– Я не верю в ваши подозрения.– Мне не следовало говорить вам о том, что и так известно.Поразмыслив еще раз, они обменялись взглядами.– Скотто, вы сами сказали, что теперь вы моя должница. Почему бы нам…– Ну, там было сугубо личное.– И это дело тоже сугубо личное, черт побери.– Вера, что ли?– Да нет, слава Богу.– Вы, Шевченко, руководите следствием, вам и принимать решение, – сказала напоследок Скотто. – Но если хотите знать мое мнение, то я считаю: мы ничего не потеряем, если отпустим его одного.Шевченко нахмурился, подумал немного и нехотя согласно кивнул.– Я хотел бы воспользоваться вашей машиной, Скотто.Она нахмурилась, лица у нее окаменело.– И вы, Катков, еще думаете о таких пустяках? Только не трахни меня в этой машине.– Даже в ваших самых безумных снах не позволю себе этого.Скотто пристально посмотрела на меня, улыбнулась и вложила мне в руку ключи от машины.– Катков! – позвала она, когда я уже зашагал к двери.Я остановился и повернулся к ней. Она вынула из кобуры пистолет и вручила его мне со словами:– Уповаю, что он вам не понадобится. 43 В такой поздний час улицы в Москве практически пустые, поэтому «жигуленок» летел без задержки. Вскоре я уже держал курс на север по Ярославскому шоссе, минуя окрестные поселки и деревни. Только в редких окнах домов горел свет. Дорога до Судилова, хотя и пустынная, заняла более двух часов. Поблуждав по лабиринту старинных улиц, я выехал на узкую дорогу, ведущую к деревушке, где жила мать Юрия.От главной трассы то и дело отходили грязные проселочные ответвления. Наконец в свете фар машины я увидел то, что мне было нужно, – дорогу, обсаженную с обеих сторон деревьями с облетевшими листьями. Выключив фары, я подкатил к столбу с почтовым ящиком без адреса. На давно не паханном поле, примыкающем к ухабистой дороге, лежали полосы еще нестаявшего снега. В темноте мрачно чернели, словно фантастические призраки, покосившиеся строения животноводческих ферм. Ни огонька кругом. Никаких машин. Никаких сторожей. Никаких признаков жизни, только кое-где над ветхими избами из печных труб курился дымок.Я остановился позади сосенок, стоящих у развилки, и вышел из машины с пистолетом в руке. В воздухе чувствовалась прохлада, земля оттаяла и размягчилась. Прячась между деревьями, я набрал в руку пригоршню камешков и кинул их в покосившиеся ворота конюшни. Мне не нужно смотреть, там ли контейнер. Если он там, то на шум выскочат вооруженные охранники, а я незаметно подамся обратно к «Жигулям». Однако никто на шум не объявился. Тогда я кинул еще горсть. Тишина. Может, я не туда заехал? Может, интуиция подвела меня и я ошибся? Ничего не видно, кругом тихо, только ветер шумит в хвое сосенок. Я потихоньку подошел к конюшне.К воротам вела глубокая колея. Кто здесь проехал? Трактор, тащивший за собой плуг? Или, может, восемнадцатиколесный трейлер с контейнером, набитым деньгами? Засов с ворот сорван, на них нет даже висячего замка, они лишь слегка заколочены ржавым гвоздем от лошадиной подковы. Я стал открывать ворота, чтобы пролезть внутрь; заскрипели, застучали старые петли и подвесные ролики.В узкую щель от приоткрытых ворот проскользнул лунный свет и высветил огромный грузовой контейнер. Тягача с платформой не было, а 40-тонный контейнер стоял на полу между пустыми лошадиными стойлами. Его и не собирались никуда увозить, но запрятали так, чтобы не привлекать внимания, даже охрану не выставляли, чтобы не соблазнить ее деньгами. Рабиноу и Баркин могли быть спокойны и невозмутимы. Не нужно было проверять, сохранились ли мои нацарапанные инициалы и перекрашивались ли номера контейнера. Я и без этого нашел то, что искал. Разные чувства переполняли мою душу, начиная от удовлетворения и кончая крайним разочарованием. Тупо постояв немного около контейнера, я вышел из конюшни и прямиком зашагал через холмик к избе.В подслеповатом оконце горел тусклый огонек. Я прокрался вдоль стены и заглянул в него. В избе около большой русской печи возилась мать Юрия, раздувая тлеющие угольки. Такая маленькая, раздавшаяся вширь – прямо колобок какой-то, в грубошерстной кофте, сверху повязана стареньким платком. Я спрятал пистолет под куртку и постучал по стеклу. Она выпрямилась и оглянулась на стук.– Кто там? – озабоченно спросила она дребезжащим старческим голосом.– Это я, Николай. Коля Катков.Мать Юрия шаркающей походкой поплелась к двери.– Николай? – удивилась она, глядя на меня подслеповатыми глазами, наполовину прикрытыми катарактой.Обняв меня довольно-таки крепко, чего я никак не ожидал от ее возраста, она зарыскала глазами вокруг и спросила:– А Юра разве не с тобой?– Да нет. Извините, если напугал вас.– Да чего тут извинять-то. Он ведь всегда приезжает по субботам к завтраку. Долго ждать не придется. – Она озабоченно нахмурила брови. – А знаешь ли, помнится, он вроде и на этой неделе приезжал. Когда же это было-то? Вчера? Нет, вроде бы позавчера. – Она тяжко вздохнула, сердясь на свою забывчивость. – Сказал, что оставил в конюшне какое-то имущество.– А-а. Да, он говорил, что хотел показать мне кое-что. Думаю, как раз эту штуку. А почему бы не подождать его там, в конюшне?У меня накопилось немало вопросов к Юрию, но особенно не давал мне покоя один. Я располагал временем, на моей стороне было преимущество внезапности, и я понял, как могу добиться от него правды.Первым делом я вернулся к «жигуленку» и перегнал его с дороги за конюшню. Затем подумал, что могу кое-что подарить Юрию, и настанет самое время вручить ему этот подарочек. Порывшись в своей сумке, лежавшей на сиденье, нашел подарок и поспешил в конюшню.Лунный свет постепенно сменился тусклым утренним рассветом. Спустя несколько часов тишину нарушило урчание автомобильного мотора. Звук приближался. Я вынул из-за пояса пистолет и замер за дверью. Старые доски конюшни покоробились и рассохлись, сквозь щели было видно, как по дороге ехал старенький «жигуленок» Юрия. Вот он доехал до развилки и там притормозил. Юрий смотрел во все глаза на конюшню, смотрел прямо на ворота. Без сомнения, он заметил, что они приоткрыты, поэтому решил вначале проверить, в чем дело, а потом уже ехать домой.Его машина свернула налево, спустилась вниз по отлогому склону и остановилась прямо перед воротами. От резких щелчков храповика ручного тормоза у меня все застыло внутри. Из-за двери я видел, как Юрий вышел из машины, удивленно оглядываясь вокруг. Он был один и, похоже, не вооружен. Я отошел в глубь помещения, в стойло, где лежали спрессованные брикеты сена, и присел за ними.Послышался стук – захлопнулась дверь автомашины. Затем шаги. Мелькнула тень. В конюшню протиснулась голова Юрия.– Мам? – осторожно позвал он. – Мам? Это я, Юра. Ты здесь, мама?Он вошел внутрь, озираясь в темноте по сторонам, и быстро осмотрел контейнер. Убедившись, что все замки и запоры целы, он повернулся, чтобы уходить, но вдруг остановился как вкопанный и замер на месте, будто ему вонзили острый нож между лопаток. Я не сомневался: сейчас он уставился на бумажную салфетку со словом «Коппелия», висящую на внутренней стороне ворот. Он потрогал ее и снял с гвоздя, на который я ее насадил.Заткнув пистолет под ремень, я вышел из укрытия и возник за его спиной.– Привет, Юра!Он медленно, в нерешительности, обернулся, лицо его окаменело от неожиданности.– Николай? – как-то вяло сказал он, не веря своим глазам.– Я знал, что ты обратишь внимание на эту салфетку. Долго он смотрел на меня, размышляя, что делать. Я же лихорадочно соображал: вооружен ли он? Выхватит ли оружие? Тогда мне тоже выхватывать пистолет? Но он лишь с трудом улыбнулся, пожал плечами в знак своего поражения и спросил:– Ты разжился этими салфетками, когда был там?– Да нет, не сподобился. Боюсь, с тех пор я разлюбил это мороженое.– И не стыдно тебе? Оно же гораздо вкуснее любого нашего сорта. Один из немногих продуктов, которые Кастро делает великолепно. Правда, правда. Мороженое и бейсбол – вот чем славится Куба. Хотя бейсбол игра нудная, Баркин все же заставил меня сходить на матч.– Стало быть, когда потребовалось дать название подставной корпорации, прежде всего тебе пришло в голову «Коппелия»?– Само собой разумеется. Это название казалось тогда неплохой идеей.– А я-то считал, что дела, связанные с приватизацией, тебя не интересуют, а? А ты, выходит, давно занимался ею, да к тому же получил на это полномочия от самого правительства? Ничего не понимаю.– Как знаешь, в последнее время у нас проводилась кое-какая реорганизация и в этой связи могли быть и кадровые передвижки, я разве не говорил об этом? – Он стал выкручиваться, радуясь своей находчивости. – Не хочу слыть нескромным, но начальству так понравились мои предложения касательно реформ, что в конце концов меня назначили ответственным за их проведение.– Неужели? Звучит так, словно пришло время пересаживаться из занюханного кабинетика и менять развалюху, на которой ты ездишь. Поднимать образ жизни на высшую ступень, которая более приличествует руководителю с четырьмя телефонами на столе.– Как ты, должно быть, заметил, – возразил он с сарказмом в голосе не меньшим, чем у меня, – я занимаюсь более неотложными делами. Так это, стало быть, ты шастал по чердаку там, в «Ривьере»?– Умудрился сделать несколько весьма интересных фотоснимков. – Глаза у Юрия при этих словах не сузились и не расширились; похоже, он ничуть не испугался. – А почему это ты позволил мне улететь за границу?– В Вашингтон, что ли? Разве ты не помнишь, как я пытался отговорить тебя от поездки? А потом подумал, что вреда от тебя не будет, а вот помочь ты сможешь.– Ничего не понимаю.Юрий самодовольно улыбнулся, так что кончики усов достали до самых его глаз, и объяснил:– Я счел, что если придется посильнее толкать контейнер, то ты первым будешь настаивать, чтобы его двигали без помех. И я оказался прав. Разве не так?– Как… как ты мог так точно рассчитать?– Ну ты же не мильтон, Коля, ты писака, журналист. Причем русский журналист. Тот контейнер до Москвы не добрался, так что написать очерк тебе не придется.Такого оскорбления вынести я не мог, глаза у меня засверкали.– Как же ты умудрился все это провернуть? После всего, что мы вместе выстрадали? Скажи, как?– А я ничего и не делал, Николаша. Я всего-навсего…– Не называй меня Николашей, ты, подонок! – взорвался я и, вытащив из-под куртки пистолет, подскочил к нему, трясясь от гнева. – Да ведь все эти годы ты был стукачом на службе у этого проклятого КГБ!– КГБ? Нет! Да ты что, обалдел? – словно в истерике выкрикнул он, отскакивая назад. – Никогда я им не был. Ты ничего не понимаешь. Послушай, я…– Гребаный врун! Да я твою башку расколочу и мозги размажу по всей конюшне!Юрий отшатнулся к стенке. Я направил пистолет ему в голову, заставив его покорячиться немного, прежде чем нажму на курок. Блеснула сине-оранжевая вспышка. Раздался звучный удар. Пуля просвистела около его уха, продырявив стенку.Юрий в ужасе вскрикнул. Он обезумел, как загнанная в угол крыса. Я прицелился и выстрелил еще раз, чуть повыше его головы. Бах! Только щепки полетели. Он весь съежился, теряя голову от страха.– Больше не буду стрелять. Может, выбью дурь из твоей башки таким вот образом, – угрожающе проревел я и, перехватив поудобнее пистолет, хотел огреть его рукояткой.Он успел схватить меня за запястье одной рукой, а другой нанес сильный встречный удар. Пистолет выскочил у меня из руки и отлетел в сторону. Мы сцепились и закувыркались на полу, стараясь дотянуться до него. Я уже чуть было не схватил его, но Юрий оказался проворнее и выбил пистолет у меня из руки. Мы одновременно вскочили на ноги. Он отпрянул назад и направил пистолет на меня.– А теперь остынь и слушай, что я буду говорить, черт тебя подери! – выкрикнул он, заглатывая воздух, словно рыба, вытащенная из воды. – Я патриот, чтоб ты знал. Меня волнует судьба России не меньше, чем тебя.– Не ври, дерьмо вонючее!– Послушай, черт бы тебя побрал! Я всю свою жизнь положил на то, чтобы свергнуть коммунизм, и ты это прекрасно знаешь. Теперь у нас есть шанс покончить с ним раз и навсегда, но на это нужны деньги, огромные деньги.– А ты знаешь, что это за деньги?– Ну, этот вопрос меньше всего меня волнует.– Значит, тебе хочется, чтобы наши отрасли народного хозяйства попали в грязные лапы преступных американских синдикатов?– Они привозят в нашу страну деньги, Николай. А здесь их перехватывают русские мафиози.– Не надо нам таких грязных подачек, черт бы тебя подрал! Соединенные Штаты уже отстегнули нам полтора миллиарда долларов. Страны «Большой семерки» вскоре тоже…– Ах, скажите, пожалуйста. Не будь таким наивным дурачком. Будет ли у нас коммунистическое, или фашистское, или демократическое правительство – все равно правительство останется российским, а это бездонная бюрократическая трясина, которая засасывает всех и вся на своем пути. Ни копейки из этих подачек народу не достанется.– А из этой достанется?! – в сердцах воскликнул я, показывая на контейнер.– Да, достанется. До этих денег система не дотянется. Я намерен раздать их мелким бизнесменам, производителям, предпринимателям. По своей работе в министерстве я могу получать данные о благосостоянии людей, Николай. Немало часов провел я за анализом этих данных и на их основе составил списки граждан, которые с пользой израсходуют эти деньги. Я не собираюсь давать деньги взаймы, это будут субсидии на закупку оборудования, сырья, на создание рабочих мест и на закупку продовольствия, чтобы на столах у трудяг не переводилось бы мясо, а в хлебницах – хлеб. Эти деньги должны послужить гарантом того, что средний российский гражданин не предаст идеи демократии, пока наша подорванная экономика выбирается из разрухи.Я остолбенел. Вот уж никак не ожидал, что мне придется оправдываться, но все же пришлось сказать:– Юра, может, я и ошибаюсь, но ведь эти деньги принадлежат Рабиноу. Он инвестирует их в нашу систему распределения.Юрий лишь улыбнулся по-хитрому и небрежно бросил:– Сам он тоже так считал.И вот разрозненные кусочки фактов, наблюдений, умозаключений заняли свои места, составили целостную картину, хотя еще неустоявшуюся и колеблющуюся на весу. Мы не прихлопнули минувшим вечером клуб «Парадиз» со всеми его посетителями и обслуживающим персоналом совсем не потому, что Баркин и Рабиноу вели себя уверенно и не проявляли беспокойства. Они вовсе не отмечали удачную операцию – у них были поминки по пропавшему контейнеру с деньгами. Их нахальное поведение и самоуверенность были не упоением победой, а горькой иронией над своим поражением. Если бы их не оставили в дураках, победа обернулась бы для них тем, что их с поличным накрыл Шевченко.– Так ты, выходит, облапошил его?Юрий еще раз удовлетворенно улыбнулся.– Не облапошил, а использовал втемную, так будет точнее. Он ведь хотел помочь России, пожертвовал бескорыстно миллиард восемьсот миллионов долларов. По нынешнему обменному курсу это чуть меньше половины стоимости всех приватизационных ваучеров, выпущенных правительством для населения. Разумеется, Рабиноу не сумел бы так умно распорядиться этими деньгами, как это сделал намедни наш доблестный офицер милиции, кинув деньги в огонь, как ты считаешь? Ну, поскольку уж мы о нем заговорили, – Юрий довольно ухмыльнулся, – то я скорблю по поводу этих денег не меньше, чем он.– Это ты про Годунова вспомнил?Юрий кивнул в ответ.– Да без него ничего не вышло бы.– Не верится, что ты сговорился и вступил в сделку с этим остолопом.– Это точно, он остолоп чистейшей воды. Не забывай и про его дружбу с «Правдой».– С Древним, что ли?Юрий снова улыбнулся.Я весь содрогнулся от отвращения. Затем перевел взгляд на пистолет в руке Юрия.– Он тоже не из разряда тех, кого я уважаю, – согласился Юрий. – Но я пошел бы на сделку с самим дьяволом, если бы это дало нам время. Ты помнишь, какой день сегодня?– Да вроде суббота, так ведь? А что?– А то, что это 1 Мая, Коля.– Первомай? Боже ты мой!– Как быстро мы все забываем: вечный страх, террор, ГУЛАГ, прослушивание кагэбэшниками телефонных звонков, слежку за каждым. Ты хочешь, чтобы опять вернулись эти жестокие порядки? Успел забыть, что они значат?– Забыть? Они же касались непосредственно меня, а не тебя, Юра. Почему же ты не доверял мне?– Будь реалистом, Коля. Ты попался на удочку, прельстившись надеждой раздобыть сенсационный материал. И сейчас ты еще на крючке.– Да перестань нудеть, черт бы тебя побрал! Ты же знаешь, как я доставал материал, когда был…– Я изложил свои доводы, – бесцеремонно перебил он. – Тебе крыть нечем. Винить тебя не виню. Прошу лишь понять, что причины, побудившие меня так поступить, веские, и чувствую я себя уверенно.– Ну что ж, звучит довольно откровенно. – Секунду-другую я испытующе смотрел ему в глаза. – Скажи мне вот что: это с твоей подачи убили Воронцова?Юрий недовольно поморщился, как от обиды, потом посмотрел на пистолет, словно не зная, как от него избавиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44