Они сидели рядом с левым проходом, словно пятно от
ежевичного варенья на белом носовом платке.
- В ней говорится о том, что случилось в самой середине Гражданской
войны, - продолжала она ровно, - о том, что позволило моей семье приехать
сюда и жить рядом с чудесными соседями, которых послал нам Бог.
Потом она заиграла и запела "Звездно-полосатый флаг", и все встали со
своих мест и слушали. Многие полезли в карман за платками, а когда она
кончила, раздались такие аплодисменты, что здание чуть не рухнуло.
Это был лучший день в ее жизни.

В следующие дни у нее было много работы, так как она ждала гостей.
Какие бы ужасные сны ей ни снились, какой бы усталой она себя ни
чувствовала, она никогда не пренебрегала гостями и не собиралась делать
этого и сейчас. Но ей надо действовать очень медленно, иначе она обо всем
позабудет и все перепутает, а кончит тем, что будет гоняться за своим
собственным хвостом.
Во-первых, надо будет наведаться в курятник к Эдди Ричардсону, а это
приличное расстояние, четыре или пять миль. Она поймала себя на мысли о
том, что пошлет ли ей Бог орла, чтобы пролететь эти четыре мили, или же ее
подвезет Илья на огненной колеснице.
- Богохульство, - сказала она себе благодушно. - Господь посылает
силу, а не такси.
Помыв свою немногочисленную посуду, она надела тяжелые башмаки и
взяла с собой трость. До сих пор она пользовалась ей очень редко, но
сегодня трость ей понадобится. Четыре мили туда, четыре обратно. В
шестнадцать лет туда она могла нестись сломя голову, а обратно бежать
трусцой, но это было очень давно.
Она отправилась в путь в восемь часов утра, надеясь на то, что к
полудню она дойдет до фермы Ричардсонов и сможет поспать в самые жаркие
часы дня. В конце дня она свернет шею курам и пойдет домой в сумерках. Она
не сможет вернуться до темноты. Это соображение заставило ее вспомнить о
своем вчерашнем сне. Но черный человек еще далеко. Гости гораздо ближе.

Она шла очень медленно. Даже в половину девятого солнце палило. Когда
она дошла до почтового ящика Гуделлов, то почувствовала, что ей надо
отдохнуть. Ни орла, ни такси видно не было. Господь помогает тем, кто
помогает себе сам. Она чувствовала, как суставы ее настраиваются; ночью
они устроят концерт.
Время шло, и ее тень становилась все короче и короче. За это утро она
видела столько диких зверей, сколько ей не встречалось за все те годы,
которые прошли с начала двадцатых. Если бы она слышала, как Стью Редман и
Глен Бэйтмен обсуждают странную - это им она казалась странной -
избирательность супергриппа в отношении животных, она бы расхохоталась.
Болезнь убила домашних животных и оставила диких - вот и все. Несколько
видов домашних животных сохранилось, но как правило, болезнь уничтожала
человека и его лучших друзей. Она уничтожила собак и сохранила волков,
потому что волки были дикими, а собаки - нет.
Все тело ее болело. Она шла и разговаривала со своим Богом, иногда
про себя, иногда вслух, не ощущая разницы между первым и вторым. И вновь
она начала думать о прошлом. Конечно, 1902 год был лучшим. После этого
время пошло быстрее, и страницы какого-то огромного и толстого отрывного
календаря шелестели и шелестели, почти не задерживаясь на месте. Жизнь
тела пролетела так быстро... как это оно умудрилось так устать за такой
короткий срок?
От Дэвида Троттса у нее было пять детей. Одна из них, Мэйбелл,
подавилась яблоком и задохнулась на заднем дворе Старого Дома. Эбби
развешивала одежду, а когда она обернулась, то увидела, как девочка лежала
на спине, царапая ногтями горло и наливаясь кровью. Ей удалось наконец
извлечь кусок яблока, но к тому времени крошка Мэйбелл уже стала
неподвижной и холодной. Из всех детей Эбби она была единственной девочкой
и единственным ребенком, погибшим от несчастного случая.
Дэвид умер в 1913 году от гриппа, который не слишком отличался от
нынешнего. В 1916 году, когда ей было тридцать четыре, она вышла замуж за
Генри Хардсти, чернокожего фермера из округа Уилер на севере. Он
специально приезжал ухаживать за ней. Генри был вдовцом с семью детьми, но
пятеро из них уже выросли и уехали из родных мест. Он был на семь лет
старше Абагейл. Он успел стать отцом еще двух детей, прежде чем в конце
лета 1926 года его придавил перевернувшийся трактор.
Через год она вышла замуж за Нейта Брукса, и люди начали сплетничать
- да, люди сплетничают, как они это любят! Иногда даже кажется, что это их
единственное любимое занятие.
Нейт был наемным работником у Генри Хардсти и оказался ей хорошим
мужем. Возможно, не такой милый, как Дэвид, и уж конечно не такой упорный,
как Генри, но неплохой человек, который во многом слушался ее советов.
Шестеро ее мальчиков принесли урожай из тридцати двух внуков и
внучек. Тридцать два внука и внучки в свою очередь произвели на свет
девяносто одного правнука и правнучку, а к началу эпидемии у нее уже пошли
праправнуки и праправнучки.
Теперь ей уже была видна сверкавшая на солнце крыша курятника. Миля,
не больше. Было четверть одиннадцатого. Неплохой темп для такой немолодой
барышни. Она зайдет внутрь и проспит до конца жары. В этом нет никакого
греха. В ее-то возрасте.
Да, потомства на старости лет у нее было достаточно. Были среди них
такие, вроде Линды и безымянного коммивояжера, за которого она вышла
замуж, кто не заглядывал к ней, но были и такие, как Молли и Джим, Дэвид и
Кэти, которые стоили тысяч Линд с их безымянными муженьками, которые
ходили от двери к двери, продавая кастрюли-скороварки. Последний из ее
братьев. Люк, умер в 1949 году в возрасте восьмидесяти с чем-то лет, а
последний из ее детей, Сэмуэл, в 1974 в возрасте пятидесяти четырех. Она
пережила всех своих детей, и в этом было что-то неестественное, но,
очевидно, у Бога на нее были свои планы.
В 1982 году, когда ей исполнилось сто лет, ее фотографию поместили в
омахской газете и прислали к ней телерепортера, чтобы он отснял о ней
сюжет.
- Чем вы можете объяснить, что дожили до такого преклонного возраста?
- спросил ее молодой человек.
Он был очень разочарован ее кратким ответом: "Божьей волей". Им
хотелось услышать от нее про то, как она ела пчелиный воск, или
воздерживалась от жареной свинины, или клала ноги на возвышение во время
сна. Но она ничего подобного не делала, и зачем ей было лгать? Бог дает
жизнь и забирает обратно, когда захочет.
Кэти и Дэвид подарили ей телевизор, чтобы она смогла увидеть себя на
экране, а президент Рейган написал ей письмо, поздравив ее с "преклонным
возрастом" и с тем фактом, что она голосовала за республиканцев всю свою
жизнь, с тех пор как у нее появилось право голоса. Ну а за кого было ей
еще голосовать? Рузвельт и его окружение были коммунистами.
Когда ей исполнилось сто лет, городской совет Хемингфорд Хоума
"навечно" избавил ее от налогов в связи с тем самым "преклонным
возрастом", с которым поздравлял ее Рональд Рейган. Ей выдали справку, что
она самый старый человек во всей Небраске. С налогами, однако, это они
хорошо придумали, хотя все остальное и было полной ерундой. Если бы они не
сделали этого, она потеряла бы оставшийся у нее клочок земли. Большая
часть земли была потеряна уже давным-давно. Владения Фримантлов и сила
фермерской ассоциации достигли пика в волшебный 1902 год, а с тех пор
постепенно стали приходить в упадок. У нее осталось только четыре акра.
Все остальное либо пошло в счет уплаты налогов, либо было продано из-за
нехватки денег... и ей стыдно было в этом признаться, но большинство
продаж осуществили ее собственные сыновья.
Она дошла до фермы Ричардсонов. У нее было ощущение, что она может
проспать века. Но прежде чем она позволит себе это, ей надо сделать еще
одно дело. Столько животных умерло от этой болезни - лошади, собаки,
крысы, - и ей надо было узнать, постигла ли кур та же судьба.
Она зашаркала к курятнику, который был пристроен к коровнику, и
остановилась, услышав внутри их кудахтанье. Через секунду сердито
закукарекал петух.
- Все в порядке, - пробормотала она.
В тот момент, когда она поворачивалась, чтобы вернуться к дому, она
увидела распростертое рядом с поленницей тело. Это был Билл Ричардсон,
сводный брат Эдди. Он был сильно обглодан лакомившимися животными.
- Бедняга, - сказала Абагейл. - Бедняга. Хоры ангелов отпоют тебя.
Она снова повернулась к прохладному, приветливому дому. Казалось, ей
надо было пройти многие мили, хотя на самом деле ей предстояло всего лишь
пересечь двор. Но она не была уверена, что дойдет; она чувствовала себя
абсолютно вымотанной.
- Помоги Господь, - сказала она и отправилась в путь.

Солнце светило в окно спальни для гостей, где она легла и уснула,
едва лишь скинув с ног тяжелые башмаки. Долгое время она не могла понять,
почему вокруг так светло.
- Господь Всемогущий, я проспала весь день и всю ночь подряд!
Как же она, должно быть, устала. Тело ее так ныло, что встать ей
удалось только через десять минут. Еще десять минут потребовалось на то,
чтобы обуться. Ходьба была мукой, но она знала, что ей надо идти.
Хромая и спотыкаясь, она подошла к курятнику и зашла внутрь,
поморщившись от невероятной жары и неизбежного запаха разложения. Подача
воды осуществлялась автоматически из артезианского колодца, но почти весь
корм подошел к концу, да и жара убила многих. Слабейшие уже давным-давно
погибли от голода или была заклеваны. Их трупики лежали на грязном полу,
словно небольшие сугробы тающего снега.
Она выбрала трех самых жирных куриц-несушек и заставила их засунуть
головы под крыло. Они немедленно уснули. Она положила их в торбу, а потом
обнаружила, что не может поднять такую тяжесть, и ей придется тащить ее по
полу.
Было уже почти девять часов утра. Она села на скамеечку и задумалась.
Ей по-прежнему казалось, что лучше всего идти домой в прохладе сумерек,
как она и намеревалась. Она потеряет день, но ведь гости все еще в пути.
Мускулы ее уже немножко отошли и она ощутила незнакомое, но довольно
приятное ноющее чувство под грудиной. Ей потребовалось несколько секунд,
чтобы понять, что это за чувство... она проголодалась! Этим утром она
действительно была голодна, слава Богу, а ведь сколько времени прошло с
тех пор, когда она в последний раз ела не просто по привычке. Она была
всего лишь кочегаром, подбрасывающим уголь в топку локомотива, не более.
Но когда она отрубит этим курам головы, она посмотрит, что там у Эдди
осталось в кладовке, и с удовольствием поест. Вот видишь? - наставительно
спросила она у самой себя. Господь все устроил к лучшему. Блаженная
уверенность, Абагейл, блаженная уверенность.
Кряхтя и отдуваясь, она подтащила торбу с курами к колоде для рубки
мяса, которая стояла между коровником и дровяным сараем. Она развязала
торбу и посмотрела внутрь. У одной из куриц голова по-прежнему была
засунута под крыло, и она крепко спала. Двое других прижались друг к другу
и почти не двигались. В торбе было темно, и они решили, что сейчас ночь.
Тупее курицы может быть только нью-йоркский демократ.
Абагейл вытащила одну курицу и положила ее на колоду, прежде чем она
успела сообразить, что происходит. Она опустила топорик. Голова упала в
пыль. Безголовая курица важной походкой прошлась по двору Ричардсонов,
махая крыльями и разбрызгивая кровь. Через некоторое время она обнаружила,
что мертва, и смирно улеглась на землю. Курицы и нью-йоркские демократы -
Господи, Господи!
Работа была завершена, и все ее страхи, что она не справится или
повредит себе руку оказались в прошлом. Бог услышал ее молитвы. Три жирных
курицы, а теперь ей остается только донести их до дома.
Она положила птиц обратно в торбу и повесила на место топорик. Потом
она отправилась на поиски еды.

Днем она подремала, и ей приснился сон, что ее гости приближаются.
Сейчас они были немного к югу от Нью-Йорка и ехали на старом пикапе. Их
было шестеро, и одним из них был глухонемой юноша. Но в нем была сила. Он
был одним из тех, с кем ей надо будет поговорить.
Она проснулась около половины четвертого, чувствуя себя отдохнувшей и
освеженной. В течение следующих двух с половиной часов она ощипывала
цыплят. Во время работы она пела гимны: "Семь городских ворот", "Веруй и
повинуйся" и свой любимый гимн "В саду".
Когда она кончила ощипывать последнего цыпленка, дневной свет начал
приобретать тот спокойный золотистый оттенок, который указывает на
приближение сумерек. Конец июля, дни снова становятся короче.
Она зашла в дом и еще немного поела. Хлеб был черствым, но не
заплесневел. Никогда плесень не смела показать свою зеленую рожу в кухне у
Эдди Ричардсона. А еще она нашла полбанки арахисового масла. Она съела
сэндвич, приготовила еще один и положила его в карман платья на случай,
если снова проголодается.
Было без двадцати семь. Она снова вышла во двор, завязала торбу и
осторожно спустилась с крыльца. Потом она тяжело вздохнула и сказала:
- Я иду, Господь. Направляюсь домой. Я буду идти медленно и не думаю,
что доберусь до полуночи, но в Библии написано, что мы не должны
страшиться ни ужасов ночи, ни ужасов дня. Я исполняю Твою волю, насколько
это в моих силах. Прошу Тебя, иди рядом со мной. Во имя Иисуса, аминь.
Когда дорога с гудронным покрытием перешла в грунтовую, было уже
совсем темно. Где-то пели кузнечики и квакали лягушки. Скоро должна была
подняться луна, большая и красная, как кровь.
Она присела отдохнуть и съела половину своего арахисового сэндвича.
Тело ее вновь болело, и, казалось, все ее силы истощились, а идти еще
оставалось около двух с половиной миль... но она чувствовала странное
возбуждение. Сколько лет прошло с тех пор, когда она гуляла одна ночью под
балдахином звезд? Они были такими же яркими, как всегда, и если ей
повезет, то она сможет заметить падающую звезду и загадать желание. Теплая
ночь, звезды, красная луна над самым горизонтом, - все это вновь навело ее
на мысли о ее девичестве. Да, когда-то она была девушкой. Некоторые люди
неспособны были в это поверить, точно так же, как не могли они поверить и
в то, что гигантская секвойя когда-то была зеленым ростком.
Кто-то резко дернул ее за торбу, и сердце ее упало.
- Эй! - вскрикнула она старческим, надтреснутым голосом. Она потянула
торбу на себя и заметила внизу рваную дыру.
Раздалось глухое ворчанье. Между усыпанной гравием обочиной и
кукурузой изогнулась большая бурая ласка. Она смотрела на нее, и в ее
глазах мерцали красные лунные блики, К ней присоединилась еще одна. И еще.
И еще.
Она посмотрела на другую сторону дороги и увидела, что вдоль обочины
выстроился ряд ласок. Они учуяли запах кур в ее торбе. Откуда их столько?
- удивилась она с растущим страхом. Однажды ее укусила ласка. Она
просунула руку под веранду Большого Дома, чтобы достать закатившийся туда
красный резиновый мяч, и словно множество иголок впилось ей в руку. Она
закричала и вытащила руку обратно, а ласка висела на ней, и капельки крови
забрызгали ее бурый гладкий мех. Тело ласки извивалось, словно змея. Она
продолжала кричать и замахала рукой, но ласка не ослабляла хватки, словно
сделавшись частью ее тела.
Во дворе были ее братья Микей и Мэтью. Отец ее сидел на веранде и
просматривал каталог товаров, которые можно заказать по почте. Все они
подбежали к ней и на мгновение застыли, увидев Абагейл, забрызганную
кровью с ног до головы и с лаской, свисающей с руки.
Первым вышел из оцепенения ее отец. Джон Фримантл подобрал полено,
валявшееся рядом с колодой, и закричал:
- Стой на месте, Эбби!
Она остановилась, и мимо нее со свистом пронеслось полено. Она
вскрикнула от дикой боли в руке, и вот уже бурое Существо, которое
причинило ей такие муки, лежало на земле, и мех его был запачкан кровью, а
потом Микей высоко подпрыгнул и опустился на него обеими ногами, и
раздался ужасный хруст, который был похож на звук у тебя в голове, когда
ты разгрызаешь леденец, и если оно было еще живо, то теперь ему точно
пришел конец. Абагейл не потеряла сознания, но у нее началась истерика.
К тому времени к ним подбежал Ричард, старший сын, и они обменялись с
отцом серьезным, испуганным взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96