У нашего с вами клистира начальная скорость восемьсот шестьдесят…
— …метров в секунду, — подсказал Вольцов.
Но Шмидлинг уже не склонен был терпеть такие посягательства на свои права. Он заставлял весь расчет вытягиваться в струнку и повторять: угломерный круг, наибольший угол возвышения, установщик дистанционного взрывателя и так далее. Прошло немало времени, прежде чем их допустили к орудию.
Курсанты не раз обсуждали между собой этот странный метод обучения.
— Бывают положения, — говорил Вольцов, — когда мозг отказывается варить. Нужно добиться, чтобы человек действовал автоматически, к тому же эти методы рассчитаны на всякий сброд, на ассенизаторов и дворников… Это такой тупой народ, что трудно полагаться на их понимание, вот им и вдалбливают все до одурения. — Он сослался на своего отца — полковника. — Я не раз слышал от него, что армейская муштра рассчитана на то, чтобы и последний дубина все знал на зубок.
Курсанты, обучавшиеся работе на приборах, хвалились:
— Мы с вахмистром целый день проходим теорию зенитной стрельбы. Страшно интересно!
Как-то Хольт и Гомулка стояли вдвоем у входа в барак, и Гомулка сказал:
— Тут есть еще одно обстоятельство: нас так изведут долбежкой, что мы рады будем дорваться до настоящего дела.
— Ты прав. Когда я раньше думал о том, что нас ждет, мне становилось здорово не по себе… Но сегодня, когда Шмидлинг в сотый раз пожелал узнать, какому значению азимута соответствует «семь», я решил: что бы нас ни ждало в Рурской области, мы по крайней мере избавимся от этой волынки!..
— На то они и бьют. — Гомулка тряхнул головой. — А в общем грех жаловаться, — продолжал он. — Я удивляюсь, до чего прилично с нами обходятся. Новобранцев в казармах так шугают, что фронт представляется им раем… До поры до времени, конечно. Кто там побывал, предпочтет любую муштру!
Хольт рассмеялся.
— Да, но великий поворот не за горами!
— Спрашивается только — куда?
— И тебе не стыдно, Зепп! — сказал Хольт с упреком. — Как ты можешь так рассуждать!
— Это я только с тобой, — заверил его Гомулка. — Я иной раз думаю: а не прячем ли мы голову под крыло, как страусы, во всем, что касается войны?
— Кончай, Зепп! — сказал Хольт. — Такие разговоры и мысли только подрывают боевой дух.
Солдаты орудийного расчета различаются по номерам — от первого до девятого. Все они подчинены командиру орудия. У каждого номера свое место у пушки и свои обязанности. Командир орудия связан по телефону с постом управления и оттуда получает все приказания, вплоть до команды открыть огонь. Команда «Огонь!» дает третьему номеру, заряжающему, сигнал заряжать и стрелять. Это значит стрелять «беглым огнем», пояснил Шмидлинг и в сотый раз повторил, что командиру орудия надо повиноваться безоговорочно и безусловно. Бывает, что обязанности командира орудия исполняет один из номеров, в этих случаях ему оказывают должное повиновение.
Каждому номеру для первого знакомства полагалось вызубрить правило, в котором перечислялись его обязанности. Первый номер корректировал вертикальную, второй — горизонтальную наводку. Шестой номер обслуживал установщик взрывателя. Третий номер — заряжающий — был вторым по значению лицом в расчете. Номера четвертый, пятый, седьмой, восьмой и девятый, так называемые подносчики, стояли на последнем месте.
Все это, внушал им Шмидлинг, надо помнить и спросонок.
— Знаешь что? — сказал как-то вечером Вольцов Хольту. — Давай проверим, как действует заклятие «Помнить и спросонок».
Гомулка, проснувшийся в половине второго, поднял Хольта, и они вместе растолкали Вольцова. — С кого начнем?
— Давайте с Бранцнера. Дубина первостатейная! — предложил Вольцов.
Втроем они подошли к койке Бранцнера. Электрический фонарик в руках Вольцова, вспыхнув, осветил всю тройку в коротких до колен ночных рубахах, расползающихся от многих стирок, с десятками заплат. Хольт посмотрел на Вольцова. Рубаха на его мощной груди была натянута до отказа, из-под нее выглядывали волосатые ноги.
— Ну, взяли!
Гомулка и Хольт справа и слева подхватили Бранцнера под мышки и рывком посадили на постели, меж тем как Вольцов направил ему в лицо свет карманного фонаря.
— Ну-ка, отвечай! Второй номер!
— Второй номер устанавливает… устанавливает… — испуганно забормотал Бранцнер, еще не придя в себя, и сразу же, словно от толчка, проснулся и без запинки отбарабанил: — Второй номер с помощью поворотного механизма непрерывно устанавливает на боковом угломерном круге передаваемые с прибора управления углы горизонтальной наводки и наблюдает за тахометром. — Ответив так, что не придерешься, Бранцнер окрысился на них: — Вы что, сдурели — будить человека среди ночи!
— Ладно! Помалкивай. А теперь — шестой номер!
Но Бранцнер решительно отказался от дальнейших ответов, и они стали озираться в поисках новой жертвы, которую еще но успел разбудить грубый окрик Вольцова.
— Давайте спросим Рутшера! Он так мило заикается!
Игра при поощрении заинтересованных зрителей продолжалась. Сонный Рутшер мешком обвис на руках у своих мучителей. Вольцов ткнул его под ребро и заорал:
— Ну-ка, ты, мурло, — шестой номер да поживее!
— Шестой номер непрерывно отмечает на установщике… д… дистанционных взрывателей переда-даваемое с ко-ко-коман-дирского прибора управления время действия дистанционного устройства и ва… ва… вра-вращает ма-ма-маховичок.
— Блеск! — торжествовал Вольцов. — Действует и спросонок!
Но тут дверь с шумом распахнулась, кто-то включил свет, и на пороге показался Готтескнехт в красном купальном халате и ночных туфлях.
— Ага, попались! — злобно выкрикнул он. — Вас, кажется, ясно предупреждали — ночной покой соблюдать железно! А вы что делаете? Бесчинствуете во втором часу ночи!
Гомулка первым пришел в себя и хотел уже доложить, но Готтескнехт напустился на него:
— Этого еще не хватало! Докладывать в рубахе! Вы еще вздумаете в сортире рапортовать! — Кто-то засмеялся, но Готтескнехт рявкнул: — Молчать! Он повернулся к Хольту:
— Что тут случилось? Сознавайтесь, но честно! Кого вы собирались избить и за что?
— Господин вахмистр! — стал оправдываться Хольт. — Никого мы не собирались избивать! Мы только хотели проверить, отвечают ли курсанты спросонок насчет обязанностей номеров расчета, как этого хочет старший ефрейтор Шмидлинг.
Готтескнехт с минуту смотрел на Хольта, лицо его разгладилось.
— Ну и как они отвечают?
— Слово в слово, господин вахмистр! Бранцнер, и глазом не моргнув, ответил за второго номера, а Рутшер — за шестого. Никто из них на секунду не задумался.
— Однако вы и шутники же, — сказал Готтескнехт. — А теперь марш спать! — Но тут взгляд его остановился на Вольцове. — Ну-ка вы, подойдите ко мне! Хольт и Гомулка — те хоть башмаки надели, их я могу отправить в постель, а вы стоите босиком на загаженном полу…
— Господин вахмистр, — отвечал Вольцов, — вам можно сделать такое же замечание!
У Готтескнехта над переносицей собрались морщины.
— Вольцов, мое долготерпение наконец иссякло. — Он подбоченился, голос его снова звучал спокойно. — Я собирался приказать вам вымыть ноги и лечь в постель. Но теперь вы этим не отделаетесь! Ну-ка, наденьте комбинезон и выходите. Да пошевеливайтесь! Я вам покажу, как делать мне замечание!
Хольт и Гомулка послушно полезли в постель. Готтескнехт выключил свет. Вольцов в темноте оделся, ворча сквозь зубы. Засыпая, Хольт слышал, как он с проклятиями вернулся и стал укладываться спать.
Весть о ночном происшествии дошла на следующий день и до Шмидлинга.
— Этого я еще про нашего вахмистра не слыхивал, чтобы он так с кого стружку снимал, а тем более ночью! — Шмидлинг проявлял неподдельное участие.
В перерывы между занятиями он все больше делился с курсантами, рассказывал им о себе. Так Хольт узнал, что до войны Шмидлинг работал батраком в большом имении и что дома его ждут жена и четверо детей. Он единственный из всех солдат на батарее считается годным к фронтовой службе, его место давно уже там. До сих пор ему удавалось отсидеться на родине — «спасибо майору, ведь он и есть наш главный!» Но это может в любую минуту измениться, «на барскую милость плоха надежда». А потому его расчет должен быть образцовым, не попадать под замечание на смотрах и добиваться наилучших результатов стрельбы. Хольт задумчиво слушал рассказы Шмидлинга.
— Кто вздумает бузить, — пообещал он Шмидлингу, — тот будет иметь дело с нами. — Шмидлинг признательно кивнул; все-таки на родине, пусть даже в Рурской области!
Хольт и Гомулка переглянулись. До сих пор упорно говорили, что их отправят в Берлин, и только Хольт с Гомулкой знали правду. И вот Шмидлинг все выболтал. Новость не замедлила оказать действие. Курсанты приуныли.
— Эх, и дал же я маху! — огорчался Шмидлинг. — Это у меня просто так вырвалось. Вам про это и знать нельзя!
В обеденный перерыв новость облетела весь стадион.
3
Хольт с нетерпением ждал письма от Уты. Ей до меня дела нет, думал он, она меня просто забыла. Когда при раздаче почты назвали, наконец, его имя, это оказалась только посылочка от матери — заказанные им сигареты. Почему же Ута не пишет?
О матери он не тосковал, зато все чаще думал об отце, которого не видел почти четыре года. Слова Уты «он, должно быть, человек с характером» произвели на него впечатление. А может быть, таким отцом надо гордиться… Однако чувство отчужденности не проходило.
За обедом вахмистр снова раздал почту, Хольту он последнему вручил конверт. Тот едва решился его распечатать. Только по возвращении в барак, лежа на своей койке, он наконец прочел письмо. В тихом городке жизнь текла по-прежнему, словно покинувших его семиклассников никогда и не было. Слова, которые Хольт пробегал на лету, были увертливы и насмешливы, как всегда. И только к концу они зазвучали серьезно. «Не думай, — писала Ута, — что события этого лета прошли для меня бесследно, но лучше к этому не возвращаться. Пропасть, разделяющая нас, королевских детей, слишком глубока. Но, пока это тебе доставляет радость, рассчитывай на мою привязанность. Насколько я тебя знаю, она вдохновит тебя на великие патриотические подвиги». Он в тот же вечер ответил ей многословно и влюбленно.
Теперь они регулярно переписывались. На его влюбленные излияния она отвечала иронической шуткой. Ни разу не написала она больше двух страничек, но и меньше не писала. Он заботливо хранил ее письма; ее крестик он всегда носил при себе в нагрудном кармане.
Вольцов постоянно твердил: «Главное — научиться заряжать!» Но заряжать пушку боевыми патронами курсантам воспрещалось. «Это работа тяжелая, не для таких сопляков», — говорил Шмидлинг. Каждый патрон весил около тридцати фунтов, и даже при угле возвышения в семьдесят — восемьдесят градусов на то, чтобы зарядить пушку и выстрелить, давалось три секунды.
Однако Вольцов добился своего: надев на правую руку огромную рукавицу заряжающего, сшитую из кожи чуть ли не в палец толщиной, он выполнил все приемы, которые Хольт, стоявший тут же, называл вслух, быть может в сотый раз декламируя заданное на этот случай правило. «По команде „огонь!“ третий номер, удерживая правой рукой снаряженный дистанционным взрывателем патрон за дно гильзы, а левой — ее корпус, досылает его правой в канал ствола. Одновременно, повернувшись влево, он правой рукой нажимает спусковой рычаг».
На тактических занятиях установки для стрельбы давал им теперь прибор управления огнем, а старенький учебный самолет «Клемм», круживший над городом, служил им целью.
Они уже считали себя опытными зенитчиками. Вольцов все чаще ввертывал в свою речь: «Мы, старые вояки». Новые знания, приобретенные у орудия, вошли в плоть и кровь. Каждый день приносил что-то новое. Так они узнали, что бывает неподвижный и подвижный заградительный огонь. Огонь с ближней дистанции ведется особого рода снарядами, их можно узнать по желтым кольцам на дульцах гильз. Во время боевых стрельб им приходилось разбирать затвор якобы потому, что сломался ударник, хотя на практике этого почти не бывает. Шмидлингу вечно мерещились сломанные ударники, потому что их обожали на смотрах. Он стоял рядом с часами в руках и засекал время. Такое же пристрастие он питал и к «неразорвавшимся снарядам»; их относили за сотню метров от позиции, а расчет тем временем сидел в укрытии и ждал.
Чистка орудия и боеприпасов была не утомительным занятием. Шмидлинг обычно подсаживался к молодежи и что-нибудь рассказывал. Он вытаскивал из кармана карточки жены и своей четверки и пускал по рукам. Все хвалили детей, называли их «крепышами». Определение исходило от самого Шмидлинга и было в его устах величайшей похвалой. Показывая Хольту фотокарточку жены — помятый, захватанный от вечных разглядываний кусочек картона, он говорил: «Посмотрите, крепкая баба, а? Такую еще поискать!» Почему ему нравится, что она крепкая? — думал Хольт. Ведь для женщины не это главное.
— Понимаете, она работает старшей батрачкой в имении, где я служил скотником, — хвалился Шмидлинг. — Счастье, когда женщина может так вкалывать! У нее все горит в руках! — Он не раз повторял: — У нее все горит в руках… Да и двое старших при деле, выгоняют скотину в горы на пастбище.
Хольт долго и внимательно вглядывался в старшего ефрейтора.
Однако эти мирные часы у орудий, когда все сидели рядком и, смазывая патроны «голубым самолетным маслом», непринужденно разговаривали, выпадали на их долю редко. Усталые, разбитые, валились курсанты вечером на свои койки, а уже спустя два-три часа звонок опять поднимал их на ночные учения, причем Готтескнехт устраивал эти неурочные занятия без всякого предупреждения.
Шмидлинг проявлял на уроках стрельбы неистощимую изобретательность.
Невозможно, чтобы он все это выдумывал, — говорил Гомулка, — очевидно, так бывает на самом деле. Во время ночных занятий у него вдруг выходил из строя радиолокатор: «Радиопомехи. Это, когда сверху рассыпают серебряные бумажки, а по правде станиоль, — пояснял он. — Локатор против них не может». В таких случаях они вели особого вида заградительный огонь, так называемый баррикадный огонь. Команда гласила: «Огонь, баррикада!» Стрельба велась непрерывно при определенных неизменных координатах — заряжающие только и делали, что заряжали и стреляли… »Боеприпасы кончились! — орал Шмидлинг, — давай патроны из запасного боекомплекта, да поживее!» И они бежали в ночной темноте, каждый с учебным снарядом под мышкой, от огневой позиции к отдаленным блиндажам второго боекомплекта битый час туда и обратно, пока от напряжения не перехватывало дыхание и не подгибались ноги. Шмидлинг то и дело свистел, приходилось падать наземь, потому что каждый свисток означал разрыв бомбы, но только боже сохрани, чтобы патрон ударился о землю!
Как-то на таком учении Феттер заработал кличку «Труп». Шмидлинг приказал им отразить огнем с ближней дистанции воображаемую атаку противника на бреющем полете. В этих условиях наводчик сам определяет направление на цель — на глаз, поверх орудийного ствола. ( «При каждом выстреле промазывает на добрый километр», — вставил от себя Вольцов). Они уже сотни раз это проделывали, не удивительно, что все шло как по маслу; но тут старый «Клемм» вдруг спустился вниз и, направляясь с южной стороны стадиона, протрещал у них над головой. Шмидлинг крикнул: «Атака на бреющем полете, направление шесть! Взвод, в укрытие!» И это проделывали уже не раз. Но сегодня с Феттером вышла незадача. Вместо того чтобы броситься навстречу летящему самолету и поискать укрытия под высоким бруствером, он некоторое время метался по орудийному окопу, а потом бросился назад, ища укрытия на противоположной стороне. Между тем «Клемм» жужжа пронесся у них над головой. Шмидлинг рассвирепел. Остальных он погнал к орудию, а Феттеру приказал не двигаться.
— Вы мертвец! — кричал он. — Понимаете, мертвец! Ни с места, труп несчастный!
— От такого прозвища жуть берет, — сказал потом Хольт Гомулке. Но так оно и пристало, и даже Готтескнехт иной раз кричал: «Пошевеливайтесь, Феттер, труп несчастный! Или вам окончательно надоела жизнь?»
Да и вообще Готтескнехт все решительно знал, все видел и слышал и всегда появлялся в самый неподходящий момент. В так называемые «газовые дни», когда курсанты с утра до вечера бегали в противогазах, он не знал пощады. Им выдали трофейные французские маски с большим тяжелым фильтром, который приходилось таскать с собой в сумке, надетой через плечо. С маской он соединялся резиновым шлангом. Чтобы легче было дышать, юноши слегка отвинчивали клапан.
Но тут появлялся Готтескнехт, хватал сумку, и на провинившихся сыпались неуды.
Во время этой нелегкой службы курсанты с особенным интересом следили за сообщениями о налетах вражеской авиации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— …метров в секунду, — подсказал Вольцов.
Но Шмидлинг уже не склонен был терпеть такие посягательства на свои права. Он заставлял весь расчет вытягиваться в струнку и повторять: угломерный круг, наибольший угол возвышения, установщик дистанционного взрывателя и так далее. Прошло немало времени, прежде чем их допустили к орудию.
Курсанты не раз обсуждали между собой этот странный метод обучения.
— Бывают положения, — говорил Вольцов, — когда мозг отказывается варить. Нужно добиться, чтобы человек действовал автоматически, к тому же эти методы рассчитаны на всякий сброд, на ассенизаторов и дворников… Это такой тупой народ, что трудно полагаться на их понимание, вот им и вдалбливают все до одурения. — Он сослался на своего отца — полковника. — Я не раз слышал от него, что армейская муштра рассчитана на то, чтобы и последний дубина все знал на зубок.
Курсанты, обучавшиеся работе на приборах, хвалились:
— Мы с вахмистром целый день проходим теорию зенитной стрельбы. Страшно интересно!
Как-то Хольт и Гомулка стояли вдвоем у входа в барак, и Гомулка сказал:
— Тут есть еще одно обстоятельство: нас так изведут долбежкой, что мы рады будем дорваться до настоящего дела.
— Ты прав. Когда я раньше думал о том, что нас ждет, мне становилось здорово не по себе… Но сегодня, когда Шмидлинг в сотый раз пожелал узнать, какому значению азимута соответствует «семь», я решил: что бы нас ни ждало в Рурской области, мы по крайней мере избавимся от этой волынки!..
— На то они и бьют. — Гомулка тряхнул головой. — А в общем грех жаловаться, — продолжал он. — Я удивляюсь, до чего прилично с нами обходятся. Новобранцев в казармах так шугают, что фронт представляется им раем… До поры до времени, конечно. Кто там побывал, предпочтет любую муштру!
Хольт рассмеялся.
— Да, но великий поворот не за горами!
— Спрашивается только — куда?
— И тебе не стыдно, Зепп! — сказал Хольт с упреком. — Как ты можешь так рассуждать!
— Это я только с тобой, — заверил его Гомулка. — Я иной раз думаю: а не прячем ли мы голову под крыло, как страусы, во всем, что касается войны?
— Кончай, Зепп! — сказал Хольт. — Такие разговоры и мысли только подрывают боевой дух.
Солдаты орудийного расчета различаются по номерам — от первого до девятого. Все они подчинены командиру орудия. У каждого номера свое место у пушки и свои обязанности. Командир орудия связан по телефону с постом управления и оттуда получает все приказания, вплоть до команды открыть огонь. Команда «Огонь!» дает третьему номеру, заряжающему, сигнал заряжать и стрелять. Это значит стрелять «беглым огнем», пояснил Шмидлинг и в сотый раз повторил, что командиру орудия надо повиноваться безоговорочно и безусловно. Бывает, что обязанности командира орудия исполняет один из номеров, в этих случаях ему оказывают должное повиновение.
Каждому номеру для первого знакомства полагалось вызубрить правило, в котором перечислялись его обязанности. Первый номер корректировал вертикальную, второй — горизонтальную наводку. Шестой номер обслуживал установщик взрывателя. Третий номер — заряжающий — был вторым по значению лицом в расчете. Номера четвертый, пятый, седьмой, восьмой и девятый, так называемые подносчики, стояли на последнем месте.
Все это, внушал им Шмидлинг, надо помнить и спросонок.
— Знаешь что? — сказал как-то вечером Вольцов Хольту. — Давай проверим, как действует заклятие «Помнить и спросонок».
Гомулка, проснувшийся в половине второго, поднял Хольта, и они вместе растолкали Вольцова. — С кого начнем?
— Давайте с Бранцнера. Дубина первостатейная! — предложил Вольцов.
Втроем они подошли к койке Бранцнера. Электрический фонарик в руках Вольцова, вспыхнув, осветил всю тройку в коротких до колен ночных рубахах, расползающихся от многих стирок, с десятками заплат. Хольт посмотрел на Вольцова. Рубаха на его мощной груди была натянута до отказа, из-под нее выглядывали волосатые ноги.
— Ну, взяли!
Гомулка и Хольт справа и слева подхватили Бранцнера под мышки и рывком посадили на постели, меж тем как Вольцов направил ему в лицо свет карманного фонаря.
— Ну-ка, отвечай! Второй номер!
— Второй номер устанавливает… устанавливает… — испуганно забормотал Бранцнер, еще не придя в себя, и сразу же, словно от толчка, проснулся и без запинки отбарабанил: — Второй номер с помощью поворотного механизма непрерывно устанавливает на боковом угломерном круге передаваемые с прибора управления углы горизонтальной наводки и наблюдает за тахометром. — Ответив так, что не придерешься, Бранцнер окрысился на них: — Вы что, сдурели — будить человека среди ночи!
— Ладно! Помалкивай. А теперь — шестой номер!
Но Бранцнер решительно отказался от дальнейших ответов, и они стали озираться в поисках новой жертвы, которую еще но успел разбудить грубый окрик Вольцова.
— Давайте спросим Рутшера! Он так мило заикается!
Игра при поощрении заинтересованных зрителей продолжалась. Сонный Рутшер мешком обвис на руках у своих мучителей. Вольцов ткнул его под ребро и заорал:
— Ну-ка, ты, мурло, — шестой номер да поживее!
— Шестой номер непрерывно отмечает на установщике… д… дистанционных взрывателей переда-даваемое с ко-ко-коман-дирского прибора управления время действия дистанционного устройства и ва… ва… вра-вращает ма-ма-маховичок.
— Блеск! — торжествовал Вольцов. — Действует и спросонок!
Но тут дверь с шумом распахнулась, кто-то включил свет, и на пороге показался Готтескнехт в красном купальном халате и ночных туфлях.
— Ага, попались! — злобно выкрикнул он. — Вас, кажется, ясно предупреждали — ночной покой соблюдать железно! А вы что делаете? Бесчинствуете во втором часу ночи!
Гомулка первым пришел в себя и хотел уже доложить, но Готтескнехт напустился на него:
— Этого еще не хватало! Докладывать в рубахе! Вы еще вздумаете в сортире рапортовать! — Кто-то засмеялся, но Готтескнехт рявкнул: — Молчать! Он повернулся к Хольту:
— Что тут случилось? Сознавайтесь, но честно! Кого вы собирались избить и за что?
— Господин вахмистр! — стал оправдываться Хольт. — Никого мы не собирались избивать! Мы только хотели проверить, отвечают ли курсанты спросонок насчет обязанностей номеров расчета, как этого хочет старший ефрейтор Шмидлинг.
Готтескнехт с минуту смотрел на Хольта, лицо его разгладилось.
— Ну и как они отвечают?
— Слово в слово, господин вахмистр! Бранцнер, и глазом не моргнув, ответил за второго номера, а Рутшер — за шестого. Никто из них на секунду не задумался.
— Однако вы и шутники же, — сказал Готтескнехт. — А теперь марш спать! — Но тут взгляд его остановился на Вольцове. — Ну-ка вы, подойдите ко мне! Хольт и Гомулка — те хоть башмаки надели, их я могу отправить в постель, а вы стоите босиком на загаженном полу…
— Господин вахмистр, — отвечал Вольцов, — вам можно сделать такое же замечание!
У Готтескнехта над переносицей собрались морщины.
— Вольцов, мое долготерпение наконец иссякло. — Он подбоченился, голос его снова звучал спокойно. — Я собирался приказать вам вымыть ноги и лечь в постель. Но теперь вы этим не отделаетесь! Ну-ка, наденьте комбинезон и выходите. Да пошевеливайтесь! Я вам покажу, как делать мне замечание!
Хольт и Гомулка послушно полезли в постель. Готтескнехт выключил свет. Вольцов в темноте оделся, ворча сквозь зубы. Засыпая, Хольт слышал, как он с проклятиями вернулся и стал укладываться спать.
Весть о ночном происшествии дошла на следующий день и до Шмидлинга.
— Этого я еще про нашего вахмистра не слыхивал, чтобы он так с кого стружку снимал, а тем более ночью! — Шмидлинг проявлял неподдельное участие.
В перерывы между занятиями он все больше делился с курсантами, рассказывал им о себе. Так Хольт узнал, что до войны Шмидлинг работал батраком в большом имении и что дома его ждут жена и четверо детей. Он единственный из всех солдат на батарее считается годным к фронтовой службе, его место давно уже там. До сих пор ему удавалось отсидеться на родине — «спасибо майору, ведь он и есть наш главный!» Но это может в любую минуту измениться, «на барскую милость плоха надежда». А потому его расчет должен быть образцовым, не попадать под замечание на смотрах и добиваться наилучших результатов стрельбы. Хольт задумчиво слушал рассказы Шмидлинга.
— Кто вздумает бузить, — пообещал он Шмидлингу, — тот будет иметь дело с нами. — Шмидлинг признательно кивнул; все-таки на родине, пусть даже в Рурской области!
Хольт и Гомулка переглянулись. До сих пор упорно говорили, что их отправят в Берлин, и только Хольт с Гомулкой знали правду. И вот Шмидлинг все выболтал. Новость не замедлила оказать действие. Курсанты приуныли.
— Эх, и дал же я маху! — огорчался Шмидлинг. — Это у меня просто так вырвалось. Вам про это и знать нельзя!
В обеденный перерыв новость облетела весь стадион.
3
Хольт с нетерпением ждал письма от Уты. Ей до меня дела нет, думал он, она меня просто забыла. Когда при раздаче почты назвали, наконец, его имя, это оказалась только посылочка от матери — заказанные им сигареты. Почему же Ута не пишет?
О матери он не тосковал, зато все чаще думал об отце, которого не видел почти четыре года. Слова Уты «он, должно быть, человек с характером» произвели на него впечатление. А может быть, таким отцом надо гордиться… Однако чувство отчужденности не проходило.
За обедом вахмистр снова раздал почту, Хольту он последнему вручил конверт. Тот едва решился его распечатать. Только по возвращении в барак, лежа на своей койке, он наконец прочел письмо. В тихом городке жизнь текла по-прежнему, словно покинувших его семиклассников никогда и не было. Слова, которые Хольт пробегал на лету, были увертливы и насмешливы, как всегда. И только к концу они зазвучали серьезно. «Не думай, — писала Ута, — что события этого лета прошли для меня бесследно, но лучше к этому не возвращаться. Пропасть, разделяющая нас, королевских детей, слишком глубока. Но, пока это тебе доставляет радость, рассчитывай на мою привязанность. Насколько я тебя знаю, она вдохновит тебя на великие патриотические подвиги». Он в тот же вечер ответил ей многословно и влюбленно.
Теперь они регулярно переписывались. На его влюбленные излияния она отвечала иронической шуткой. Ни разу не написала она больше двух страничек, но и меньше не писала. Он заботливо хранил ее письма; ее крестик он всегда носил при себе в нагрудном кармане.
Вольцов постоянно твердил: «Главное — научиться заряжать!» Но заряжать пушку боевыми патронами курсантам воспрещалось. «Это работа тяжелая, не для таких сопляков», — говорил Шмидлинг. Каждый патрон весил около тридцати фунтов, и даже при угле возвышения в семьдесят — восемьдесят градусов на то, чтобы зарядить пушку и выстрелить, давалось три секунды.
Однако Вольцов добился своего: надев на правую руку огромную рукавицу заряжающего, сшитую из кожи чуть ли не в палец толщиной, он выполнил все приемы, которые Хольт, стоявший тут же, называл вслух, быть может в сотый раз декламируя заданное на этот случай правило. «По команде „огонь!“ третий номер, удерживая правой рукой снаряженный дистанционным взрывателем патрон за дно гильзы, а левой — ее корпус, досылает его правой в канал ствола. Одновременно, повернувшись влево, он правой рукой нажимает спусковой рычаг».
На тактических занятиях установки для стрельбы давал им теперь прибор управления огнем, а старенький учебный самолет «Клемм», круживший над городом, служил им целью.
Они уже считали себя опытными зенитчиками. Вольцов все чаще ввертывал в свою речь: «Мы, старые вояки». Новые знания, приобретенные у орудия, вошли в плоть и кровь. Каждый день приносил что-то новое. Так они узнали, что бывает неподвижный и подвижный заградительный огонь. Огонь с ближней дистанции ведется особого рода снарядами, их можно узнать по желтым кольцам на дульцах гильз. Во время боевых стрельб им приходилось разбирать затвор якобы потому, что сломался ударник, хотя на практике этого почти не бывает. Шмидлингу вечно мерещились сломанные ударники, потому что их обожали на смотрах. Он стоял рядом с часами в руках и засекал время. Такое же пристрастие он питал и к «неразорвавшимся снарядам»; их относили за сотню метров от позиции, а расчет тем временем сидел в укрытии и ждал.
Чистка орудия и боеприпасов была не утомительным занятием. Шмидлинг обычно подсаживался к молодежи и что-нибудь рассказывал. Он вытаскивал из кармана карточки жены и своей четверки и пускал по рукам. Все хвалили детей, называли их «крепышами». Определение исходило от самого Шмидлинга и было в его устах величайшей похвалой. Показывая Хольту фотокарточку жены — помятый, захватанный от вечных разглядываний кусочек картона, он говорил: «Посмотрите, крепкая баба, а? Такую еще поискать!» Почему ему нравится, что она крепкая? — думал Хольт. Ведь для женщины не это главное.
— Понимаете, она работает старшей батрачкой в имении, где я служил скотником, — хвалился Шмидлинг. — Счастье, когда женщина может так вкалывать! У нее все горит в руках! — Он не раз повторял: — У нее все горит в руках… Да и двое старших при деле, выгоняют скотину в горы на пастбище.
Хольт долго и внимательно вглядывался в старшего ефрейтора.
Однако эти мирные часы у орудий, когда все сидели рядком и, смазывая патроны «голубым самолетным маслом», непринужденно разговаривали, выпадали на их долю редко. Усталые, разбитые, валились курсанты вечером на свои койки, а уже спустя два-три часа звонок опять поднимал их на ночные учения, причем Готтескнехт устраивал эти неурочные занятия без всякого предупреждения.
Шмидлинг проявлял на уроках стрельбы неистощимую изобретательность.
Невозможно, чтобы он все это выдумывал, — говорил Гомулка, — очевидно, так бывает на самом деле. Во время ночных занятий у него вдруг выходил из строя радиолокатор: «Радиопомехи. Это, когда сверху рассыпают серебряные бумажки, а по правде станиоль, — пояснял он. — Локатор против них не может». В таких случаях они вели особого вида заградительный огонь, так называемый баррикадный огонь. Команда гласила: «Огонь, баррикада!» Стрельба велась непрерывно при определенных неизменных координатах — заряжающие только и делали, что заряжали и стреляли… »Боеприпасы кончились! — орал Шмидлинг, — давай патроны из запасного боекомплекта, да поживее!» И они бежали в ночной темноте, каждый с учебным снарядом под мышкой, от огневой позиции к отдаленным блиндажам второго боекомплекта битый час туда и обратно, пока от напряжения не перехватывало дыхание и не подгибались ноги. Шмидлинг то и дело свистел, приходилось падать наземь, потому что каждый свисток означал разрыв бомбы, но только боже сохрани, чтобы патрон ударился о землю!
Как-то на таком учении Феттер заработал кличку «Труп». Шмидлинг приказал им отразить огнем с ближней дистанции воображаемую атаку противника на бреющем полете. В этих условиях наводчик сам определяет направление на цель — на глаз, поверх орудийного ствола. ( «При каждом выстреле промазывает на добрый километр», — вставил от себя Вольцов). Они уже сотни раз это проделывали, не удивительно, что все шло как по маслу; но тут старый «Клемм» вдруг спустился вниз и, направляясь с южной стороны стадиона, протрещал у них над головой. Шмидлинг крикнул: «Атака на бреющем полете, направление шесть! Взвод, в укрытие!» И это проделывали уже не раз. Но сегодня с Феттером вышла незадача. Вместо того чтобы броситься навстречу летящему самолету и поискать укрытия под высоким бруствером, он некоторое время метался по орудийному окопу, а потом бросился назад, ища укрытия на противоположной стороне. Между тем «Клемм» жужжа пронесся у них над головой. Шмидлинг рассвирепел. Остальных он погнал к орудию, а Феттеру приказал не двигаться.
— Вы мертвец! — кричал он. — Понимаете, мертвец! Ни с места, труп несчастный!
— От такого прозвища жуть берет, — сказал потом Хольт Гомулке. Но так оно и пристало, и даже Готтескнехт иной раз кричал: «Пошевеливайтесь, Феттер, труп несчастный! Или вам окончательно надоела жизнь?»
Да и вообще Готтескнехт все решительно знал, все видел и слышал и всегда появлялся в самый неподходящий момент. В так называемые «газовые дни», когда курсанты с утра до вечера бегали в противогазах, он не знал пощады. Им выдали трофейные французские маски с большим тяжелым фильтром, который приходилось таскать с собой в сумке, надетой через плечо. С маской он соединялся резиновым шлангом. Чтобы легче было дышать, юноши слегка отвинчивали клапан.
Но тут появлялся Готтескнехт, хватал сумку, и на провинившихся сыпались неуды.
Во время этой нелегкой службы курсанты с особенным интересом следили за сообщениями о налетах вражеской авиации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62