– У нас вся жизнь впереди... Чем дольше, тем лучше, – приговаривала Джорджина, а Фернанда просто задыхалась от восторга.Ей всегда хотелось, чтобы соски ей целовали гораздо дольше, чем было удобно мужчинам, и целовали именно так, чтобы наслаждение таилось в самом этом прикосновении. Ей не нравилось, что мужчины используют этот прием лишь для того, чтобы ее возбудить и скорее овладеть ею. Она повернулась на бок и полностью отдалась на волю Джорджины, ее полных губ, нежного языка и едва покусывающих зубов, совершенно не думая о своей рабыне, поглощенная лишь собой и своим наслаждением: сейчас рядом с ней находился не мужчина с его неудовлетворенным желанием, гонимый целью, которой непременно хочет достичь, а прекрасная, покорная рабыня, которой она, Фернанда, позволяла ласкать себя.Долгие, восхитительные минуты, наполненные вздохами и обожанием, лишенные заданности и предопределенности, прошли, прежде чем Фернанда указала на застежку брюк, и Джорджина послушно расстегнула пуговицу, затем «молнию» и стянула их с Фернанды. На Фернанде были маленькие трусики, которые она не пожелала снять, чтобы испытать терпение Джорджины. Она не дотрагивалась до обнаженного тела подруги, лишь с удивлением смотрела на него из-под полуприкрытых век. Она еще не встречала женщины, у которой фигура была бы лучше, чем у нее; невысокая, одного роста с Джорджиной, она могла похвастаться гораздо более округлой и крепкой грудью, полной спиной и тонкой талией, более широкими бедрами. Неудивительно, что, одетая, она казалась толстушкой. Обнаженная, она была как богиня.Теперь Джорджина, не получившая разрешения снять трусики, должна была, следуя указующему персту, коснуться губами заветного местечка, скрытого под шелком. Фернанда знала, что трусики мокрые насквозь, и ей хотелось, чтобы Джорджина губами почувствовала эту влагу, чтобы язычок ее прошел через тонкую ткань, чтобы она наконец получила то, чего так хотела, но не до конца, еще не касаясь обнаженного тела. Не сейчас. Джорджина притронулась губами к тому месту, на которое указала Фернанда, но лишь едва-едва, склонив голову в знак повиновения.– Языком, рабыня, языком, – резко скомандовала Фернанда.Она снова легла, стараясь не двигаться и чувствуя, как маленький язычок упирается в шелк, прикрывающий ее наружные губы, но вскоре ей стало мало этого, и, резким движением сорвав с себя трусы, она раздвинула ноги, тяжело дыша, помогая себе пальцами, чтобы Джорджина была как можно ближе к клитору.– Еще, – приказала Фернанда, – еще, и не вздумай остановиться... Как можно глубже!Она почувствовала, что язычок двигается с удивительной силой, входя в нее и умело кружа вокруг наиболее чувствительных мест, а затем отступая, когда Джорджина начинала трогать клитор пальчиками. Потом она вновь приникала к Фернанде ртом, трогая набухающую плоть языком, принимаясь жадно сосать ее. Вновь и вновь, со стоном, говорящем о голоде, который невозможно утолить, повторяла она эту процедуру: сначала проникала внутрь, так глубоко, как только могла, затем убирала язык и вдруг вновь принималась ласкать им Фернанду, так что та чувствовала, что ее клитор становится все больше и больше, словно постепенно превращался в кончик маленького, но твердого пениса. Она забыла обо всем, поглощенная своим наслаждением, наслаждением, возможным лишь благодаря тому, что не было грубого вторжения в ее тело, что Джорджина точно знала, что делать, ибо она была женщиной, имела женское тело и женские чувства и знала, как дать другой женщине именно то, чего та больше всего желала.Она чувствовала, как медленно, словно издалека приближается оргазм, но не показывала этого, потому что была уверена: ее рабыня не прекратит ласки до тех пор, пока ей этого не разрешат, ее рабыня хочет, чтобы этот акт любви длился как можно дольше, ее рабыня ничего не просит для себя и может продолжать так без конца. Никакой спешки нет, думала Фернанда, поглощенная ощущениями, которых никогда прежде не испытывала, – какое все-таки счастье, когда некуда спешить!Скоро ей стало невмоготу молча терпеть проникающий в нее, лижущий язык Джорджины, ее теплый рот, и Фернанда перестала сдерживаться, издавая крики и вздохи, которых она никогда не позволяла себе с мужчинами, и эти звуки не заставили Джорджину прервать свое мерное, ритмичное движение. Ничто не заставит ее неожиданно прекратить свои ласки, ничто не заставит ее милый язычок исчезнуть, и вместо него не появится твердый и решительный пенис, нежеланный, ненужный. Фернанда выгнулась еще сильнее, схватила гладко причесанную голову Джорджины и притянула ее ближе к раскрытой и ненасытной расщелине, чтобы жадный и покорный рот работал еще безумнее, еще сильнее, поскольку оргазм, начавшийся где-то далеко, уже приближался, пока не захватил ее всю, и его уже нельзя было задержать, и тогда она полностью отдалась ему, ощутив наконец силу, поглотившую ее всю целиком, и застонала от счастья.– Все... теперь все изменилось, – произнесла Фернанда, когда наконец смогла говорить.– Я люблю тебя, Ферни!– Все эти годы... о, Джорджи... я даже не подозревала, что все может быть вот так... ты была... у меня просто нет слов...– Не надо ничего говорить, давай просто прижмемся друг к другу, я тебя нежно обниму, радость моя, прекрасная моя.Она обняла Фернанду и принялась тихонько ее баюкать, крепко сжимая в объятиях, но уже не желая никаких чувственных проявлений. Однако Фернанда, впервые за всю свою жизнь испытавшая настоящий оргазм и избавившаяся наконец от неотступных мыслей о своих неудовлетворенных желаниях, неожиданно для себя обнаружила, как терпко пахнет обнаженное тело Джорджины.Это возбудило ее любопытство, и удивление, с которым она только что смотрела на зрелую наготу Джорджины, вдруг сменилось чем-то иным, чем-то большим, чем простое удивление. Эта юная пухлость, эта белая кожа с чувственными розовыми тенями, эти светло-коричневые соски на восхитительной, тяжелой груди, прелестные светло-рыжие колечки, обрамляющие интимное местечко, оставались еще неизведанными, таинственными, страшно соблазнительными и манящими. Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Фернанда принялась поглаживать Джорджину, в глазах которой светилась притворная покорность, а все нежное лицо излучало радость, Джорджину, которую она так любила. Она вдруг испытала приступ незнакомой ей доселе бешеной страсти, почувствовала, как новое, неведомое прежде желание, которое не способен был вызвать ни один мужчина, поднимается из самых недр ее естества, и, ни слова не говоря, не спрашивая разрешения, она бросилась на кровать, прижала руки Джорджины к матрасу и оседлала это великолепное тело, распростертое под ней, все еще загадочное, но уже всецело принадлежащее ей. Она вновь почувствовала, как набухает все внутри – жадно, тяжело, агрессивно. Опять, господи, опять.– Ты вовсе не должна... – прошептала Джорджина. – Я сделала это только для того, чтобы доставить тебе удовольствие.– Замолчи и лежи спокойно! Я собираюсь заняться с тобой любовью.
– Сьюзи, расскажи, что тебе известно о моей прабабушке Эмилии, – попросила Джез, сидя на кухне за столом и наблюдая за работой кухарки, как всегда, сноровистой и умелой.– Да ничего. Откуда ж мне знать про нее, Джез? Ведь я начала здесь работать только в 1961-м. Мы же не будем опять ссориться из-за моего возраста, правда?Сьюзи заговорщически подмигнула Джез. Ясно как белый день, она что-то затевает, а в такое дождливое воскресенье что еще это может быть, как не то, чего она уже давно ждала. Уродливее она от этого не стала, уж это видно. Давно пора. Майку Килкуллену наверняка хотелось бы, чтобы Кейси и Джез полюбили друг друга, пусть они и скорбят о нем.– Ведь ты дома говоришь по-испански, да, Сьюзи? – спросила Джез.– Да когда как. Моим ребяткам все равно, на каком языке говорить, муж предпочитает испанский, моя мать, кроме испанского, других языков не знает, а внуки, кроме ругательств, по-испански и двух слов не могут связать.– А ты умеешь читать по-испански?– Хуанита Изабелла, а ты по-английски читать умеешь? – Сьюзи фыркнула. – Чему, ты думаешь, я целых четыре года училась в школе?– Тогда, ради бога, сядь и посмотри вот сюда. – Джез положила перед Сьюзи свой листок и письмо.– Ты что, уроки готовила?– Не совсем.– Так всегда выглядела твоя домашняя работа. Какие каракули! Впрочем, не так плохо, как нынче выглядят комната Кейси и архив. Я уже пригласила рабочих – они сейчас кроют крышу, пока опять не пошел дождь.– Послушай, Сьюзи, ты должна мне помочь. Это письмо от моей прапрабабушки моей прабабушке Эмилии. Я не могу перевести здесь один абзац – совсем не улавливаю смысла, – Джез показала Сьюзи строчки, которые накануне ночью пыталась перевести, и та, достав очки, склонилась над письмом с его четким вычурным почерком и выцветшими коричневатыми чернилами.– Смысл я уловила, – сказала она наконец. – Или ты хочешь слово в слово?– Нет, только смысл.– Насколько я понимаю, когда семья Валенсия продала ранчо Килкулленам, существовал какой-то очень строгий обет относительно этого ранчо, данный кем-то из рода Валенсия много-много лет назад местным францисканцам, скорее всего священникам миссии, пока они еще находились здесь. Поскольку Килкуллены были такими же добрыми католиками, как и Валенсия, они обязались соблюдать этот священный обет. По сути дела, Эмилию убеждают в том, что Килкуллены столь же богобоязненны, как и Валенсия, и что она должна гордиться тем, что вступает в их семью.– Как такое может быть? – удивилась Джез. – Я в жизни не слыхала ни про какой обет.– Может, это и не обет. Может, это связано с историей, которую мне частенько повторяла мать. Она слыхала ее от своей бабушки, а та – от своей матери, так что история эта идет из далеких времен. Они называли ее «Обет горе».– Ты никогда мне ее не рассказывала.– Когда ты была совсем малышкой и тебе рассказывали на ночь сказки, еще была жива твоя мать. Потом... потом о тебе заботилась Рози, а сказки рассказывал тебе отец. Короче говоря, ты никогда не надоедала мне на кухне, к тому же я всегда была занята – шутка сказать, накормить весь дом!– Тогда расскажи сейчас!– О, это чудесная сказка о том, как строили миссию в Сан-Хуан-Капистрано. Целых девять лет ушло на строительство большой каменной церкви, и закончили ее только в 1806 году. Церковная звонница была самой высокой постройкой в Калифорнии! Настоящее чудо. Из года в год все мужчины, женщины и дети, которые успели подрасти, помогали в строительстве церкви. Одни подносили камни прямо на руках, другие тащили на деревянных тележках. Сикоморы привозили с холма Трабуко, песчаник и известняк добывали за многие мили отсюда; доставляли сюда камень даже из Валенсия-Пойнт. Когда церковь была готова, стали собираться люди со всей Калифорнии: солдаты, сановники, сотни обращенных индейцев, – все были одеты в самое лучшее, горды и счастливы. После освящения церкви состоялась грандиозная фиеста, празднества продолжались много дней. Люди молились, устраивали шествия, пели и танцевали. Чтобы воздать богу благодарность за то, что строительство церкви закончено, старый Теодосио Валенсия и несколько францисканцев поднялись на Портола-Пик – тогда его называли Гора Луны – и, говорят, на самой вершине холма Теодосио выбрал место, ставшее священным, где поклялся перед святыми отцами, совершившими паломничество к святым местам. Он поклялся, что рука человека никогда не изменит ничего на этой земле – насколько хватает глаз с Горы Луны.– Это и есть «обет горе»?– Да, эта история всегда заканчивалась такими словами: «насколько хватает глаз». Вот, теперь ты знаешь эту старинную легенду. Считается, что в Сан-Хуане тоже существовала миссия, основанная, возможно, даже раньше, чем наша, но никто так и не смог обнаружить, где она была, эта миссия, которая называлась «Вьехо», и, кажется, на Портола-Пик нет ни священного места, ни алтаря, ничего, связанного с легендой.– Но ведь этой легенде почти двести лет!– Так бывает со всеми хорошими легендами. Некоторые даже старше. Я могла бы рассказать тебе их великое множество – в. каждой происходит какое-нибудь чудо. Могу начать с того, как расступилось Красное море.– Сьюзи, ты циник!– Я реалистка, милая ты моя. Работа на Килкулленов излечила меня от романтических иллюзий. XIX Когда Джез все же собралась с духом рассказать Кейси о неприятном разговоре, который у нее вышел со Стивом Джонсоном, его природная деловая смекалка, бывшая основой всей его разнообразной деятельности, подсказала ему, что нужно подчиниться решению о наследстве: Джез может оттянуть начало преобразования поместья, но предотвратить совсем никак не сможет. Она добавила, что знает историю Сьюзи про «обет горе», а также рассказала про загадочное письмо Эмилии, где говорится о договоре.– Тебе не кажется, что за этим может скрываться что-нибудь серьезное? – спросила Джез с надеждой.– Послушай, дорогая, идея Монте-Карло, конечно, ужасна, – ответил Кейси, – но мы можем противопоставить ей только неоспоримые факты. Кто-то должен объяснить связь между этой историей и письмом, иначе получится, что у нас в арсенале одни призраки и мы всего лишь хватаемся за соломинку. Есть еще какой-нибудь кладезь местных историй, помимо Сьюзи?– Может быть... может быть, мистер Уайт – тот, который читал нам завещание, хотя он по меньшей мере на сто лет моложе, чем нужно бы. И все же их род всегда вел дела с моей семьей.– Давай договоримся с ним о встрече. Он, возможно, и не индейский знахарь, но, кроме него, у нас все равно нет никакой зацепки.
Когда они поднимались по лестнице, ведущей в офис Генри Уайта в Сан-Клементе, Джез остановилась на полпути.– Может, это даже и не соломинка и мы зря теряем время?– Ерунда, – ответил он, подталкивая ее вверх. – Ему не так часто выпадает удовольствие лицезреть такую девушку.Генри Уайт принял их с обычной учтивостью. Казалось, что слова «мой жених», употребленные Джез в отношении Кейси, удивили его меньше, чем ее самое, ибо ей прежде не доводилось их произносить. Но она чувствовала, что нельзя иначе представить Кейси такому достойному человеку, как отставной банкир.После того как она показала ему письмо Эмилии и пересказала историю Сьюзи, он откинулся в кресле и задумчиво покачал головой.– Моя дорогая мисс Джез, вы нашли себе весьма романтичную головоломку, но мне никогда прежде не доводилось слышать эту историю, а письмо может означать все, что угодно.– Я знаю, но... Земля была пожалована Теодосио Валенсия испанской короной в 1788 году...– Дорогая моя, если мы начнем вдаваться в подробности земельных пожалований испанской короны, то только понапрасну потеряем время. Подлинных актов было всего двадцать или тридцать – тут эксперты расходятся, – но до нас не дошло ни одного документального свидетельства. Возможно, на дне какого-нибудь сундука и хранится где-нибудь подлинный документ, но пока что факты говорят за то, что все они утеряны или уничтожены. По крайней мере, я не знаю ни одного человека, который бы видел эти бумаги. Даже свитки Мертвого моря не овеяны такой таинственностью.– И все же этот договор должен что-то означать! – упрямо продолжала Джез. – Иначе Хуанита Изабелла не стала бы писать об этом в письме, которое Эмилия сочла столь значительным, что хранила его в папке со своими самыми дорогими памятными вещицами, любовными письмами и фотографиями мужа.– Если бы в договоре с францисканцами действительно крылся какой-то важный смысл, то он упоминался бы еще где-нибудь, а не только в женской коллекции сентиментальных бумажек, – проговорил Генри Уайт. – Нет, дорогая, он был бы зарегистрирован, и каким-либо образом, где-либо и когда-либо его официальная сила была бы зафиксирована.– Как именно зарегистрирован? – спросил Кейси.– Ха! Действительно, как? Вы попали в самую точку, в самую гущу болота калифорнийской истории – печальной истории нагромождения несправедливостей, настоящей сточной канавы, полной осложнений и путаницы. Ха! Вы не здешний, мистер Нельсон?– Нет, сэр, я из Нью-Йорка.– Впрочем, даже если б вы родились здесь, это не имело бы большого значения. Теперь уже никто не пытается изучать даже историю Соединенных Штатов, что уж говорить о Калифорнии.Мистер Уайт смотрел на них с улыбкой человека, который долгие годы ждал, когда придут такие вот два дурака и станут расспрашивать его о вещах, в которых он хорошо разбирается, а они ничего не смыслят. Несмотря на охватившее ее нетерпение, Джез решила во что бы то ни стало вытащить из него то, что он знает.– Мистер Уайт, – сказала она вкрадчиво, – не могли бы вы ввести нас в курс дела?– Ха! Ввести вас в курс дела? Вот уж действительно! Ничего другого не придумаешь, как начать с самого начала, то есть с 1769 года, когда вице-король Испании учредил Королевский форт в Сан-Диего. Он послал вверх по берегу экспедицию в поисках бухты Монтеррей – шестьдесят три человека плюс два священника, во главе их был Дон Гаспар де Портола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65