— Что с вами?
— Ничего, оберштурмфюрер!
— Письма конфискованы!
Эсэсовец тщательно просмотрел содержимое папки — в ней не было больше ничего, кроме неисписанной почтовой бумаги. Движение руки налево — штатский поднялся и, ни с кем не простившись, вышел из барака.
Оберштурмфюрер устремил на Хольта испытующий взгляд — острый, пронизывающий взгляд холодных светло-серых глаз.
Хольт выдержал этот взгляд. Но где-то внутри он ощутил внезапную слабость, от которой задрожали колени. Голос обер-штурмфюрера прозвучал чуть не над самым его ухом.
— А известно вам, где сейчас находится эта Барним? Не можете ли вы подсказать нам, как ее найти?
— Я, право же, понятия не имею, оберштурмфюрер! — дрожащим голосом ответил Хольт.
— Если Барним даст вам о себе знать — письмом, по телефону или каким-нибудь другим образом — или если вам кто-нибудь сообщит о ее местопребывании, вы должны безотлагательно уведомить тайную полицию, полевую жандармерию или, в крайнем случае, вашего непосредственного начальника, с указанием, что означенная Барним разыскивается властями. Вы меня поняли?
— Так точно, оберштурмфюрер!
— Держитесь как следует! Не распускайтесь!
Хольт щелкнул каблуками.
— Если вы в указанном случае не сообщите куда следует, предупреждаю, вы навлечете на себя тяжелое наказание!
— Так точно, оберштурмфюрер!
Оберштурмфюрер повернулся к капитану.
— Это все, капитан Кутшера!
— А теперь убирайтесь! — прорычал Кутшера. — Да смотрите у меня, чтобы никому ни слова!
Но Хольт не сдвинулся с места. Судорожно вытянув руки по швам, он с отчаянием в душе сказал:
— Разрешите, господин капитан, обратиться к оберштуомфюреру!
— Об этом не меня нужно просить, болван! — отрезал Кутшера. Оберштурмфюрер с удивлением воззрился на Хольта.
— Что вам нужно?
— Осмелюсь спросить, — с усилием выговорил Хольт, он не мог иначе, он должен был знать наверняка, — Ута Барним… полковник Барним?..
— Полковник Барним казнен, — ответил оберштурмфюрер грозной скороговоркой. — Расстреляли!
Казнен… Расстреляли…
— И вам, как немцу, подобает до конца вашей жизни стыдиться того, что вы вращались в обществе этих подонков!
— А теперь шагом марш — одна нога здесь, другая там! — присовокупил Кутшера.
Приветствие. Поворот кругом. Открыть дверь. Закрыть дверь. А на улице солнце. Оно выглянуло из-за облаков. Жизнь продолжается. В восемь часов подъем. Меня разбудят, как и других, и все это рассеется как дурной сон. По-прежнему жив Земцкий, и нет никаких «шорт-стирлингов», нет орудий и нарядов по казарме. Все точно такое же, как в далеком детстве, когда отец говорил ему, утешая: «Не плачь, никаких гадких ведьм нет, они бывают только в сказках… А все, что было между этим и тем, между далеким вчера и сегодня, лишь сон. Только сон! Поверь, хоть сон твой и гнетет, когда-нибудь горнист заиграет подъем, и все, что тебя мучило, канет во тьму, ты только посмеешься и стряхнешь с себя этот бред!»
Хольт направлялся к орудию «Берта». Когда в седьмом часу их разбудил сигнал тревоги, он уже полностью овладел собой. Вольцов отвел его в сторону.
— У меня наводили кое-какие справки. Это неинтересно и наших здешних дел не касается, — ответил ему Хольт.
— Что ж, — сказал Вольцов, — нет, так нет.
Сначала проплыл неизбежный утренний разведчик, держа курс на южную Германию. За ним последовали бомбардировщики, они сбросили бомбы в районе Бремена. В одиннадцатом часу с наблюдательного пункта передали: «Крупные соединения истребителей, направление Кельн — Эссен». Подгруппа предупреждала о возможных атаках на бреющем полете. Все полученные сообщения Хольт невозмутимо передавал дальше. Вольцов и Гомулка успокаивали силезцев, которых каждое сообщение об атаках с малой высоты ввергало в панику. Дорстен, Хальтерн и Люнен доносили об атаках с бреющего полета на различные объекты, в том числе и на зенитные батареи. Феттер поменялся местами с одним из силезцев и сел вместо него за механизм горизонтальной наводки. Вольцов стащил с головы видный на расстоянии белый бинт и нахлобучил каску на израненный лоб. Реклингхаузен и Динслакен сообщали об атаках с небольшой высоты, а за ними Мере, Крефельд и Дюссельдорф.
— Сейчас они будут здесь! — сказал Хольт. Готтескнехт дал команду:
— Всем в укрытие!
А Вольцов:
— Сдохну, а буду стрелять с ближней дистанции!
Они прилетели. Камнем ринулись с неба, стремительно облетели на малой высоте весь горизонт.. В отдалении вымахнул к небу исполинский огненный столб.
— Нефть! — крикнул Вольцов. — Это в Гельзенкирхене горит нефтеперегонный завод!
Где-то поблизости заговорила тяжелая батарея и умолкла. Вдали застучала двадцатимиллиметровая зенитка. Цепочка одномоторных самолетов, прилетев с севера, ринулась прямо на батарею. Они приглушили моторы и спустились так низко, что, пролетая над лесом, дали козла. Повернув, они сделали второй заход. Это были три «мустанга». Они начали с того, что сбросили бомбы, а потом ракетами и из бортового оружия обстреляли командирский пункт и орудийные окопы.
Неудержимо, бешеными виражами кружили они над батареей.
Два орудия вели огонь с ближней дистанции. «Цезарь» после двух-трех выстрелов замолчал. «Берта» продолжала беспорядочную стрельбу. Снова и снова налетали «мустанги». Один из силезцев свалился на станину, и Вольцов оттащил его в сторону. Сам он только и делал, что заряжал и стрелял. Но вот в Феттер упал со своего сиденья у поворотного механизма, и «Берта» замолчала. Истребители круто поднялись в небо и исчезли.
Хольт и Гомулка занялись Феттером. Осколком его хватило по каске, но не пробило ее. Вскоре он пришел в себя. «Да ты нас всех переживешь, дружище!» — поздравил его Вольцов. Он перевернул силезца на спину и накрыл его брезентом. Гомулка снял каску и сказал: «Похоже, нам самое время уходить в отпуск!»
Хольт передавал: «Крупные силы авиации противника из района Бремена повернули на юго-запад. Попытки бомбометания предвидятся в Вестфальской области». Гомулка снова надел каску. Вольцов погнал к орудию павших духом силезцев. Где-то севернее ухали тяжелые зенитки. Феттер стоял в углу и держался за голову.
— Нечего отлынивать, — крикнул ему Вольцов, — у нас только трое подносчиков!
Бомбардировщики пролетели на северо-запад и сбросили бомбы на Дуйсбург. Батарея вела огонь. В пятнадцать без малого был дан отбой, но уже час спустя снова прилетели разведчики, за ними волна за волной накатывали бомбардировщики, а потом истребители и опять бомбардировщики. Тридцать шесть часов кряду не отходили юноши от орудия. После этого им удалось несколько часов поспать.
— Так оно и пойдет все хуже и хуже, — сказал Гомулка. — Этому не видно конца!
Хольт промолчал.
14
Они жили вчетвером в своей комнатушке, пока Готтескнехт не взялся за великое переселение. Барак «Берта» надо было очистить, чтобы принять новое пополнение, которое ждали со дня на день.
— Подыщите себе сожителей по вкусу, — посоветовал Готтескнехт. — Ну, скажите, плохо я к вам отношусь?
Они порешили на Кирше и Бранцнере. Это были их одноклассники, в свое время причисленные к расчету «Антон», потом их перебросили на «Дору», а с тех пор как из строя вышли два орудия, они ночами работали на «Берте».
— Оба подходящие ребята, — заметил Вольцов. ^
— Однако Бранцнер, я замечаю, последнее время неразлучен с Кибаком и всей их братией, — сказал Гомулка.
— После недавней атаки истребителей вся батарея осатанела. Все заделались фанатиками, — сказал Хольт.
— С чего это они? — сказал Вольцов. — Мы как-никак объект военного значения. Законно, что на нас нападают!
— Мне кажется, покушение сбило всех с толку, — заметил Гомулка.
— Я слышал, как Кутшера песочил вчера старших ефрейторов, — рассказывал Вольцов, — у вас, говорит, не батарея, а арестанская рота, никто не умеет как следует отдать немецкое приветствие.
Бранцнер и в самом деле оказался «более чем сомнительным приобретением», — как на второй же день после его переселения констатировал Гомулка. Под впечатлением последних событий и недавних кровопролитных боев Бранцнер очень изменился. В первый же вечер он заявил друзьям, что единственной гарантией «нашей конечной победы» является непоколебимая, фанатическая вера в фюрера и тысячелетний рейх; об эту веру неизбежно разобьются все усилия противника. И сразу же разгорелся спор.
Вольцов слушал объяснения Бранцнера, склонив голову набок. Вот у нас и достойная замена Цише! — думал Хольт. Но с Бранцнером им не повезло еще больше, чем с Цише, уж очень он был общителен и речист. Правда, будучи брюнетом, он меньше напирал на расу, и «народно-расистские» аргументы только от случая к случаю проскакивали в его рассуждениях.
— Что ты мелешь? — сказал Вольцов в ответ на программное выступление Бранцнера. — Непоколебимая вера, фанатизм… — Он запнулся, словно подыскивая нужные слова. — Когда имеешь дело с людьми ограниченными, туповатыми, такими, у кого винтика в голове не хватает, а их, разумеется, большинство, фанатическая вера — вполне пригодное средство, чтобы держать их в узде. Без этой веры они разбредутся, как стадо, ведь у них нет ни воинской доблести, ни того, что называется сознательностью. Другое дело мы! Скажите мне, что война проиграна, так непоправимо проиграна, что это ясно и слепому, все равно я буду драться — без вашей фанатической веры, а только потому, что так положено солдату. Все прочее вздор и чепуха! Скажи-ка, Бранцнер, почему недавно одна только наша пушка вела огонь с ближней дистанции, тогда как вы со своей верой все наложили в штаны? Уж не оттого ли, что я фанатически верю, будто это поможет делу? Да ничего подобного! Огонь с ближней дистанции абсолютно бесполезная штука! Но так уж положено! — Вольцов все больше входил в раж. — Солдат обязан драться, есть в этом смысл или нет. Драться — его единственное назначение. Твоя вера, голубчик, шаткая опора, с ней как раз сядешь в калошу! Хватишься за ум, да поздно! С моей же позиции в калошу не сядешь! По-моему, солдат обязан драться при любых условиях. Вот и дерешься!
Точка зрения Вольцова больше импонировала Хольту, нежели требование слепой, фанатической веры. Теперь он понимал, откуда у Гильберта его нерушимое спокойствие. Конечно, если думать, как Вольцов, говорил он себе, можно окончательно рехнуться! Должно быть, для этого надобно, чтобы твои предки с 1750 года были кадровыми офицерами.
— Стало быть, война как самоцель, — вмешался Гомулка, — так и запишем! Для тебя, Гильберт, война — самоцель, и это вроде звучит резонно. С такими взглядами тебе не нужна ни вера в конечную победу, ни вера в фюрера. Но сразу же напрашивается возражение. Ты сам себе противоречишь! — Гомулка так напряженно думал, что собрал всю кожу на лбу. — Сколько раз ты говорил нам об ошибках, которые в прошлые времена совершили такие полководцы, как Теренций Варрон или Даун и Карл Лотарингский под Лейтеном. Ты, следовательно, не можешь отрицать, что война ставит себе непременной целью победу! Но разве твоя теория не терпит крах там, где война безнадежна?
— В том-то и дело, что нет! Разумеется, война должна вести к победе, победа — это соль на хлеб войны! Пока есть возможность победить, воюешь ради победы. Потом воюешь в надежде сыграть вничью. А когда и это ушло и положение безнадежно, воюешь, потому что солдату положено воевать!
Хольт размышлял. Слова Вольцова вызвали в его памяти «Рощу 125» Эрнста Юнгера. Один абзац в этой повести произвел на него когда-то сильное впечатление.
— Мне кажется, — сказал он, — Гильберт рассуждает, как настоящий солдат. — И он процитировал уцелевшие в памяти слова: — «Но высшему закону послушны те, кому дано умереть в одиночестве непроглядной ночью, на безнадежном посту. Их память будут чтить там, где возлюбят горечь обреченности и те возвышенные чувства, что не сгорают и на самом сильном огне».
Гомулка слушал, вытянув шею, казалось, он впивал в себя эти слова. После долгого молчания он повторил: «Горечь обреченности…» Бранцнер угрюмо нахохлился на своем матрасе; все, что здесь говорилось, было ему явно не по нутру. Хольт подошел к окну. Горечь обреченности, — повторял он про себя.
Дверь распахнулась, на пороге стоял Готтескнехт.
— Господа, а не лучше ли вам малость соснуть до того, как начнется очередной спектакль? — Взгляд его упал на Хольта. — Что с вами, Хольт? Ну-ка, за мной! У меня к вам дело!
Смеркалось. После ночного допроса Готтескнехт еще ни разу не беседовал с Хольтом с глазу на глаз. Сегодня он выглядел особенно усталым и озабоченным.
— Отпуск вам разрешен, — сказал Готтескнехт. — Но прежде, чем вы уедете, я должен сделать вам небольшое внушение насчет… насчет… Барнимов.
— Я ничего не знаю, — твердо заявил Хольт. — Мне даже представить себе трудно… Так это связано с покушением?
— Как только придет пополнение, езжайте подобру-поздорову. Вы поедете к Вольцову, не правда ли? Так вот, слушайте! Забудьте и думать о Барнимах! Никого о них не спрашивайте! Не заговаривайте о них ни с кем! Держите язык за зубами! Вы меня поняли?
— Так точно, господин вахмистр!
— А теперь, положа руку на сердце: эта история вас сильно тревожит?
— Я… я о ней и не думаю!
Готтескнехт улыбнулся не без горечи.
— Вы о ней не думаете! — повторил он. И почти беззвучно, про себя: — Никто не думает… Никто!.. А теперь марш в постель!
— Слушаюсь, господин вахмистр!
В бараке все еще спорили. Вольцов сидел на столе и курил.
— Ну и что же? — спросил он, когда Хольт вошел в комнату.
— Один из этих большевистских писателей, — продолжал горячиться Бранцнер, — помнится, его зовут Эренбург или как-то в этом роде… Так вот, он объявил, что у большевиков одна цель — Берлин! — Он приподнялся на койке, опираясь на локоть.
— Почему это тебя удивляет? — возразил ему Вольцов. — Естественно, что русские хотят выиграть войну. Завоевание столицы противника — законная стратегическая цель, ведь это равносильно победе. Почитай Клаузевица, его «Основы стратегии».
— Ты, видно, близко принимаешь к сердцу интересы русских! — зло заметил Бранцнер. Вольцов только рассмеялся, но Гомулка не выдержал и стал ругаться.
— Черт знает что! Не успели мы избавиться от Цише, как снова-здорово на его койке сидит такая же гнида и обливает нас помоями. Когда мы наконец избавимся от склочников?
— Так нет же! — крикнул Бранцнер. Он повернулся к Гомулке, и в глазах его блеснул недобрый огонек. — Так нет же, не бывать этому! Никогда вам от них не избавиться! Те, кого ты так обзываешь, — это лучшие из лучших, истинные немцы, истинные национал-социалисты, так и знай! Все они думают, как я, вы — позорное исключение, вся батарея думает, как я, весь немецкий народ так думает, он верит в своего фюрера, потому чго это величайший из немцев, величайший из полководцев и… и…
— Что и-и? — передразнил его Хольт. — А после фюрера небось ты величайшая персона? Второй по значению немец, второй полководец и… второй болван!..
— Молчать! — крикнул Вольцов. — Вы с ума сошли!
Но Бранцнер уже сидел на койке, бледный как мел, и, опустив ноги, нашаривал башмаки.
— Вы слышали? — взвизгнул он. — Будьте свидетелями! Он фюрера назвал болваном! Я сейчас же на него заявлю!
— Брось трепаться, чудак! — остановил его Гомулка. — Это тебя он назвал болваном!
— Он сказал — второй по значению! — не унимался Бранцнер.
— Ну что ж, будь доволен, что есть болваны почище тебя! — заметил Гомулка.
Но Бранцнер только качал головой, натягивая башмаки:
— ~ Нет, нет, нет! Вы мне зубы не заговаривайте! Нет! Я решительно утверждаю, иначе его нельзя было понять: фюрер — величайший болван!
Но тут дверь распахнулась и на пороге вырос Готтескнехт.
— Бранцнер! — крикнул он. — Что я слышу? Что вы тут кричали?
Молчание.
— Я закрываю глаза, — продолжал Готтескнехт, — когда кто-нибудь позволяет себе задорное словцо по адресу фюрера. Но то, что вы здесь сказали, недопустимо, слышите?
Бранцнер стоял перед койкой полуодетый, с башмаком в руках.
— Я… Но н же… Это все Хольт, — забормотал он. — Я хотел сказать… — И вдруг, взвизгнув не своим голосом: — Да ведь это же не я… Это они… Я бы в жизни не посмел… я… я…
— Возьмите себя в руки! — прикрикнул на него Готтескнехт. — Что вы себе позволяете!
Хольт был уверен, что Готтескнехт давно подслушинал за дверью и только ждал удобной минуты, чтобы войти. Комический финал, перевернувший все вверх ногами, вызвал в нем двойственное чувство: его подмывало смеяться и в то же время грыз страх.
Бранцнер притих и только бросал на Вольцова, Хольта и Гомулку умоляющие взгляды.
— Бранцнер в общем малый порядочный, — смилостивился наконец Вольцов. — Мне думается, это вырвалось у него невзначай.
— Хорошо, если никто этого не слышал, — сказал Готтескнехт, подумав.
— Я ничего не слышал! — заявил Гомулка.
— Я тоже!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62