под правым глазом розовела ссадина, а по подбородку текла кровь из глубокой царапины.
Аницетас, руководивший нападением, положил перед директором портфель:
— Это портфель Жутаутаса, господин директор. В нем новые номера.
— Мы захватили его в раздевалке и отняли,— объяснил гимназист, которому Бенюс рассек губу.
— Господин директор, он знает, кто выпускает газету, — пояснил третий, ощупывая оторванный воротник.
Ольвидас сидел за столом совершенно растерянный и не сразу нашелся, как поступить в создавшемся положении.
За это время Бенюс пришел в себя и приготовился к защите.
— Господин директор, газеты я нашел у ворот и хотел вам принести, но...— он с сожалением развел руками.
— Не слушайте его, господин директор, — вмешался Аницетас, — он хочет вас одурачить.
Ольвидас вскочил, ударил по столу кулаком.
— Что за выражение, ученик! Где вы находитесь? В гимназии или в римском колизее? Кто позволил вам организовывать турниры гладиаторов? Бистру-бас, — обратился он к сидящему напротив него пи-
сарю, вновь обретая директорское достоинство.— Запиши их фамилии. Всех оставляю на неделю после уроков. По часу в день. Поняли?
— Извините, господин директор, — поклонился Аницетас. — Жутаутас лжет. Эту мерзкую газетенку он получил от издателя. Мы просим положить конец действиям банды хулиганов, господин директор.
Ольвидас показал взглядом на портфель и распорядился:
— Жутаутас, оставь тут газету и беги в класс. Герои... Поцарапались, подрались как петухи и еще лезут к директору. Срам! Марш все в умывальную, приведите себя в порядок! Поговорим в следующую перемену. Живо!
Бенюс вынул из портфеля кипу газет, положил перед Ольвидасом и отправился в класс.
Шел урок тригонометрии, письменная работа. В торжественной тишине монотонно царапали перья, шуршали переворачиваемые страницы. Пол скрипел под длинными ногами Габренаса, который ходил между парт, наклонившись вперед, словно аист в поисках лягушки. Габренас был строгий учитель, но справедливый. И все-таки ученики относились к нему только с опасливым уважением и, можно сказать, не любили его. Они не могли простить Габренасу его строгости, а больше всего их раздражала необыкновенная его наблюдательность. На уроке математики самые отъявленные шалуны замирали, рассеянные собирались с мыслями, суфлеры немели, списывающие боялись покоситься в сторону, даже если там была только голая стена.
В Скуоджяй Габренас учительствовал второй год, но еще не было случая, чтобы хоть кому-нибудь удалось на его уроке воспользоваться шпаргалкой, списать или безнаказанно «посчитать ворон». Габренасу бы не мешало немного глубже вникнуть в психологию учеников, кое-что простить им, а кое-что и не заметить, — словом — быть немного педагогичнее, и его отношения с классом заметно улучшились бы. Но учитель болезненно любил свой предмет, слепо верил, что высшая математика — важнейшая наука современности, без знания которой нельзя даже представить себе интеллигентного человека двадцатого века, и поэтому, насколько мог, старался передать свои знания воспитанникам («Кто может знать, который из них
станет изобретателем или выдающимся конструктором!»). Увы, лишь немногие правильно оценили его благие намерения, а за колы, которые Габренас щедро раздавал при списывании, или двойки, которые ставил за невнимательность, он только получил прозвище Колун.
Бенюс машинально списал с доски условия задач и задумался. Руки дрожали, перед глазами стояло одутловатое лицо Ольвидаса, его маленькие злые глазки, угрожающий крик: «На следующей перемене поговорим. Герои...» О чем? Чем кончится этот разговор? Для начала уже есть шесть часов после уроков. Да разве этим кончится? Директор не такой дурак, чтобы поверить в глупую, наспех выдуманную историю. Надо придумать что-то посерьезней. О-ох, сколько неприятностей причинил Аницетас! И какого дьявола он следит за ним, почему преследует? Из-за идеи? Такое усердие, такая ненависть? Вряд ли, вряд ли... Не оказался бы прав Варненас...
— Жутаутас, почему не участвуете в уроке? — голос Габренаса вернул его к действительности.
Он испуганно вздрогнул, пробежал глазами первую задачу, но тщетно старался углубиться в условие. Все ему мешало: и шелест бумаги, и стук крышек, а больше всего — тяжелые шаги учителя, беспрестанный скрип половиц, напоминавший о всевидящем, справедливом, не знающем пощады оке Колуна. Бенюсу казалось, что тот не спускает с него сердитого взгляда. Достаточно обернуться, нечаянно глянуть под парту или в спину сидящего впереди Варненаса, и учитель закатит двойку за списывание. Бенюс не мог отвязаться от мысли, что Габренас ищет случая отплатить за все оскорбления, которые вынес от «Юного патриота». Недаром же притащился он сегодня ночью. Теперь бесится, что ходил зря, поэтому будет мстить и за это. Он знает слабое место Бенюса. Почва уже подготовлена: в середине триместра Габренас влепил ему несколько двоек — одну за то, что Бенюс подсказал Лючвартису, другую за невыполненную домашнюю работу. Когда он вызвал его последний раз, Бенюс мало спал (до полуночи размножал газету) и с великим трудом ответил на тройку с минусом. Одно утешение — первая половина триместра. Тогда удалось выжать две четверки. А вообще — к дьяволу всю тригонометрию. Она с самого начала не давалась Бенюсу. Даже в лучшие времена — при учителе Шилена-се — он не получал в триместре больше четверки. А теперь? Если письменная не удастся, Колун с превеликим удовольствием выведет тройку, скорей всего, даже с минусом, потому что этот сухарь любит математическую точность во всем. Послезавтра последний день триместра, — исправить не успеешь. По латыни тройка уже обеспечена — синьорина Катилина постаралась. А две тройки в триместре — значит, ты выпал из списка способных учеников и изволь платить за учебу...
Бенюса прошиб холодный пот. Ему показалось, что с начала урока прошло уже очень много времени. Скоро звонок, надо будет отдать злорадствующему учителю пустую тетрадь. Он услышал вздох облегчения: верно, кто-то решил первую задачу. Эта мысль взволновала его еще больше. Быть того не может, чтобы он, один из самых способных учеников в классе, не сумел справиться с двумя задачами! Тут нет ничего страшного. Не надо только нервничать, паниковать. Спокойнее. Больше хладнокровия, уверенности! Но он крепился напрасно: в черновике один за другим росли столбцы цифр, — неровные, забрызганные чернилами, исчерканные вдоль и поперек, — а обе задачи, как были, так и остались двумя неразгаданными сфинксами.
Часы в коридоре выбили вторую четверть.
— Гядас... Слушай! Гядас... — прошептал Бенюс, навалившись на парту.
Варненас понял.
Бенюс обмакнул перо и в лихорадочной спешке стал списывать решение первой задачи с черновика Варненаса, который тот подвинул на середину парты, чтобы лучше было видно. Списывая вторую задачу, он столкнулся с испытующим взглядом учителя, в котором прочел суровое предупреждение, и уже до самого звонка не посмел шевельнуться. Ему показалось, что, списывая, он где-то сделал ошибку. Он хотел проверить, но Варненас не догадался открыть страницу с решением первой задачи.
Когда урок кончился, Бенюс швырнул тетрадь на стол и, подавленный, направился к директору.
Ольвидас сидел, раскрыв перед собой газету, исчерканную красным карандашом. Писарь чему-то тихо смеялся. На устах директора блуждала улыбка. Увидев Бенюса, толстяк сурово нахмурил брови, хотя веселый взгляд и не вязался со строгим выражением лица.
Вошли Аницетас с товарищами.
— Выходит, ученик, вам известно, кто издает эту шпаргалку! — спросил он, тыкая карандашом в газету.—А может быть, вы и издатель?
Бенюс нервно усмехнулся. «В моих руках — они все, — со злорадством подумал он о товарищах. — Мухи. Только пальцы сжать и...»
— Нет, я не издатель. Все навострили уши.
— А кто же? Распространитель?
— И не распространитель. Я ее нашел.
— Находка может оказаться весьма неприятной,— пригрозил директор, раздраженный дерзостью Беню-са.—Почему вы стали хуже учиться?
— Не знаю, господин директор.
— У него нету времени, — вмешался гимназист с оторванным воротником.
— Надо вино пить, политикой заниматься...
— Морды бить, — добавил второй, с заклеенной губой.
— Вы слышите, что про вас говорят? — директор оттолкнулся от стола и подбоченился.—Пьянствуете, не учитесь, принимаете у себя дома разных бродяг. Я этого не потерплю. В гимназии должен быть порядок. Для этого существует ученический билет с правилами. Кто не соблюдает правил, тому не место в гимназии. Поняли? Я предложу обсудить ваше поведение на педагогическом совете.
— Вы не должны обращать внимания на слухи и домыслы, господин директор. А болтовня Стяпулиса — это мыльный пузырь. — Бенюс кинул презрительный взгляд на Аницетаса.—Он может набрать сколько угодно свидетелей, вроде этих семиклассников или господина Колуна...
— Ученик!
— Прошу извинить, господин директор. — Бенюс поклонился. — Разве вам неизвестно отношение людей такого сорта к националистически настроенным ученикам? Они ненавидят настоящих литовцев, стараются повредить им, выжить их...
— Это из передовицы «Юного патриота», — вставил Аницетас с иронической улыбкой.
— Неважно! Я литовец, патриот. И не стыжусь
этого. Ты меня не утопишь, хотя преследуешь по пятам, как бешеный пес. Не укусишь, не удастся отомстить.
— За что? — Аницетас дрожащими пальцами расстегнул стоячий воротник куртки.
— Не знаешь? Господин директор, он не знает! — воскликнул Бенюс, все больше входя в роль.
— Объясни, ученик.
— Старые счеты, господин директор. С тех времен, когда мы еще дружили. Года четыре назад он потащил меня на тайное собрание, где говорили против властей. Хотел из меня большевика сделать. Не удалось. Я вступил в скауты и как-то обмолвился Мин-гайле...
— Учителю Мингайле...
— Да, господин директор, — поправился Бенюс, — я обмолвился учителю Мингайле, что Стяпулис настроен не националистически. Вот с того времени он мне всюду ножку подставляет.
— Было такое собрание, Стяпулис?
— Было, господин директор,—ответил Аницетас, трясясь от бешенства, — но никаких коммунистов там не было. Жутаутас преувеличивает. Я его не преследую. Я думаю не о том, чтобы мстить, а о чести гимназии.
— Честь гимназии есть кому защищать и кроме вас, — строго отрезал Ольвидас, глянув исподлобья на Аницетаса. — Ваше поведение противоречит вашим словам, ученик. Почему вы не сошьете себе приличную форму? Кто позволил вам нарушать распоряжение министерства просвещения и руководства гимназии?
Аницетас ничего не ответил.
— Накажу, обоих накажу, — закончил Ольвидас, возводя глаза к потолку. — Отдам на обсуждение совета. Драчуны... Испанские петухи... Позор гимназии... Идите вон! И молите бога, чтобы другой раз не попались мне на глаза. Герои!..
Выскользнув в коридор, Бенюс нос к носу столкнулся с Альбертасом. Сикорскис отирался около двери канцелярии и сильно нервничал, хоть и старался скрыть это.
— Сигареты есть? — спросил Бенюс. Альбертас отрицательно мотнул головой.
— Разве ты забыл, что мне чужды нравы индейцев,—ответил он, сгорая от нетерпения узнать, чем кончился разговор Бенюса с директором.— Как вижу, Ольвидас тебя не на шутку потрепал.
Бенюс махнул рукой и поспешил на второй этаж, где был мужской туалет; там он надеялся найти какой-нибудь окурок, и, к тому же, не мешало поиграть на нервах Альбертаса.
Сикорскис, сердито морщась, последовал за ним.
В туалете было пусто. Бенюс нашел в углу тлеющий окурок, брошенный только что вышедшим учителем гимнастики, и закрылся в кабине.
— Разве ты не можешь курить и разговаривать? — спросил Сикорскис, встав у окна. — От вчерашнего вина язык к небу прилип, что ли?..
— А что ты надеешься услышать? Государственные вопросы мы в клозете не решим, а личные тебя не интересуют.
— Какие тут личные, когда член организации попался с нелегальной печатью? — желчно отрезал Сикорскис—Не выдал?
Бенюс вызывающе рассмеялся.
— Коленки трясутся? Не бойся. Я не выдаю друзей, хотя они иногда и поступают со мной, как свиньи.
— Ты нахал, Бенюс, — повеселел Альбертас. — Но тебе можно доверять.
— Твое доверие меня не радует. Ты лучше посоветуй, что делать, если Колун выведет тройку и мне придется платить за учебу.
— Письменная не удалась?
— Одну только задачу успел. Ответ правильный, но когда списывал, сделал ошибку в решении. Явная двойка.
— Кол, — поправил Альбертас.
— Значит, в триместре выйдет только три с минусом. Откуда я достану деньги, чтобы заплатить за учебу?
— Рано начал тревожиться. Еще целый месяц до срока. За это время достанешь.
— Где? Заработанных ни цента, за уроки с Валентинасом у твоего отца все забрал подчистую, а с отчимом, знаешь, какие у меня отношения? Не могу же я спокойно сидеть и ждать чуда. Бог добр, но он не плотник, а литы — не щепки, не летят с неба прямиком в карман. Пока я не выясню, кто бы смог помочь, не буду спокоен.
Еще не принесли письменные, а ты уже вывел себе тройку с минусом.
— Рассуждаешь так, будто у тебя карман лопается от сотенных. — Голос, доносившийся из кабины, делался все более напряженным. — Может, выложишь передо мною одну? Нет, даже целой не надо. Хватит семидесяти пяти литов. Идет? Тебе ведь нетрудно скомбинировать такую сумму.
— Кончай курить, и пошли из этой вонищи.
— Я серьезно, Альбертас. На самом деле, что для тебя значат семьдесят пять литов? Сумма, конечно, не маленькая, но отец бы дал...
— Из моего отца ни лита не выжмешь, если не скажешь, на что.
— А ты скажи. — В кабине зашипела брошенная сигарета. — Принимая во внимание нашу идейную дружбу, ты бы мог помочь. Я не останусь в долгу перед стариком.
Альбертас презрительно ухмыльнулся.
Сикорскис охотно послужил бы господину Жутаута-су, но у него нет возможности. Во-первых, отец не даст такой суммы, пока ты не отработаешь аванс. Он придерживается принципа — никому даром, ни от кого даром, а во-вторых...
— Я не прошу даром, — оборвал Бенюс.
— В будущем году тебя не будет в Скуоджяй. А поступив в военное училище, ты, несомненно, не сможешь давать уроки Валентинасу. Во-вторых, такая подачка противоречит моим принципам.
— Я не прошу подачки, к дьяволу, — выругался Бенюс, спуская воду.
Как бы ты ни определил сумму в семьдесят пять литов, взятую тобой на неограниченное время, суть дела не меняется. Если я дам тебе эти деньги, я нарушу закон естественного отбора, который не признает вмешательства в существование других.
— Ты спутал растения с людьми, — раздался злой смех Бенюса. — Он показался в дверях кабины. — Жаль, я не знал твоей теории раньше. Только что представился случай ее применить...
— Не морщись. Не злиться надо, а осознать истину, на которой основано будущее нации,—с упреком заметил Сикорскис. — Литовец должен помогать литовцу только на идейном фронте, а не вредными благодеяниями. Позволим же им расти естественно. Неспособное пробиться к солнцу, зачахнет; зато сильное — зазеленеет над гнилыми останками своего неудачливого друга и соседа. А сильного победит еще более сильный. Он будет питаться соками их обоих, пока не появится самое сильное дерево и не займет место погибших. Лес украшают не кривая ольха или чахлая березка, а дуб; сила нации не в холеных младенцах, а в закаленных великанах...
— Знаю я эти молитвы из Ницше, — с досадой прервал Бенюс. — Может, они и не глупы, но не всегда к месту.
— Это не только ницшеанство, — спокойно не согласился Альбертас. — Без Дарвина и Гегеля Ницше не полон.
— Хватит. Ясно, что ты запоешь дальше. Вечная борьба за существование... Побеждает сильнейший, а среди сильных — самый сильный... Чем сильнее соперники, тем достойней победитель. А чем больше таких победителей, тем сильнее нация. Интересно, как бы ты сам посмотрел на эту теорию, если бы очутился на месте слабого?
— Я обвинил бы природу, а может быть, бога, что пожалели мне сил, но нацию — никогда! — вдохновенно ответил Сикорскис. — Я честно признал бы себя побежденным и радовался, что мое унижение содействует возвышению нации.
«Никакой благодарности», — горько подумал Бенюс.
Раздался звонок.
— Наш разговор мог бы быть иным, — сказал Бенюс, когда они вышли на лестницу.
— Например?
— Если бы я выболтал директору, кто редактор «Юного патриота»...
— Ты не мог выболтать. Ты что, с ума спятил? Какой я редактор? Где доказательства? У тебя нет ни единой строчки, написанной моей рукой. Я ничего не знаю. Иное дело Жутаутас. В его комнате гектограф, гектографические чернила, рукописи. Он сам печатает газету. Какой вам еще редактор нужен...
— Лючвартис был прав, — выдавил сквозь зубы Бенюс.
— Что?
— Что ты хитрая свинья...
Сикорскис презрительно пожал плечами и, спрыгнув с последних ступенек, вмешался в толпу учеников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Аницетас, руководивший нападением, положил перед директором портфель:
— Это портфель Жутаутаса, господин директор. В нем новые номера.
— Мы захватили его в раздевалке и отняли,— объяснил гимназист, которому Бенюс рассек губу.
— Господин директор, он знает, кто выпускает газету, — пояснил третий, ощупывая оторванный воротник.
Ольвидас сидел за столом совершенно растерянный и не сразу нашелся, как поступить в создавшемся положении.
За это время Бенюс пришел в себя и приготовился к защите.
— Господин директор, газеты я нашел у ворот и хотел вам принести, но...— он с сожалением развел руками.
— Не слушайте его, господин директор, — вмешался Аницетас, — он хочет вас одурачить.
Ольвидас вскочил, ударил по столу кулаком.
— Что за выражение, ученик! Где вы находитесь? В гимназии или в римском колизее? Кто позволил вам организовывать турниры гладиаторов? Бистру-бас, — обратился он к сидящему напротив него пи-
сарю, вновь обретая директорское достоинство.— Запиши их фамилии. Всех оставляю на неделю после уроков. По часу в день. Поняли?
— Извините, господин директор, — поклонился Аницетас. — Жутаутас лжет. Эту мерзкую газетенку он получил от издателя. Мы просим положить конец действиям банды хулиганов, господин директор.
Ольвидас показал взглядом на портфель и распорядился:
— Жутаутас, оставь тут газету и беги в класс. Герои... Поцарапались, подрались как петухи и еще лезут к директору. Срам! Марш все в умывальную, приведите себя в порядок! Поговорим в следующую перемену. Живо!
Бенюс вынул из портфеля кипу газет, положил перед Ольвидасом и отправился в класс.
Шел урок тригонометрии, письменная работа. В торжественной тишине монотонно царапали перья, шуршали переворачиваемые страницы. Пол скрипел под длинными ногами Габренаса, который ходил между парт, наклонившись вперед, словно аист в поисках лягушки. Габренас был строгий учитель, но справедливый. И все-таки ученики относились к нему только с опасливым уважением и, можно сказать, не любили его. Они не могли простить Габренасу его строгости, а больше всего их раздражала необыкновенная его наблюдательность. На уроке математики самые отъявленные шалуны замирали, рассеянные собирались с мыслями, суфлеры немели, списывающие боялись покоситься в сторону, даже если там была только голая стена.
В Скуоджяй Габренас учительствовал второй год, но еще не было случая, чтобы хоть кому-нибудь удалось на его уроке воспользоваться шпаргалкой, списать или безнаказанно «посчитать ворон». Габренасу бы не мешало немного глубже вникнуть в психологию учеников, кое-что простить им, а кое-что и не заметить, — словом — быть немного педагогичнее, и его отношения с классом заметно улучшились бы. Но учитель болезненно любил свой предмет, слепо верил, что высшая математика — важнейшая наука современности, без знания которой нельзя даже представить себе интеллигентного человека двадцатого века, и поэтому, насколько мог, старался передать свои знания воспитанникам («Кто может знать, который из них
станет изобретателем или выдающимся конструктором!»). Увы, лишь немногие правильно оценили его благие намерения, а за колы, которые Габренас щедро раздавал при списывании, или двойки, которые ставил за невнимательность, он только получил прозвище Колун.
Бенюс машинально списал с доски условия задач и задумался. Руки дрожали, перед глазами стояло одутловатое лицо Ольвидаса, его маленькие злые глазки, угрожающий крик: «На следующей перемене поговорим. Герои...» О чем? Чем кончится этот разговор? Для начала уже есть шесть часов после уроков. Да разве этим кончится? Директор не такой дурак, чтобы поверить в глупую, наспех выдуманную историю. Надо придумать что-то посерьезней. О-ох, сколько неприятностей причинил Аницетас! И какого дьявола он следит за ним, почему преследует? Из-за идеи? Такое усердие, такая ненависть? Вряд ли, вряд ли... Не оказался бы прав Варненас...
— Жутаутас, почему не участвуете в уроке? — голос Габренаса вернул его к действительности.
Он испуганно вздрогнул, пробежал глазами первую задачу, но тщетно старался углубиться в условие. Все ему мешало: и шелест бумаги, и стук крышек, а больше всего — тяжелые шаги учителя, беспрестанный скрип половиц, напоминавший о всевидящем, справедливом, не знающем пощады оке Колуна. Бенюсу казалось, что тот не спускает с него сердитого взгляда. Достаточно обернуться, нечаянно глянуть под парту или в спину сидящего впереди Варненаса, и учитель закатит двойку за списывание. Бенюс не мог отвязаться от мысли, что Габренас ищет случая отплатить за все оскорбления, которые вынес от «Юного патриота». Недаром же притащился он сегодня ночью. Теперь бесится, что ходил зря, поэтому будет мстить и за это. Он знает слабое место Бенюса. Почва уже подготовлена: в середине триместра Габренас влепил ему несколько двоек — одну за то, что Бенюс подсказал Лючвартису, другую за невыполненную домашнюю работу. Когда он вызвал его последний раз, Бенюс мало спал (до полуночи размножал газету) и с великим трудом ответил на тройку с минусом. Одно утешение — первая половина триместра. Тогда удалось выжать две четверки. А вообще — к дьяволу всю тригонометрию. Она с самого начала не давалась Бенюсу. Даже в лучшие времена — при учителе Шилена-се — он не получал в триместре больше четверки. А теперь? Если письменная не удастся, Колун с превеликим удовольствием выведет тройку, скорей всего, даже с минусом, потому что этот сухарь любит математическую точность во всем. Послезавтра последний день триместра, — исправить не успеешь. По латыни тройка уже обеспечена — синьорина Катилина постаралась. А две тройки в триместре — значит, ты выпал из списка способных учеников и изволь платить за учебу...
Бенюса прошиб холодный пот. Ему показалось, что с начала урока прошло уже очень много времени. Скоро звонок, надо будет отдать злорадствующему учителю пустую тетрадь. Он услышал вздох облегчения: верно, кто-то решил первую задачу. Эта мысль взволновала его еще больше. Быть того не может, чтобы он, один из самых способных учеников в классе, не сумел справиться с двумя задачами! Тут нет ничего страшного. Не надо только нервничать, паниковать. Спокойнее. Больше хладнокровия, уверенности! Но он крепился напрасно: в черновике один за другим росли столбцы цифр, — неровные, забрызганные чернилами, исчерканные вдоль и поперек, — а обе задачи, как были, так и остались двумя неразгаданными сфинксами.
Часы в коридоре выбили вторую четверть.
— Гядас... Слушай! Гядас... — прошептал Бенюс, навалившись на парту.
Варненас понял.
Бенюс обмакнул перо и в лихорадочной спешке стал списывать решение первой задачи с черновика Варненаса, который тот подвинул на середину парты, чтобы лучше было видно. Списывая вторую задачу, он столкнулся с испытующим взглядом учителя, в котором прочел суровое предупреждение, и уже до самого звонка не посмел шевельнуться. Ему показалось, что, списывая, он где-то сделал ошибку. Он хотел проверить, но Варненас не догадался открыть страницу с решением первой задачи.
Когда урок кончился, Бенюс швырнул тетрадь на стол и, подавленный, направился к директору.
Ольвидас сидел, раскрыв перед собой газету, исчерканную красным карандашом. Писарь чему-то тихо смеялся. На устах директора блуждала улыбка. Увидев Бенюса, толстяк сурово нахмурил брови, хотя веселый взгляд и не вязался со строгим выражением лица.
Вошли Аницетас с товарищами.
— Выходит, ученик, вам известно, кто издает эту шпаргалку! — спросил он, тыкая карандашом в газету.—А может быть, вы и издатель?
Бенюс нервно усмехнулся. «В моих руках — они все, — со злорадством подумал он о товарищах. — Мухи. Только пальцы сжать и...»
— Нет, я не издатель. Все навострили уши.
— А кто же? Распространитель?
— И не распространитель. Я ее нашел.
— Находка может оказаться весьма неприятной,— пригрозил директор, раздраженный дерзостью Беню-са.—Почему вы стали хуже учиться?
— Не знаю, господин директор.
— У него нету времени, — вмешался гимназист с оторванным воротником.
— Надо вино пить, политикой заниматься...
— Морды бить, — добавил второй, с заклеенной губой.
— Вы слышите, что про вас говорят? — директор оттолкнулся от стола и подбоченился.—Пьянствуете, не учитесь, принимаете у себя дома разных бродяг. Я этого не потерплю. В гимназии должен быть порядок. Для этого существует ученический билет с правилами. Кто не соблюдает правил, тому не место в гимназии. Поняли? Я предложу обсудить ваше поведение на педагогическом совете.
— Вы не должны обращать внимания на слухи и домыслы, господин директор. А болтовня Стяпулиса — это мыльный пузырь. — Бенюс кинул презрительный взгляд на Аницетаса.—Он может набрать сколько угодно свидетелей, вроде этих семиклассников или господина Колуна...
— Ученик!
— Прошу извинить, господин директор. — Бенюс поклонился. — Разве вам неизвестно отношение людей такого сорта к националистически настроенным ученикам? Они ненавидят настоящих литовцев, стараются повредить им, выжить их...
— Это из передовицы «Юного патриота», — вставил Аницетас с иронической улыбкой.
— Неважно! Я литовец, патриот. И не стыжусь
этого. Ты меня не утопишь, хотя преследуешь по пятам, как бешеный пес. Не укусишь, не удастся отомстить.
— За что? — Аницетас дрожащими пальцами расстегнул стоячий воротник куртки.
— Не знаешь? Господин директор, он не знает! — воскликнул Бенюс, все больше входя в роль.
— Объясни, ученик.
— Старые счеты, господин директор. С тех времен, когда мы еще дружили. Года четыре назад он потащил меня на тайное собрание, где говорили против властей. Хотел из меня большевика сделать. Не удалось. Я вступил в скауты и как-то обмолвился Мин-гайле...
— Учителю Мингайле...
— Да, господин директор, — поправился Бенюс, — я обмолвился учителю Мингайле, что Стяпулис настроен не националистически. Вот с того времени он мне всюду ножку подставляет.
— Было такое собрание, Стяпулис?
— Было, господин директор,—ответил Аницетас, трясясь от бешенства, — но никаких коммунистов там не было. Жутаутас преувеличивает. Я его не преследую. Я думаю не о том, чтобы мстить, а о чести гимназии.
— Честь гимназии есть кому защищать и кроме вас, — строго отрезал Ольвидас, глянув исподлобья на Аницетаса. — Ваше поведение противоречит вашим словам, ученик. Почему вы не сошьете себе приличную форму? Кто позволил вам нарушать распоряжение министерства просвещения и руководства гимназии?
Аницетас ничего не ответил.
— Накажу, обоих накажу, — закончил Ольвидас, возводя глаза к потолку. — Отдам на обсуждение совета. Драчуны... Испанские петухи... Позор гимназии... Идите вон! И молите бога, чтобы другой раз не попались мне на глаза. Герои!..
Выскользнув в коридор, Бенюс нос к носу столкнулся с Альбертасом. Сикорскис отирался около двери канцелярии и сильно нервничал, хоть и старался скрыть это.
— Сигареты есть? — спросил Бенюс. Альбертас отрицательно мотнул головой.
— Разве ты забыл, что мне чужды нравы индейцев,—ответил он, сгорая от нетерпения узнать, чем кончился разговор Бенюса с директором.— Как вижу, Ольвидас тебя не на шутку потрепал.
Бенюс махнул рукой и поспешил на второй этаж, где был мужской туалет; там он надеялся найти какой-нибудь окурок, и, к тому же, не мешало поиграть на нервах Альбертаса.
Сикорскис, сердито морщась, последовал за ним.
В туалете было пусто. Бенюс нашел в углу тлеющий окурок, брошенный только что вышедшим учителем гимнастики, и закрылся в кабине.
— Разве ты не можешь курить и разговаривать? — спросил Сикорскис, встав у окна. — От вчерашнего вина язык к небу прилип, что ли?..
— А что ты надеешься услышать? Государственные вопросы мы в клозете не решим, а личные тебя не интересуют.
— Какие тут личные, когда член организации попался с нелегальной печатью? — желчно отрезал Сикорскис—Не выдал?
Бенюс вызывающе рассмеялся.
— Коленки трясутся? Не бойся. Я не выдаю друзей, хотя они иногда и поступают со мной, как свиньи.
— Ты нахал, Бенюс, — повеселел Альбертас. — Но тебе можно доверять.
— Твое доверие меня не радует. Ты лучше посоветуй, что делать, если Колун выведет тройку и мне придется платить за учебу.
— Письменная не удалась?
— Одну только задачу успел. Ответ правильный, но когда списывал, сделал ошибку в решении. Явная двойка.
— Кол, — поправил Альбертас.
— Значит, в триместре выйдет только три с минусом. Откуда я достану деньги, чтобы заплатить за учебу?
— Рано начал тревожиться. Еще целый месяц до срока. За это время достанешь.
— Где? Заработанных ни цента, за уроки с Валентинасом у твоего отца все забрал подчистую, а с отчимом, знаешь, какие у меня отношения? Не могу же я спокойно сидеть и ждать чуда. Бог добр, но он не плотник, а литы — не щепки, не летят с неба прямиком в карман. Пока я не выясню, кто бы смог помочь, не буду спокоен.
Еще не принесли письменные, а ты уже вывел себе тройку с минусом.
— Рассуждаешь так, будто у тебя карман лопается от сотенных. — Голос, доносившийся из кабины, делался все более напряженным. — Может, выложишь передо мною одну? Нет, даже целой не надо. Хватит семидесяти пяти литов. Идет? Тебе ведь нетрудно скомбинировать такую сумму.
— Кончай курить, и пошли из этой вонищи.
— Я серьезно, Альбертас. На самом деле, что для тебя значат семьдесят пять литов? Сумма, конечно, не маленькая, но отец бы дал...
— Из моего отца ни лита не выжмешь, если не скажешь, на что.
— А ты скажи. — В кабине зашипела брошенная сигарета. — Принимая во внимание нашу идейную дружбу, ты бы мог помочь. Я не останусь в долгу перед стариком.
Альбертас презрительно ухмыльнулся.
Сикорскис охотно послужил бы господину Жутаута-су, но у него нет возможности. Во-первых, отец не даст такой суммы, пока ты не отработаешь аванс. Он придерживается принципа — никому даром, ни от кого даром, а во-вторых...
— Я не прошу даром, — оборвал Бенюс.
— В будущем году тебя не будет в Скуоджяй. А поступив в военное училище, ты, несомненно, не сможешь давать уроки Валентинасу. Во-вторых, такая подачка противоречит моим принципам.
— Я не прошу подачки, к дьяволу, — выругался Бенюс, спуская воду.
Как бы ты ни определил сумму в семьдесят пять литов, взятую тобой на неограниченное время, суть дела не меняется. Если я дам тебе эти деньги, я нарушу закон естественного отбора, который не признает вмешательства в существование других.
— Ты спутал растения с людьми, — раздался злой смех Бенюса. — Он показался в дверях кабины. — Жаль, я не знал твоей теории раньше. Только что представился случай ее применить...
— Не морщись. Не злиться надо, а осознать истину, на которой основано будущее нации,—с упреком заметил Сикорскис. — Литовец должен помогать литовцу только на идейном фронте, а не вредными благодеяниями. Позволим же им расти естественно. Неспособное пробиться к солнцу, зачахнет; зато сильное — зазеленеет над гнилыми останками своего неудачливого друга и соседа. А сильного победит еще более сильный. Он будет питаться соками их обоих, пока не появится самое сильное дерево и не займет место погибших. Лес украшают не кривая ольха или чахлая березка, а дуб; сила нации не в холеных младенцах, а в закаленных великанах...
— Знаю я эти молитвы из Ницше, — с досадой прервал Бенюс. — Может, они и не глупы, но не всегда к месту.
— Это не только ницшеанство, — спокойно не согласился Альбертас. — Без Дарвина и Гегеля Ницше не полон.
— Хватит. Ясно, что ты запоешь дальше. Вечная борьба за существование... Побеждает сильнейший, а среди сильных — самый сильный... Чем сильнее соперники, тем достойней победитель. А чем больше таких победителей, тем сильнее нация. Интересно, как бы ты сам посмотрел на эту теорию, если бы очутился на месте слабого?
— Я обвинил бы природу, а может быть, бога, что пожалели мне сил, но нацию — никогда! — вдохновенно ответил Сикорскис. — Я честно признал бы себя побежденным и радовался, что мое унижение содействует возвышению нации.
«Никакой благодарности», — горько подумал Бенюс.
Раздался звонок.
— Наш разговор мог бы быть иным, — сказал Бенюс, когда они вышли на лестницу.
— Например?
— Если бы я выболтал директору, кто редактор «Юного патриота»...
— Ты не мог выболтать. Ты что, с ума спятил? Какой я редактор? Где доказательства? У тебя нет ни единой строчки, написанной моей рукой. Я ничего не знаю. Иное дело Жутаутас. В его комнате гектограф, гектографические чернила, рукописи. Он сам печатает газету. Какой вам еще редактор нужен...
— Лючвартис был прав, — выдавил сквозь зубы Бенюс.
— Что?
— Что ты хитрая свинья...
Сикорскис презрительно пожал плечами и, спрыгнув с последних ступенек, вмешался в толпу учеников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40