— Правильно. И я на деньги не играю, — скороговоркой затараторил Стасялис. — Помнишь, Пятрас, как мы играли у Блюмберга на девочек?..
Ноздри у Стимбуриса раздулись, в прищуренных глазах сверкнули огоньки.
— Не надо, — сказал он, глядя на дверь, за которой раздалось кукование кукушки.
— Не говорите мерзостей. — Ада прикрыла лицо веером из карт. — Я не хочу знать, как вы там распутничали с немецкими блудницами. Вообще меня не интересуете ни вы, ни ваша Клайпеда.
— Политика — не женское дело, — согласился Грумбленас. — Но не забывайте, мадам, мы легко можем потерять Клайпеду. Помнишь, Пятрас, что сказал Блюмберг про Ноймана и Саса? «Подожгите все три мои лавки, господа, если Нойман с Сасом просидят больше двух лет». До срока осталось полгода.
— Значит, через полгода господин Блюмберг станет погорельцем, — с иронией рассмеялся Бенюс.
— Кто знает, господин Жутаутас. Кто знает...
— Никто не отдаст Гитлеру Клайпеду. — Бенюс вытер лицо, обрызганное Стасялисом. — Нас поддержат англичане с французами, Америка...
— Не очень, господин Жутаутас, не очень...
Слово за слово они сцепились. Грумбленас утверждал, что нечего жить иллюзиями. Литва — государство маленькое. Нашему правительству пора это осознать и, вместо того, чтобы раздражать Гитлера процессами над германофилами, заключить разумную сделку. Перед Литвой два пути — с Россией или с Германией. Первый путь — самоубийство, это ясно каждому дураку. Поэтому остается выбрать оставшийся путь — включиться в третий рейх. Бенюс не на шутку разгорячился. Чьи это речи? Литовца или изменника нации? Отказаться от независимости, за которую тысячи наших соотечественников положили головы! Отдать свободу без выстрела, без капли крови? Словно старый башмак или поношенную шапку. Позор! Кощунство! Людей, которые рассуждают подобно вам, господин Грумбленас можно подозревать в измене родине...—Чем дальше, тем больше горячился Бенюс и чем больше горячился, тем складнее у него получалось. Он ничего не видел вокруг — одну Аду. Ада си-
дела, прикрыв лицо веером из карт, и с любопытством наблюдала за Бенюсом. Его речь интересовала, а может, даже восхищала женщину. Он чувствовал это и из кожи вон лез, безжалостно громя Грумбленаса, который только разевал рот и отирал пот надушенным платком.
— Что же вы предлагаете? — вдруг не выдержал Грумбленас, несколько оправившись от натиска Бенюса.—Идти с большевиками?
— Почему с большевиками? С литовцами! Не беспокоиться о своих лавках, мельницах, лесопилках, не в карты играть на девок, а идти с литовцами. Не продаваться ни русским, ни немцам. Если позовет родина — оружие в руки и до последней капли крови!
Грумбленас осклабился, обнажил синие десны, и вместо слов изо рта его вылетел фонтанчик слюны. Пятрас глядел куда-то в угол. Его брови подрагивали. Оба родственника были оскорблены.
— Пока у нас есть такие люди, как Жутаутас, нашей независимости не угрожает никакая опасность,— первой заговорила Ада. В ее голосе Бенюс почувствовал легкую насмешку.
— И я приветствую патриотизм господина Жутау-таса, — отозвался Грумбленас. — Мы тут все литовцы, мы понимаем, что трудно отказаться от завоеваний отцов, но...—Он бессильно развел руками и замолк.
— Мы не отказываемся от завоеваний отцов,— поддержал родственника Стимбурис, — а приспосабливаемся к обстоятельствам...
— Очень ясно,—ожил Стасялис. — Мы не отказываемся от независимости. Мы были и будем независимы. Мы только хотим придать независимости другую форму.
Бенюс нервно комкал карты.
— Кошка с камнем на шее тоже получает другую форму. — Он вызывающе рассмеялся. — Наша независимость...
— Перестаньте! —оборвала Ада.—Чтобы я больше ни слова о политике не слышала! Кто хочет митинговать, прошу на рынок, господа.
Стимбурис одобрительно кивнул, а его братец приложил руку к груди, угодливой улыбкой и жестами показывая, что подчиняется. Все подняли рюмки и недружно выпили, но напряжение не уменьшилось. Кукушка прокуковала одиннадцать. Грумбленас под-
нялся. Его никто не задерживал. Бенюс надеялся, что вместе с родственником уберется и Стимбурис, но Пятрас сидел прочно.
— Нам не по дороге? — спросил Грумбленас, подавая Бенюсу мягкую, влажную руку.
— Нет, спасибо. Мы уж вместе с господином Стимбурисом.
— Не обращай на меня внимания, Бенюс, — отозвался Пятрас, впервые за сегодняшний вечер назвав его по имени. — Я свободный гражданин, а ты гимназист. Еще инспектор поймает...
— Спокойной ночи, господа.
— Спокойной ночи. Грумбленас вышел.
— Я думал, ты уже забыл гимназическую дисциплину, — насмешливо заметил Бенюс.
— Если бы я забыл, меня бы вышвырнули из гимназии значительно раньше.
— Жаль...
— Чего? Что раньше не вышвырнули?
— Нет. Что ты не смог закончить гимназии.
— Почему не мог? Мог поступить в другую, но не захотел. Да и зачем? Среднее образование ничего путного не дает, а высшее мне не нужно. У меня нет способностей. Я решил, что с моим умом не стоит садиться на шею государству.
— Тебе ум не нужен — есть карман.
— У нас у всех есть карманы.
— Пустые...
— Удивительно, как ты во всем разбираешься, Бенюс. Люди с твоими способностями далеко идут.
— Разумеется, — отрезал Бенюс— Некому идти за них, вот они и идут сами.
— Слышал, ты записался в тайную полицию. Это правда?
Стрела, пущенная Стимбурисом, попала прямо в сердце.
Пока мужчины переругивались, Ада сидела, закрыв глаза, и о чем-то напряженно думала. Лицо у нее было усталое и постаревшее. Последние слова Пятраса словно разбудили ее. Она встала.
— Пятрас! — Ада топнула ногой и погрозила пальцем.—Держись уговора, или...—Она наклонилась к его уху и что-то шепнула. Ноздри у Пятраса раздулись.
— Ладно уж...—Он кивнул и прищурился. — Прости, Ада. Я только хотел убедиться... Я просто радуюсь, что господин Жутаутас такой молодец.
— Да? — Бенюс весь дрожал от злобы.— А что вас так радует, разрешите спросить?
— Мне нравится ваша любовь к родине, — ответил Пятрас, не шевельнувшись.
— Не может быть!
— Почему?
— Это же не онанизм...
— Фи, Бенюс! — возмущенно вскочила Ада.— При женщине, как не стыдно...
— Мне пора домой, Ада.—Стимбурис встал. Его лицо побледнело, брови вздрагивали. Он взял руку Ады и прижал к губам.— Спокойной ночи.
— Я тебя выпущу. — Ада с упреком взглянула на Бенюса. Они вышли. Бенюс налил себе и выпил одну за другой две рюмки. Вскоре хлопнула дверь, и в коридоре раздались бойкие шажки Ады. Бенюс обрадовался, что она вернулась быстро, и подумал: успели поцеловаться или нет? Ада тщательно закрывала дверь. — Ты, Бенюс, без свинства не можешь. В приличном обществе так не ведут себя.
— Чего этому Стимбурису у тебя надо? В Клайпеде женщин не хватает?
— Мой милый! —Ее глаза зло сверкнули. — Веди себя разумно. Не тебе указывать, кто имеет право ходить в мой дом.
— Я не указываю, но сегодня ты вела себя со мной, как с каким-нибудь случайным прохожим. — Бенюс встал, намекая, что, обидевшись, может и уйти, но Ада словно ничего не заметила. — Я не думал, что ты так быстро изменишься, Ада.
— Твоей ревности конца не видно.—Ада подошла к Бенюсу и взяла его за руки.— Я ценю, что ты неравнодушен ко мне. Кусок льда никуда не годится. Но и от огня проку мало. Лед превращается в воду, а огонь — в золу. Надо найти что-то среднее и быть мужчиной. Ты понял меня? — Бенюс молчал.—Я не могу на виду у всех вешаться тебе на шею. Наши отношения должны казаться со стороны полуофициальными. Хотя бы до тех пор, пока ты гимназист...—Ада сжала его руки своими мягкими пальчиками и соблазнительно улыбнулась. — А теперь иди домой, милый.
Бенюс, не веря своим ушам, посмотрел на нее. Ада была в темно-синем шелковом платье с глубоким вырезом, ее белую, нежную шею украшало тяжелое жемчужное ожерелье, в розовых ушках качались драгоценные серьги. Она была нежна, как кошка, ароматна, как цветок, и неприступна, как королева.
— Ада...— Бенюс попытался обнять ее, но она мягко отстранила его.
— Не надо раздражать себя, милый. Все равно сегодня ты не сможешь остаться...
— Почему, Ада? — Бенюс задыхался от волнения. Сегодня госпожа Катенене казалась ему еще прекрасней, еще соблазнительней.
— Я больна...
— Больна? — Бенюс не понял.— Чем? Ты прекрасно выглядишь.
— У женщин бывают разные болезни. — Она потупилась. — Прости, милый...
Бенюс смущенно переминался с ноги на ногу. Он бы многое отдал за то, чтобы остаться на эту ночь у Ады. Но она уже открыла дверь, и он, злой и мрачный, вышел в коридор. На вешалке Бенюс увидел зеленую шляпу. Он не сомневался, что это шляпа Пятраса.
— Почему Пятрас забыл шляпу?
— Какую шляпу? А... Неужели...—растерялась Ада.
Бенюс окинул коридор безумным взглядом. Дверь на кухню была полузакрыта. Он кинулся туда, ногой толкнул дверь и взмахнул фонариком.
У окна стоял Стимбурис...
Бенюс обернулся и посмотрел на Аду уничтожающим взглядом.
— Хам! — крикнула она возмущенно.
— Шлюха!..—процедил сквозь зубы Бенюс.
— Вон! — Ада распахнула дверь. — Уходи, хамское отродье! — Женщина размахнулась, и от крепкой пощечины у Бенюса из глаз буквально искры посыпались. Он даже не почувствовал, как очутился на улице.
Пришел в себя Бенюс только возле дома Бальчю-наса, провел ладонью по пылающему лицу и замедлил шаг. Вот, значит, как — была его первая мысль.—Он обманут, выброшен на улицу, а они сидят (нет, лежат!) на диване в гостиной и смеются над наивным
гимназистом. Самка и самен! Два распутника... А он? Хамское отродье и совсем одинок. Ночь, улица и он. Больше ничего. Почему? Кто виноват? Стимбурис? Ада? Сикорскис? Никто не виноват. Нет, все виноваты! Бенюс заскрипел зубами. Виноваты Мингайла, отчим, мать. Все виноваты! У дома Бальчюнаса он остановился и злобно усмехнулся: с окон Габренаса были сняты ставни. Потрудились парни... Бенюс минуту смотрел на освещенное окно, до половины затянутое ситцевой занавеской. Учитель сидел за столом и что-то писал. «Тетрадки проверяет, старик проклятый. Сидит довольный, спокойный и ставит колы. Колун! Вот кто еще виноват! Он всех виновней, ведь все началось с него». Бенюс стиснул кулаки, даже пальцы затрещали. В двух шагах от него лежал заиндевевший кирпич. Бенюс нагнулся, поднял кирпич и размахнулся.
Аницетасу показалось, что кто-то идет за ним следом. Он обернулся, но в темноте ничего не было видно. Интересно, который час? Наверное, после одиннадцати, а может, и все двенадцать, ведь на улицах уже потушили фонари. Бедная мама! Что она думает, волнуется, наверно, что сын так долго не возвращается? Он солгал, что уходит часика на два. Но что он мог сделать? Сказать, что идет в Рикантай расклеивать листовки? Да и был он не только в Рикантай: по дороге еще заглянул в Жаленай, в Линвартис, а последнюю листовку приклеил возле самого местечка—у лесничества. Аницетас был доволен походом, и теперь ему хотелось только досыта поесть и выспаться. От усталости и желания спать кружилась голова. Чтобы сократить путь, он пустился по улице Глуосню, мимо костела. Бояться было нечего, поручение выполнено, а в карманах никаких улик. Но Аницетас все-таки рассудил, что лучше никому не попадаться на глаза, и потому обрадовался, счастливо миновав центральную площадь. Улица Глуосню была пустынна. Кое-где в окнах еще горел свет. Было тихо, только ветер, поднявшийся в полночь, завывал в голых ветвях. Аницетас остановился. Ему показалось, что кто-то идет следом. «Снова...—раздраженно подумал он. — Нервы никуда не годятся. Скоро собственной тени бояться начну». Но на этот раз воображение не обмануло: сзади, и правда, раздались шаги. Аницетас ускорил шаг, решив оторваться от преследователя, но услышал, что еще кто-то идет ему навстречу. «Хм... и правда странно...—с беспокойством подумал он.— Похоже, будто меня хотят взять в клещи...» Он снова остановился и мгновение раздумывал, что делать. «На полицию мне начхать,—доказательств нет. Но если Горилла или директор узнают, что я шляюсь по ночам, могут быть серьезные неприятности... На всякий случай надо уйти с дороги, пока эти ночные птицы не пройдут». Аницетас огляделся. Прямо перед ним светились окна Бальчюнаса. Шагах в пятнадцати улица сворачивала налево. На углу стоял старый деревянный домик, огороженный забором. У забора росла старая липа. Аницетас притаился за деревом и застыл. Человек впереди быстро приближался. Еще несколько шагов, и он поравнялся с липой. Аницетас узнал владельца этого домика, тряпичника Бейскиса. Заскрипела калитка, щелкнул в замке ключ, и все стихло. Аницетас вздохнул с облегчением. Но куда же делся второй? Почему не слышно его шагов? Аницетас высунул голову из-за дерева и выглянул на улицу. В то же мгновение звякнуло стекло. Кто-то закричал, залаяла собака, и раздался топот бегущих ног. Аницетас вскочил, словно его толкнула пружина, и кинулся наперерез бегущему. Бенюс, увидев неожиданного врага, повернул назад, но было уже поздно: Аницетас схватил его за полу, а через несколько секунд оба катались на обледеневшей мостовой.
Из двора Бальчюнаса с воинственными криками бежал столяр со своими подмастерьями.
На следующий день арестовали Аницетаса. Охранка связала его ночную прогулку с появлением листовок, и этого хватило для начала следствия. Бенюс видел, как Стяпулис шел по середине улицы в сопровождении двух полицейских. Его голые руки, связанные за спиной обыкновенной веревкой, посинели от холода, фуражка сбилась набок, из кармана торчала завернутая в газету краюха, которую успела засунуть мать. Если бы не эта веревка и полицейские, можно было подумать, что Аницетас выбрался в гости к другу — так свободны были его шаги, так спокойно, уверенно лицо. Знакомые (а его знало все местечко) провожали арестованного кто сочувственными, кто ободряющими взглядами, и даже те, кто давно желал ему тюрьмы, не смели публично показывать свою радость.
Бенюс шел по тротуару, отстав шагов на сто от конвоя. «Вот и отомстила судьба — за Виле, за меня. За все отомстила, — думал он, глядя издали на Анице-таса.—Посадят на год на казенные харчи. А если и отпустят, не докажут вины — в гимназию все равно путь закрыт. Конец врачебной карьере». Раньше такое несчастье с товарищем по классу было бы поводом для торжества (ведь случилось то, о чем он часто со злорадством мечтал), но теперь Бенюс не испытывал особенной радости. Он надеялся, что увидит одинокого, подавленного, осужденного всеми Аницетаса, но увидел совсем другое: люди не осуждали его, не презирали, а только жалели и сочувствовали ему. Аницетас не один! Он это чувствует, и, может быть, поэтому походка его так тверда, а лицо светится нерушимым спокойствием. Бенюс почувствовал, что он завидует Ани-цетасу: завидует его мужеству, завидует сочувствию, окружающему его, даже тюрьме. Да, тюрьме, потому что это во сто крат лучше, чем мучительная неизвестность. Разве Бенюс не похож сейчас на поскользнувшегося человека, который, падая в бездну, на полпути уцепился за треснувшую ветку и ждет, когда она обломится? Иногда ему казалось, что время совсем остановилось и он вечно останется вот так — между небом и землей. Тогда он шел в поля и бродил по колено в снегу, пока не сбивался с ног. Но чаще всего он брал интересный приключенческий роман или играл сам с собой в шахматы. Иногда ему хотелось пойти на каток, но он вспоминал, что может встретить там Аду или кого-нибудь из компании Сикорскиса, и оставался дома.
Однажды он все-таки встретил Аду. Случилось это накануне Нового года. Ада шла под руку с какой-то незнакомой дамой. Бенюс хотел проскользнуть незамеченным, но Ада дружески улыбнулась ему, будто между ними и не было размолвки, а он приподнял фуражку. Домой Бенюс вернулся взволнованный, он злился на себя. Какого черта надо было здороваться? Но и она хороша! Улыбается, будто ничего и не было. Хотела посмеяться? Конечно. А может... Тьфу! Как
после всего, что случилось, может и в голову прийти такая ерунда? Надо было не шапку снимать, а послать эту распутницу в дорогих мехах к чертовой матери. К этому мерзавцу. Пускай катятся оба на необитаемый остров и любят там друг друга. Любят. Ха-ха-ха! Их любовь...
Дома Бенюса ждала новая неожиданность: заходил сосед Симутис и оставил узелок с продуктами, который просила передать мать.
— Мать!
Бенюс дрожащими руками поднял брошенный в угол холщовый мешочек и положил его на стол. Мешочек был в пятнах, от него пахло копченым салом, веяло теплом родного дома. Глаза Бенюса наполнились слезами. Мать его не забыла. Бедная мама... Он вспомнил одну встречу Нового года, когда учился еще в четвертом классе. Отчим зимой подрабатывал на рубке леса, и его не было дома. После ужина Бенюс рассказывал матери и брату про чужие страны, о которых узнал на уроках географии. Агне с Шарунасом слушали, раскрыв рты, хвалили, что складно получается, и все просили новых историй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40