- Мы так хорошо жили втроем. Уэс
остепенился, но не из-за меня, а скорее из-за Марси. Для него просто свет
клином на ней сошелся. Для него...
- Не надо, - сказала Надин. - Все это было раньше.
Снова это слово, - подумал Ларри. Это короткое, двухсложное слово.
- Да. Теперь это все в прошлом. И я думаю, что могу начать жить
заново. Так и было до тех пор, пока я не начала видеть все эти плохие сны.
Ларри вздрогнул.
- Сны?
Надин смотрела на Джо. Еще секунду назад он дремал у костра. Теперь
он смотрел на Люси, и глаза его горели.
- Плохие сны, кошмары, - сказала Люси. - Не всегда они повторяются,
но обычно меня преследует какой-то человек, и я никогда не могу точно
разглядеть его, потому что он с ног до головы завернут в плащ. И он все
время находится в тени. - Она поежилась. - Мне даже страшно стало
засыпать. Но теперь, может быть, я...
- Челный челаек! - вскрикнул Джо так яростно, что они буквально
подпрыгнули от неожиданности. Он вскочил на ноги и, скрючив пальцы,
вытянул вперед руки, словно миниатюрная копия Бела Лугоши. - Челный
челаек! Плохие сны! Гонится! Гонится за мной! - Он прижался к Надин и
опасливо уставился в темноту.
Наступило молчание.
- Это безумие, - сказал Ларри и запнулся. Все смотрели на него.
Внезапно темнота показалась еще более темной, а Люси снова стала выглядеть
испуганной.
Ларри заставил себя продолжить.
- Люси, тебе никогда не снились сны о... ну, об одном месте в
Небраске?
- Как-то раз мне приснился сон о старой негритянке, - сказала Люси, -
но он был коротким. Она сказала мне что-то вроде того, чтобы я приходила
повидать ее. А потом я снова оказалась в Энфилде, и... этот жуткий парень
гнался за мной. Потом я проснулась.
Ларри посмотрел на нее таким долгим взглядом, что она покраснела и
опустила глаза.
Он посмотрел на Джо.
- Джо, тебе когда-нибудь снился сон о... ну, кукурузе? О старой
женщине? О гитаре?
Джо ничего не ответил и только посмотрел на него.
- Оставь его в покое, ты только сильнее его расстроишь, - сказала
Надин.
Ларри поразмыслил.
- Дом, Джо? Маленький дом с крыльцом на домкратах?
Ему показалось, что в глазах у Джо он заметил блеск.
- Прекрати, Ларри! - сказала Надин.
- Качели, Джо? Качели из шины?
Джо неожиданно рванулся из объятий Надин. Он вынул большой палец изо
рта. Надин попыталась удержать его, но он вырвался.
- Качели! - возбужденно сказал Джо. - Качели! Качели! - Он отбежал от
них в сторону и показал сначала на Надин, а потом на Ларри. - Она! Ты!
Много!
- Много? - переспросил Ларри, но Джо уже успокоился.
У Люси Сванн был удивленный вид.
- Качели, - сказала она. - Я тоже их помню. - Она посмотрела на
Ларри. - Почему у нас одни и те же сны? Кто-то облучает нас волнами?
- Я не знаю. Он посмотрел на Надин. - Ты тоже все это видела?
- Мне не снятся сны, - ответила она резко и тут же опустила глаза. Он
подумал: - Ты лжешь. Но почему?
- Надин, если ты... - начал он.
- Я же сказала тебе, что мне _н_е _с_н_я_т_с_я_ сны! - закричала она
пронзительным, истерическим голосом. - Почему ты не можешь оставить меня в
покое? Зачем ты изводишь меня?
Она встала и отошла от костра.
Люси неуверенно посмотрела ей вслед, а потом тоже поднялась на ноги.
- Я пойду к ней.
- Хорошо. Джо, останешься со мной, о'кей?
- Кей, - сказал Джо и начал расстегивать футляр с гитарой.

Люси вернулась с Надин через десять минут. Обе они были заплаканы, но
Ларри заметил, что теперь между ними установились хорошие отношения.
- Извините меня, - сказала Надин Ларри.
- Ничего страшного.
Больше эта тема не поднималась. Они сидели и слушали, как Джо
исполняет свой репертуар. Он делал большие успехи, и теперь наряду с
мычанием и похрюкиванием изо рта у него вылетали отдельные слова.
Наконец они улеглись спать: Ларри с одного конца, Надин с другого, а
Джо и Люси посредине.
Сначала Ларри приснился сон о черном человеке на возвышении, а потом
о старой негритянке на крыльце. Но в этом сне он знал, что черный человек
идет за ним по кукурузному полю с прилипшей к его лицу ужасной усмешкой.
Ларри проснулся среди ночи, задыхаясь от ужаса. Остальные спали, как
убитые. Черный человек шел за ним не с пустыми руками. С собой он нес
полуразложившееся и распухшее тело Риты Блэкмор. Он почувствовал
непреодолимое желание броситься к его ногам, выкрикнуть свою вину и
смиренно признать, что никакой он не симпатичный парень, что он неудачник,
что он создан для того, чтобы брать.
Наконец он снова заснул. Других снов в эту ночь ему видеть не
пришлось.

- О Господи, - опустошенно сказала Надин. Ларри посмотрел на нее и
увидел в ее глазах такое глубокое разочарование, при котором не помогают
даже слезы. Лицо ее побледнело, а прекрасные глаза затуманились и стали
смотреть в одну точку.
Было четверть восьмого утра девятнадцатого июля, и тени их были еще
очень длинными. Они ехали целый день и лишь несколько раз останавливались
для короткого пятиминутного отдыха. На ленч в Рэндольфе у них ушло всего
полчаса. Никто из них не жаловался, хотя после шести часов непрерывной
езды на мопеде тело Ларри онемело, и он чувствовал себя так, словно в него
вонзили множество иголок.
Теперь они стояли рядком перед металлическим забором. Внизу под ними
расстилался город Стовингтон, вид которого не слишком изменился с тех пор,
как Стью Редман смотрел на него в последние два дня своего заточения. За
забором и лужайкой, которая когда-то выглядела аккуратно, а теперь заросла
и была усыпана листьями и ветками, занесенными сюда ветром во время
послеполуденных гроз, стояло само здание высотой в три этажа. Ларри
предположил, что большая часть его скрыта под землей.
Место было пустынным и тихим.
В центре лужайки была надпись:
СТОВИНГТОНСКИЙ ЦЕНТР ПО ИЗУЧЕНИЮ ЧУМЫ
ЭТО ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ!
ПОСЕТИТЕЛИ ДОЛЖНЫ ОТМЕТИТЬСЯ НА ГЛАВНОЙ ПРОХОДНОЙ
Внизу была еще одна надпись, и на нее-то они и смотрели:
ПО ШОССЕ N_7 ДО РУТЛАНДА
ПО ШОССЕ N_4 ДО ШУЙЛЕРВИЛЛЯ
ПО ШОССЕ N_29 ДО I-87
ПО I-87 НА ЮГ ДО I-90
ПО I-90 НА ЗАПАД
ЗДЕСЬ ВСЕ МЕРТВЫ МЫ ЕДЕМ НА ЗАПАД В НЕБРАСКУ
СЛЕДУЙТЕ ЗА НАМИ СЛЕДИТЕ ЗА НАДПИСЯМИ
ГАРОЛЬД ЭМЕРИ ЛАУДЕР ФРЭНСИС ГОЛДСМИТ
СТЮАРТ РЕДМАН ГЛЕНДОН ПЕКВОД БЭЙТМЕН
8 ИЮЛЯ 1990 ГОДА
- Гарольд, дружище, - пробормотал Ларри. - Мне не терпится пожать
тебе руку и купить тебе пива... или шоколадной карамели.
- Ларри! - вскрикнула Люси.
Надин потеряла сознание.

42
Без двадцати одиннадцать двадцатого июля она вышла на веранду, неся с
собой кофе и тосты. Стояла середина лета, самого прекрасного лета, которое
Матушка Абагейл могла припомнить с 1955 года, когда ее мать умерла в
возрасте девяноста трех лет. Жаль, что нет больше людей, чтобы
наслаждаться им, - подумала она, осторожно усаживаясь в качалку без
подлокотников. Но наслаждались ли они когда-нибудь летом? Некоторые,
конечно, да: молодые влюбленные и старики, чьи кости помнили смертельные
объятия зимы. Но теперь почти все они умерли. Бог послал на людей тяжелую
кару.
Кто-то, может быть, и стал бы утверждать, что эта кара несправедлива,
но не Матушка Абагейл. Когда-то Он сделал это с помощью воды, а
когда-нибудь он сделает это с помощью огня. Кто она такая, чтобы судить
Бога?
Она размочила тост в кофе, чтобы он стал достаточно мягким.
Шестнадцать лет назад она распрощалась со своим последним зубом. Беззубой
она вышла из утробы матери, и беззубой она ляжет в могилу.
Она была старой и слабой, но ум ее работал исправно. Абагейл
Фримантл, таким было ее имя, родилась в 1882 году. За всю свою жизнь она
видела много всякой всячины, но ничто из этого не могло сравниться с
событиями последнего месяца. Она была старой. Ей хотелось отдыхать,
наслаждаясь сменой времен года до тех пор, пока Бог не устанет смотреть на
ее жизнь и решит упокоить ее в вечных селениях. Но что толку просить Его
об этом? Когда Его собственный Сын просил отвести чашу сию от Его губ, Бог
не ответил. А ведь она была обыкновенной грешницей, но по ночам, когда
ветер свистел в рядах кукурузы, ее пугала мысль о том, что в 1882 году Бог
посмотрел с небес на новорожденную девочку и сказал самому Себе: "Я сделаю
так, что она будет долго жить. У нее будет одно дело в 1990 году, на
другой стороне целой горы листков из отрывного календаря."
Время пребывания ее здесь, в Хемингфорд Хоуме, подходило к концу, а
последнее ее дело ждало ее на западе, неподалеку от Скалистых гор. Он
заставил Моисея взбираться на горы, а Ноя - строить ковчег. Он видел
Своего собственного Сына распятым. Так неужели же он будет обращать
внимание на то, как отчаянно боится Эбби Фримантл человека без лица,
который крадется за ней в ее снах?
- Ну что ж, леди, - сказала она самой себе и положила в рот последний
кусок тоста. Она раскачивалась взад и вперед и попивала кофе. Стоял
солнечный, прекрасный денек, у нее ничего не болело, и она прочла краткую
благодарственную молитву. Бог велик. Бог добр, - даже самый маленький
ребенок может выучить эти слова, а в них сосредоточен весь мир, все добро
и все зло.
- Бог велик, - сказала Матушка Абагейл, - Бог добр. Благодарю тебя за
солнечный свет. За кофе. За то, что вчера у меня прекрасно подействовал
живот. Бог велик...
Она почти допила кофе, поставила чашку на пол и стала раскачиваться
на качалке, повернув лицо к солнцу. Постепенно она погрузилась в дремоту и
уснула. Ее сердце, стенки которого были теперь не толще папиросной бумаги,
продолжало биться точно так же, как и в предшествующие 39630 дней.
Губы ее продолжали улыбаться.

С тех пор, когда она была девочкой, времена действительно сильно
изменились. Фримантлы поселились в Небраске после того, как перестали быть
рабами. Эбби, последний ребенок в семье, родилась прямо здесь, в их новом
доме в Хемингфорд Хоуме. Ее отец взял верх и над теми, кто не хотел ничего
покупать у негров, и над теми, кто не хотел им ничего продавать. Он купил
участок земли немного в стороне, чтобы не встревожить тех, кто твердил о
нашествии черномазых ублюдков. Он был первым человеком в округе Полк,
который применил севооборот и химические удобрения. В марте 1902 года Гэри
Сайтс пришел к ним домой сообщить, что Джона Фримантла приняли в
ассоциацию фермеров. Он был первым чернокожим во всей Небраске, принятым в
ассоциацию.
И понемногу соседи стали относиться к нему неплохо. Не все, конечно,
не такие бешеные, как Бен Конвей со своим единоутробным братом, не
Арнольдсы и не Диконы, но остальные стали смотреть на него иначе. В 1903
году они обедали у Гэри Сайтса со всей его семьей, прямо в гостиной, как
белые люди.
А в 1902 году Абагейл играла на гитаре в зале фермерской ассоциации,
причем не на негритянском концерте, а на настоящем показательном концерте
для белых, который устраивался в конце года. Ее мать была категорически
против. Это был один из тех немногих случаев, когда она открыто выступила
против отца в присутствии детей (правда, дети к тому времени весьма и
весьма приблизились к среднему возрасту, да и у самого Джона волосы почти
полностью поседели).
- Я знаю, как это было, - сказала она в слезах. - Ты, Сайтс и этот
Фрэнк Феннер вместе все это придумали. С них спроса нет, Джон Фримантл, но
у тебя-то что в голове творится? Они же белые. Ты можешь говорить с ними о
пахоте на заднем дворе. Ты даже можешь попить с ними пива, если Нейт
Джексон пустит тебя в свой салун. Прекрасно! Никто лучше меня не знает,
что тебе пришлось вынести за последние годы. Я знаю, что тебе приходилось
улыбаться, когда внутри тебя все горело. Но сейчас речь идет о другом!
Речь идет о твоей собственной дочери! Что ты скажешь, если она поднимется
на сцену в своем хорошеньком белом платьице, а они станут смеяться над
ней? Что ты будешь делать, если они станут швырять в нее гнилые помидоры?
И что ты ответишь ей, если она подойдет к тебе, испачканная с ног до
головы в этих помидорах, и спросит: "Почему, папочка? Почему они это
сделали и почему ты позволил им это сделать?"
- Ну, Ребекка, - ответил Джон, - мне кажется, мы должны предоставить
это ей и Дэвиду.
Дэвид был ее первым мужем. В 1902 году Абагейл Фримантл превратилась
в Абагейл Троттс. Дэвид Троттс был чернокожим батраком.
Итак, 27 декабря 1902 года, уже три месяца беременная своим
первенцем, она поднялась на сцену зала фермерской ассоциации в окружении
мертвой тишины, которая воцарилась вокруг, после того как ведущий объявил
ее имя.
Она стояла в этой вязкой тишине, зная, как выглядит ее черное лицо
над новым белым платьем, сердце ее бешено стучало, и она думала: Я забыла
все слова, все до одного, я обещала папочке, что ни за что не заплачу, но
Бен Конвей завопит ЧЕРНОМАЗАЯ, и тогда, наверное, я заплачу. Господи, и
зачем я во все это ввязалась? Мама была права, я слишком высоко
вознеслась, и я заплачу за это.
Зал был полон белыми пятнами лиц, напряженно уставившихся на нее. Не
было ни одного свободного кресла, а в самом конце зала стояло два ряда
тех, кому не хватило места. Керосиновые лампы освещали зал неровным
пламенем. Красные бархатные занавески были подвязаны золотыми шнурками.
И она подумала: Меня зовут Абагейл Фримантл Троттс, я хорошо играю и
хорошо пою; я знаю это не с чужих слов.
И она запела "Старый шершавый крест", тихо наигрывая мелодию на
гитаре. Потом она более энергично исполнила "Как я люблю своего Иисуса", а
затем уже в полную силу сыграла "Пикник в Джорджии". Люди в зале, раньше
сидевшие абсолютно неподвижно, начали раскачиваться почти что против своей
воли. Некоторые улыбались и хлопали себя по коленкам.
Она спела подборку песен Гражданской войны: "Когда Джонни марширует
домой", "Поход через Джорджию" и "Арахисовые орешки" (во время последней
песни в зале заулыбались; многим из зрителей, бывшим ветеранам
республиканской армии, не раз приходилось есть на службе один арахис). Она
закончила "Возвращением на старую стоянку", и после того, как последний
аккорд растворился в тишине, она подумала: Ну а теперь, если вам
приспичило бросить в меня ваши помидоры или что там у вас припасено, то
прошу вас начинать. Я играла и пела так хорошо, как никогда в жизни, и это
на самом деле было прекрасно.
Когда последний аккорд растворился в тишине, в зале на один долгий,
почти волшебный миг воцарилось полное молчание, словно люди, сидевшие в
креслах и стоявшие в конце зала унеслись куда-то далеко, так далеко, что
сразу не найти дороги обратно. Потом разразились аплодисменты и нахлынули
на нее продолжительной, непрерывной волной, от которой она покраснела и
почувствовала себя смущенной. Ей стало жарко, и мурашки побежали у нее по
телу. Она увидела свою мать, которая плакала, не скрывая этого, и своего
отца, и Дэвида, который глядел на нее сияющими глазами.
Тогда она попыталась уйти со сцены, но повсюду раздались крики "Бис!
Бис!", и с улыбкой она сыграла "Кто-то копал мою картошку". Песенка была
совсем чуть-чуть непристойной, но она решила, что может себе это
позволить. В конце концов она была замужней женщиной.
Кто-то копал мою картошку
И оставил ее у меня в закромах
И в беде оказалась невинная крошка
А приятель ее пропадает в бегах.
Там было еще шесть подобных куплетов (а некоторые даже еще
позабористее), и она пропела их один за другим, и в конце каждого из них
раздавался все более оглушительный хохот одобрения. А позднее она подумала
о том, что если она и совершила какую-нибудь ошибку в тот вечер, то она
заключалась как раз в исполнении этой песни. Это была именно та песня,
которую они ожидали услышать от черномазой.
Она закончила под громоподобную овацию и новые крики "Бис!" Она вновь
поднялась на сцену, и когда толпа затихла, она сказала:
- Большое спасибо всем вам. Я надеюсь, вы не сочтете меня выскочкой,
если я попрошу у вас разрешения спеть еще одну, последнюю песню, которую я
специально разучивала, но никогда не думала, что буду петь ее здесь. Но
это одна из лучших песен, которые я знаю, и в ней говорится о том, что
президент Линкольн и эта страна сделали для меня и моих близких, еще когда
меня не было на свете.
Они сидели теперь очень тихо и слушали внимательно. Члены ее семьи
обратились в камень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96