Гарольд Лаудер, разъезжающий по этому печальному, опустевшему городу в
"Кадиллаке" Роя Брэннигана, Гарольд Лаудер, у которого, возможно, в жизни
не было ни одного свидания, одержимый чувством, которое он, наверное, сам
определял, как презрение к миру. К свиданиям, девушкам, друзьям - ко
всему. В том числе, и это уж наверняка, к самому себе.
- Извини, Гарольд.
- Нет, я сам виноват. Послушай, если ты не против, я могу помочь.
- Спасибо, но лучше мне сделать это одной. Это...
- Это личное. Конечно, я понимаю.
Она могла достать свитер из шкафа на кухне, но, разумеется, он понял
бы, зачем она это сделала, а ей не хотелось снова смущать его. Гарольд изо
всех сил пытался держаться, как хороший мальчик, что несколько напоминало
попытки говорить на иностранном языке. Она вышла из дома, и мгновение они
стояли вместе и смотрели на сад и на яму с разбросанной вокруг землей.
- Что ты собираешься делать? - спросила она Гарольда.
- Не знаю, - сказал он. - Знаешь... - Он запнулся.
- Что?
- Ну, мне трудно об этом говорить. Я не самый любимый человек на этом
кусочке Новой Англии. Сомневаюсь, что мне поставят в этих краях памятник,
даже если я когда-нибудь стану знаменитым писателем, как когда-то мечтал.
Она ничего не ответила, только продолжала смотреть на него.
- Вот! - воскликнул Гарольд, и тело его дернулось, словно слово
вылетело из него, как пробка. - Вот я и удивляюсь этой несправедливости.
Эта несправедливость выглядит - для меня, по крайней мере - такой
чудовищной, что мне легче поверить, будто неотесанным грубиянам, которые
посещают нашу местную цитадель знаний, удалось-таки наконец свести меня с
ума.
Он поправил очки на носу, и она сочувственно заметила, насколько его
мучают прыщи. Говорил ли ему кто-нибудь, - подумала она, - что мыло и
теплая вода могут немного помочь? Или все они были слишком увлечены,
наблюдая за тем, как их хорошенькая малышка Эми на крыльях неслась сквозь
Мэнский университет, имея средний балл 3,8 и закончив двадцать третьей на
курсе, где было более тысячи человек?
- Свести с ума, - тихо повторил Гарольд. - Я разъезжал по городу на
"Кадиллаке". И посмотри на эти ботинки. - Он слегка приподнял штанины
джинсов, приоткрывая сияющие ковбойские ботинки с изощренными украшениями.
- Восемьдесят шесть долларов. Я просто зашел в обувной магазин и подобрал
мой размер. Я чувствовал себя самозванцем. Актером в пьесе. Сегодня были
такие моменты, когда я был _у_в_е_р_е_н_, что сошел с ума.
- Нет, - сказала Фрэнни. От него пахло так, словно он не принимал
ванну три или четыре дня, но это больше не вызывало у нее отвращения. -
Откуда эта сорочка? Я приснюсь тебе, если ты приснишься мне? Мы не
сумасшедшие, Гарольд.
- Может быть, было бы лучше, если б мы действительно оказались
сумасшедшими.
- Кто-то появится, - сказала Фрэнни. - Через некоторое время. Когда
эта болезнь, наконец, кончится.
- Кто?
- Кто-то сильный, - сказала она неуверенно. - Кто-то, кто сможет...
ну... привести все в порядок.
Он горько засмеялся.
- Милая ты моя детка... извини, Фрэн. Фрэн, все это сделали сильные
люди у власти. Они здорово умеют приводить все в порядок. Одним махом они
разрешили все проблемы - экономическую депрессию, загрязнение окружающей
среды, нехватку топлива, холодную войну. Да, они все привели в полный
порядок. Они разрешили проблемы тем же способом, которым Александр
распутал Гордиев узел - просто разрубив его пополам.
- Но ведь это просто новый вирус _г_р_и_п_п_а_, Гарольд. Я слышала по
радио.
- Мать-Природа не работает такими методами, Фрэн. Это у твоих сильных
людей у власти есть свора бактериологов, вирусологов и эпидемиологов,
засевших в каком-нибудь правительственном учреждении и занятых
изобретением всяких новых зверюшек. А потом какая-нибудь хорошо
оплачиваемая жаба говорит: "Смотрите, что я придумал. Убивает почти
в_с_е_х_". Ну разве это не прекрасно? Ему дают медаль и увеличивают
зарплату. А потом кто-нибудь разбивает пробирку.
- Что ты будешь делать, Фрэн?
- Хоронить отца, - ответила она мягко.
- Ой... ну конечно. - Он быстро посмотрел на нее и сказал: -
Послушай, я собираюсь уехать отсюда. Из Оганквита. Если я останусь здесь
еще на какое-то время, то действительно сойду с ума. Фрэн, почему бы тебе
не поехать со мной?
- Куда?
- Пока не знаю.
- Ну, когда будешь знать, приди и спроси меня еще раз.
Гарольд просиял.
- Хорошо. Так я и сделаю. Видишь ли, дело в том... - Он запнулся и
сошел с крыльца, словно в каком-то полусне. Его новые ковбойские ботинки
сверкали на солнце. Фрэн наблюдала за ним с грустным недоумением.
Он помахал ей перед тем, как сесть за руль "Кадиллака". Фрэн подняла
руку в ответ. Он неумело дал задний ход. Машина дернулась влево и
раздавила некоторые из цветов Карлы. Наконец, он вырулил на дорогу и чуть
не попал в канаву. Потом он просигналил два раза и укатил. Фрэн смотрела
ему вслед, пока он не скрылся из виду, а потом вернулась в сад своего
отца.

После четырех часов дня, пересиливая себя, она поднялась наверх
шаркающей походкой. В висках у нее стучала тупая головная боль, вызванная
жарой и переутомлением. Она решила было отложить это на один день, но ведь
будет только хуже. В руках она несла лучшую дамасскую скатерть своей
матери, предназначенную исключительно для гостей.
Все было не так хорошо, как она надеялась, но и не так плохо, как она
страшилась. На лице у него были мухи, и кожа потемнела, но у него был
такой сильный загар от работы в саду, что это едва было заметно. Запаха не
чувствовалось, а запаха-то она и боялась сильнее всего.
Он умер на двуспальной кровати, которую годами разделял с Карлой.
Фрэнни положила скатерть на половину матери и, сглотнув слюну,
приготовилась перекатить отца на его саван.
На Питере Голдсмите была надета полосатая пижама, и она была поражена
легкомысленным несоответствием этого одеяния данному случаю, но придется
обойтись тем, что есть. Она не могла даже подумать о том, чтобы переодеть
его.
Напрягшись, она ухватила его за левую руку - она была твердой, как
мебель - и перекатила его на скатерть. Отвратительный, протяжный звук
раздался из его рта, словно туда забралась цикада и завела там свою
нескончаемую песню.
Она взвизгнула, отшатнулась и сшибла прикроватный столик. Его
расчески, щетки, будильник, небольшая кучка мелочи, несколько булавок для
галстука и запонок со звяканьем упали на пол. _Т_е_п_е_р_ь_ она
почувствовала запах, омерзительный запах разложения, и последняя защитная
дымка вокруг нее рассеялась. Теперь она знала правду. Она упала на колени,
обхватила руками голову и зарыдала. Она хоронит не какую-нибудь куклу
ростом с человека, она хоронит своего _о_т_ц_а_, и последнее - самое
последнее - человеческое свойство, которое от него осталось, это крепкий,
ядовитый запах, распространившийся теперь по комнате. А скоро и он
исчезнет.
Постепенно она пришла в себя, и к ней вернулось сознание предстоящей
работы. Она подошла к нему и перевернула его на спину. Он издал еще один
рыгающий звук, на этот раз тихий и угасающий. Она поцеловала его в лоб.
- Я люблю тебя, папочка, - сказала она. - Я люблю тебя, Фрэнни любит
тебя. - Ее слезы капали на его лицо. Она сняла с него пижаму и одела его в
лучший костюм. В нижнем ящике, под носками, она нашла его военные награды
и приколола их к пиджаку. В ванной комнате она нашла детскую пудру
"Джонсон" и напудрила его лицо, шею и руки. Сладкий, ностальгический запах
пудры вновь заставил ее заплакать.
Она завернула в скатерть, достала швейный набор матери и зашила
саван. С трудом ей удалось медленно опустить его тело на пол. Приподняв
верхнюю часть тела, она очень осторожно опустила его по лестнице. Потом
она остановилась передохнуть. Воздух выходил у нее из легких с короткими,
жалобными стонами. Головная боль стала еще сильней.
Она протащила тело по прихожей и через кухню, а потом вытащила его на
крыльцо. Вниз по ступенькам. Теперь снова надо отдохнуть. Земля была
освещена золотыми лучами заходящего солнца. Она села рядом с телом отца,
положила голову на колени и снова дала волю слезам. Щебетали птицы.
Наконец она смогла вытащить его в сад.
К четверти девятого все было кончено. Она изнемогала от утомления.
Волосы повисли спутанными крысиными хвостами.
- Покойся в мире, папочка, - пробормотала она. - Пожалуйста.
Она оттащила лопату обратно в мастерскую отца. Пока она поднималась
по шести ступенькам крыльца, ей пришлось отдохнуть два раза. Не включая
света она прошла через кухню и сбросила свои теннисные туфли, прежде чем
войти в гостиную. Она рухнула на кушетку и немедленно уснула.

Во сне она вновь поднималась по лестнице, направляясь к отцу, чтобы
исполнить свой долг и похоронить его надлежащим образом. Но когда она
вошла в комнату, то скатерть уже была на нем, и ее горе уступило место
какому-то другому чувству... очень похожему на страх. Она пересекла
погруженную во мрак комнату, не желая этого делать, с одной лишь мыслью о
том, что надо бежать отсюда, но не в силах остановиться. Скатерть
призрачно светилась в сумерках, и внезапно она поняла: "То, что там лежит,
- это не ее отец. И то, что там лежит, вовсе не мертво."
Что-то - кто-то, исполненное омерзительного веселья, было под
скатертью, и лучше ей расстаться с жизнью, чем сдвинуть ее, но она... не
могла... остановиться.
Ее рука вытянулась, замерла над скатертью и резко отдернула ее.
Он усмехался, но она не могла разглядеть его лица. От этой ужасной
усмешки ее захлестнула волна ледяного холода. Да, она не могла разглядеть
его лица, но чувствовала, какой подарок преподнесло это кошмарное видение
ее неродившемуся ребенку - перекрученную пуповину.
Она спасалась бегством, из комнаты, из сна, просыпаясь, ненадолго
выныривая на поверхность...
В три часа ночи она ненадолго очнулась от сна - ее тело, плавало в
пене ужаса, а сон уже распадался и терял связность, оставляя после себя
лишь чувство обреченности, напоминавшее прогорклый привкус во рту, который
остается после какого-нибудь протухшего блюда. В промежутке между сном и
бодрствованием она подумала: "Он, это он, Ходячий Хлыщ, человек, у
которого нет лица."
Потом она снова заснула, на этот раз без снов, и когда она проснулась
на следующее утро, ночной кошмар не всплыл у нее в памяти. Но когда она
подумала о ребенке у себя в животе, ее немедленно захлестнуло яростное
желание встать на его защиту. Глубина и сила этого чувства смутили ее и
немного испугали.

28
Вечером, накануне той самой ночи, когда Ларри Андервуд спал с Ритой
Блэкмор, а Фрэнни Голдсмит спала одна и видела во сне свой загадочный,
зловещий кошмар, Стюарт Редман ожидал Элдера. Он ждал его уже три дня, и
на этот раз Элдер его не разочаровал.
После полудня двадцать четвертого Элдер приходил с двумя медбратьями
и забрал телевизор. Но Стью телевизор был уже не нужен - все равно по нему
передавали всякую запутанную чушь. Все, что Стью было нужно, - это стоять
у зарешеченного окна и смотреть на город у реки.
Дым больше не поднимался над трубами текстильной фабрики. Цветастые
пятна краски на реке исчезли, и вода очистилась. Большинство машин,
выглядевших сверху как игрушечные модельки, разъехались со стоянки у
фабрики и не вернулись обратно. За вчерашний день, двадцать шестое июня,
из города выехало всего лишь несколько машин, да и тем пришлось
пробираться между брошенными автомобилями, как горнолыжникам на слаломной
трассе.
Город расстилался под ним как рельефная карта. Он выглядел абсолютно
опустевшим. Сегодня в девять часов утра городские часы, отсчитавшие время
от его заточения, пробили в последний раз. Весь день сегодня горело
какое-то здание - то ли придорожное кафе, то ли универсальный магазин на
выезде из города. Ни одна пожарная машина не появилась. К вечеру руины еще
дымились, несмотря на прошедший днем небольшой дождик.
Стью предполагал, что Элдер отдал приказ убить его - почему бы и нет?
Ну, будет одним трупом больше. Он знал их маленький секрет. Они не сумели
найти лекарство и не смогли понять, чем его тело отличается от тех людей,
которые умерли от этой штуки. А мысль о том, что вряд ли он найдет
кого-нибудь, кому он сможет рассказать их маленький секрет, вряд ли придет
им в голову.
Стью знал наверняка, что герой романа или телевизионной передачи
обязательно нашел бы способ убежать отсюда. Черт, да и в жизни такие люди
встречаются, но он к их числу не принадлежит. В конце концов он решил, что
ему остается только одно - ждать Элдера и постараться быть готовым ко
всему.
Медсестры называли Элдера доктором, но он им не был. Он был на
середине пятого десятка, обладал тяжелым взглядом и не имел чувства юмора.
Ни один из докторов до Элдера, не нуждался в том, чтобы держать Стью под
прицелом. Стью испугался Элдера, так как понял, что не имеет смысла что-то
обсуждать с этим человеком или умолять его о чем-нибудь. Элдер ждал
приказов. Как только они поступали, он их выполнял. И ему никогда не
пришло бы в голову усомниться в их разумности в свете свершающихся
событий.
Красная лампочка вспыхнула над дверью ровно в десять часов вечера, и
Стью почувствовал, как на ладонях и на лице у него выступает пот. Так было
каждый раз, когда зажигался красный свет. Потому что когда-нибудь Элдер
придет один. Он придет один, так как ему не нужны свидетели. Где-нибудь
здесь, наверное, есть печь, в которой сжигают жертв эпидемии.
Элдер запихнет его туда. И никаких следов.
Элдер вошел внутрь. Один.
Стью сидел на больничной койке, положив руку на спинку стула. При
виде Элдера он почувствовал знакомую пустоту в желудке. Все вокруг стало
очень отчетливым, ярким, неторопливым. Ствол револьвера показался ему
размером с туннель.
- Как вы себя чувствуете? - спросил Элдер, и даже сквозь переговорное
устройство Стью различал гнусавый оттенок его голоса. Элдер был болен.
- По-прежнему, - ответил Стью, удивившись спокойствию своего голоса.
- Скажите, когда я смогу выйти отсюда?
- Теперь уже очень скоро, - сказал Элдер. Револьвер его был направлен
в сторону Стью, не точно в него, но и не в сторону. Раздалось приглушенное
чихание. - Вы не слишком-то разговорчивы, а?
Стью пожал плечами.
- Мне это нравится, - сказал Элдер. - Минут двадцать назад ко мне
поступил приказ насчет вас, мистер Редман.
- Какой приказ?
- Ну, мне приказали...
Глаза Стью устремились поверх плеча Элдера.
- Боже мой, - воскликнул он. - Там крыса! Ну и дыра у вас тут!
Элдер обернулся, и на мгновение Стью едва не впал в оцепенение от
неожиданного успеха своей хитрости. В тот момент, когда Элдер вновь стал
оборачиваться к нему, он уже соскользнул с кровати и ухватил стул за
спинку. Глаза Элдера тревожно расширились. Стью сделал шаг вперед и поднял
стул.
- Назад, - закричал Элдер. - Не сметь...
Стул опустился на правую руку Элдера, и револьвер полетел вниз. Пуля
визгнула по полу.
Стью подумал, что ему вряд ли приходится рассчитывать больше, чем на
один удар до того, как Элдер оправиться. Он вложил в замах всю свою силу.
Элдер попытался защититься сломанной правой рукой, но не смог этого
сделать. Ножки стула опустились на шлем белого скафандра. Пластмассовое
окошко для лица разлетелось вдребезги, и осколки брызнули Элдеру в лицо.
Он вскрикнул и упал на спину.
Потом он встал на четвереньки и попытался дотянуться до револьвера на
ковре. Стью в последний раз занес стул и ударил им Элдера по затылку.
Элдер рухнул. Тяжело дыша, Стью наклонился и поднял револьвер. Он отступил
назад, держа под прицелом распростертое тело Элдера, но тот не двигался.
На мгновение его посетила кошмарная мысль: Что если Элдеру поступил
приказ освободить его?
Нет - Элдера послали сюда, чтобы убить его.
Стью оглядел распростертое тело, дрожа с головы до ног. Если Элдер
сейчас встанет, - подумал Стью, - то он промахнется всеми пятью пулями. Но
вряд ли Элдер собирается подняться. И вряд ли когда-нибудь соберется.
Стью зашел в воздушную камеру между двумя дверьми и нажал кнопку с
надписью ЦИКЛ. Насос заработал. Открылась внешняя дверь. За ней оказалась
небольшая комнатка с одним только письменным столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96