— продолжал он убежденно. Я по профессии учитель, таких ребят, как вы, я готовлю к выпускным экзаменам и хочу делать это и впредь. Что же мне преподавать перед пустыми классами? Постарайтесь продержаться! Когда с войной будет покончено, тогда-то и начнется тяжелая борьба. Что ваша девочка, Хольт! Убитым счету нет! Слишком много людей уже погибло! После войны на нас свалится прорва работы! Пять лет заваривали эту кашу, а расхлебывать ее придется целое столетие. — Он заставил Хольта взглянуть ему прямо в глаза. — Тот, кто сегодня добровольно зачисляется в противотанковые части и штурмовые взводы или взрывается вместе с торпедой, уходит от настоящей, подлинно тяжелой борьбы, которая начнется потом! Тот, кто всеми средствами постарается себя сохранить, — не из трусости, Хольт, а потому что умеет смотреть вперед, — тот сохранит себя для… Германии!
Германия… — думал Хольт. Впервые слышал он это слово не под фанфары ликования, не под возгласы «хайль!», а словно освобожденное от мишуры и сусальной позолоты, пронизанное глубокой тревогой.
— Германия, — продолжал Готтескнехт, — это уже не исполин, повелевающий Европой, а жалкое, обескровленное нечто. Она станет еще более жалкой и нищей, она будет невыразимо страдать, но нельзя допустить, чтобы она истекла кровью. Умереть за вчерашнюю гигантскую раззолоченную Германию — по-моему, трусость, Хольт! Но жить ради нищей, смертельно раненной Германии завтрашнего дня — это подлинный героизм, тут требуется настоящее мужество. Я знаю: вы ищете, Хольт… смысла жизни, цели, пути… Мне этот путь неведом. Я бессилен вам помочь. Все мы поражены слепотой, и нам предстоит пройти этот путь до конца, познать все муки ада. — Он замолчал. А потом добавил: — Видно, это было неизбежно. Чтобы мы стали наконец самими собой.
Хольт один зашагал к бараку. Обожженные руки больше не болели. Он смотрел вперед, поверх барака, туда, где над горизонтом стлалась мглистая пелена. Взгляд его, пронизывая пелену, устремился в безбрежную даль. Он ничего не понял, ничего не постиг. Он только вслушивался, не играет ли горнист подъем… Но было еще, должно быть, слишком рано.
Хольт забылся сном, близким к обмороку. Друзья не трогали его и только после обеда растолкали с большим трудом.
Едва лишь Хольт увидел знакомые стены, как почувствовал себя в безопасности. Он услышал басистый голос Вольцова:
«Слезай, соня! Я принес тебе пожрать!» Увидел, что Гомулка сочувственно на него смотрит.
Бомбоубежище, известковая пыль, огненный смерч — да было ли это па самом деле? Пережитое им чувство безмерного страха словно подернулось туманом, казалось призрачным, нереальным, далеким… А может быть, все это померещилось ему в страшном сне?
Он поднялся, чувствуя разбитость во всем теле, не было места, которое бы не болело. И все же он одним прыжком соскочил с койки и потянулся.
За столом сидел и курил санитар с кожаным чемоданчиком на коленях.
— Вот как мы теперь живем! — сказал он с ухмылкой. — Вас я даже посещаю на дому, визит — пять марок! Ну, давайте лечиться! — На тыльной стороне обеих рук у Хольта вздулись пузыри, — Этого мы трогать не будем, как бы не вызвать воспаление. — Санитар наложил Хольту марлевые повязки. — А теперь… порцию протонзила для успокоения нервов!
Хольт наконец скинул с себя обгоревшую сбрую.
— У тебя все тело в кровоподтеках! — сказал Гомулка.
— Понять не могу, как народ все это выносит, — откликнулся Хольт. И опять разгорелся спор.
— Ну, пошла волынка! — спохватился Хольт. Бранцнер недовольно наморщил лоб и укоризненно посмотрел на Хольта.
— Вот как, ты этого не можешь понять! Хочешь, я тебе объясню?
— Ох, дайте и мне послушать! — сказал Гомулка. — Я просто сгораю от любопытства!
Бранцнер недоверчиво покосился на него, однако же приступил:
— Немецкая нация исполнена неколебимой веры в своего фюрера и в конечную победу. Она с радостью несет выпавшее ей бремя. Кто сеет ветер, пожнет бурю! Фюрер сказал это совершенно ясно еще в прошлом году, в своей речи от девятого ноября. Пострадавшие от бомбежки — это наш авангард мстителей!
Хольту представился лагерь бездомных перед угольной шахтой. Хорош авангард! Феттер огромной штопальной иглой пришивал пуговицы к своему комбинезону.
— Сам-то ты когда-нибудь попадал в такую переделку? — спросил Гомулка.
— Нет, не приходилось.
— Ну так придержи язык!
— Но ведь фюрер… — запротестовал Бранцнер.
— Заткнешься ты наконец! — закричал на него Гомулка.
— Фюрер тоже этого не видел! Он не побывал ни в одном разбомбленном городе.
Бранцнер проглотил слюну, торчащий кадык судорожно задвигался на его тощей шее.
— Это… это… Нет, хватит с меня! — крикнул он. — Сегодня вы меня не проведете! Я наконец на вас заявлю! Сейчас же пойду к шефу!
— Гильберт, да угомони ты их наконец! — взмолился Хольт. Вольцов, достававший из шкафчика свои руководства по военному делу, спросил без всякого интереса:
— Что ты собираешься заявить? — и тут же углубился в какую-то книгу.
Бранцнер затянул пояс.
— Так началось и в восемнадцатом году! Вы ведете подрывную работу! Это вражеская пропаганда!
Гомулка покачал головой.
— Все вы здесь заодно! Кирш, ты все слышал! — продолжал кипятиться Бранцнер.
Сын плотника Кирш сидел за столом и пачка за пачкой уписывал печенье.
— Я?.. — Он зевнул. — Все подтвердят, что я спал и ничего не слышал.
— Ничего не выйдет, Бранцнер! — торжествовал Гомулка. Но Бранцнер решительно надвинул на лоб пилотку.
— Ладно! Здесь, я вижу, гнездо заговорщиков. Но я вас всех упеку! Всех! — И перейдя на крик: — Вы кучка вредителей и саботажников!
Гомулка постучал себе по лбу. Он был занят тем, что старательно и искусно подстригал Хольту опаленные волосы.
— То есть как это вредители? — огрызнулся вдруг Феттер из своего угла. — Гильберт! И ты, будущий офицер, это терпишь? А вдруг этот трепач и в самом деле разлетится к шефу!
— Верно! — сказал Хольт. — Надо его раз навсегда проучить.
Вольцов оторвался от книги.
— Как, говоришь, он меня назвал?
— Вредителем, — подзуживал Феттер, — вредителем и саботажником… и вообще он черт знает что нес…
Вольцов вскочил. Он притянул к себе Бранцнера и правой рукой схватил его за грудь. Тот хотел было защититься, но Вольцов оглушил его звонкой оплеухой. Феттер загоготал, Кирш еще усерднее налег на печенье. Вольцов правой рукой медленно поднял поникшего Бранцнера и с силою тряхнул его в воздухе. Потом поставил на пол, толкнул его так, что он отлетел к шкафчику, и снова притянул к себе.
— Слушай! — сказал он. — Слушай и мотай себе на ус! Те две-три недели, что мне осталось здесь пробыть, я хочу жить спокойно! Я тебе, скоту, покажу, как мне карьеру портить! С этого дня ты перестанешь трепаться! В противном случае… Ты понимаешь, что значит «в противном случае»? Ночью ты с нами дежуришь у орудия. И так же верно, как то, что меня зовут Гильберт Вольцов, в следующий раз, как будем стрелять, я тебе гаечным ключом проломлю затылок. Такие случаи бывают, прочитай «Военные письма артиллериста» принца Крафт цу Гогенлоэ. Ну как, договорились? — сказав это, он отпустил Бранцнера.
У Хольта было ощущение, будто кто-то схватил его за горло и душит. Он знал, что Вольцов способен выполнить свою угрозу. Ему вспомнилось, как у Скалы Ворона, напав на безоружного Мейснера, Вольцов вдавил ему в лоб дуло пистолета… Вот и опять то же самое, думал Хольт с невольным трепетом. Убивает ли он сторожевого пса, дерется ли с кем, или палит из пушки с ближней дистанции… везде он одинаков!
При проверке телефонной линии Гомулка будто ненароком сказал Хольту:
— А ведь могло бы случиться, что Гильберт был бы нам не друг, а враг! — он повесил наушники в блиндаже. — Хорошо, вы с ним давнишние друзья…
— Удачно, что он не слышал весь ваш разговор, — ответил Хольт. — Неизвестно, как бы еще повернулось дело!
Гомулка присел на станину.
— Скажи по-честному: как тебе показалось этой ночью?
— Тебе я могу сказать, — ответил Хольт. — Было так ужасно, что не описать словами. По-моему, ничего ужаснее быть не может. Я уж предпочитаю бомбежку на бреющем полете или бомбовый ковер здесь, на воле.
Гомулка промолчал. Затем сказал, словно и не к месту:
— Вольцову пришло письмо от дяди, его опять повысили, получил полного генерала, будет командовать корпусом на Западном фронте. Раньше у него была авиаполевая дивизия в России. Она попала в окружение под Воронежем. Сам-то он улизнул на «физелер-шторхе».
В окружение под Воронежем, подумал Хольт. А у нас об этом никто и не заикнулся… Какой-нибудь год назад такое брошенное мимоходом замечание надолго вывело бы меня из строя, спохватился он.
Гомулка сказал вскользь:
— Мне тоже написали из дому.
— Ну как, что-нибудь известно? — подавленно спросил Хольт. — Связано это с покушением? Ее… тоже… арестовали?
Гомулка покачал головой.
— Она исчезла неизвестно куда…
Никого ни о чем не спрашивайте, ни с кем на эту тему не заговаривайте, — вспомнил Хольт.
— Ее, видимо, разыскивают как родственницу, — шепотом добавил Гомулка. — Полковник Барним капитулировал со своим полком, а когда он сам намеревался перейти к русским, его…
Хольт вскочил.
— Сегодня нам, кажется, удастся поспать спокойно, — сказал он поспешно.
Ночью у орудия Вольцов изощрялся в шутках над самолетами «москито», которые долго кружили над их местностью, а потом вдруг полетели на Берлин и сбросили там бомбы.
— Здорово они обманули наших ночных истребителей, — говорил он, — те, поди, ищут их где-нибудь под Мюнхеном!
На другой день прибыло пополнение. Феттер около семи утра прибежал с проверки линии, когда остальные еще лежали в постели.
— Пригнали к нам вахлаков! — объявил он. — Это даже не школьники старших классов, а какие-то раззявы, мелюзга из ремесленных училищ, недоучившиеся пекари да слесари… Один из них подошел ко мне: где у вас уборная, камрад, я здесь как в лесу! А я ему: обратись к дежурному унтер-офицеру, он тебе все покажет. Я тут ни при чем… Болван мне еще спасибо сказал! Ну и будет же потеха! Чуть что не так, я официально ввожу телесные наказания!
— Не хватало еще с этой сволочью возиться! — пренебрежительно отозвался Вольцов со своей койки.
Кутшера явился на утреннюю поверку опрятный и подтянутый как никогда, в сопровождении двух руководителей гитлерюгенда. Из канцелярии вышел Готтескнехт с папкой в руках. Вольцов от неожиданности толкнул Хольта локтем.
— Старшие курсанты Дузенбекер, Гершельман и Вольцов, выйти из строя! — скомандовал Кутшера. Он вручил всей тройке Железные кресты. Готтескнехт вдел награжденным ленточки в петлицы, оба представителя гитлерюгенда пожали им руки. Затем Кутшера вызвал вперед всех унтеров батареи и приступил к чтению имен по списку: «Гомулка, Груберт, Дузенбекер… Хольт, Эберт…» Юношей рождения двадцать седьмого года вместе с обоими гамбуржцами осталось в живых общим: числом семнадцать человек. Хольт вышел вперед. Он думал: нас было двадцать восемь, когда мы сюда прибыли… Тринадцать убитых в одном только классе! Готтескнехт пристегнул ему к френчу значок зенитчика — предмет их давнишних мечтаний. Серебряный значок, носить на груди слева…
Батарею разбили на взводы.
— Хольт, Вольцов, Гомулка, — объявил Готтескнехт, — с завтрашнего дня вы идете в отпуск!
Вольцов сказал, сияя:
— Нам еще с вами, господин вахмистр, надо как следует обмыть мой Железный крест!
— Вы что, рехнулись? — разгневался Готтескнехт. — В семнадцать лет алкоголические эксцессы! Нет уж, на меня не рассчитывайте!
Все же вечером Вольцов притащил бутылку коньяку. После двух-трех глотков Хольт почувствовал томную расслабленность во всем теле. Какое счастье, думал он. Наконец-то можно будет отдохнуть!
Во время вечернего обхода Готтескнехт распорядился:
— Завтра уложить вещи! Освободить шкафчики! На территории батареи будет сформирована ударная зенитная группа… Батарея особой мощности, от восьмидесяти до сотни орудий.
Ночью они сидели в окопе и лениво наблюдали, как стреляют новички. А наутро уложили вещи. Феттеру пришлось остаться. Отпуск им давался с двенадцати дня, всего на две недели, включая два дня на дорогу. Не мешкая они отправились в Эссен. Когда они наконец добрались до вокзала, сирены как раз провыли полную тревогу. Встречный военный грузовик повез их к югу. В Вуппертале они сели в пассажирский, но не проехали и трех станций, как поезд остановился на перегоне. Вольцов выглянул в окно. «Выходи!» Они бросились к высокому отвалу. Захлопали зенитки, в отдалении ухали тяжелые орудия. Они бежали проселком, держа курс на запад. Позади четырехмоторные бомбардировщики сбрасывали свой груз.
15
Над виллой Вольцова нависло пасмурное утро. Лил дождь. Хольт и Вольцов внесли в холл ранцы. Хольт вытянул усталые ноги. Какое мягкое кресло!
— В доме полно чужих, — сообщил Вольцов. — Обычная картина — эвакуированные и пострадавшие от бомбежек. Поставим тебе у меня раскладушку — в тесноте да не в обиде.
Хольт заснул мертвым сном. Когда он к вечеру проснулся, Вольцов открыл банку мясных консервов. На сковороде над спиртовкой потрескивал жир. Хольта привел в ужас царивший кругом беспорядок. Все валялось вперемешку — каски, мундиры, открытые ранцы. По углам — горы старого хлама, тут же чучело куропатки, дуэльные пистолеты, разбитый череп.
— Давай, Гильберт, сначала наведем порядок.
— Какой тебе еще нужен порядок? Я нахожу, что здесь премило. — Вольцов вывалил на сковороду содержимое банки. В комнате запахло жареным мясом.
Хольт снял с рук бинты.
— Дядюшка, — рассказывал Вольцов, — сейчас во Франции. Он побывал у нас проездом и оставил кучу всякой всячины: консервы, красное вино, русский табак и даже икру, я давеча открыл жестянку, пахнет селедкой, но чтобы наесться досыта, надо навернуть десяток таких коробок.
— Не поздороваться ли сперва с твоей мамашей? — спросил Хольт.
— Это лишнее, — рассудил Вольцов. — Ты только помешаешь ей реветь. Я сказал ей, что мы здесь, этого достаточно.
Дом был в ужасающем состоянии. За истекший год никто тут не убирал и даже пол не подметали. Только в нижнем этаже, где поселились чужие, был порядок. Хольт направился в ванную. Сток в ванне был забит волосами. Из крана над умывальником вода не текла. А ведь верно, вспомнил Хольт: Гильберт в прошлом году выломал кусок свинцовой трубы… Он умылся под душем. В зеркале он увидел, что все тело у него испещрено багрово-синими кровоподтеками.
Позавтракали консервированным мясом, ели прямо со сковороды.
— Хлеб ни к чему, — поучал Вольцов. — Мясо куда полезнее. Аттила питался одним мясом. — Первым делом он вытащил из ранца своего истрепанного Клаузевица. Хольт полистал его. — Если ты наконец вздумаешь заняться военным делом, — сказал ему Вольцов, — начни лучше с «Канн» Шлиффена.
Хольт захлопнул книгу.
— Спасибо, — сказал он и взял у Вольцова предложенную сигарету.
— Без теоретической подготовки, — продолжал Вольцов, — нельзя судить о том, что происходит на фронте. Хочешь знать, почему субъекты вроде нашего Бранцнера ничего и слышать не хотят о положении на фронтах? Да потому, что в душе они дрейфят и, несмотря на пышные фразы, не понимают и не любят войны! Хоть фюрер и уверяет, что войну нам навязали, но ведь это просто так говорится, чтобы людям рот заткнуть. На самом деле после восемнадцатого года у нас не было другого выхода, как развязать новую войну. Я еще от отца слышал, что настоящий солдат никогда не примирится с таким поражением, а только и будет помышлять о реванше. Все это ты найдешь и в «Майн кампф», а также, что мы должны мечом завоевать новое жизненное пространство на востоке…
Хольт еще не успел вздохнуть после изнуряющего напряжения воздушной войны, не успел вкусить жизни тылового городка и блаженной безответственности отпуска, а тут рассуждения Вольцова снова нагнали на него уныние. В памяти всплыли забытые слова: «…подготовили и развязали завоевательную войну…» — об этом говорил ему отец, — а также лаконичное замечание Гомулки по поводу голодных военнопленных: «Не они начали войну…»
— Люди моего сорта, — продолжал Вольцов, — мы… ну как бы это сказать… мы утверждаем войну; если бы войны не было, ее надо было бы как можно скорее начать. И это должна быть настоящая война, а не такая липа, как в 1806 году, — по всем правилам искусства, как войны Александра Македонского или Наполеона. Спрашивай, не стесняйся! У нас есть сейчас время! Хочешь, я объясню тебе положение. Мы теперь помаленьку воюем на внутренней линии. Наше великолепное предполье мы, к сожалению, потеряли…
Хольт курил, не мешая словоизвержениям Вольцова. Потом посмотрел на часы и хватился:
— Довольно! Призывной пункт вот-вот закроется!
По дороге они встретили Гомулку. Дождь перестал, густая пелена облаков рассеялась, и в просветы выглядывало солнце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62