«Противник пытается, — как здесь сказано, — сохранить маневренный характер операций».
Хольт краешком глаза посмотрел на Цише, но Цише спал или притворялся, что спит. — И мы все еще не принимаем никаких контрмер? — спросил он. — Прочти, пожалуйста, сводку!
Гомулка полистал газету.
— Контрмеры?.. — Что-то дрогнуло в его лице. — Минутку! «Фронт вторжения… На Центральном участке Восточного фронта наши войска в обстановке удушливой жары ведут бои, чреватые и для нас крупными потерями…»
— Там, видно, что-то не так! — встрепенулся Вольцов. Тут проснулся Цише и сонными глазами уставился на кучку друзей.
— Но ведь этого не было за всю войну, — волновался Гомулка. — Что ты так скептически поглядываешь, Цише? Просмотри все наши сводки, начиная с Польской кампании и до сегодня! Мы еще не разу не писали, что несем крупные потери. — Он продолжал читать: — «Героическая борьба Виленского гарнизона…»
— Виленского?.. — испуганно воскликнул Хольт.
— А ты и не знаешь? Вильну уже три дня как обошли, — сказал Гомулка. — «Противник, в обход Вильны, продолжает продвигаться на запад и юго-запад». Он отложил газету. — Какие уж тут контрмеры!
Хольт понуро сидел за столом. Всего пять минут назад он радовался предстоящему отпуску, а теперь всё было отравлено этими удручающими известиями. Он удивлялся товарищам, они так спокойно ко всему относятся. А может, они просто лучше, чем он, скрывают свои чувства? Феттер, во всяком случае, заорал со своей койки:
— К черту Вильну! Дайте человеку поспать, это в миллион раз важнее!
Вся тройка подала заявление об отпуске. Хольт снова задумался: куда же мне девать себя? Мама? Нет! Отец? Нет! Хольт с сочельника ничего о нем не слышал, и только две-три недели назад, после того как бомбежке подверглись промышленные города Центральной Германии, ему передали сообщение на стереотипном бланке, что такой-то жив. Оставалось приглашение Вольцова. Вольцов и Гомулка уговаривали его ехать вместе в их родной город. Покуда у человека есть друзья, жить можно! — размышлял Хольт. Друзья, с легкой неприязнью подумал Хольт. А разве между ним и Вольцовом не пробежала черная кошка? Но ему вспомнилась заброшенная вилла, летние дни на пляже… и Ута! Об Уте он думал со стесненной душой. И тут у него мелькнула мысль о фрау Цише.
Нельзя было уезжать в отпуск, не повидав ее. А вдруг она вырвется из дому и поедет с ним, как тогда на рождество? Грустные мысли полезли ему в голову. Может ли это повториться? Как странно! Со всеми он в разладе! Он быстро переоделся.
— Куда? — спросил его Вольцов.
— К зубному.
Вольцов ухмыльнулся. Но раздался сигнал тревоги. Вольцов в одних трусах побежал к орудию, захватив комбинезон.
В окопе нечем было дышать, солнце отвесными лучами припекало голову. Хольт, обливаясь потом в своей суконной форме, напрасно искал укрытия в блиндаже. Земля так прогрелась, что из ниши полыхало жаром, как из печки. Он скинул мундир. Один из силезцев, Шредер, заменял его сегодня у поворотного.
— По местам! — скомандовал Цише, он тоже был в выходной форме. Все надели каски. — Отдельные скоростные самолеты противника…
— Все те же неизменные «москиты», — ввернул Гомулка. Вольцов стащил рукавицу и присел на станину.
— «Хеви-ленд-Москито», — сказал он задумчиво, словно про себя. — Разведывательные невооруженные самолеты. Летят так быстро, что наши истребители могут их догнать, только войдя в пике.
— Где это ты черпаешь такие сведения? — покосился на него Цише.
Вольцов бросил на землю окурок. — Читай «Фелькишер беобахтер», дружище! И не только лозунги, читай статьи и передовицы! Ты, правда, неплохой национал-социалист, но как военный, слишком узко мыслишь.
— Основное направление — девять! — скомандовал Цише. Послышались отдаленные раскаты пушечных выстрелов. — Это 128-миллиметровки в Ботропе.
Вольцов снова напялил рукавицу.
— Выдавая правильную военную информацию за вражескую пропаганду, ты только расписываешься в своем убожестве, — продолжал он наставительно. — Этак ты и фюрера обвинишь во вражеской пропаганде, ведь он считает положение серьезным.
В городах сирены провыли отбой. Цише включил микрофон.
— «Антон» понял! Отбой! Скоростные самолеты противника направились в глубь страны… Двоим оставаться у орудия. Остальные могут идти обедать.
— Я остаюсь! — сказал Вольцов. — Зепп, притащи мне сюда мой обед!
Хольт надел мундир и побежал на командирский пункт. Готтескнехт нахмурился.
— Ровно в семнадцать быть на месте! И, сидя у врача, слушать радио. Как только сообщат о приближении бомбардировщиков, возвращайтесь!
Хольт бегом направился к трамваю. Доехав до главного вокзала, он дальше пошел пешком. Спустя минуту он уже звонил у дверей фрау Цише. Она расхаживала по квартире в купальном костюме, в кухне стояли на льду бутылки пива.
— Последние бомбежки так напугали Цише, что он зовет меня к себе в Краков. К тому же здесь меня едят поедом за то, что у нас большая квартира. Цише предлагает сдать две комнаты, чтобы избежать разговоров, будто члены партии используют свое положение в личных интересах.
— Подождала бы, когда меня отправят на трудовую повинность. Нас освидетельствовали на той неделе. Остается каких-нибудь полтора месяца.
— Ведь надо же выдумать: зовет меня в Краков, а туда вот-вот нагрянут русские! Я уж предпочитаю бомбоубежище у себя дома!
— У меня есть план, — сказал Хольт. — Слушай!
Она долго обдумывала его предложение.
— Да, заманчиво! — сказала она. — Я знаю местечко в Баварском лесу… Но нет! Никуда это не годится! У тебя отпуск, ты не едешь домой, а я в то же время уезжаю в неизвестном направлении! Это же всем бросится в глаза.
Хольт страшно огорчился.
— Придумай что-нибудь, можно же найти отговорку. Но она решительно покачала головой.
— Нет, нельзя так рисковать. Это было бы чудесно, но чересчур рискованно… Другое дело, если бы за мной не шпионил мой пасынок, — прибавила она немного погодя.
— Твой пасынок! — рассердился Хольт. — Вечно он становится у меня на дороге, скотина этакая!
— Успокойся, — сказала она.
— По крайней мере не уезжай, пока нас не отправят на трудовую повинность, — взмолился он, — ты же видишь, как я одинок!
— Брось киснуть! У тебя для этого нет оснований! Когда на коротких волнах передали: «В Германском воздушном пространстве боевых соединений противника не обнаружено», Хольт лежал рядом с фрау Цише на кровати. Окна спальни были широко открыты. Он все еще пытался ее уговорить:
— А нет ли у тебя родственников, на которых ты могла бы сослаться?
— Нет, нет, об этом нечего и думать, мне самой ужасно жаль!
Хольту послышались шаги в коридоре. Но он, должно быть, ошибся!
— А если бы ты поехала вперед, — настаивал он, — а я потом к тебе присоединился? Уж это никому не бросится в глаза.
Но тут дверь отворилась, и на пороге спальни показался Цише — старший курсант Цише собственной персоной. На правой руке у него болталась каска. Хольт вздрогнул и накрыл фрау Цише одеялом.
— Ага!.. Ага!.. Ага!.. — только и мог произнести Цише, не успели они опомниться, а он уже исчез, как привидение. Дверь так и осталась настежь. Входную он за собой захлопнул.
— Свинья, подлая свинья! — в ярости бормотал Хольт, фрау Цише трясло от страха. Она была страшно бледна.
— Боже мой! Боже мой!.. — Хольт пытался ее успокоить, но она ничего не хотела слышать. — Я пропала, пропала… Он напишет отцу.
Эта перспектива испугала и Хольта. В голове его роились вялые, неповоротливые мысли. Как теперь быть? Надо обратиться к Гильберту, пусть Цише даст клятву, что никому не расскажет, подумал он сперва. И тут же отверг эту мысль. На Вольцова рассчитывать не приходится, а Цише скорее даст себя удавить, чем откажется от возможности погубить мачеху вместе с Хольтом. Хольт сидел на кровати, подтянув колени к подбородку, и думал: проклятие, этого еще не доставало!
Фрау Цише лежала пластом, не в силах пошевелиться. Она как-то сразу осунулась и постарела.
— Он меня прогонит, — шептала она, — он меня прогонит без всяких!
— Погоди огорчаться! — уговаривал ее Хольт. — Ничего он не узнает, об этом позабочусь я! — Он понятия не имел, как это сделать, но до позиции далеко, авось по дороге что-нибудь придет в голову. Он встал, собрал свои вещи и направился в ванную. Подставил голову под холодный кран. Фрау Цише последовала за ним. Несмотря на жару, ее знобило.
— Лишь бы он не написал отцу, — говорила она уже спокойнее. — Вернер, сделай с ним, что хочешь! Лишь бы он не написал отцу! Ты не знаешь старика Цише, он страшно самолюбив и мстителен.
Страх охватил Хольта. Он причесался, отбросил расческу и сказал:
— Там видно будет!
Он отправился на батарею. Конечно, ему и по дороге ничего не пришло в голову. Он думал: какое отчаянное легкомыслие! Этого нельзя было допустить! Попробую поговорить с Цише!
Вольцов сидел за столом и циркулем тыкал в карту. Гомулка углубился в какую-то книжку. Цише не было видно.
— Оставь его в покое, — сказал Гомулка. — Он отпросился домой на ночь и вдруг вернулся в растрепанных чувствах. На себя не похож. Сидит в столовой и что-то строчит.
Итак, Цише уже пишет. Хольт поспел вовремя! В пустынной столовой было полутемно. За стойкой на стуле дремал шеф-повар. Перед мутным от пыли оконцем сидел за столом Цише и что-то строчил. Увидев Хольта, он торопливо собрал в кучу разбросанные по столу бумаги. Хольт молча сел напротив. Лицо Цише, бледное как мел, все в красных пятнах, казалось сегодня особенно одутловатым, в глазах затаилась ненависть.
— Послушай, Цише! — обратился к нему Хольт.
— Уматывай. Вон отсюда! — огрызнулся Цише.
— Не кричи! — остановил его Хольт. Но Цише уже нельзя было удержать.
— Пошел вон, свинья! Нам с тобой говорить не о чем! Ты посягнул на честь моего отца!
— А громче не можешь? — спросил Хольт. — Погромче! Видишь, повару интересно!
Старший ефрейтор, дремавший за стойкой, проснулся как от толчка и обвел юношей бессмысленным взглядом. Потом встал, запер буфет и затопал к выходу.
— Мне нужно сказать тебе два слова, — примирительно начал Хольт. — Ты нечаянно увидел то, что тебе не следовало видеть. Мы с тобой слишком по-разному смотрим на многое, и долго говорить нам ни к чему. Но то, что ты сразу же, еще не остыв, садишься, чтобы выложить все своему старику, — это… это недостойно! Если ты чувствуешь себя оскорбленным и если у тебя в душе есть хоть капля мужества, сведи счеты со мной, а отца не трогай!
Хольт ухватился за эту мысль, как за некое избавление. Если бы Цише можно было заставить посмотреть на случившееся как на дело чести, многое было бы спасено.
— Брось заливать! — прошипел Цише. И сразу же перейдя на крик: — Так я тебе и позволю марать честь моего отца!.. Точка!.. Наконец-то я с тобой сведу счеты… за все — за все… с самого первого дня… за все твои фанаберии гнилого интеллигента… за твое моральное разложение, недостойное немца… Ты мне дорого за все заплатишь! — Он захлебнулся душившей его яростью. Хольт молчал, чувствуя себя беспомощным перед этим неистовым взрывом. А Цише продолжал срывающимся голосом: — За то, что ты эту женщину сделал шлюхой, ты ответишь моему отцу! Оба вы ответите! И вы пожалеете… ох как пожалеете… вы горько пожалеете о своем распутстве!
У Хольта опустились руки. Не зная, что делать, он вскочил и схватил Цише за грудь френча. Но тут раздался сигнал тревоги.
— Жаль! А я только собирался хорошенько тебя вздрючить! — сказал Хольт. — Ну, до следующего раза!
Весь трясясь от злости, Цише запихал свои бумажки за пазуху и побежал к орудию.
«Скоростные самолеты противника над северо-западной Францией направляются к нашей границе!» За этим долго ничего не следовало. Прошло битых три часа. Спустилась ночь. Дружинники спали в блиндаже. Но вот Цише крикнул: «Ни места-а-ам!» В окрестных городах завыли сирены.
— Это что же, сразу тревога? — удивился Гомулка.
«Крупные соединения бомбардировщиков противника над Голландией направляются в район Кельн — Эссеп», — передавал Цише. Вольцов пошел выгонять дружинников из блиндажа. Но самолеты изменили курс и пролетели много севернее.
— Ложная атака! Маскировочный маневр! — сказал Гомулка.. — Они хотят сбить с толку нас и наши ночные истребители.
Сирены провыли отбой. Позднее поступило сообщение, что бомбы сброшены в районе Большого Берлина.
Хольт переговаривался с Гомулкой. Слышно было, как на командирском пункте разоряется Кутшера. Два-три прожектора обшаривали небо. Ночь была светлая. Над самой головой высыпали звезды, но кругом грядами залегли облака. Где-то на юге выпускала плавку доменная печь, вырывавшиеся из нее клубы колошникового газа окрашивали небо в яркий багрянец.
— Сколько было сброшено бомб, — заметил Вольцов, — а заводам ничего не делается, работают и работают!
Но тут Цише крикнул:
— Соблюдать тишину! «Новая большая группа бомбардировщиков над Ламаншем, направление: Эмден — Ольденбург».
Опять в городах всполошились сирены. Спустя полчаса поступило сообщение: «У побережья бомбардировщики встретили густую полосу тумана. Ищут запасные цели».
— Теперь их можно ждать сюда!
Вольцов внушал дружинникам:
— Если они пойдут ставить рождественские елки, сразу же бегите за резервными боеприпасами. Понятно?
Снова по нарастающей и ниспадающей кривой провыли сирены. Тревога! В небе уже гудели звенья бомбардировщиков. Неподалеку, с восточной стороны ярко пылали осветительные ракеты, это засекли поселок, лежавший, словно остров, среди заводских зданий. Прожекторы суетливо метались по небу, угасая еще до того, как оптические приборы разведчиков успевали поймать цель. На северо-западе нарастало тяжелое гудение авиационных моторов. Кругом громыхали зенитные батареи. Каскады ракет освещали орудийный окоп.
— Стрелять по данным радиолокатора! — выкрикнул Цише. И тут же: — Радиопомехи! Неподвижный заградительный огонь — направление три! — Он продолжал объявлять данные для наводки. И наконец: — Огонь!
Грохот выстрелов и недалекие разрывы бомб смешались в раскатистый, долго не смолкающий гром. Хольту достаточно было повернуть голову, чтобы увидеть Вольцова: с непокрытой головой, он стоял у орудия, широко расставив ноги, и равномерными движениями вгонял в ствол патрон за патроном.
Перерыв огня.
Дружинники молча выбрасывали за бруствер закопченные гильзы. Кто-то подсчитывал:
— Тридцать девять, сорок, сорок один…
Сорок один выстрел? — удивился Хольт. Облака на востоке озарились багровым отсветом пожара, над расстрелянной рощей за рабочим поселком взвивались к небу языки пламени. До самой позиции веяло палящим зноем. А теперь и в густо застроенном поселке забушевал огненный смерч. Один из дружинников у стенки окопа вдруг согнулся пополам и закрыл лицо руками.
— У него там семья, — сурово пояснил чей-то голос.
— Неважно, — бросил ему Вольцов. — Возьми себя в руки, приятель! — Он смазывал затвор.
Воздух снова задрожал от гула моторов.
— Радиопомехи! — выкрикнул Цише срывающимся голосом. Нечего было загодя разоряться, злорадно подумал Хольт.
— Заградительный!.. Угол возвышения тридцать пять — тридцать, угол горизонтальной наводки сорок восемь — двадцать, взрыватель двести градусов!
Хольт поправил на голове наушники.
— Огонь! — крикнул Цише.
При каждом выстреле им в лицо ударяли фонтаны сухой пыли. Глаза горели, ослепленные молниями выстрелов. Хольт не расслышал команды «перерыв огня». Неожиданно в окопе воцарилась тишина. И в этой тишине послышался хриплый голос Вольцова:
— Мерзавцы, накидали в пожар фугасных бомб! Новые налеты. Над Францией большие партии бомбардировщиков летели по направлению к району Кобленц — Саарбрюкен.
— Сегодня у них обширная программа, — заметил Гомулка. Вольцов вместе с дружинником прочищал орудийный ствол. Только на заре, часов около четырех, было сообщено об уходе последних бомбардировщиков.
Хольт не переставая думал о том, как уладить давешнюю ссору. Когда они натягивали на пушку брезент, он глаз не спускал с Цише и немного успокоился, увидев, что он вместе с другими поплелся в барак и в изнеможении повалился на койку.
Тот ворох бумажек так, верно, и остался у него под френчем, соображал Хольт. На мгновение ему пришло в голову силой отиять письмо. Цише спал, тихо всхрапывая во сне. Спали и другие. Только Хольт лежал, не смыкая глаз; душевное напряжение и крайняя усталость мешали ему забыться. Мучительно искал он выхода. Снова и снова приходила ему в голову мысль довериться все же Вольцову, сослаться на данное им когда-то обещание. Около семи утра сигнал тревоги снова погнал их к орудию.
Было утро, свежее и ясное. Над поселком, который накануне подвергся бомбежке, по-прежнему непроницаемой пеленой стлался дым, скрывая горизонт. Не успели на огневой проверить связь с оптическими приборами, как поступили сообщения об отдельных скоростных разведчиках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Хольт краешком глаза посмотрел на Цише, но Цише спал или притворялся, что спит. — И мы все еще не принимаем никаких контрмер? — спросил он. — Прочти, пожалуйста, сводку!
Гомулка полистал газету.
— Контрмеры?.. — Что-то дрогнуло в его лице. — Минутку! «Фронт вторжения… На Центральном участке Восточного фронта наши войска в обстановке удушливой жары ведут бои, чреватые и для нас крупными потерями…»
— Там, видно, что-то не так! — встрепенулся Вольцов. Тут проснулся Цише и сонными глазами уставился на кучку друзей.
— Но ведь этого не было за всю войну, — волновался Гомулка. — Что ты так скептически поглядываешь, Цише? Просмотри все наши сводки, начиная с Польской кампании и до сегодня! Мы еще не разу не писали, что несем крупные потери. — Он продолжал читать: — «Героическая борьба Виленского гарнизона…»
— Виленского?.. — испуганно воскликнул Хольт.
— А ты и не знаешь? Вильну уже три дня как обошли, — сказал Гомулка. — «Противник, в обход Вильны, продолжает продвигаться на запад и юго-запад». Он отложил газету. — Какие уж тут контрмеры!
Хольт понуро сидел за столом. Всего пять минут назад он радовался предстоящему отпуску, а теперь всё было отравлено этими удручающими известиями. Он удивлялся товарищам, они так спокойно ко всему относятся. А может, они просто лучше, чем он, скрывают свои чувства? Феттер, во всяком случае, заорал со своей койки:
— К черту Вильну! Дайте человеку поспать, это в миллион раз важнее!
Вся тройка подала заявление об отпуске. Хольт снова задумался: куда же мне девать себя? Мама? Нет! Отец? Нет! Хольт с сочельника ничего о нем не слышал, и только две-три недели назад, после того как бомбежке подверглись промышленные города Центральной Германии, ему передали сообщение на стереотипном бланке, что такой-то жив. Оставалось приглашение Вольцова. Вольцов и Гомулка уговаривали его ехать вместе в их родной город. Покуда у человека есть друзья, жить можно! — размышлял Хольт. Друзья, с легкой неприязнью подумал Хольт. А разве между ним и Вольцовом не пробежала черная кошка? Но ему вспомнилась заброшенная вилла, летние дни на пляже… и Ута! Об Уте он думал со стесненной душой. И тут у него мелькнула мысль о фрау Цише.
Нельзя было уезжать в отпуск, не повидав ее. А вдруг она вырвется из дому и поедет с ним, как тогда на рождество? Грустные мысли полезли ему в голову. Может ли это повториться? Как странно! Со всеми он в разладе! Он быстро переоделся.
— Куда? — спросил его Вольцов.
— К зубному.
Вольцов ухмыльнулся. Но раздался сигнал тревоги. Вольцов в одних трусах побежал к орудию, захватив комбинезон.
В окопе нечем было дышать, солнце отвесными лучами припекало голову. Хольт, обливаясь потом в своей суконной форме, напрасно искал укрытия в блиндаже. Земля так прогрелась, что из ниши полыхало жаром, как из печки. Он скинул мундир. Один из силезцев, Шредер, заменял его сегодня у поворотного.
— По местам! — скомандовал Цише, он тоже был в выходной форме. Все надели каски. — Отдельные скоростные самолеты противника…
— Все те же неизменные «москиты», — ввернул Гомулка. Вольцов стащил рукавицу и присел на станину.
— «Хеви-ленд-Москито», — сказал он задумчиво, словно про себя. — Разведывательные невооруженные самолеты. Летят так быстро, что наши истребители могут их догнать, только войдя в пике.
— Где это ты черпаешь такие сведения? — покосился на него Цише.
Вольцов бросил на землю окурок. — Читай «Фелькишер беобахтер», дружище! И не только лозунги, читай статьи и передовицы! Ты, правда, неплохой национал-социалист, но как военный, слишком узко мыслишь.
— Основное направление — девять! — скомандовал Цише. Послышались отдаленные раскаты пушечных выстрелов. — Это 128-миллиметровки в Ботропе.
Вольцов снова напялил рукавицу.
— Выдавая правильную военную информацию за вражескую пропаганду, ты только расписываешься в своем убожестве, — продолжал он наставительно. — Этак ты и фюрера обвинишь во вражеской пропаганде, ведь он считает положение серьезным.
В городах сирены провыли отбой. Цише включил микрофон.
— «Антон» понял! Отбой! Скоростные самолеты противника направились в глубь страны… Двоим оставаться у орудия. Остальные могут идти обедать.
— Я остаюсь! — сказал Вольцов. — Зепп, притащи мне сюда мой обед!
Хольт надел мундир и побежал на командирский пункт. Готтескнехт нахмурился.
— Ровно в семнадцать быть на месте! И, сидя у врача, слушать радио. Как только сообщат о приближении бомбардировщиков, возвращайтесь!
Хольт бегом направился к трамваю. Доехав до главного вокзала, он дальше пошел пешком. Спустя минуту он уже звонил у дверей фрау Цише. Она расхаживала по квартире в купальном костюме, в кухне стояли на льду бутылки пива.
— Последние бомбежки так напугали Цише, что он зовет меня к себе в Краков. К тому же здесь меня едят поедом за то, что у нас большая квартира. Цише предлагает сдать две комнаты, чтобы избежать разговоров, будто члены партии используют свое положение в личных интересах.
— Подождала бы, когда меня отправят на трудовую повинность. Нас освидетельствовали на той неделе. Остается каких-нибудь полтора месяца.
— Ведь надо же выдумать: зовет меня в Краков, а туда вот-вот нагрянут русские! Я уж предпочитаю бомбоубежище у себя дома!
— У меня есть план, — сказал Хольт. — Слушай!
Она долго обдумывала его предложение.
— Да, заманчиво! — сказала она. — Я знаю местечко в Баварском лесу… Но нет! Никуда это не годится! У тебя отпуск, ты не едешь домой, а я в то же время уезжаю в неизвестном направлении! Это же всем бросится в глаза.
Хольт страшно огорчился.
— Придумай что-нибудь, можно же найти отговорку. Но она решительно покачала головой.
— Нет, нельзя так рисковать. Это было бы чудесно, но чересчур рискованно… Другое дело, если бы за мной не шпионил мой пасынок, — прибавила она немного погодя.
— Твой пасынок! — рассердился Хольт. — Вечно он становится у меня на дороге, скотина этакая!
— Успокойся, — сказала она.
— По крайней мере не уезжай, пока нас не отправят на трудовую повинность, — взмолился он, — ты же видишь, как я одинок!
— Брось киснуть! У тебя для этого нет оснований! Когда на коротких волнах передали: «В Германском воздушном пространстве боевых соединений противника не обнаружено», Хольт лежал рядом с фрау Цише на кровати. Окна спальни были широко открыты. Он все еще пытался ее уговорить:
— А нет ли у тебя родственников, на которых ты могла бы сослаться?
— Нет, нет, об этом нечего и думать, мне самой ужасно жаль!
Хольту послышались шаги в коридоре. Но он, должно быть, ошибся!
— А если бы ты поехала вперед, — настаивал он, — а я потом к тебе присоединился? Уж это никому не бросится в глаза.
Но тут дверь отворилась, и на пороге спальни показался Цише — старший курсант Цише собственной персоной. На правой руке у него болталась каска. Хольт вздрогнул и накрыл фрау Цише одеялом.
— Ага!.. Ага!.. Ага!.. — только и мог произнести Цише, не успели они опомниться, а он уже исчез, как привидение. Дверь так и осталась настежь. Входную он за собой захлопнул.
— Свинья, подлая свинья! — в ярости бормотал Хольт, фрау Цише трясло от страха. Она была страшно бледна.
— Боже мой! Боже мой!.. — Хольт пытался ее успокоить, но она ничего не хотела слышать. — Я пропала, пропала… Он напишет отцу.
Эта перспектива испугала и Хольта. В голове его роились вялые, неповоротливые мысли. Как теперь быть? Надо обратиться к Гильберту, пусть Цише даст клятву, что никому не расскажет, подумал он сперва. И тут же отверг эту мысль. На Вольцова рассчитывать не приходится, а Цише скорее даст себя удавить, чем откажется от возможности погубить мачеху вместе с Хольтом. Хольт сидел на кровати, подтянув колени к подбородку, и думал: проклятие, этого еще не доставало!
Фрау Цише лежала пластом, не в силах пошевелиться. Она как-то сразу осунулась и постарела.
— Он меня прогонит, — шептала она, — он меня прогонит без всяких!
— Погоди огорчаться! — уговаривал ее Хольт. — Ничего он не узнает, об этом позабочусь я! — Он понятия не имел, как это сделать, но до позиции далеко, авось по дороге что-нибудь придет в голову. Он встал, собрал свои вещи и направился в ванную. Подставил голову под холодный кран. Фрау Цише последовала за ним. Несмотря на жару, ее знобило.
— Лишь бы он не написал отцу, — говорила она уже спокойнее. — Вернер, сделай с ним, что хочешь! Лишь бы он не написал отцу! Ты не знаешь старика Цише, он страшно самолюбив и мстителен.
Страх охватил Хольта. Он причесался, отбросил расческу и сказал:
— Там видно будет!
Он отправился на батарею. Конечно, ему и по дороге ничего не пришло в голову. Он думал: какое отчаянное легкомыслие! Этого нельзя было допустить! Попробую поговорить с Цише!
Вольцов сидел за столом и циркулем тыкал в карту. Гомулка углубился в какую-то книжку. Цише не было видно.
— Оставь его в покое, — сказал Гомулка. — Он отпросился домой на ночь и вдруг вернулся в растрепанных чувствах. На себя не похож. Сидит в столовой и что-то строчит.
Итак, Цише уже пишет. Хольт поспел вовремя! В пустынной столовой было полутемно. За стойкой на стуле дремал шеф-повар. Перед мутным от пыли оконцем сидел за столом Цише и что-то строчил. Увидев Хольта, он торопливо собрал в кучу разбросанные по столу бумаги. Хольт молча сел напротив. Лицо Цише, бледное как мел, все в красных пятнах, казалось сегодня особенно одутловатым, в глазах затаилась ненависть.
— Послушай, Цише! — обратился к нему Хольт.
— Уматывай. Вон отсюда! — огрызнулся Цише.
— Не кричи! — остановил его Хольт. Но Цише уже нельзя было удержать.
— Пошел вон, свинья! Нам с тобой говорить не о чем! Ты посягнул на честь моего отца!
— А громче не можешь? — спросил Хольт. — Погромче! Видишь, повару интересно!
Старший ефрейтор, дремавший за стойкой, проснулся как от толчка и обвел юношей бессмысленным взглядом. Потом встал, запер буфет и затопал к выходу.
— Мне нужно сказать тебе два слова, — примирительно начал Хольт. — Ты нечаянно увидел то, что тебе не следовало видеть. Мы с тобой слишком по-разному смотрим на многое, и долго говорить нам ни к чему. Но то, что ты сразу же, еще не остыв, садишься, чтобы выложить все своему старику, — это… это недостойно! Если ты чувствуешь себя оскорбленным и если у тебя в душе есть хоть капля мужества, сведи счеты со мной, а отца не трогай!
Хольт ухватился за эту мысль, как за некое избавление. Если бы Цише можно было заставить посмотреть на случившееся как на дело чести, многое было бы спасено.
— Брось заливать! — прошипел Цише. И сразу же перейдя на крик: — Так я тебе и позволю марать честь моего отца!.. Точка!.. Наконец-то я с тобой сведу счеты… за все — за все… с самого первого дня… за все твои фанаберии гнилого интеллигента… за твое моральное разложение, недостойное немца… Ты мне дорого за все заплатишь! — Он захлебнулся душившей его яростью. Хольт молчал, чувствуя себя беспомощным перед этим неистовым взрывом. А Цише продолжал срывающимся голосом: — За то, что ты эту женщину сделал шлюхой, ты ответишь моему отцу! Оба вы ответите! И вы пожалеете… ох как пожалеете… вы горько пожалеете о своем распутстве!
У Хольта опустились руки. Не зная, что делать, он вскочил и схватил Цише за грудь френча. Но тут раздался сигнал тревоги.
— Жаль! А я только собирался хорошенько тебя вздрючить! — сказал Хольт. — Ну, до следующего раза!
Весь трясясь от злости, Цише запихал свои бумажки за пазуху и побежал к орудию.
«Скоростные самолеты противника над северо-западной Францией направляются к нашей границе!» За этим долго ничего не следовало. Прошло битых три часа. Спустилась ночь. Дружинники спали в блиндаже. Но вот Цише крикнул: «Ни места-а-ам!» В окрестных городах завыли сирены.
— Это что же, сразу тревога? — удивился Гомулка.
«Крупные соединения бомбардировщиков противника над Голландией направляются в район Кельн — Эссеп», — передавал Цише. Вольцов пошел выгонять дружинников из блиндажа. Но самолеты изменили курс и пролетели много севернее.
— Ложная атака! Маскировочный маневр! — сказал Гомулка.. — Они хотят сбить с толку нас и наши ночные истребители.
Сирены провыли отбой. Позднее поступило сообщение, что бомбы сброшены в районе Большого Берлина.
Хольт переговаривался с Гомулкой. Слышно было, как на командирском пункте разоряется Кутшера. Два-три прожектора обшаривали небо. Ночь была светлая. Над самой головой высыпали звезды, но кругом грядами залегли облака. Где-то на юге выпускала плавку доменная печь, вырывавшиеся из нее клубы колошникового газа окрашивали небо в яркий багрянец.
— Сколько было сброшено бомб, — заметил Вольцов, — а заводам ничего не делается, работают и работают!
Но тут Цише крикнул:
— Соблюдать тишину! «Новая большая группа бомбардировщиков над Ламаншем, направление: Эмден — Ольденбург».
Опять в городах всполошились сирены. Спустя полчаса поступило сообщение: «У побережья бомбардировщики встретили густую полосу тумана. Ищут запасные цели».
— Теперь их можно ждать сюда!
Вольцов внушал дружинникам:
— Если они пойдут ставить рождественские елки, сразу же бегите за резервными боеприпасами. Понятно?
Снова по нарастающей и ниспадающей кривой провыли сирены. Тревога! В небе уже гудели звенья бомбардировщиков. Неподалеку, с восточной стороны ярко пылали осветительные ракеты, это засекли поселок, лежавший, словно остров, среди заводских зданий. Прожекторы суетливо метались по небу, угасая еще до того, как оптические приборы разведчиков успевали поймать цель. На северо-западе нарастало тяжелое гудение авиационных моторов. Кругом громыхали зенитные батареи. Каскады ракет освещали орудийный окоп.
— Стрелять по данным радиолокатора! — выкрикнул Цише. И тут же: — Радиопомехи! Неподвижный заградительный огонь — направление три! — Он продолжал объявлять данные для наводки. И наконец: — Огонь!
Грохот выстрелов и недалекие разрывы бомб смешались в раскатистый, долго не смолкающий гром. Хольту достаточно было повернуть голову, чтобы увидеть Вольцова: с непокрытой головой, он стоял у орудия, широко расставив ноги, и равномерными движениями вгонял в ствол патрон за патроном.
Перерыв огня.
Дружинники молча выбрасывали за бруствер закопченные гильзы. Кто-то подсчитывал:
— Тридцать девять, сорок, сорок один…
Сорок один выстрел? — удивился Хольт. Облака на востоке озарились багровым отсветом пожара, над расстрелянной рощей за рабочим поселком взвивались к небу языки пламени. До самой позиции веяло палящим зноем. А теперь и в густо застроенном поселке забушевал огненный смерч. Один из дружинников у стенки окопа вдруг согнулся пополам и закрыл лицо руками.
— У него там семья, — сурово пояснил чей-то голос.
— Неважно, — бросил ему Вольцов. — Возьми себя в руки, приятель! — Он смазывал затвор.
Воздух снова задрожал от гула моторов.
— Радиопомехи! — выкрикнул Цише срывающимся голосом. Нечего было загодя разоряться, злорадно подумал Хольт.
— Заградительный!.. Угол возвышения тридцать пять — тридцать, угол горизонтальной наводки сорок восемь — двадцать, взрыватель двести градусов!
Хольт поправил на голове наушники.
— Огонь! — крикнул Цише.
При каждом выстреле им в лицо ударяли фонтаны сухой пыли. Глаза горели, ослепленные молниями выстрелов. Хольт не расслышал команды «перерыв огня». Неожиданно в окопе воцарилась тишина. И в этой тишине послышался хриплый голос Вольцова:
— Мерзавцы, накидали в пожар фугасных бомб! Новые налеты. Над Францией большие партии бомбардировщиков летели по направлению к району Кобленц — Саарбрюкен.
— Сегодня у них обширная программа, — заметил Гомулка. Вольцов вместе с дружинником прочищал орудийный ствол. Только на заре, часов около четырех, было сообщено об уходе последних бомбардировщиков.
Хольт не переставая думал о том, как уладить давешнюю ссору. Когда они натягивали на пушку брезент, он глаз не спускал с Цише и немного успокоился, увидев, что он вместе с другими поплелся в барак и в изнеможении повалился на койку.
Тот ворох бумажек так, верно, и остался у него под френчем, соображал Хольт. На мгновение ему пришло в голову силой отиять письмо. Цише спал, тихо всхрапывая во сне. Спали и другие. Только Хольт лежал, не смыкая глаз; душевное напряжение и крайняя усталость мешали ему забыться. Мучительно искал он выхода. Снова и снова приходила ему в голову мысль довериться все же Вольцову, сослаться на данное им когда-то обещание. Около семи утра сигнал тревоги снова погнал их к орудию.
Было утро, свежее и ясное. Над поселком, который накануне подвергся бомбежке, по-прежнему непроницаемой пеленой стлался дым, скрывая горизонт. Не успели на огневой проверить связь с оптическими приборами, как поступили сообщения об отдельных скоростных разведчиках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62