Одна атака за другой захлебывалась. Потом с плацдарма пошли в наступление русские танки. Разгромленные части схватились врукопашную с танковым десантом и были отброшены. В конце концов заградительный отряд отправил Вольцова и Феттера в тыл.
— Какой-то капитан, — пояснил Феттер, — обнаружил, видишь ли, что нас еще не доучили. Надо ж!
Вольцов добавил:
— Я не стал с ним спорить. Было довольно-таки мерзко. Одна рукопашная за другой.
И это Вольцов говорит — «мерзко»!..
— Вот мы и попали опять к Венерту. В казарме все по-старому. Гоняют с утра до ночи. Ревецкий орет. Венерт читает лекции.
Вольцов рассказал:
— Как-то утром входит к нам лейтенант Венерт и говорит:
«Поздравляю вас, унтер-офицер Вольцов!» Похоже на то, что офицерская карьера мне обеспечена. Так скоро, да еще без училища, мало кого производят. Венерт сказал, что лучше всего, если я сразу опять попрошусь на фронт. Вот я и попросился.
Феттер: — Я, конечно, тоже.
— Мы здесь проездом на передовую, — сообщил Вольцов и потянулся. — А ты когда выпишешься? Хорошо бы тебе сразу с нами! Русские здорово жмут!
И сразу же со всех коек посыпались вопросы: кто спрашивал с тревогой, кто с откровенным страхом. Вольцов поделился новостями.
— Американцы по всему фронту вышли к Рейну. С часу на час будет сдан Кобленц…
— Нога еще не того, Гильберт…
— Давай поторапливайся! — сказал на прощанье Вольцов.
Прошла еще неделя, и снова Вольцов стоял в палате. Раненые провели беспокойную, тревожную ночь, никто не сомкнул глаз — канонада все приближалась, уже можно было отличить рявкающие выстрелы танковых пушек от глухих раскатов полевой артиллерии. Чуть свет, не обращая внимания на крики сестер, в палату ворвался Вольцов. Он был весь забрызган грязью и, только присев на койку, снял каску.
— Русские!
Оперированный накануне тяжелораненый застонал. Остальные застыли от страха, ;
— Танки прорвались! — выпалил Вольцов. — Бургкерт побежал в канцелярию оформить твою выписку.
Сестра возмутилась:
— Как? Без осмотра врача?..
— Живей, Вернер! — Хольт с трудом напялил на себя одежду.
Перед входом в госпиталь стоял тягач с 75-миллиметровой противотанковой пушкой. Обер-фельдфебель, уже сильно на взводе, встретил Хольта словами:
— Ну как, поправляемся?
Тягач с восемью седоками тронулся.
Повсюду Хольт видел признаки разложения. Штабы, интендантства в поспешном бегстве устремлялись на запад. Остатки разбитых фронтовых частей увлекали в водоворот отступления спешащие на восток сводные команды. И через этот хаос, ревя мотором, пробивался тягач. Вскоре воздух задрожал от грохота приближающихся танков. Бургкерт велел установить орудие на гребне занесенного снегом холма. Прорвавшиеся глубоко в тыл русские танки с десантом пехоты неслись на полной скорости по шоссе. Вольцов открыл огонь, когда они были уже совсем близко. Танки, не сбавляя скорости, развернулись фронтом к противотанковому орудию и вступили в бой. Рявкнули танковые пушки, и орудие замолкло. Команда Бургкерта бросилась за гребень холма. На поле горел Т-34. Танки снова развернулись и помчались дальше по шоссе. В тягаче уже только шестеро солдат, среди них один тяжелораненый, продолжали бегство на север. Все дрожали как в лихорадке.
Неожиданно с серого неба на тягач спикировал штурмовик. Они соскочили и бросились к лесу. Слышно было, как позади взорвалась заправленная до предела машина. Они шли лесами, через покинутые деревни, пока не наткнулись на остатки какой-то разбитой части, полевую жандармерию и отряд эсэсовцев. Слухи: русские уже под Герлицем!
Бургкерт выправил им документы. Самому ему пришлось остаться. Из Загана они поездом, переполненным беженцами и ранеными, добрались до Котбуса. Там эсэсовцы чуть было не запихнули всех троих в сводную роту, чтобы снова погнать на восток. Однако Хольту благодаря его госпитальным справкам удалось в комендатуре достать на всех командировочное предписание.
В казарме команды последней очереди сидели на чемоданах. Две роты были уже переведены в Среднюю Германию. Говорили, что учебный взвод штабной роты под командованием лейтенанта Венерта несет караульную службу где-то за Нейсе. Вольцов, Феттер и Хольт отправились на поиски. Свой взвод они нашли западней Бауцена — он охранял противотанковое заграждение.
Хольт почти уже не помнил Венерта. Лейтенант не утратил ни былой выправки, ни былого лоска, и складка на брюках была все так же остра, разве что появилась какая-то нервозность — уж слишком часто он поправлял то фуражку, то портупею… Вольцов щелкнул каблуками.
Проезд через противотанковое заграждение был еще открыт. К близлежащему лесу и далее, к гряде холмов, тянулась система окопов с дзотами и траншеями. В леске стоял барак. Солдаты постоянно находились в дзотах и окопах. Круглые сутки у заграждения дежурили парные часовые. День и ночь с востока на запад по шоссе устремлялся бесконечный поток беженцев: старики, женщины, дети, отходящие штабы, спасающиеся бегством деятели национал-социалистской партии. Посты проверяли документы, а через два километра стояла команда полевой жандармерии.
Ревецкого с ротой выздоравливающих отправили на фронт. Бек теперь командовал первым отделением, но уже не кричал и не буйствовал, разговаривал по-приятельски. Командиром второго отделения поставили Вольцова. Началось бурное таяние снегов, наступала весна. Окопы залило, солдаты месили ногами жидкую грязь. Подвоз продовольствия прекратился, люди недоедали.
Как-то вечером часовые вызвали Вольцова — его отделение стояло в карауле. На шоссе остановился большой открытый «мерседес» с включенными фарами. В ярком свете, широко расставив ноги, автомат на изготовку, стоял Феттер. Второй часовой обходил машину сзади. Водитель, откинувшись на спинку сиденья, курил. Трое офицеров — один подполковник и два майора — в один голос, грассируя, выражали свое возмущение. Один из майоров, длинный, худой человек в никелированных очках на хищном носу, стоял в машине рядом с шофером, наклонившись вперед над ветровым стеклом. Вольцов отдал честь.
— Господин майор?
Феттер, почесывая свободной рукой затылок, нахально крикнул:
— У них документов нет. Драпают!
Теперь разорался и подполковник. Но тут подошел Венерт.
— Наконец-то, лейтенант!.
Майор рывком открыл дверцу. Лейтенант Венерт, остановившись в полосе яркого света, приветствовал офицеров. Майор принялся ему что-то внушать. Вольцов с недоверием следил за ними. Подполковник подкреплял свои слова жестами, затем, удовлетворенный, сел в машину. Венерт приказал:
— Пропустить!
Вольцов помедлил, но в конце концов, отступив на шаг, освободил дорогу. Феттер тоже отошел на обочину и перекинул автомат за спину. Мотор взревел, и «мерседес» умчался. Венерт, ни слова не говоря, зашагал к бараку. Позднее он сказал примирительно:
— Вольцов, в таких случаях положено…
Но Вольцов резко оборвал своего начальника:
— Держу пари, что эти три господинчика драпанули.
Венерт как бы не заметил вызывающего тона Вольцова.
— Обстановка может потребовать, чтобы офицер, как наиболее ценный человек в части, сберег себя…
— Обстановка! — фыркнул Вольцов. — Обстановка требует борьбы до последнего человека!
— Возьмите себя в руки, унтер-офицер Вольцов!
— Взять себя в руки? Знаете, что я возьму, господин лейтенант? Веревку! И если еще раз увижу, как кто-нибудь драпает, я собственными руками вздерну подлеца на первом же фонаре! Пули мне на него будет жалко! — С этими словами он подошел к двери и крикнул: — Я придерживаюсь приказа фюрера — драться до последней капли крови! У меня не было доказательств, не то достаточно мне было кивнуть Феттеру — он у нас отчаянный на такие дела, господин лейтенант… Нам ничего не стоит с позором отправить кого угодно па тот свет.
И он ушел, хлопнув дверью.
Хольт вышел из барака. Спустился в траншею. Под ногами трещал лед. Грязь затвердела. В конце хода он увидел Петера Визе: завернувшись в сырое одеяло и натянув сверху плащ-палатку, он сидел, откинув голову к стенке окопа. Хольт молча сел рядом. В животе у него бурчало от голода.
— Вот возьму сейчас и сожру НЗ.
— Лейтенант запретил, — сказал Визе. Но Хольт уже принялся жевать.
— И тебе бы надо поесть, а то на мертвеца стал похож, — сказал он и сразу об этом пожалел. Визе улыбнулся немного грустно.
— Я часто думаю об одной книге, — сказал он, — Виктора Гюго… »Человек подвластен тирану… — говорит в ней бывший член конвента, — и тиран этот — невежество».
— Потому ты так и старался в школе? — спросил Хольт. Визе немного подвинулся и поплотнее натянул плащ-палатку.
— По правде говоря — потому, что очень многое на свете меня возмущало… и я надеялся… что можно… »Человек должен быть подвластен одному лишь Знанию!..» — «И Совести!» — поправляют его. И тут член конвента говорит: «Это одно и то же!» Понимаешь, он считает, что Знание и Совесть — одно и то же!
— Ну, тогда мы — люди, лишенные всякой совести, — серьезно сказал Хольт, и у него почему-то сжалось сердце. Но ведь… — А Кнак! — воскликнул он вдруг. — Тот всегда предостерегал нас: не переоценивайте науку. Офранцузитесь! Нордическому человеку свойственно соотноситься с бесконечным…
Визе сказал:
— Да… но… Я знаю, куда приводит отрицание меры… Во всяком случае — в музыке. В музыке это ведет к Вагнеру. Ведет, можно сказать, в Ничто. Да, да, в Ничто.
— Потому-то у германцев все и кончается гибелью, — сказал Хольт. — Еще в «Песне о Нибелунгах» говорится, что радость завершается горем… — Хольт не верил тому, что говорил. Он думал: все фальшь и ложь!
Вот если представить себе: война кончилась, мы выжили — придется все начинать с самого начала, переучиваться, искать, расспрашивать…
— Брось ты, Петер, философствовать! Теперь главное — твердость! — Хольт натянул на себя одеяло и попытался уснуть. И снова он подумал: топчешься в темноте… с завязанными глазами!..
На следующее утро Венерт с Беком уехали в тыл, чтобы добиться наконец подвоза довольствия. За старшего он оставил Вольцова. Движение на шоссе все усиливалось.
— Пойду прилягу на часок, — сказал Вольцов.
Хольт стоял с Феттером у заграждения. Он курил, бездумно глядя на восток, где шоссе терялось в утренней дымке. Феттер спросил:
— Видишь? Вон там, вдали?
Теперь увидел и Хольт: словно огромный серый червь, извиваясь, медленно полз по шоссе. Порой ветер доносил оттуда слабые хлопки.
— Похоже на щелканье кнута, — сказал Феттер.
— Похоже на пистолетные выстрелы, — сказал Хольт. Часовые у заграждения застыли на своих местах.
— Колонна какая-то! Чудно! А как медленно движется!..
Подкатил автомобиль, в нем толстый штатский и три женщины. Хольт проверил документы. Занятие — руководитель предприятия.
— Скажите, — спросил он, — вы только что обогнали колонну…
— Мы не видели, ничего не видели… — закричала одна из женщин. Толстый мужчина за рулем дал газ.
Серая процессия приблизилась, теперь уже можно было различить отдельные группы. Каждые две-три минуты воздух рассекал револьверный выстрел. У заграждения сменились часовые. Вместе с новой сменой на пост заступил и Петер Визе. Под тяжелой каской — бледное от бессонной ночи лицо; карабин, который он и всегда-то с трудом таскал, висит косо, и это придает всей фигуре жалкий вид.
— Не выспался? — спросил Хольт.
Но от Визе никто никогда не слышал жалоб. Хольт опять посмотрел на восток. Серая колонна медленно подползла, стала проходить через заграждение… Впереди эсэсовцы с автоматами, за голенищами ручные гранаты, слева и справа от колонны тоже эсэсовцы — на животе открытая кобура, лица тупые, равнодушные, настороженные… Медленно движется длинная серая процессия: живые скелеты, на которых болтается полосатая лагерная одежда… обтянутые кожей черепа на иссохшей шее… голые, досиня обмороженные ноги в деревянных башмаках… Шествие призраков и тем не менее — реальность!.. Они тащатся, смертельно измученные, согнувшись, волокут за веревки тяжело груженные повозки, спотыкаются, поддерживают друг друга… и в воздухе дрожит стон, веет смертью и тленом…
— Это… это концлагерь! — прошептал Феттер возбужденно. — Каторжники, всякие недочеловеки, коммунисты!
Один из живых скелетов пошатнулся и упал. Он лежал ничком в жидкой дорожной грязи. На полосатой куртке Хольт заметил перевернутый красный треугольник… Идущие сзади топчутся, потом беспомощно переступают через товарища. Эсэсовец остановился и ткнул его сапогом — не сильно, нет, а лишь проверки ради. Человек в полосатой куртке с трудом приподнял голову, подтянул под себя ногу и так и остался лежать. Лицо эсэсовца было все так же равнодушно. Руны поблескивали на петлицах. Он наклонился, схватил упавшего за руку, без труда оттащил его на обочину и столкнул в канаву. Достал пистолет. Выстрел.
И в тот же миг в воздухе повис тонкий пронзительный крик. Петер Визе уронил карабин и, по-детски подняв кулаки, кинулся на эсэсовца. Сильный удар отшвырнул его, но Визе удержался на ногах и снова наскочил на охранника, молотя его слабенькими своими кулаками. Фуражка с рунами и черепом над козырьком покатилась в грязь… С силой отчаяния Визе вцепился в эсэсовца. Тот ударил его пистолетом в лицо, оттолкнул, выстрелил.
Петер Визе лежал посреди шоссе; люди в полосатом, робко ступая, спешили мимо. Хольт нагнулся, повернул Визе на спину и заглянул ему в лицо, изуродованное ударом пистолета. Пуля попала в шею.
— Петер! — прошептал он. — Друг!.. Визе!
Несколько эсэсовцев вернулись по шоссе к заграждению.
— Вот, обершарфюрер, он лежит на том же самом месте…
Хольт не обернулся. Эсэсовцы исчезли за поворотом в лесу. Серое шествие уже миновало заграждение.
Вольцов выругался. Закурил.
— Визе всегда был сумасшедшим. Какое ему дело до этих каторжников?
Феттер добавил:
— Все от учености!
Солдаты подобрали убитых заключенных и снесли в одно место. Семь трупов. Вернулся лейтенант Венерт и, уединившись с Вольцовом, выслушал его рапорт. Тем временем солдаты вырыли большую могилу. Никто не пожалел Визе. Венерт приказал:
— Закопать его вместе с преступниками! ,
Хольт подошел к яме. До чего же гнусно, что я стою и спокойно смотрю, как они его зарывают. Я должен был бы лежать рядом и еще несколько эсэсовцев вместе со мной. Это был бы выход.
Он подумал: а теперь у меня не осталось никакого выхода.
— Закапывай! — приказал Вольцов. Хольт спросил:
— Что сталось с нашими идеалами, Гильберт? Ведь мы хотели бороться за справедливость! Ты сам когда-то избил Мейснера до полусмерти, потому что тебя возмутила несправедливость.
— Ребячество! — ответил Вольцов. — Глупые мальчишки!
— А теперь? Теперь мы кто?
— Солдаты.
— Солдаты… — повторил Хольт.
— Хватит болтать! — воскликнул Вольцов. — Возьми себя в руки! Этот недотепа со всеми своими потрохами того не стоит, чтобы из-за него такой парень, как ты, скисал!
Такой парень, как я! — подумал Хольт.
Ком земли упал Визе на голову, следующая лопатка земли погребла изуродованное детское лицо. Прощай, Петер! Не поминай лихом!
Хольт отошел.
Он думал: из всех нас единственный герой — Визе! Бьешь во танкам, бросаешься в рукопашную — с отчаяния. В тихий городок у реки мне нельзя больше показываться. Как взгляну я в глаза родителям Петера? Ведь я все видел и молчал! Как покажусь Гундель? Я же знаю, что ее отец такой же, как эти люди в полосатых куртках. А я и пальцем не шевельнул, стоял и смотрел. Теперь нет у меня больше выбора!
Найти воображаемую точку, впиться в нее глазами… и… вперед, шагом марш!
12
Подразделение фольксштурма сменило учебный взвод, заняло окопы, выставило караульных у противотанкового заграждения. Свой взвод Венерт переправил по железной дороге в район Лейпцига, где стояла расквартированная в нескольких деревнях штабная рота. Здесь должны были продолжить обучение, но Венерт облюбовал себе квартиру в соседней деревне, во взводе не показывался, и солдаты целыми днями слонялись без дела. Унтер-офицер Бек с утра до ночи торчал в трактире и раскладывал пасьянсы. Бразды правления захватил Вольцов.
— Два-три дня безделья — и взвод будет небоеспособен! — возмущался он. — Сволочи, они уже списывают расписание поездов, думают, как бы поскорей домой добраться.
Со времени смерти Визе Хольт словно погас, ничем не интересовался, безвольно плыл по течению. Он умышленно не слушал известий. А газеты в деревню не доходили. На пасху Вольцов побывал в роте. Вернувшись, он отвел Хольта в сторону.
— Нас посылают в бой. И пора!
Он собрал взвод. «Даю вам час на сборы!» Бек скривил лицо, будто глотнул уксусу.
В трактире Вольцов подсел к Хольту.
— Бургкерт здесь. Русские стоят на Одере и Нейсе. Американцы прорвали фронт в нескольких местах. Рурская область окружена. Танковые дозоры подходят к Фульде и Везеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— Какой-то капитан, — пояснил Феттер, — обнаружил, видишь ли, что нас еще не доучили. Надо ж!
Вольцов добавил:
— Я не стал с ним спорить. Было довольно-таки мерзко. Одна рукопашная за другой.
И это Вольцов говорит — «мерзко»!..
— Вот мы и попали опять к Венерту. В казарме все по-старому. Гоняют с утра до ночи. Ревецкий орет. Венерт читает лекции.
Вольцов рассказал:
— Как-то утром входит к нам лейтенант Венерт и говорит:
«Поздравляю вас, унтер-офицер Вольцов!» Похоже на то, что офицерская карьера мне обеспечена. Так скоро, да еще без училища, мало кого производят. Венерт сказал, что лучше всего, если я сразу опять попрошусь на фронт. Вот я и попросился.
Феттер: — Я, конечно, тоже.
— Мы здесь проездом на передовую, — сообщил Вольцов и потянулся. — А ты когда выпишешься? Хорошо бы тебе сразу с нами! Русские здорово жмут!
И сразу же со всех коек посыпались вопросы: кто спрашивал с тревогой, кто с откровенным страхом. Вольцов поделился новостями.
— Американцы по всему фронту вышли к Рейну. С часу на час будет сдан Кобленц…
— Нога еще не того, Гильберт…
— Давай поторапливайся! — сказал на прощанье Вольцов.
Прошла еще неделя, и снова Вольцов стоял в палате. Раненые провели беспокойную, тревожную ночь, никто не сомкнул глаз — канонада все приближалась, уже можно было отличить рявкающие выстрелы танковых пушек от глухих раскатов полевой артиллерии. Чуть свет, не обращая внимания на крики сестер, в палату ворвался Вольцов. Он был весь забрызган грязью и, только присев на койку, снял каску.
— Русские!
Оперированный накануне тяжелораненый застонал. Остальные застыли от страха, ;
— Танки прорвались! — выпалил Вольцов. — Бургкерт побежал в канцелярию оформить твою выписку.
Сестра возмутилась:
— Как? Без осмотра врача?..
— Живей, Вернер! — Хольт с трудом напялил на себя одежду.
Перед входом в госпиталь стоял тягач с 75-миллиметровой противотанковой пушкой. Обер-фельдфебель, уже сильно на взводе, встретил Хольта словами:
— Ну как, поправляемся?
Тягач с восемью седоками тронулся.
Повсюду Хольт видел признаки разложения. Штабы, интендантства в поспешном бегстве устремлялись на запад. Остатки разбитых фронтовых частей увлекали в водоворот отступления спешащие на восток сводные команды. И через этот хаос, ревя мотором, пробивался тягач. Вскоре воздух задрожал от грохота приближающихся танков. Бургкерт велел установить орудие на гребне занесенного снегом холма. Прорвавшиеся глубоко в тыл русские танки с десантом пехоты неслись на полной скорости по шоссе. Вольцов открыл огонь, когда они были уже совсем близко. Танки, не сбавляя скорости, развернулись фронтом к противотанковому орудию и вступили в бой. Рявкнули танковые пушки, и орудие замолкло. Команда Бургкерта бросилась за гребень холма. На поле горел Т-34. Танки снова развернулись и помчались дальше по шоссе. В тягаче уже только шестеро солдат, среди них один тяжелораненый, продолжали бегство на север. Все дрожали как в лихорадке.
Неожиданно с серого неба на тягач спикировал штурмовик. Они соскочили и бросились к лесу. Слышно было, как позади взорвалась заправленная до предела машина. Они шли лесами, через покинутые деревни, пока не наткнулись на остатки какой-то разбитой части, полевую жандармерию и отряд эсэсовцев. Слухи: русские уже под Герлицем!
Бургкерт выправил им документы. Самому ему пришлось остаться. Из Загана они поездом, переполненным беженцами и ранеными, добрались до Котбуса. Там эсэсовцы чуть было не запихнули всех троих в сводную роту, чтобы снова погнать на восток. Однако Хольту благодаря его госпитальным справкам удалось в комендатуре достать на всех командировочное предписание.
В казарме команды последней очереди сидели на чемоданах. Две роты были уже переведены в Среднюю Германию. Говорили, что учебный взвод штабной роты под командованием лейтенанта Венерта несет караульную службу где-то за Нейсе. Вольцов, Феттер и Хольт отправились на поиски. Свой взвод они нашли западней Бауцена — он охранял противотанковое заграждение.
Хольт почти уже не помнил Венерта. Лейтенант не утратил ни былой выправки, ни былого лоска, и складка на брюках была все так же остра, разве что появилась какая-то нервозность — уж слишком часто он поправлял то фуражку, то портупею… Вольцов щелкнул каблуками.
Проезд через противотанковое заграждение был еще открыт. К близлежащему лесу и далее, к гряде холмов, тянулась система окопов с дзотами и траншеями. В леске стоял барак. Солдаты постоянно находились в дзотах и окопах. Круглые сутки у заграждения дежурили парные часовые. День и ночь с востока на запад по шоссе устремлялся бесконечный поток беженцев: старики, женщины, дети, отходящие штабы, спасающиеся бегством деятели национал-социалистской партии. Посты проверяли документы, а через два километра стояла команда полевой жандармерии.
Ревецкого с ротой выздоравливающих отправили на фронт. Бек теперь командовал первым отделением, но уже не кричал и не буйствовал, разговаривал по-приятельски. Командиром второго отделения поставили Вольцова. Началось бурное таяние снегов, наступала весна. Окопы залило, солдаты месили ногами жидкую грязь. Подвоз продовольствия прекратился, люди недоедали.
Как-то вечером часовые вызвали Вольцова — его отделение стояло в карауле. На шоссе остановился большой открытый «мерседес» с включенными фарами. В ярком свете, широко расставив ноги, автомат на изготовку, стоял Феттер. Второй часовой обходил машину сзади. Водитель, откинувшись на спинку сиденья, курил. Трое офицеров — один подполковник и два майора — в один голос, грассируя, выражали свое возмущение. Один из майоров, длинный, худой человек в никелированных очках на хищном носу, стоял в машине рядом с шофером, наклонившись вперед над ветровым стеклом. Вольцов отдал честь.
— Господин майор?
Феттер, почесывая свободной рукой затылок, нахально крикнул:
— У них документов нет. Драпают!
Теперь разорался и подполковник. Но тут подошел Венерт.
— Наконец-то, лейтенант!.
Майор рывком открыл дверцу. Лейтенант Венерт, остановившись в полосе яркого света, приветствовал офицеров. Майор принялся ему что-то внушать. Вольцов с недоверием следил за ними. Подполковник подкреплял свои слова жестами, затем, удовлетворенный, сел в машину. Венерт приказал:
— Пропустить!
Вольцов помедлил, но в конце концов, отступив на шаг, освободил дорогу. Феттер тоже отошел на обочину и перекинул автомат за спину. Мотор взревел, и «мерседес» умчался. Венерт, ни слова не говоря, зашагал к бараку. Позднее он сказал примирительно:
— Вольцов, в таких случаях положено…
Но Вольцов резко оборвал своего начальника:
— Держу пари, что эти три господинчика драпанули.
Венерт как бы не заметил вызывающего тона Вольцова.
— Обстановка может потребовать, чтобы офицер, как наиболее ценный человек в части, сберег себя…
— Обстановка! — фыркнул Вольцов. — Обстановка требует борьбы до последнего человека!
— Возьмите себя в руки, унтер-офицер Вольцов!
— Взять себя в руки? Знаете, что я возьму, господин лейтенант? Веревку! И если еще раз увижу, как кто-нибудь драпает, я собственными руками вздерну подлеца на первом же фонаре! Пули мне на него будет жалко! — С этими словами он подошел к двери и крикнул: — Я придерживаюсь приказа фюрера — драться до последней капли крови! У меня не было доказательств, не то достаточно мне было кивнуть Феттеру — он у нас отчаянный на такие дела, господин лейтенант… Нам ничего не стоит с позором отправить кого угодно па тот свет.
И он ушел, хлопнув дверью.
Хольт вышел из барака. Спустился в траншею. Под ногами трещал лед. Грязь затвердела. В конце хода он увидел Петера Визе: завернувшись в сырое одеяло и натянув сверху плащ-палатку, он сидел, откинув голову к стенке окопа. Хольт молча сел рядом. В животе у него бурчало от голода.
— Вот возьму сейчас и сожру НЗ.
— Лейтенант запретил, — сказал Визе. Но Хольт уже принялся жевать.
— И тебе бы надо поесть, а то на мертвеца стал похож, — сказал он и сразу об этом пожалел. Визе улыбнулся немного грустно.
— Я часто думаю об одной книге, — сказал он, — Виктора Гюго… »Человек подвластен тирану… — говорит в ней бывший член конвента, — и тиран этот — невежество».
— Потому ты так и старался в школе? — спросил Хольт. Визе немного подвинулся и поплотнее натянул плащ-палатку.
— По правде говоря — потому, что очень многое на свете меня возмущало… и я надеялся… что можно… »Человек должен быть подвластен одному лишь Знанию!..» — «И Совести!» — поправляют его. И тут член конвента говорит: «Это одно и то же!» Понимаешь, он считает, что Знание и Совесть — одно и то же!
— Ну, тогда мы — люди, лишенные всякой совести, — серьезно сказал Хольт, и у него почему-то сжалось сердце. Но ведь… — А Кнак! — воскликнул он вдруг. — Тот всегда предостерегал нас: не переоценивайте науку. Офранцузитесь! Нордическому человеку свойственно соотноситься с бесконечным…
Визе сказал:
— Да… но… Я знаю, куда приводит отрицание меры… Во всяком случае — в музыке. В музыке это ведет к Вагнеру. Ведет, можно сказать, в Ничто. Да, да, в Ничто.
— Потому-то у германцев все и кончается гибелью, — сказал Хольт. — Еще в «Песне о Нибелунгах» говорится, что радость завершается горем… — Хольт не верил тому, что говорил. Он думал: все фальшь и ложь!
Вот если представить себе: война кончилась, мы выжили — придется все начинать с самого начала, переучиваться, искать, расспрашивать…
— Брось ты, Петер, философствовать! Теперь главное — твердость! — Хольт натянул на себя одеяло и попытался уснуть. И снова он подумал: топчешься в темноте… с завязанными глазами!..
На следующее утро Венерт с Беком уехали в тыл, чтобы добиться наконец подвоза довольствия. За старшего он оставил Вольцова. Движение на шоссе все усиливалось.
— Пойду прилягу на часок, — сказал Вольцов.
Хольт стоял с Феттером у заграждения. Он курил, бездумно глядя на восток, где шоссе терялось в утренней дымке. Феттер спросил:
— Видишь? Вон там, вдали?
Теперь увидел и Хольт: словно огромный серый червь, извиваясь, медленно полз по шоссе. Порой ветер доносил оттуда слабые хлопки.
— Похоже на щелканье кнута, — сказал Феттер.
— Похоже на пистолетные выстрелы, — сказал Хольт. Часовые у заграждения застыли на своих местах.
— Колонна какая-то! Чудно! А как медленно движется!..
Подкатил автомобиль, в нем толстый штатский и три женщины. Хольт проверил документы. Занятие — руководитель предприятия.
— Скажите, — спросил он, — вы только что обогнали колонну…
— Мы не видели, ничего не видели… — закричала одна из женщин. Толстый мужчина за рулем дал газ.
Серая процессия приблизилась, теперь уже можно было различить отдельные группы. Каждые две-три минуты воздух рассекал револьверный выстрел. У заграждения сменились часовые. Вместе с новой сменой на пост заступил и Петер Визе. Под тяжелой каской — бледное от бессонной ночи лицо; карабин, который он и всегда-то с трудом таскал, висит косо, и это придает всей фигуре жалкий вид.
— Не выспался? — спросил Хольт.
Но от Визе никто никогда не слышал жалоб. Хольт опять посмотрел на восток. Серая колонна медленно подползла, стала проходить через заграждение… Впереди эсэсовцы с автоматами, за голенищами ручные гранаты, слева и справа от колонны тоже эсэсовцы — на животе открытая кобура, лица тупые, равнодушные, настороженные… Медленно движется длинная серая процессия: живые скелеты, на которых болтается полосатая лагерная одежда… обтянутые кожей черепа на иссохшей шее… голые, досиня обмороженные ноги в деревянных башмаках… Шествие призраков и тем не менее — реальность!.. Они тащатся, смертельно измученные, согнувшись, волокут за веревки тяжело груженные повозки, спотыкаются, поддерживают друг друга… и в воздухе дрожит стон, веет смертью и тленом…
— Это… это концлагерь! — прошептал Феттер возбужденно. — Каторжники, всякие недочеловеки, коммунисты!
Один из живых скелетов пошатнулся и упал. Он лежал ничком в жидкой дорожной грязи. На полосатой куртке Хольт заметил перевернутый красный треугольник… Идущие сзади топчутся, потом беспомощно переступают через товарища. Эсэсовец остановился и ткнул его сапогом — не сильно, нет, а лишь проверки ради. Человек в полосатой куртке с трудом приподнял голову, подтянул под себя ногу и так и остался лежать. Лицо эсэсовца было все так же равнодушно. Руны поблескивали на петлицах. Он наклонился, схватил упавшего за руку, без труда оттащил его на обочину и столкнул в канаву. Достал пистолет. Выстрел.
И в тот же миг в воздухе повис тонкий пронзительный крик. Петер Визе уронил карабин и, по-детски подняв кулаки, кинулся на эсэсовца. Сильный удар отшвырнул его, но Визе удержался на ногах и снова наскочил на охранника, молотя его слабенькими своими кулаками. Фуражка с рунами и черепом над козырьком покатилась в грязь… С силой отчаяния Визе вцепился в эсэсовца. Тот ударил его пистолетом в лицо, оттолкнул, выстрелил.
Петер Визе лежал посреди шоссе; люди в полосатом, робко ступая, спешили мимо. Хольт нагнулся, повернул Визе на спину и заглянул ему в лицо, изуродованное ударом пистолета. Пуля попала в шею.
— Петер! — прошептал он. — Друг!.. Визе!
Несколько эсэсовцев вернулись по шоссе к заграждению.
— Вот, обершарфюрер, он лежит на том же самом месте…
Хольт не обернулся. Эсэсовцы исчезли за поворотом в лесу. Серое шествие уже миновало заграждение.
Вольцов выругался. Закурил.
— Визе всегда был сумасшедшим. Какое ему дело до этих каторжников?
Феттер добавил:
— Все от учености!
Солдаты подобрали убитых заключенных и снесли в одно место. Семь трупов. Вернулся лейтенант Венерт и, уединившись с Вольцовом, выслушал его рапорт. Тем временем солдаты вырыли большую могилу. Никто не пожалел Визе. Венерт приказал:
— Закопать его вместе с преступниками! ,
Хольт подошел к яме. До чего же гнусно, что я стою и спокойно смотрю, как они его зарывают. Я должен был бы лежать рядом и еще несколько эсэсовцев вместе со мной. Это был бы выход.
Он подумал: а теперь у меня не осталось никакого выхода.
— Закапывай! — приказал Вольцов. Хольт спросил:
— Что сталось с нашими идеалами, Гильберт? Ведь мы хотели бороться за справедливость! Ты сам когда-то избил Мейснера до полусмерти, потому что тебя возмутила несправедливость.
— Ребячество! — ответил Вольцов. — Глупые мальчишки!
— А теперь? Теперь мы кто?
— Солдаты.
— Солдаты… — повторил Хольт.
— Хватит болтать! — воскликнул Вольцов. — Возьми себя в руки! Этот недотепа со всеми своими потрохами того не стоит, чтобы из-за него такой парень, как ты, скисал!
Такой парень, как я! — подумал Хольт.
Ком земли упал Визе на голову, следующая лопатка земли погребла изуродованное детское лицо. Прощай, Петер! Не поминай лихом!
Хольт отошел.
Он думал: из всех нас единственный герой — Визе! Бьешь во танкам, бросаешься в рукопашную — с отчаяния. В тихий городок у реки мне нельзя больше показываться. Как взгляну я в глаза родителям Петера? Ведь я все видел и молчал! Как покажусь Гундель? Я же знаю, что ее отец такой же, как эти люди в полосатых куртках. А я и пальцем не шевельнул, стоял и смотрел. Теперь нет у меня больше выбора!
Найти воображаемую точку, впиться в нее глазами… и… вперед, шагом марш!
12
Подразделение фольксштурма сменило учебный взвод, заняло окопы, выставило караульных у противотанкового заграждения. Свой взвод Венерт переправил по железной дороге в район Лейпцига, где стояла расквартированная в нескольких деревнях штабная рота. Здесь должны были продолжить обучение, но Венерт облюбовал себе квартиру в соседней деревне, во взводе не показывался, и солдаты целыми днями слонялись без дела. Унтер-офицер Бек с утра до ночи торчал в трактире и раскладывал пасьянсы. Бразды правления захватил Вольцов.
— Два-три дня безделья — и взвод будет небоеспособен! — возмущался он. — Сволочи, они уже списывают расписание поездов, думают, как бы поскорей домой добраться.
Со времени смерти Визе Хольт словно погас, ничем не интересовался, безвольно плыл по течению. Он умышленно не слушал известий. А газеты в деревню не доходили. На пасху Вольцов побывал в роте. Вернувшись, он отвел Хольта в сторону.
— Нас посылают в бой. И пора!
Он собрал взвод. «Даю вам час на сборы!» Бек скривил лицо, будто глотнул уксусу.
В трактире Вольцов подсел к Хольту.
— Бургкерт здесь. Русские стоят на Одере и Нейсе. Американцы прорвали фронт в нескольких местах. Рурская область окружена. Танковые дозоры подходят к Фульде и Везеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62