Весной мою мать шесть раз приговорили к смерти — ну ты знаешь, как это бывает, — по шести разным статьям, — и тут же казнили. — Она умолкла. — Вот и все. В меня тоже плевали. В приюте были девочки, попавшиеся в краже и даже кое в чем похуже, и все они считались лучше меня. И все они кричали мне «Дрянь!»… — Лицо ее замкнулось. — А теперь иди! Можешь спокойно уходить! Мне никто не нужен!
Он лежал без движения, глядя в бездонное летнее небо, пока не зарябило в глазах.
— Никому про это не рассказывай, — сказал он наконец. — Как бы и с тобой чего не случилось!
Лицо ее посветлело. Он сказал тихо:
— Я не знаю, сколько еще продлится война. Я не знаю, что творится на белом свете и что со мной будет. Иногда мне кажется, что все это дурной сон. Но если я вернусь с войны, вся моя надежда на тебя. Иначе я не знаю, к кому мне возвращаться.
— А может, ты очень скоро меня забудешь?
Он сорвал колос, швырнул его в сторону поля, и сказал:
— Не забуду!
Она вдруг рассмеялась.
— Вот теперь я тебе скажу, что я подумала позавчера, на улице. — Она щурилась на солнце, стоявшее уже над самой Скалой Ворона. — Я подумала: хорошо бы иметь такого брата!
— Брата! — Хольт в замешательстве уставился на нее.
— А тебе не хотелось бы быть моим братом? — спросила она.
Он приподнялся. Теперь он видел не только ее лицо с большими глазами и совсем еще детским ртом, но и обнаженные смуглые руки, и юную грудь, обтянутую тесным платьицем, и маленькие ножки в деревянных сандалетах, выглядывавшие из-под раскинутого подола.
— Нет, не братом! — сказал он и вскочил. — Пойдем, скоро вечер. — Он протянул ей руки и помог подняться; с минуту они неподвижно стояли друг против друга, но она вырвалась. Он последовал за ней. Они лесом направились к городу.
Смеркалось. Под деревьями притаился прозрачный сумрак. Они подошли к развилке. Хольт выбрал более далекий путь. В кустах стояла скамья, он опустился на нее, посадил Гундель рядом, взял ее руки в свои. Потом поднял ее к себе на колени. Она склонила головку на его плечо. Он обнял ее левой рукой, а правой откинул с ее лица непослушные пряди. Близкое к жалости чувство зашевелилось в нем.
— Ты такая еще юная!
Она сказала с закрытыми глазами:
— Ты тоже!
Он чуть-чуть дотронулся до ее губ.
— Не так, — сказал он. — Не надо крепко сжимать рот. Губы должны едва касаться друг друга.
Она вдруг засмеялась.
— Попробуй еще раз!
Он снова поцеловал ее. Оказывается, она поняла.
— Ну как, правильно? — спросила она.
— Не спрашивай меня, глупышка! Если тебе понравилось, значит, было правильно! — Она снова протянула ему губы, видно, ей понравилось. Он крепче прижал ее к себе. Очень осторожно, чтобы не испугать, положил ей руку на грудь. Она хотела что-то возразить, но он теснее прижал к себе ее голову и расстегнул ей платье до пояса. Под ним был только купальный костюм. Он ощутил ее теплую кожу, снял бретельку купальника с ее плеча и легко-легко, словно дуновением ветерка, коснулся копчиками пальцев выпуклости груди.
Она вздохнула: «Мне страшно». Но обвила его шею обнаженной прохладной рукой.
Он пришел в себя и так испугался, что чуть не оттолкнул ее.
— Что с тобой? — спросила она.
Он снова притянул ее к себе, очень нежно, и сказал, погрузив рот в ее волосы:
— Ничего. Ты прелесть. Ты… похожа на эльфа.
Она сказала наивно:
— Ты прав…
— В чем же это я прав?
— Что не хочешь быть моим братом.
Это доконало его.
— Когда кончится война, — сказал он, — я сразу же за тобой приеду. Если к тому времени ты меня не забудешь.
— Я!.. Тебя забуду!.. — воскликнула она. Он поднялся и несколько шагов пронес ее на руках, а когда опустил на землю, она с секунду лежала на его груди, точь-в-точь как девочка в красных башмачках. Он беспомощно прижал ее к себе и спрятал лицо в ее волосах.
Медленно брел он кривыми улочками. Вольцов еще не приходил. Хольт долго сидел у открытого окна. Летняя ночь просвечивала насквозь, до самой реки.
Уже в первом часу ночи Вольцов ввалился в комнату, весь в поту и в пыли.
— Вот это был поход так поход — форсированный марш! На, получай наши железные доспехи! — Он бросил на стол тяжелый сверток. Кожаные сумки пистолетов отсырели и зацвели плесенью. Хольт подержал в руке бельгийский браунинг. Несколько ржавых пятен на вороненой стали легко оттерлись. Они курили сигары и чистили оружие. Вольцов был сегодня особенно неразговорчив и угрюм.
— Что-нибудь случилось? — спросил Хольт.
— Со мной? Ничего! — отвечал Вольцов.
Он оттянул назад затвор «вальтера», заложил патрон, прицелился в чучело куропатки и нажал на спусковой крючок. В тесной комнате выстрел прозвучал с силой разорвавшейся гранаты, пороховой дым повалил в открытое окно. Вольцов бросил пистолет на стол. Все в доме зашевелилось. Кто-то внизу завопил:
— Что у вас там стряслось, ради бога!
— Молчать! — заорал Вольцов, бросаясь к двери. — А то еще не так загремлю!
Он снова сел на кровать.
— Ну а ты как? — спросил он мрачно. — Навестил свою кралю? Что она, в самом деле немножко того?.. Это травматические неврозы, они особенно распространены в военное время, их так и называют — военные неврозы; нарушение нормальных реакций. Такие явления известны были и раньше, я читал о них еще у Альтгельта в его «Санитарной службе во время войны». В большинстве случаев — чистейшая симуляция! Знаешь, как поступали в лазаретах шестнадцатого армейского корпуса в первую мировую? Этим больным прописывали тяжелейшую физическую нагрузку — этакие ирогончики часа на четыре да раза по три в день. Оказывало волшебное действие! Поверишь ли, не проходило недели, как все эти дрожательные параличи и контрактуры отправлялись на фронт.
Засыпая на своей раскладушке, Хольт все еще видел Вольцова за столом: с угрюмо замкнутой физиономией склонялся он над стопкой клеенчатых тетрадок.
На следующее утро, часов в одиннадцать, Хольта разбудил стук в дверь:
— Почта! Вас просят вниз!
Почтальонша заставила обоих расписаться в рассыльной книге. Едва Хольт взглянул на конверт и увидел штемпель «Освобождено от почтовых сборов», как ноги у него подкосились, и он прислонился к дверной притолоке.
Вольцов разорвал конверт и прочел вслух:
— «Вам надлежит явиться… — подумай только, это было уже позавчера» — …в лагерь трудовой повинности 2/461…» — Они снова прошли наверх. Вольцов принялся отчищать свое обмундирование. Повестки были посланы из Гельзенкирхена на их батарею, а оттуда переадресованы Вольцову домой.
— Давай сюда Зеппа! — приказал Вольцов. Но Хольт побежал в противоположном направлении.
Он без труда нашел дом, отворил рывком дверь и взбежал вверх по лестнице. Здесь было темно, пахло затхлостью и прелью. За первым же поворотом стояла на коленях Гундель и скребла щеткой деревянные ступени. Заслышав его шаги, она повернула голову. При виде Хольта лицо ее просветлело. Она была босая, в сером закрытом фартуке. В замешательстве она тыльной стороной руки смахнула со лба нависшие пряди волос.
— Я уезжаю! — сказал он. — Нам необходимо еще раз встретиться.
— Уезжаешь? — спросила она растерянно. — Уже сегодня?
Наверху хлопнула дверь. Женский голос крикнул:
— Гундель! С кем это ты там развлекаешься? \От Хольта не укрылось, как вздрогнула Гундель, она быстро приложила палец ко рту и снова взялась за работу. Высокая плотная женщина с всклокоченными патлами вышла на лестницу и, перегнувшись через перила, разразилась бранью. Увидев Хольта, она испугалась:
— Здравствуйте! Чего вам здесь нужно?
— Хайль Гитлер! — гаркнул Хольт и щелкнул каблуками. Про себя он подумал: погоди, я тебя проучу! — Пора уже привыкнуть, мадам: не здравствуйте, а хайль Гитлер! Неслыханное безобразие!
Лицо женщины налилось кровью.
— Это вы мне говорите? Нашли кого учить!
— Вот именно, что вам! — крикнул Хольт, охваченный свирепым торжеством. Он даже попробовал подражать Кутшере: — Молчать, когда я говорю! Слушаться! Что за бандитское поведение!
Женщина опасливо покосилась наверх, где кто-то с шумом отворил дверь.
— Да потише вы!..
Подбитые гвоздями башмаки тяжело спустились по ступеням, и над перилами склонился коренастый детина с лысиной и седеющей бородкой клином. Он был в черных рейтузах и сапогах, сквозь сетку просвечивала волосатая грудь.
— Что у вас тут случилось? — спросил он. Держаться до конца! — сказал себе Хольт. Все равно путь назад отрезан!
— Что такое? — пролаял он. — Эта женщина встречает меня, будто мы по меньшей мере в Польше! Привязать к дереву и отстегать плетью!
Это возымело действие.
— Опять ты, немытая харя, распустила свой длинный язык… — взъелся детина на свою дюжую супругу. — Ну-ка, выкатывайся. — И, повернувшись к Хольту: — Успокойся, камрад!.. Чего тебе, собственно, нужно?
А теперь планомерное отступление, подумал Хольт.
— Я хочу навестить родителей товарища, павшего в бою. Их фамилия Надлер. Это где-то здесь.
— Надлер? — повторил субъект на площадке и задумался. — Нет, ты брат, обознался, не туда попал! Но все равно, пойдем наверх, потолкуем.
Хольт заколебался. Однако любопытство превозмогло, и он поднялся наверх.
В большой жилой комнате, служившей и кухней, возились на полу пятеро ребятишек, шестой лежал у окна в бельевой корзине. Накинув черный мундир эсэсовца, детина шугнул свое потомство:
— Хаген, Вульф, сию же минуту чтобы вашего духу здесь не было! Аннегрет, забирай малышей да не копайся долго! — После чего он величественно опустился на софу. — Садись, камрад!
Хольт мысленно прикидывал, что означают нашивки на его черном мундире. Пожалуй, пора сматываться.
— Прошу прощения, унтершарфюрер, я, конечно, не знал, с кем…
— Ничего, ничего, садись, у этих баб никакого понятия нет, сколько им не вбивай в голову! Рассказывай, из каких ты краев?
— Гельзенкирхен, — отвечал Хольт односложно.
— Ну да, правильно! Здешние ребята все туда попали… И как же идут у вас дела?
— Как они могут итти? Известно… Люди стоят железно, несмотря на бомбежки. Ничего их не берет!
— Вот то-то, — сказал субъект, и в голосе его послышалось удовлетворение. — А здесь пустили слухи… ты не представляешь… насчет всеобщей деморализации… Наша девчонка и то нос дерет; в Швейнфурте ее, видишь ли, треснуло по кумполу… Я ее насквозь вижу, от работы увиливает, стерва! Уж кому и знать, как не тебе!
Хольт поднялся.
— Я сегодня получил повестку. Приказано явиться отбывать трудовую повинность. Это где-то в протекторате, кажется в Словакии.
— В Словакии? Ну, брат, и удружили тебе! — детина сочувственно покачал плешивой головой. — Эти бродяги совсем озверели. Нападают на поезда, взрывают мосты, наглеют с каждым днем, а русские по ночам подбрасывают им подмогу — на парашютах… Но теперь, слышно, наши за них взялись, они этих мятежников в два счета…
— Мне еще в справочный, разыскать этот адрес. У меня времени в обрез…
— Ну, ни пуха тебе ни пера, — сказал детина, провожая гистя к кухонной двери. — А в общем держи ушки на макушке, вашему брату плошать не приходится. Хаген, — крикнул он, — Вульфи, Аннегрет, Гейдрун, идите сюда, уже можно!
Хольт сбежал по лестнице. Проходя мимо Гундель, он стиснул ей руку.
— В четвертом часу… — шепнул он. — На том же мостике. Идет?
Она кивнула. Потрясенный, вконец обескураженный, остановился он перед домом. По дороге к Гомулке одна мысль сверлила у него в мозгу: ей ни в коем случае нельзя там оставаться.
Сколько он ни звонил, никто не отворял. В доме орало радио, он услышал его еще на улице. Хольт звонил, стучал — никакого впечатления. Тогда он пошел садом. Дверь на веранду была открыта. Хольт поднялся по ступенькам. «Зепп!» Прошел по коридору. Радио заливалось так громко, что дребезжала ваза на подоконнике. Внезапно музыка умолкла. В наступившей тишине из слегка притворенной двери в столовую донесся голос Зеппа, медленно и раздельно произносивший какие-то фразы на незнакомом языке. Затем раздался голос адвоката:
— Хорватский тебе не особенно дается, повторяй эти фразы каждый вечер про себя. Ну а теперь то же самое по-русски!
Странно, подумал Хольт, очень странно! И снова донесся до него голос Гомулки, произносивший непривычные для уха, изобилующие согласными слова…
— Зепп! — окликнул Хольт. И в ту же минуту опять заиграло радио. Дверь отворилась, на пороге стояла фрау Гомулка.
— Тысячу раз прошу извинения, сударыня, я звонил, стучал, звал…
Она с обычной невозмутимостью повела его в столовую.
— А мы вас ждали. Когда рассчитываете ехать?
— Сегодня же, — сказал Хольт. — Зепп, я за тобой! Беги скорей к Вольцову.
Гомулка пошел переодеться. Хольт удрученно упал на стул. Ей нельзя там оставаться, твердил он себе.
— Господин доктор, — сказал он с внезапной решимостью, — не могли бы вы уделить мне несколько минут для… разговора с глазу на глаз?
Адвокат с женой переглянулись.
— С удовольствием, я к вашим услугам.
Он провел Хольта к себе в кабинет. Вдоль стен тянулись книжные полки, на них стояли сотни книг. Утопая в мягком кресле, Хольт не мог отделаться от тревожного чувства. Что это я опять затеял? Еще нарвусь…
— Я… в связи со вчерашним… — начал он, запинаясь. — Я пришел к. заключению… Вернее, я хочу сказать, что можно ужасно ошибиться, но вы мне внушаете…
— Господь с вами, — сказал адвокат. — Зачем поминать вчерашнее! Мы, правда, немного поспорили, но какое это имеет значение! Наоборот, это нам должно быть неприятно, а отнюдь не вам. Между отцами и детьми бывают такие расхождения во взглядах, пусть это вас не смущает!
Он поднялся.
— Вы меня не так поняли, — заторопился Хольт. — Я хотел объяснить, что меня побудило к вам обратиться… понимаете, именно к вам… в вопросе, требующем максимального доверия.
Доктор Гомулка снова сел.
— В таком случае выкладывайте все, что у вас на душе. Говорите без стеснения. Как вам известно, я состою в партии, и с этой стороны вы можете рассчитывать на мое понимание. А если что другое… поверьте, я выслушаю вас, как если бы вы были мой родной сын.
— У меня в этом городе есть близкое существо, — сказал Хольт и опасливо поглядел на адвоката, не смеется ли он. — Девушка, совсем еще юная. Ее зовут Гундель Тис…
— Тис, Тис?.. — повторил адвокат. — Погодите! Кажется, припоминаю. Не удивляйтесь, в городе я знаю всех наперечет. Помнится, было судебное решение по вопросу об опекунстве…
— Вполне возможно. Она круглая сирота…
— Да, да, теперь я вспоминаю… Она потеряла обоих родителей… по причине… по весьма прискорбной причине. Некоторое время тому назад у нее сменился опекун. Так чем же я могу вам служить?
— Я был сегодня в семье, где она отбывает годичную повинность, — неуверенно начал Хольт. Но адвокат снова перебил его:
— А известны вам обстоятельства, приведшие к смерти ее родителей? Известны? В таком случае, простите, я вынужден задать вам вопрос: не считаете ли вы необходимым прекратить всякие отношения с этой девушкой?
— Если вы этого от меня ждете… — внезапно охрипшим голосом воскликнул Хольт. Какое горькое разочарование!..
— Ничего я не жду, — невозмутимо ответил адвокат. — Я только спрашиваю. Вы, значит, не считаете это необходимым. Отлично. Это соответствует тому, что я слышал о вас от Зеппа. Итак, дальше! Прошу!
— Я был там сегодня! Вы не представляете, что это за среда. А люди…
— Я представляю. Я знаю этого господина. Он служит в некоем отделении местной тюрьмы. Да и вообще пользуется славой… образцового национал-социалиста. Кроме того, это и есть опекун девушки. Кое-какие попытки помешать этому были в силу указанных обстоятельств заранее обречены на неудачу.
— Нельзя ли забрать ее оттуда? — спросил Хольт. — Нельзя ли как-нибудь помочь ей?
— Нет, нельзя, — раздался категорический ответ. — Jura noscit curia . Поверьте, это невозможно, вообще невозможно, а в особенности сейчас. Мне известно много других таких же или аналогичных случаев, — сказал он, устремив глаза в выложенный деревянными плитками потолок. — Есть и несравненно худшие. Вам остается только примкнуть к полчищу тех, кто ждет.
— Ждет? — спросил Хольт. — Но чего же?
Адвокат провел рукой по редким волосам.
— Credo геш integram restitutum iri! — сказал он шепотом. И продолжал со слабой улыбкой: — Верю, что сказочный принц скоро освободит нашу заколдованную малютку.
Вошел Зепп. Хольт поднялся.
— Большое спасибо, доктор!
— Советую вам не тревожиться, милый Вернер Хольт! Девочка не так одинока, как вам представляется. — Он проводил обоих юношей до садовой калитки.
Хольт размышлял. Кое-что в словах адвоката показалось ему туманным.
— Твой отец замечательный парень, — сказал он Гомулке. На что Гомулка рассудительно:
— Да, мы с ним понимаем друг друга. Только иногда… иногда мне кажется, что иные вещи он страшно упрощает. Действительность куда сложнее!
Вольцов сидел среди окружающего хаоса и листал черные тетради. Его ранец был уже упакован и стоял у двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Он лежал без движения, глядя в бездонное летнее небо, пока не зарябило в глазах.
— Никому про это не рассказывай, — сказал он наконец. — Как бы и с тобой чего не случилось!
Лицо ее посветлело. Он сказал тихо:
— Я не знаю, сколько еще продлится война. Я не знаю, что творится на белом свете и что со мной будет. Иногда мне кажется, что все это дурной сон. Но если я вернусь с войны, вся моя надежда на тебя. Иначе я не знаю, к кому мне возвращаться.
— А может, ты очень скоро меня забудешь?
Он сорвал колос, швырнул его в сторону поля, и сказал:
— Не забуду!
Она вдруг рассмеялась.
— Вот теперь я тебе скажу, что я подумала позавчера, на улице. — Она щурилась на солнце, стоявшее уже над самой Скалой Ворона. — Я подумала: хорошо бы иметь такого брата!
— Брата! — Хольт в замешательстве уставился на нее.
— А тебе не хотелось бы быть моим братом? — спросила она.
Он приподнялся. Теперь он видел не только ее лицо с большими глазами и совсем еще детским ртом, но и обнаженные смуглые руки, и юную грудь, обтянутую тесным платьицем, и маленькие ножки в деревянных сандалетах, выглядывавшие из-под раскинутого подола.
— Нет, не братом! — сказал он и вскочил. — Пойдем, скоро вечер. — Он протянул ей руки и помог подняться; с минуту они неподвижно стояли друг против друга, но она вырвалась. Он последовал за ней. Они лесом направились к городу.
Смеркалось. Под деревьями притаился прозрачный сумрак. Они подошли к развилке. Хольт выбрал более далекий путь. В кустах стояла скамья, он опустился на нее, посадил Гундель рядом, взял ее руки в свои. Потом поднял ее к себе на колени. Она склонила головку на его плечо. Он обнял ее левой рукой, а правой откинул с ее лица непослушные пряди. Близкое к жалости чувство зашевелилось в нем.
— Ты такая еще юная!
Она сказала с закрытыми глазами:
— Ты тоже!
Он чуть-чуть дотронулся до ее губ.
— Не так, — сказал он. — Не надо крепко сжимать рот. Губы должны едва касаться друг друга.
Она вдруг засмеялась.
— Попробуй еще раз!
Он снова поцеловал ее. Оказывается, она поняла.
— Ну как, правильно? — спросила она.
— Не спрашивай меня, глупышка! Если тебе понравилось, значит, было правильно! — Она снова протянула ему губы, видно, ей понравилось. Он крепче прижал ее к себе. Очень осторожно, чтобы не испугать, положил ей руку на грудь. Она хотела что-то возразить, но он теснее прижал к себе ее голову и расстегнул ей платье до пояса. Под ним был только купальный костюм. Он ощутил ее теплую кожу, снял бретельку купальника с ее плеча и легко-легко, словно дуновением ветерка, коснулся копчиками пальцев выпуклости груди.
Она вздохнула: «Мне страшно». Но обвила его шею обнаженной прохладной рукой.
Он пришел в себя и так испугался, что чуть не оттолкнул ее.
— Что с тобой? — спросила она.
Он снова притянул ее к себе, очень нежно, и сказал, погрузив рот в ее волосы:
— Ничего. Ты прелесть. Ты… похожа на эльфа.
Она сказала наивно:
— Ты прав…
— В чем же это я прав?
— Что не хочешь быть моим братом.
Это доконало его.
— Когда кончится война, — сказал он, — я сразу же за тобой приеду. Если к тому времени ты меня не забудешь.
— Я!.. Тебя забуду!.. — воскликнула она. Он поднялся и несколько шагов пронес ее на руках, а когда опустил на землю, она с секунду лежала на его груди, точь-в-точь как девочка в красных башмачках. Он беспомощно прижал ее к себе и спрятал лицо в ее волосах.
Медленно брел он кривыми улочками. Вольцов еще не приходил. Хольт долго сидел у открытого окна. Летняя ночь просвечивала насквозь, до самой реки.
Уже в первом часу ночи Вольцов ввалился в комнату, весь в поту и в пыли.
— Вот это был поход так поход — форсированный марш! На, получай наши железные доспехи! — Он бросил на стол тяжелый сверток. Кожаные сумки пистолетов отсырели и зацвели плесенью. Хольт подержал в руке бельгийский браунинг. Несколько ржавых пятен на вороненой стали легко оттерлись. Они курили сигары и чистили оружие. Вольцов был сегодня особенно неразговорчив и угрюм.
— Что-нибудь случилось? — спросил Хольт.
— Со мной? Ничего! — отвечал Вольцов.
Он оттянул назад затвор «вальтера», заложил патрон, прицелился в чучело куропатки и нажал на спусковой крючок. В тесной комнате выстрел прозвучал с силой разорвавшейся гранаты, пороховой дым повалил в открытое окно. Вольцов бросил пистолет на стол. Все в доме зашевелилось. Кто-то внизу завопил:
— Что у вас там стряслось, ради бога!
— Молчать! — заорал Вольцов, бросаясь к двери. — А то еще не так загремлю!
Он снова сел на кровать.
— Ну а ты как? — спросил он мрачно. — Навестил свою кралю? Что она, в самом деле немножко того?.. Это травматические неврозы, они особенно распространены в военное время, их так и называют — военные неврозы; нарушение нормальных реакций. Такие явления известны были и раньше, я читал о них еще у Альтгельта в его «Санитарной службе во время войны». В большинстве случаев — чистейшая симуляция! Знаешь, как поступали в лазаретах шестнадцатого армейского корпуса в первую мировую? Этим больным прописывали тяжелейшую физическую нагрузку — этакие ирогончики часа на четыре да раза по три в день. Оказывало волшебное действие! Поверишь ли, не проходило недели, как все эти дрожательные параличи и контрактуры отправлялись на фронт.
Засыпая на своей раскладушке, Хольт все еще видел Вольцова за столом: с угрюмо замкнутой физиономией склонялся он над стопкой клеенчатых тетрадок.
На следующее утро, часов в одиннадцать, Хольта разбудил стук в дверь:
— Почта! Вас просят вниз!
Почтальонша заставила обоих расписаться в рассыльной книге. Едва Хольт взглянул на конверт и увидел штемпель «Освобождено от почтовых сборов», как ноги у него подкосились, и он прислонился к дверной притолоке.
Вольцов разорвал конверт и прочел вслух:
— «Вам надлежит явиться… — подумай только, это было уже позавчера» — …в лагерь трудовой повинности 2/461…» — Они снова прошли наверх. Вольцов принялся отчищать свое обмундирование. Повестки были посланы из Гельзенкирхена на их батарею, а оттуда переадресованы Вольцову домой.
— Давай сюда Зеппа! — приказал Вольцов. Но Хольт побежал в противоположном направлении.
Он без труда нашел дом, отворил рывком дверь и взбежал вверх по лестнице. Здесь было темно, пахло затхлостью и прелью. За первым же поворотом стояла на коленях Гундель и скребла щеткой деревянные ступени. Заслышав его шаги, она повернула голову. При виде Хольта лицо ее просветлело. Она была босая, в сером закрытом фартуке. В замешательстве она тыльной стороной руки смахнула со лба нависшие пряди волос.
— Я уезжаю! — сказал он. — Нам необходимо еще раз встретиться.
— Уезжаешь? — спросила она растерянно. — Уже сегодня?
Наверху хлопнула дверь. Женский голос крикнул:
— Гундель! С кем это ты там развлекаешься? \От Хольта не укрылось, как вздрогнула Гундель, она быстро приложила палец ко рту и снова взялась за работу. Высокая плотная женщина с всклокоченными патлами вышла на лестницу и, перегнувшись через перила, разразилась бранью. Увидев Хольта, она испугалась:
— Здравствуйте! Чего вам здесь нужно?
— Хайль Гитлер! — гаркнул Хольт и щелкнул каблуками. Про себя он подумал: погоди, я тебя проучу! — Пора уже привыкнуть, мадам: не здравствуйте, а хайль Гитлер! Неслыханное безобразие!
Лицо женщины налилось кровью.
— Это вы мне говорите? Нашли кого учить!
— Вот именно, что вам! — крикнул Хольт, охваченный свирепым торжеством. Он даже попробовал подражать Кутшере: — Молчать, когда я говорю! Слушаться! Что за бандитское поведение!
Женщина опасливо покосилась наверх, где кто-то с шумом отворил дверь.
— Да потише вы!..
Подбитые гвоздями башмаки тяжело спустились по ступеням, и над перилами склонился коренастый детина с лысиной и седеющей бородкой клином. Он был в черных рейтузах и сапогах, сквозь сетку просвечивала волосатая грудь.
— Что у вас тут случилось? — спросил он. Держаться до конца! — сказал себе Хольт. Все равно путь назад отрезан!
— Что такое? — пролаял он. — Эта женщина встречает меня, будто мы по меньшей мере в Польше! Привязать к дереву и отстегать плетью!
Это возымело действие.
— Опять ты, немытая харя, распустила свой длинный язык… — взъелся детина на свою дюжую супругу. — Ну-ка, выкатывайся. — И, повернувшись к Хольту: — Успокойся, камрад!.. Чего тебе, собственно, нужно?
А теперь планомерное отступление, подумал Хольт.
— Я хочу навестить родителей товарища, павшего в бою. Их фамилия Надлер. Это где-то здесь.
— Надлер? — повторил субъект на площадке и задумался. — Нет, ты брат, обознался, не туда попал! Но все равно, пойдем наверх, потолкуем.
Хольт заколебался. Однако любопытство превозмогло, и он поднялся наверх.
В большой жилой комнате, служившей и кухней, возились на полу пятеро ребятишек, шестой лежал у окна в бельевой корзине. Накинув черный мундир эсэсовца, детина шугнул свое потомство:
— Хаген, Вульф, сию же минуту чтобы вашего духу здесь не было! Аннегрет, забирай малышей да не копайся долго! — После чего он величественно опустился на софу. — Садись, камрад!
Хольт мысленно прикидывал, что означают нашивки на его черном мундире. Пожалуй, пора сматываться.
— Прошу прощения, унтершарфюрер, я, конечно, не знал, с кем…
— Ничего, ничего, садись, у этих баб никакого понятия нет, сколько им не вбивай в голову! Рассказывай, из каких ты краев?
— Гельзенкирхен, — отвечал Хольт односложно.
— Ну да, правильно! Здешние ребята все туда попали… И как же идут у вас дела?
— Как они могут итти? Известно… Люди стоят железно, несмотря на бомбежки. Ничего их не берет!
— Вот то-то, — сказал субъект, и в голосе его послышалось удовлетворение. — А здесь пустили слухи… ты не представляешь… насчет всеобщей деморализации… Наша девчонка и то нос дерет; в Швейнфурте ее, видишь ли, треснуло по кумполу… Я ее насквозь вижу, от работы увиливает, стерва! Уж кому и знать, как не тебе!
Хольт поднялся.
— Я сегодня получил повестку. Приказано явиться отбывать трудовую повинность. Это где-то в протекторате, кажется в Словакии.
— В Словакии? Ну, брат, и удружили тебе! — детина сочувственно покачал плешивой головой. — Эти бродяги совсем озверели. Нападают на поезда, взрывают мосты, наглеют с каждым днем, а русские по ночам подбрасывают им подмогу — на парашютах… Но теперь, слышно, наши за них взялись, они этих мятежников в два счета…
— Мне еще в справочный, разыскать этот адрес. У меня времени в обрез…
— Ну, ни пуха тебе ни пера, — сказал детина, провожая гистя к кухонной двери. — А в общем держи ушки на макушке, вашему брату плошать не приходится. Хаген, — крикнул он, — Вульфи, Аннегрет, Гейдрун, идите сюда, уже можно!
Хольт сбежал по лестнице. Проходя мимо Гундель, он стиснул ей руку.
— В четвертом часу… — шепнул он. — На том же мостике. Идет?
Она кивнула. Потрясенный, вконец обескураженный, остановился он перед домом. По дороге к Гомулке одна мысль сверлила у него в мозгу: ей ни в коем случае нельзя там оставаться.
Сколько он ни звонил, никто не отворял. В доме орало радио, он услышал его еще на улице. Хольт звонил, стучал — никакого впечатления. Тогда он пошел садом. Дверь на веранду была открыта. Хольт поднялся по ступенькам. «Зепп!» Прошел по коридору. Радио заливалось так громко, что дребезжала ваза на подоконнике. Внезапно музыка умолкла. В наступившей тишине из слегка притворенной двери в столовую донесся голос Зеппа, медленно и раздельно произносивший какие-то фразы на незнакомом языке. Затем раздался голос адвоката:
— Хорватский тебе не особенно дается, повторяй эти фразы каждый вечер про себя. Ну а теперь то же самое по-русски!
Странно, подумал Хольт, очень странно! И снова донесся до него голос Гомулки, произносивший непривычные для уха, изобилующие согласными слова…
— Зепп! — окликнул Хольт. И в ту же минуту опять заиграло радио. Дверь отворилась, на пороге стояла фрау Гомулка.
— Тысячу раз прошу извинения, сударыня, я звонил, стучал, звал…
Она с обычной невозмутимостью повела его в столовую.
— А мы вас ждали. Когда рассчитываете ехать?
— Сегодня же, — сказал Хольт. — Зепп, я за тобой! Беги скорей к Вольцову.
Гомулка пошел переодеться. Хольт удрученно упал на стул. Ей нельзя там оставаться, твердил он себе.
— Господин доктор, — сказал он с внезапной решимостью, — не могли бы вы уделить мне несколько минут для… разговора с глазу на глаз?
Адвокат с женой переглянулись.
— С удовольствием, я к вашим услугам.
Он провел Хольта к себе в кабинет. Вдоль стен тянулись книжные полки, на них стояли сотни книг. Утопая в мягком кресле, Хольт не мог отделаться от тревожного чувства. Что это я опять затеял? Еще нарвусь…
— Я… в связи со вчерашним… — начал он, запинаясь. — Я пришел к. заключению… Вернее, я хочу сказать, что можно ужасно ошибиться, но вы мне внушаете…
— Господь с вами, — сказал адвокат. — Зачем поминать вчерашнее! Мы, правда, немного поспорили, но какое это имеет значение! Наоборот, это нам должно быть неприятно, а отнюдь не вам. Между отцами и детьми бывают такие расхождения во взглядах, пусть это вас не смущает!
Он поднялся.
— Вы меня не так поняли, — заторопился Хольт. — Я хотел объяснить, что меня побудило к вам обратиться… понимаете, именно к вам… в вопросе, требующем максимального доверия.
Доктор Гомулка снова сел.
— В таком случае выкладывайте все, что у вас на душе. Говорите без стеснения. Как вам известно, я состою в партии, и с этой стороны вы можете рассчитывать на мое понимание. А если что другое… поверьте, я выслушаю вас, как если бы вы были мой родной сын.
— У меня в этом городе есть близкое существо, — сказал Хольт и опасливо поглядел на адвоката, не смеется ли он. — Девушка, совсем еще юная. Ее зовут Гундель Тис…
— Тис, Тис?.. — повторил адвокат. — Погодите! Кажется, припоминаю. Не удивляйтесь, в городе я знаю всех наперечет. Помнится, было судебное решение по вопросу об опекунстве…
— Вполне возможно. Она круглая сирота…
— Да, да, теперь я вспоминаю… Она потеряла обоих родителей… по причине… по весьма прискорбной причине. Некоторое время тому назад у нее сменился опекун. Так чем же я могу вам служить?
— Я был сегодня в семье, где она отбывает годичную повинность, — неуверенно начал Хольт. Но адвокат снова перебил его:
— А известны вам обстоятельства, приведшие к смерти ее родителей? Известны? В таком случае, простите, я вынужден задать вам вопрос: не считаете ли вы необходимым прекратить всякие отношения с этой девушкой?
— Если вы этого от меня ждете… — внезапно охрипшим голосом воскликнул Хольт. Какое горькое разочарование!..
— Ничего я не жду, — невозмутимо ответил адвокат. — Я только спрашиваю. Вы, значит, не считаете это необходимым. Отлично. Это соответствует тому, что я слышал о вас от Зеппа. Итак, дальше! Прошу!
— Я был там сегодня! Вы не представляете, что это за среда. А люди…
— Я представляю. Я знаю этого господина. Он служит в некоем отделении местной тюрьмы. Да и вообще пользуется славой… образцового национал-социалиста. Кроме того, это и есть опекун девушки. Кое-какие попытки помешать этому были в силу указанных обстоятельств заранее обречены на неудачу.
— Нельзя ли забрать ее оттуда? — спросил Хольт. — Нельзя ли как-нибудь помочь ей?
— Нет, нельзя, — раздался категорический ответ. — Jura noscit curia . Поверьте, это невозможно, вообще невозможно, а в особенности сейчас. Мне известно много других таких же или аналогичных случаев, — сказал он, устремив глаза в выложенный деревянными плитками потолок. — Есть и несравненно худшие. Вам остается только примкнуть к полчищу тех, кто ждет.
— Ждет? — спросил Хольт. — Но чего же?
Адвокат провел рукой по редким волосам.
— Credo геш integram restitutum iri! — сказал он шепотом. И продолжал со слабой улыбкой: — Верю, что сказочный принц скоро освободит нашу заколдованную малютку.
Вошел Зепп. Хольт поднялся.
— Большое спасибо, доктор!
— Советую вам не тревожиться, милый Вернер Хольт! Девочка не так одинока, как вам представляется. — Он проводил обоих юношей до садовой калитки.
Хольт размышлял. Кое-что в словах адвоката показалось ему туманным.
— Твой отец замечательный парень, — сказал он Гомулке. На что Гомулка рассудительно:
— Да, мы с ним понимаем друг друга. Только иногда… иногда мне кажется, что иные вещи он страшно упрощает. Действительность куда сложнее!
Вольцов сидел среди окружающего хаоса и листал черные тетради. Его ранец был уже упакован и стоял у двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62