осветился словно гигантский, залитый кровью глаз. Но грома не было слышно. Далеко. Может, только ночью польет, а может, и вообще пройдет стороной.
Бенюс остановился, оперся о велосипед и закурил. Зарница вдруг напомнила ему недавнее воскресенье, когда они с Виле возвращались на велосипедах из местечка. У чьей-то усадьбы их застал дождь, и они поспешили к сеновалу. Один конец был почти доверху набит свежей соломой, посередине стояла снятая с передка сноповозка, а в другой половине, рядом с косилкой, серела куча льна. Дождь шел сильный и долго. Но они не скучали. Чтобы удобней было сидеть, Бенюс снял с кучи несколько связок льна, расстелил на полу, прикрыл оказавшейся тут же попоной. В портфеле у них были баранки, бутерброды с колбасой и бутылка молочного шампанского. Виле расстелила на коленях газету (это был их стол), выложила еду, и они принялись за такой обед, вкуснее которого никогда не едали. Они кормили друг друга, пили молочное шампанское и до коликов смеялись над каждым пустяком. Обоим казалось, что все то, что окружает их — не настоящее, что все это выдумки, обман зрения. Не настоящий и этот пахнущий плесенью сеновал. Они воображали, что сидят на мягких шелковых подушках в роскошном дворце, и снова хохотали, потому что действительно смешно увидеть в пышном зале косилку и сноповязку, уткнувшуюся в солому. Не настоящий этот шелест дождя за дощатыми стенами, сквозь щели которых сочатся серые сумерки, и они снова не могли сдержать смех, представив себе, как двое молодых людей потащат велосипеды по грязи, как поскользнутся и полетят головой вниз в канаву. И когда, утомившись от смеха, они возвращались к действительности, достаточно было одного слова, одного взгляда, чтобы оба снова залились хохотом.
— Гляди, — подтолкнула его Виле. — Канарейка. Вот, вот! — показывала она пальцем на соломенный свод сеновала. — На решетине сидит.
На решетине сидел самый обыкновенный серый воробей. Он взлетел, испуганный раскатами хохота, и с чириканьем забился в темном углу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40