– Михаил Рабинович. Но он был им тридцать лет назад. Теперь он Майкл Рабиноу. Все время вертится в ночном клубе «Парадиз». Заправляет сетью гостиниц в Америке…– Все равно не припоминаю.– …и еще он связан с израильской мафией. Вот теперь брови Юрия поползли вверх.– Да-да. Теперь припоминаю, – сказал он. – Полагаешь, это он отправил Воронцова на тот свет?– Пока не знаю. Шевченко сказал, что, по его мнению, Баркин за этим убийством не стоит.– Да ты понимаешь, как это здорово, если ты окажешься прав?– Еще как понимаю, – ответил я, довольный собой и тем, что дело может прогреметь более внушительно, чем афера с обувной фабрикой в Зюзино.– И что ты намерен теперь делать? Побежишь к ментам?Я лишь пожал плечами, еще не зная, что предпринять, но потом, пораскинув мозгами, выпалил:– Да, побегу к ментам, но к американским.– К той бабе, что ли?– Ага. К той иллюзорной, темпераментной, занудной бабе. – И я с ухмылкой потянулся к телефону. – Нет ли у тебя под рукой номера телефона посольства США?Юрий достал маленькую записную книжку в черном кожаном переплете, уже сплошь исписанную, с дополнительными листками, тоже исписанными телефонами и адресами, но уже не в алфавитном порядке, а где придется. Книжечка эта имела для него особую ценность, ничуть не меньшую, чем электронные записные книжки для граждан западных стран, а даже большую. Большую, потому что Юрий жил в закрытом обществе, в городе без телефонных справочников. Прожив десятилетия в условиях поголовной подозрительности и подавления личности, граждане бывшего Советского Союза боялись записывать в книжечки телефоны родственников, друзей и сослуживцев.Юрий набрал номер на диске одного из телефонов и передал трубку мне.– Да-да. Я хотел бы переговорить со специальным агентом Скотто. Габриэль Скотто… Да, да, из вашего министерства финансов. Из отдела СБФинП… А-а… Да, пожалуйста… А-а… Благодарю вас.Юрий вопросительно посмотрел на меня.– Что? Она уже улетела?Я мрачно кивнул.– Да, улетела назад в Вашингтон. Они дали ее телефон в Вашингтоне.– Хорошо. Звони в Вашингтон. С моего телефона. А вообще-то лучше из моего дома. Нужно долго ждать, пока соединят с заграницей.– Да знаю я наши порядки.– Ты что, решил дальше не рыпаться? – насел на меня Юрий, заметив, что я скис.– Пока только подумываю об этом. Смотри: работы у меня нет, жить негде. Какие-то люди пытаются меня угрохать. Может, лучше смотаться отсюда хоть на время?– Имеешь в виду Америку?– А почему бы и нет? Ездил же туда более сотни лет назад мой прадед? А я из России пока никуда не выезжал. Может, и мне пришло время прошвырнуться?– А как уедешь-то? Только билет на самолет тянет побольше миллиона. Мало того, что ты бездомный и безработный – у тебя за душой и гроша ломаного нет.– Нечего мне напоминать об этом. А про эти штуки ты забыл? – Я вытащил из чемодана ордена и медали Воронцова. – Они могли бы стать для меня не только билетом на поездку.– Ты что, намерен загнать их?– Появилась такая мыслишка.– На сколько же они примерно потянут? Тысяч на тридцать?– Долларов? – уточнил я.– Да, на них можно вволю попутешествовать. – Юрий, задумавшись, разгладил пальцами усы. – А не вляпаешься еще в одну беду, если станешь их продавать?– На черном рынке-то? Да их там с руками оторвут.– Уверен, что оторвут, – ответил он как-то неодобрительно.– Что ты хочешь сказать?– Да ничего особенного.– Давай, давай, договаривай. Я же знаю тебя. Ты видишь здесь что-то предосудительное.– Да, вижу. Мысль продать ордена на черном рынке коробит меня. На тебя такое не похоже. Они ведь принадлежат Чуркиной. Я думал, что ты…– А я и не спорю. Они, разумеется, принадлежат ей и только ей.– Тогда ты просто обязан вернуть их.– Я и верну, разве я говорил, что не верну? Я сказал лишь, что они могли бы стать для меня билетом на поездку.Когда я подошел к квартире Чуркиной, на коврике перед дверью лежала газета. На звонок никто не вышел, я вернулся в вестибюль и устроился там в одном из больших кожаных кресел, стоявших по углам. Забавно – теперь они казались мне меньше, чем тридцать лег назад, но пахли все так же. Этот старинный запах будил воспоминания о давно минувших днях; горькие воспоминания – как уводили в тюрьму отца, как плакала и билась в истерике мать, как нас выставили из обжитой квартиры и мы скитались по родственникам, как обрушились на нас гонения.Весь во власти прошлого, я не сразу заметил, что тяжелая парадная дверь распахнулась и в вестибюль влетели дети. Я встрепенулся. Вслед за ребятишками появилась Таня Чуркина с элегантным, бледно-голубым пластиковым пакетом в руках. Увидев меня, она вспыхнула, глаза у нее загорелись, и мне не нужно было объяснять, что она прочитала очерк в «Правде».– У меня неплохие новости для вас, Таня. – Я вскочил, надеясь приглушить ее негодование, пока оно не выплеснулось наружу.– Вымогательство?! Так мой отец, выходит, шантажист?! – с возмущением воскликнула она, проходя мимо меня, не задерживаясь и торопя детей к лифту. – Это ваши неплохие новости?!– Да не писал я тот очерк. – Она будто приросла к месту и повернулась ко мне. – Там и словечка моего нет.– Но вы ведь зачинатель всей этой грязи, – возразила она, резко нажимая кнопку вызова лифта. – Вам же предложили добыть папины ордена. Вы…– И я их достал, – выпалил я.Она дернулась и недоверчиво глянула на меня.– Они у меня с собой, – пояснил я, приподнимая чемоданчик.– Ой, как же это чудесно! – Глаза у нее радостно вспыхнули.Спустился лифт, громыхая дверьми, принял нас четверых. В квартире Татьяна тут же отправила детей в их комнату, взяла у меня пакет и присела за обеденный стол. Секунду-другую колебалась, потом высыпала ордена и медали на белую полированную поверхность. Тускло замерцало золото наград и разноцветье орденских лент. Татьяна взяла в руки один из орденов, разгладила ленточку и осторожно положила назад. Затем взяла еще один орден и его положила рядом, затем еще один…– Припомните, не упоминал ли ваш отец фамилию Рабиноу?Она отрицательно мотнула головой, сосредоточенно раскладывая ордена и медали в том порядке, в каком их прикрепляют к одежде.– Как же насчет Рабиноу?– Нет, не припоминаю. – Она быстро взглянула на меня, в глазах ее блеснула озабоченность.– А в чем дело?– Похоже, отец ваш был тесно связан с ним, а его подозревают в мошенничестве, в том, что он входит в мафиозную группировку и является тайным осведомителем спецслужб.Она нетерпеливо вздохнула и прямо спросила:– Что вам нужно, Катков? Деньги?– Нет, Таня. Мне нужна правда.– Мне тоже. Но я не верю, что когда-либо найду ее.– Все зависит от того, где искать.– И вы знаете где? – живо спросила она.– Да, знаю. В США.– В Америке? – переспросила она даже с каким-то испугом.Я молча кивнул.– Ну что ж, теперь можно выезжать за рубеж без особых проблем. Почему бы вам не поехать туда?– Да я думал, но прежде хотел кое о чем договориться с вами. Должен предупредить: это будет грязная работа и она может поднять со дна еще больше грязи. Может статься, что, разыскивая доказательства невиновности вашего отца, я наткнусь на факты, свидетельствующие о его принадлежности к коррумпированным аппаратчикам.Она решительно кивнула.– Мне все равно. Я должна знать правду. Что еще?– У меня за душой даже ломаного гроша нет. Чуркина внимательно посмотрела на меня, потом на награды, затем опять на меня, взгляд у нее был понимающий и доброжелательный.– Не знаю, есть ли в Москве более честный человек, чем Катков.– Спасибо за комплимент. И зовите меня по имени. Ну пожалуйста.– Вот что, Николай, – сказала она, улыбаясь совсем по-дружески. – Прикиньте, сколько потребуется денег? 20 На следующее утро я отправился за визой в американское посольство. Но все это оказалось не таким простым. Я вернулся домой к Юрию не солоно хлебавши. Как он и предвидел, чтобы дозвониться до агента Скотто в Вашингтон, потребовался целый день.– Так вы хотите встретиться еще разок? – сказала она со своим характерным нью-йоркским акцентом. – Вам требуется мое приглашение, чтобы приехать?– Да, в посольстве требуют, чтобы кто-то в США поручился за меня. Боюсь, без приглашения визы мне не получить.– А как насчет вашего брата в Бруклине? – пошутила она.– Даже если бы он и существовал, я ведь еду не к нему, а к вам, миссис Скотто.– Что за нужда заставляет вас лететь на свидание со мной?– Есть у меня кое-какая информация.– Не шутите? Какая это информация?– А та самая, которую вы ищете.– Не дразните меня, черт побери, выкладывайте, что нашли.– Документы Владимира Ильича Воронцова.– Боже! А что в них? Небось, всякая ерунда насчет той сделки с нефтепроводом?– Не торопитесь. Если я выложу все сейчас, то мне и лететь к вам незачем.– А вы не хитрите? Понапридумывали, чтобы СБФинП оплатил вашу поездку?– Все будет оплачено и без вашей конторы. Хитрю, чтобы заработать себе на жизнь. Я передаю вам все документы, а вы, как только узнаете что по своей линии, дадите мне знать. Договорились?– На сделки я не иду, господин Катков, особенно с журналистами. У них, похоже, всегда проблемы, когда надо определяться, чью сторону занимать.– Из вас вышла бы неплохая коммунистка, миссис Скотто. Они считают, что средства информации на то и существуют, чтобы при всех случаях поддерживать государство, запудривая мозга народу.– Может, стоит записаться в компартию?– Боюсь, что они теперь запрещены, но что касается меня лично, я хотел бы встать на вашу сторону.– Слишком многого хотите.– Уверен, вы заговорите по-другому, когда увидите документы. Что вы решаете? Посылаете приглашение?Она сердито вздохнула.– Я направлю его диппочтой в наше посольство. С кем из иммиграционных чиновников вы разговаривали?Глядя на визитку перед собой, я продиктовал Скотто фамилию этого сотрудника, после чего стал соображать, как оформить себе заграничный паспорт.За последние 80 лет все советские граждане обязаны были иметь при себе внутренний паспорт, в котором, помимо прочих записей, имеются и две важнейшие: штамп о прописке, что, по существу, запрещает гражданину жить там, где захочет, и пресловутая графа «национальность», позволяющая дискриминировать всех людей неславянского происхождения при найме на работу или при поступлении в учебное заведение.Декларируя свободу личности, власти вынуждены были объявить, что существующий внутренний паспорт не соответствует конституции страны и будет в неопределенные времена заменен пластиковым удостоверением личности без этих дискриминационных пунктов.С внутренним паспортом за границу не уедешь. Требуется выездная виза. Появилось даже особое слово «отказники», означающее граждан, в первую очередь евреев, кому отказано в визе. Сторонники реформ объявили такие порядки тоже противозаконными, справедливо утверждая, что достаточно иметь только заграничный паспорт, без всяких выездных виз.Однако Министерство иностранных дел, по горло заваленное заявлениями о выдаче загранпаспортов, оформляло их не меньше месяца, если не больше. Целые дни я простаивал в очередях, заполнял всякие форменные бланки, преодолевал козни злонамеренных, мелочных чиновников. От их прихоти зависело многое в судьбах тех, кто собирался выехать за рубеж. Они могли поиздеваться над ними, задержать выдачу паспорта, а то и вовсе не принять заявление.Вечера я проводил у Юрия дома, наводя порядок в его библиотеке и думая о Вере. Меня так и подмывало позвонить ей, но я останавливал себя. Безусловно, она знает, как мне сейчас несладко, неуютно, тем не менее мой бипер молчит, она не пытается связаться с Юрием. Со своей стороны, Юрий обмолвился, что, поскольку Веру не интересует, как я живу-поживаю, и поскольку вскоре я уеду из Москвы, продолжительная разлука все расставит по своим местам.Прошла месячная бумажная морока, подходила моя очередь в ОВИРе, где выдавали паспорта. В мечтах я уже видел себя в Вашингтоне – в апреле там вовсю пригревает солнышко, не то что в Москве, где еще холодно. Паспортистка с сумрачным серым лицом заставила меня испытать несколько тревожных минут, заинтересовавшись моей пропиской.– У вас временная прописка?Что это? Обычный рутинный вопрос? Наряду с моим еврейским происхождением его обычно использовали кагэбэшники, чтобы превратить мою жизнь в кошмар. А теперь эта тупоголовая паспортистка решила меня осадить и унизить. Поэтому я взял себя в руки и как можно спокойнее произнес:– Ну разумеется, временная. С минуту-другую она размышляла, заставляя меня смущенно поеживаться, затем равнодушно кивнула и взялась за машинку. Заполнив форменный бланк, она приклеила к нему мою фотографию и шлепнула гербовую печать. Каждое ее замедленное движение превращало в пытку обычный канцелярский процесс. Наконец она сложила паспортный бланк пополам и протянула его мне с самодовольной улыбкой дурочки.Взяв паспорт, я не поверил своим глазам. Вместо российского трехцветного флага на обложке красовались тисненые золотом серп и молот, сияли буквы СССР и надпись: «Союз Советских Социалистических Республик».– Господи, у нас же больше нет ни Советов, ни социализма! – вырвалось у меня.– И чем тут гордиться? – огрызнулась паспортистка. – Мы будем выдавать эти паспорта, пока теперешние власти не придумают новый герб. Если они и дальше будут тянуть резину, может, вообще не станут изменять его. – Она громко заржала, радуясь собственной шутке. – Могу забрать паспорт обратно, ежели такой он вам не ндравится.Я выдавил на лице улыбку, с трудом удержавшись, чтобы не сказать: «Сиди, не квакай», и прямехонько взял курс на посольство Соединенных Штатов, благо, для этого нужно было проехать несколько остановок на метро.Иммиграционный чиновник, уже получивший письмо от Скотто, любезно вызвался ускорить процедуру оформления визы, и я получил ее в конце того же дня вместе с копией письма от Скотто. Вечером следующего дня Юрий отвез меня в аэропорт – вместе с чемоданом, пишущей машинкой и несколькими сумками багажа. У меня мелькнула мысль, что его бескорыстное великодушие имеет некую связь с желанием поскорее освободить от меня свою тесную квартирку, а не только помахать рукой на прощание.Вскоре после полуночи самолет Аэрофлота, взлетев в разбушевавшуюся метель, унес с собой в поднебесье и мою грешную душу. На земле остались мордовороты в узких пальто, мордовороты в темных очках «Рей-Бан» и других одеждах. Я не был теперь ни одиноким, ни безработным. В эту минуту я чувствовал невероятную свободу, не отягощенную никакими заботами. Я чувствовал это впервые в жизни. Запах свободы.Реактивный аэролайнер, держа курс строго на запад, пролетая над Балтийским морем, южной оконечностью Швеции, над Северным морем и Великобританией, ненадолго остановился в аэропорту «Шенон» в Ирландии, затем продолжил свой путь над бурными водами Северной Атлантики. С момента вылета из Москвы прошло 15 часов. И наконец под крылом появился пригородный Вашингтон – аккуратно вспаханные поля, широкие дороги, покрытые… недавно выпавшим снежком.Снег? Да быть того не может! Не веря глазам, я прижался носом к иллюминатору. Да, это снег, насколько я понимаю. Казалось, зима так и следует за мной по пятам. Какое тут цветение черешни, о чем я наслышан предостаточно! Вскоре по внутреннему радиодинамику пилот объяснил, что штат Вирджиния свыше недели находится под воздействием небывалого фронта холодного воздуха из Канады, превратившего обильные апрельские дожди в мокрый снег.Самолет заложил крутой вираж, в кабину ворвался яркий свет холодного утра, под левым крылом показались перекрестные взлетно-посадочные полосы и пробежечные дорожки международного аэропорта имени Даллеса. В путеводителе я прочел, что так его назвали в честь Джона Фостера Даллеса, который был государственным секретарем США в 50-х годах. Разумеется, там ничего не говорилось о том, что его политика, основанная на постулатах «холодной войны», привела Америку к войне во Вьетнаме со всеми ее катастрофическими последствиями. Впрочем, таким же уважением у себя в стране пользовался его советский контрпартнер во внешней политике, столь же повинный в нашем военном вмешательстве во внутренние дела Афганистана, имевшем такие же последствия.Снежные хлопья хлестали по крыльям авиалайнера, когда он коснулся земли и покатил к зданию аэропорта. Я уже шагал с места стоянки самолета, разминая затекшие ноги, как громкий женский голос на русском языке объявил по радио: «Прибывшего пассажира Николая Каткова просят пройти к иммиграционной стойке номер шесть. Пассажир Катков, к стойке номер шесть, пожалуйста».Я вошел в ярко освещенный терминал, где заметил табличку с надписью: «ДЕПАРТАМЕНТ ИММИГРАЦИИ И НАТУРАЛИЗАЦИИ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ». Другая табличка предупреждала, что курение запрещено. Ко всем пяти стойкам иммиграционной службы извивалась змейкой длинная очередь усталых пассажиром. У шестой стойки никого не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44