— Ничего, — Она поднялась. Он пошел рядом с ней по узкой тропинке, отделявшей лес от низины, и даже отважился взять ее под руку. Она приняла это как должное.
— Я вам бесконечно благодарен, — сказал он, запинаясь.
— Такие сентименты не подобают члену разбойничьей шайки, — пошутила она.
— Я не перестаю о вас думать, — продолжал он с вызовом. — Я думаю о вас, день и ночь думаю.
— Своими разбойничьими похождениями в горах вы добились того, что и я часто о вас думаю.
Он крепче прижал ее руку к груди.
— Вы мне всю душу перевернули, — признался он.
— Расскажите это Петеру, ему будет интересно, — отвечала она, смеясь. Действительно, на лесной опушке они увидели Петера. Холодно и надменно она обронила:
— В следующую субботу. На этом же месте.
— Нашему вольному житью здесь, видно, приходит конец, — сказал Гомулка. — А жаль, верно?
Хольт промолчал. Он целую ночь напролет бродил по лесу, подгоняемый мучительной тревогой. Лагерная жизнь, охота, рыбная ловля — все это потеряло для него всякий смысл. Я мог бы ежедневно бывать у Уты, грыз он себя… Лениво полеживая на солнце, он отдавался неудержимым мечтам.
Ему нравилось вставать спозаранку. В субботу утром он еще затемно вышел из пещеры, поднялся на скалы и искупался в ледяном ручье. А потом пустился в дорогу. Добравшись до реки, он укрылся в чаще лозняка и проспал до самого вечера.
Уже по лицу Уты он увидел, что она съездила недаром.
Они снова оставили Визе караулить, а сами пошли вперед по лесной опушке.
— Генерал пришел в ярость, — рассказывала Ута. — Но потом уразумел, что не может же он допустить, чтобы его единственного племянника засадили в тюрьму. Он собирался звонить оберпрокурору и на днях приедет сам. Вам приказано на той неделе явиться в полицию.
— Выход не из приятных, — буркнул Хольт.
— Генерал Вольцов, — строго возразила Ута, — заявил: если вы не выполните его указаний, он откажется от племянника и никогда больше пальцем для него не пошевелит. — Она схватила Хольта за руку. — Уговорите своих друзей! Генерал наверняка позаботится, чтобы вас отпустили. Но, ради бога, кончайте с этой… псевдоромантикой. И еще одно условие! — добавила она тихо и внушительно. — Ни в коем случае не признавайтесь в ограблении хутора! «Это не их рук дело! — заявил генерал. — Ребята тут ни при чем». Вызволить вас из такой аферы даже ему не под силу. Если вам предъявят это обвинение, отрицайте начисто!
Но все это уже не интересовало Хольта. Пережитое им приключение отступило в прошлое. Настоящим была Ута, а будущим — война.
Он смотрел куда-то в сторону. Чего только не было с ним за последние недели! И вот — волшебная минута, идиллический вечер, и ослепление миновало. Она шла с ним рядом, ее красота была уже не пугающим ореолом, возносившим ее на недосягаемую высоту. Разве в ней, как и в нем, не течет горячая кровь? Он схватил ее за руку, и она не отняла ее.
— Спасибо, — пробормотал он беспомощно. — Надеюсь, вы теперь не станете меня презирать?
Она искоса на него взглянула.
— В тот раз, в доме у Визе… — продолжал он, — мне показалось, что вами можно только любоваться издали. Вы не рассердитесь, если я вас…
— Замолчите! — крикнула она. — Как вы смеете! — И отняла руку.
На краю дороги сидел Визе, он поднялся и стал отряхиваться.
— Не забудьте же, в следующий четверг, — напомнила она и скрылась за поворотом дороги.
Хольт оторопело смотрел ей вслед.
9
— Покаянное возвращение в город, добровольная явка с повинной… плачевный конец, верно? — говорил Зепп. Да и Хольт не ожидал такой развязки.
У Вольцова была одна забота:
— Стоит им сунуть нос в наши вещи, и мы можем проститься с пистолетами.
Дело кончилось тем, что он залил их маслом, завернул в брезент и понес в каменоломню прятать.
Феттер всю последнюю неделю питался одним жарким.
— Я им и хрящика не оставлю! — клялся он. Гомулка поднялся и взял свой штуцер.
— Пошли! — сказал он Хольту.
Друзья спустились в лощину и расстреляли последние патроны. Они могли уже считать себя меткими стрелками.
В последнюю ночь оба друга сидели у костра. Вольпрв, Феттер и Земцкий крепко спали.
— Это похороны, — сказал Гомулка.
— И мы хороним не только наше приключение, — подхватил Хольт, — но и школьные годы, целый кусок жизни!
Часа в три ночи они разбудили товарищей, потушили огонь и вынесли вещи на реку. Ранним утром нагруженная лодка отвалила от берега. Гомулка сидел на корме и правил рулем. Лодку сносило течением.
Пристали они к берегу у купален. Сразу сбежался народ. Триумфальное возвращение несколько примирило наших героев с плачевным исходом их приключения. Они возвращались небритые, грязные, с оружием в руках, тяжело нагруженные, юс разыскивала полиция, был издан чуть ли не приказ об их аресте. Только Феттер трепетал в предвидении гнева своих родителей. Они сложили весь груз в кабинах у Хольта и Вольцова и, протиснувшись сквозь толпу зевак, отправились в полицейское отделение.
Арестованных заперли в общую камеру. Решетчатые окна, шесть дощатых нар, параша. Феттер сдал карты.
На следующий день они предстали перед судьей.
— Я его знаю, — шепнул Гомулка, — это судья по делам несовершеннолетних.
Судья сидел за тяжелым письменным столом, грузный и тучный, с лоснящейся лысиной и отвислыми жирными щеками; добрую минуту он заплывшими глазами из-за стекол без оправы разглядывал арестованных юнцов.
— Тьфу ты, дьявол! — выругался он. — Отечество борется, страдает, истекает кровью, а эти лодыри бегут с поста! Шляются бог знает где! Тьфу ты, дьявол! Дезертиры сельскохозяйственного фронта! Бродяжничество? Браконьерство! Нарушение законов об охоте! Истязание животных! Земцкий! — крикнул он, заглянув в лежащий перед ним протокол. — Я жду от вас чистосердечного признания. Кто у вас зачинщик?
— Пожалуйста, — умоляюще пролепетал Земцкий, вскидывая на судью невинные голубые глаза. — Я признаюсь во всем. Это все я натворил. Но это не только я, а и он, и вот он, и вот он, это мы все натворили!
— Тьфу ты, дьявол! — снова выругался судья и покачал плешивой головой. — Вольцов, уж вам это совсем не к лицу! Ваша мать в больнице! Ваш отец пал в бою за отечество и фюрера! Ваш дядя сражается на передовой! А этот молодчик, изволите ли видеть, шатается по округе и балуется недозволенной охотой! Фу ты, дьявол! И ни малейшего раскаяния! Бесстыжий взгляд, наглая физиономия, и держит себя нахально! — Облегчив таким образом душу, он наклонился над протоколом и скороговоркой зачитал вслух:
«Несовершеннолетние правонарушители Гомулка, Зепп, рождения 15 июня 1927 г., Хольт, Вернер, рождения 11 января 1927 г., Феттер, Христиан, рождения 30 апреля 1927 г., Вольцов, Гильберт, рождения 23 марта 1927 г., Земцкий, Фриц, рождения 1 июня 1927 г., проживающие в этом городе, по судебному решению, согласно статье 328 уголовного кодекса, за недозволенный уход с полевых работ гитлерюгенда, за бродяжничество и браконьерство — статья УК 292, параграф 1 и 2, за организацию вооруженных отрядов — статья УК 127, параграф 1 и 2, а также за упорное нарушение закона об охране молодежи приговариваются к восьмидневному сроку заключения в тюрьме для несовершеннолетних. Все обвиняемые в своей вине полностью сознались. Как смягчающее обстоятельство суд принял во внимание, что подсудимые сами, хоть и с опозданием, осудили свои противозаконные действия и добровольно принесли повинную. На означенное решение может быть подана апелляция в окружной суд, равно как и кассация на предмет пересмотра дела в окружном суде и принятия нового решения».
Он захлопнул папку и объявил:
— К отбыванию ареста приступить немедленно.
По возвращении в камеру Гомулка сказал:
— И зачем он только кривлялся? Уж не на меня ли хотел произвести впечатление?
Феттер снова сдал карты. Вольцов завалился на нары со своим неразлучным справочником.
После обеда дверь в камеру отворилась, пропуская генерала Вольцова. По знаку почетного гостя надзиратель тут же ее захлопнул.
— Гильберт, — сказал он резко, — это последний раз, что я выступаю за тебя ходатаем. В дальнейшем на меня не рассчитывай. Я для тебя больше пальцем не шевельну. Понял?
Вольцов слез с нар, остальные стояли в немом смущении. Ордена и золотое шитье на генеральском мундире привели их в замешательство.
— Я позаботился, чтобы вас здесь заняли делом, — продолжал генерал уже более милостиво. — Колоть дрова и грузить шлак.
На следующий день их вывели во двор и поставили на распилку сосновых кряжей и колку дров. Во время работы им довелось услышать о тяжелых налетах на Берлин. Население Рура и Рейнской области — вот с кого призывали брать пример!
Через неделю их отпустили.
Было жарко, душно, стояли последние дни бабьего лета. Парило, как перед дождем. Сестры Денгельман встретили своего жильца причитаниями и упреками. Хольт поспешил к себе в комнату. Эти дни тюремного заключения оставили в нем чувство разочарования, уныния и душевной пустоты. На столе лежало несколько писем от матери, а с ними серый конверт со штемпелем: «Свободно от почтовых сборов». Он разорвал конверт. «Вы призываетесь… для несения вспомогательной службы в рядах зенитных частей… без отрыва от учебы… Явка 14 сентября… Сборный пункт на Большой арене».
Наконец-то! Он распахнул дверь в коридор и заорал на весь дом:
— Ура, начинается! С понедельника начинается новая жизнь!
Он помчался к Вольцову. По дороге остановился перед особняком Барнимов, но вспомнил, как Ута ушла, не сказав ему ни слова на прощанье, и побежал дальше. Вольцов открыл ему дверь с бутылкой в руке.
— Только что передали по радио, что Италия третьего сентября тайно капитулировала. Шайка предателей!
Рука Хольта, державшая конверт, повисла в воздухе. Он так испугался, что повестка запрыгала в руке.
— А главное, без всякого основания, — продолжал Вольцов. — При таком союзнике, как Великая Германия, они ничего глупее выдумать не могли. — Он сунул Хольту бутылку. — Про-зит!.. В Италии какая-то заваруха. — продолжал он, — Дуче похитили. Провозглашено новое национальное фашистское правительство, теперь мы одни будем защищать берега Европы. Пошли! — Он запер за собой дверь. — Явимся на призывной пункт и запишемся добровольцами. А потом зайдем за Зеппом и Христианом. Такое событие надо обмыть.
Феттер с припухшими от слез глазами попался им на городской площади.
— Мой старик зверски меня исколошматил, и я из мести выкрал все табачные карточки моих родичей! Куплю себе «Аттику отборную» или «Нил»…
Они проводили его в табачную лавку. Женщина, забежавшая туда вслед за ними, потребовала нетерпеливо:
— Что вы так долго возитесь? Я очень тороплюсь. По радио объявили, что будет выступать фюрер.
На призывном пункте они в два счета разделались со всеми формальностями. Хольт, подавленный известиями об итальянских событиях, решил все же повидать Уту,
После обеда он долго в нерешительности стоял перед входной дверью, не находя в себе мужества нажать кнопку звонка. Наконец позвонил. Его проводили на верхний этаж. Ута лежала на тахте с книгой в руках. Когда Хольт вошел, она на мгновение подняла глаза.
— Ах, это вы… Ну как, отбыли наказание?
Такой холодный прием окончательно обескуражил Хольта.
— Я думал… Я полагал… — И беспомощно: — Я пришел просить у вас прощения. — Все в нем восставало против этого самоуничижения. — Я вел себя недостойно, мне показалось… — Минутный протест в нем угас, он уже готов был на коленях вымаливать прощение, а она глядела на него с нескрываемой насмешкой.
— Что за чепуха? Кто вел себя недостойно? Почему я ничего не заметила? — Она поднялась, уронив книгу на пол. Со скучающим видом прошлась по комнате и выглянула в окно. — Вы, юноша, слишком много о себе мните.
Но тут в нем закипела ярость. Он едва поклонился и сам не помнил, как очутился за дверью, скрывшей от него ее удивленное лицо. Внизу, проходя через холл, он услышал, что она сверху зовет его: «Подождите же минуту!» Но он бросился вон из дому. Нет уж, хватит!
В холле у Вольцова собралась добрая половина класса. Рутшер встретил Хольта словами:
— Привет лихому охотнику! Зепп только что рассказал нам про оленя.
Хольт огляделся. Он понял, что здесь «обмывают» призыв в армию. Хольт обрадовался. Его гнев на Уту прошел, он только чувствовал себя глубоко несчастным.
Все кричали наперебой. Кто-то рассказывал:
— Гильберт пошел в школу и наврал дворнику, что из котельной валит дым. Дворник бросился в котельную, а Гильберт тем временем снял со стены ключ и бегом в химический кабинет.
— Дайте мне рассказать! — взвизгнул Земцкий. — Я был там с Вольцовом! Гильберт спустил бутыль со спиртом во двор на шпагате, а я подхватил ее да и махнул через ограду.
— А я, — продолжал Вольцов, — опять пошел к дворнику и сказал, что, видно, я ошибся, дымом тянет не из котельной, а из подвала под гимнастическим залом… Тот опять побежал, как дурной, а я повесил ключ на крючок и давай бог ноги!
— И мы сварили первоклассный ликер, — еле ворочая языком, пролепетал Феттер. — Пятидесятиградусный!
Хольт приставил бутылку ко рту. Тепловатый липкий напиток обжег ему гортань. Он сделал еще и еще глоток… По всему телу разлилось обжигающее тепло, в комнате стало просторнее и светлее… Вольцов притащил красного вина.
— Выпей, Вернер!
Вернер выпил, и все вокруг тоже. Давешней горечи и гнева как не бывало. К чертям Уту! Кто-то заорал:
— Друзья, начинается новая жизнь!
Хольт тянул вино прямо из бутылки. На душе у него было легко. Кто-то крикнул:
— Долой Бадольо! Мы не оставим нашего фю-фю-фюрера в беде!
— Никогда! — заорал Хольт, и все откликнулись: — Никогда-а-а!
— У нас один девиз: отечество в опасности! — загремел Вольцов.
Это наша Илиада, подумал Хольт; в нем слабо брезжило сознание: я, кажется, пьян. А потом все смешалось в причудливую неразбериху: разноголосый гомон, крик, смех. К чертям Уту… Мелькали какие-то картины: холл в вольцовском особняке, улица, городская площадь, а вот и Вольцов с кактусом в петличке, помрешь со смеху… А рядом Земцкий в цилиндре. Откуда у Земцкого цилиндр? И отчего смеются все эти люди?.. Ради всего святого, никак это баннфюрер? Он, конечно, сердится, посылает всех домой. Но кто это хватает меня за руку? Уж не Визе ли? Петер-Недотепа, симулянт и дезертир… Что случилось? Пьян, говоришь? Ну ладно, ладно, иду!
Хольт впервые испытывал это плачевное состояние. На следующий день он едва живой валялся в постели. Трещала голова. Мутило, к горлу подступала тошнота. На душе было скверно. Солнце заглядывало в комнату слева, значит, перевалило за полдень.
У его кровати с чашкою в руках стояла фрейлейн Денгельман, младшая из сестер, Вероника, с полной головой металлических трубочек.
— Стыд какой! — причитала она. — В шестнадцать лет напился как сапожник! Всю лестницу изгадил!
— Убирайтесь, — слабым голосом ответил Хольт. — Вы видите, я болен.
— Да ничуть вы не больны, просто вас развезло с похмелья, — злорадствовала Вероника.
— Закройте дверь с той стороны! — закричал Хольт. Оставшись один, он с наслаждением хлебнул горячей мятной настойки. Обрывки воспоминаний не складывались в ясную картину. Что мы натворили!
Он поднялся. Как я попал к себе в постель? Став у окна, он начал делать приседания. Но тут в дверь постучали. Вошел Петер Визе.
— Ну, как самочувствие? — спросил он.
— Спасибо, ничего, — буркнул Хольт. — Послушай, ты не скажешь мне, что вчера произошло?
— Все вы перепились, — отвечал Визе с чуть заметным упреком. — И надо же, чтобы на городской площади вы наткнулись на баннфюрера. Он вызвал полицию. Я случайно проходил мимо и вовремя тебя увел, в сутолоке никто и не заметил.
— Тебе еще небось досталось от меня? — спросил Хольт растерянно.
— Не беда. — Визе слабо улыбнулся. — Обычные комплименты. Симулянт, недоносок, недотепа.
— Мне очень жаль, — сказал Хольт.
— Да уж ладно. — Визе полез в боковой карман. — Ута Барним просила передать тебе письмо.
Хольт подошел к окну и повернулся спиной к Визе. В письме, написанном энергичным почерком, стояло: «Милый Вернер, я вчера не хотела вас обидеть, напрасно вы так внезапно убежали. Сегодня я узнала о вашем призыве. Если у вас в ваш последний свободный день не предвидится ничего лучшего, предлагаю вам поехать со мной в субботу к нам на дачу. Погода обещает быть теплой. У нас в лесу тоже чудесно, правда, там нет пещеры… — Хольт рассмеялся. Ее шутки радовали его. — Приходите же в субботу не позже двенадцати, ответ передайте через Визе».
— Что ей сказать? — спросил Петер.
— Скажи, что приду.
Визе простился. Хольт размышлял: нужно добыть цветов. Розами, астрами и гвоздиками ее не удивишь. Он вспомнил об орхидеях доктора Цикеля в школьном садоводстве. Придется туда забраться, решил Хольт… Но когда он через час заглянул за ограду питомника, там работали человек десять, а наведавшись вечером, застал большущего бульдога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62