.. Отстегнул лопатку и стал помогать Вольцову копать окопчик по другую сторону заграждения. День клонился к вечеру.
— Отсюда я фаустпатроном все подорву, как только первый танк появится над заграждением! — воскликнул Вольцов. — А ты, Феттер, заляжешь с пулеметом на опушке.
Смеркалось. Ефрейтор сказал:
— Машина пока пусть здесь стоит. В ночную смену я ее отгоню.
Феттер остался на шоссе — он первым заступал в караул.
В бараке пыхтела железная печурка, распространяя приятное тепло. Вдоль стен стояли грубо сколоченные скамьи. Сквозь щели свистел ветер.
Вольцов грелся у печки. Хольт сидел, привалившись к стене, и пытался уснуть. Ефрейтор пристроился в самом дальнем углу. Коптилка отбрасывала колеблющиеся тени. Вольцов набрал в котелок снегу, вскипятил воду и заварил мятный чай.
Гомулка спросил:
— Вольцов… разъясни мне толком, почему ты отослал фольксштурмистов?
— Нет в них настоящего боевого духа, — ответил Вольцов. — Как я могу принять бой в такой сложной обстановке, если рядом люди, которые по сути дела не желают драться, — их же силком пригнали сюда! Какой от них толк? На них нельзя положиться!
Гомулка, зажав автомат под мышкой, прошелся взад и вперед по бараку. Потом встал у выхода и прислонился к косяку.
— Итак, ты не хочешь сражаться бок о бок с людьми, которых пригнали сюда насильно… и которые по сути дела не желают драться… — повторил он, запинаясь.
Хольт поднял голову. Гомулка держал автомат прижатым к бедру, палец на спусковом крючке, стволом в сторону Вольцова. Лицо Зеппа было бело как мел.
Что это?.. Что здесь происходит? — подумал Хольт.
— Это относится только к фольксштурмистам, — услыхал он голос Гомулки, — или ко всем?
Вольцов вскинул глаза, долго смотрел на Гомулку, затем спросил:
— Я тебя правильно понял, Зенп?
— Да. Надеюсь, теперь ты меня понял… — ответил Гомулка. — Ни с места, Вольцов! — крикнул он, как только Вольцов шелохнулся, и добавил: — Мне надо сказать тебе несколько слов!
Ефрейтор, сидевший в углу, куда едва достигал слабый свет, наклонился вперед. Он попеременно смотрел то на Гомулку, то на Вольцова, затем остановил испытующий взгляд на Хольте. А тот застыл на скамье, словно завороженный разыгрывавшейся на его глазах драмой, которой он не понимал или не желал понимать.
— Я сюда… я попросился сюда только потому… — задыхаясь от волнения, начал Гомулка, — только потому, что я не хочу больше!.. Так вот — я ухожу к русским!
Долгое молчание.
— Ты принял присягу, Зепп! — сказал Вольцов.
— Я должен был, меня вынудили ее принять! — выкрикнул Гомулка.
— Ты же доброволец, а доброволец не может утверждать, что его вынудили принять присягу, — сказал Вольцов.
Гомулка так часто дышал, что видно было, как поднимались и опускались плечи.
— Все равно, пусть я нарушу присягу!
— Только подлец покидает своего полководца в беде! — процедил Вольцов холодно и враждебно.
Но тут Гомулка не выдержал и раскричался. На лице у него набух шрам.
— Полководец… Это не мой полководец! И война эта не моя! Это ты называешь Гитлера своим полководцем и цепляешься за свою присягу, а для меня он преступник!.. Убийца, сумасшедший! Я ему больше не повинуюсь! Я… На зенитной батарее я думал, что сражаюсь за Германию… Не хотел признаваться себе, что он все смешал с грязью и саму Германию покрыл позором! И что мы тоже из-за него стали преступниками! Но потом, потом у меня открылись глаза. И теперь — точка!
В наступившей тишине ефрейтор вышел из своего угла, но никто не обратил на него внимания.
— Прикажи мне Бем тогда, на школьном дворе, и я бы убил швейцара, — страстно продолжал Гомулка, — стал бы убийцей. А ведь старик прав был, что стрелял! Ведь этого скота Шульце — его надо было прикончить… И из-за него я едва не стал убийцей! Но нет, меня им убийцей не сделать! Прежде чем меня снова в такое втравят, я уйду! Да… я ухожу!
Молчание.
Немного успокоившись, Гомулка продолжал:
— А ты, ты не вправе мне указывать, я не делаю ничего плохого, разве что нарушаю присягу. Но присяга, которую я принес этой сволочи, не может меня связывать! — Он выкрикивал свое обвинение прямо в лицо Вольцову. — Тебе и возразить нечего, Вольцов! Нечего! Ты ведь сам все знаешь. Вспомни лесопилку! Да ты гораздо больше знаешь, но не признаешься. И ты никогда не говорил нам правды, если она тебя не устраивала. Тебе только дай поиграть в войну, и ради этого, Вольпов, ты способен всех нас загубить. А что вся эта война давно уже превратилась в невообразимую подлость — и тебе хорошо известно. Ты все знаешь. Знаешь и приказ рейхокомиссаров! Приказ, который твоего собственного отца сделал… преступником! Да, да, преступником! Известен тебе и приказ «Мрак и туман». Знаешь ты также, что представляет собой «окончательное решение еврейского вопроса» и что такое Освенцим. Ты сам в Эссене видел, какое зверье гестаповцы. Ты знаешь решительно все, потому что все это написано в дневниках твоего отца. Твоя мать многим об этом рассказала дома. И ты прекрасно знаешь, что отец твой замарал и опозорил свою офицерскую честь!
Потускневший свет коптилки едва освещал лицо Вольцова, такое же белое, как стена барака. Но Гомулка продолжал говорить. Слова так и рвались из его груди неудержимым потоком.
— Такому фюреру я не обязан хранить верность. Нет, я больше в этом не участвую! А теперь дай слово, Вольцов, что меня отпустишь!
Вольцов встал и положил правую руку на кобуру. Решительным движением он повернулся к Гомулке. Дуло автомата по-прежнему было направлено ему в грудь.
— Так не пойдет! — угрожающе произнес он и мрачно посмотрел на Гомулку. — Убери автомат! Считаю до трех!
— А потом? Что будет потом? — крикнул Гомулка.
— А потом я уложу тебя на месте… Раз…
— Стреляю! — вне себя крикнул Гомулка. — Прежде чем я хоть раз выстрелю в русского, я пристрелю тебя! Я не шучу! Ты знаешь, что вся Германия сейчас все равно что эта лесопилка, Вольцов. И хочешь драться до последнего только ради того, чтобы вся эта мерзость не выплыла наружу!
— Два… — продолжал считать Вольцов, сделал еще один шаг в сторону Гомулки и пригнулся для прыжка.
— Вольцов! — заорал Гомулка, и рука на спусковом крючке судорожно сжалась.
Хольт бросился между ними. Ему было ясно только одно: сейчас Зепп выстрелит.
— С ума вы сошли! Убери автомат! Гильберт… назад! Прежде чем вы тут перестреляете друг друга… — Он уже не соображал, что делает, вырвал из-за пояса ручную гранату и схватился за шнур. — Сейчас дерну!
Гомулка нехотя опустил автомат и сказал:
— Я ухожу. Меня никто не удержит! Я не дам Вольцову пристрелить меня.
— Гильберт! — закричал Хольт. — Второй раз в жизни напоминаю тебе… Ты мне поклялся…
— Убью! Убью эту сволочь, предателя! — с ненавистью процедил Вольцов. Наставленный на него автомат выводил его из себя.
Хольт крикнул:
— Зепп, убери автомат! — Гомулка, помедлив, подчинился. — Гильберт… сядь вон там!
Наконец Вольцов сел, но глаза его горели ненавистью. Хольт облегченно вздохнул. Повернувшись, он увидел, что ефрейтор медленно опустил карабин.
— Отпустишь его? — спросил Хольт.
Вольцов молчал, подбрасывая дрова в печурку. Гомулка повесил автомат на шею.
Только теперь Хольт понял, что, собственно, собирался сделать Гомулка. Он закричал:
— Русские же убьют тебя, Зепп! Они всех убивают!
Но тут вмешался ефрейтор:
— Перестань! Перестань повторять это вранье! Я сыт им по горло!.. Да… в рукопашной, конечно, если ты вдруг спохватишься, тогда уже поздно. Другое дело, если мы спокойно к ним подъедем на машине, да я еще несколько слов по-русски знаю… Ты думаешь, они не примут? Еще как примут!
Все смотрели на ефрейтора. Гомулка удивленно повторил:
— Мы?
— Ну да… а ты что думал, я зря добровольцем пошел? Танки истреблять? Ни за что! Мы, брат, бастуем, а не воюем! Да и вся эта война — чистый брак, друг мой! Вот что я тебе скажу!
Хольт переводил взгляд с ефрейтора на Гомулку. В глубине его души шевельнулось что-то и вдали показался просвет.
Тут Гомулка сказал:
— Вернер!.. — И еще: — Пойдем с нами! — Только эти четыре слова. Больше ничего.
Вольцов поднял голову и посмотрел на Хольта.
Хольт молчал.
— Пойдем с нами! — повторил Гомулка. Хольт молчал.
— Что раздумывать? Пошли! — поддержал ефрейтор.
— Не могу я! — воскликнул Хольт. За какую-то долю секунды в мозгу его пронеслись все внушенные ему с детства слова и понятия: отечество, верность, честь, долг. — Не могу я идти к русским! Я же немец!
— Парень! — снова заговорил ефрейтор. — Брось ты эту трескотню! Они и рабочих так натравливали друг на друга. Пойми ты наконец, кто наш смертельный враг!.. Дело не в русских и немцах, а в буржуях и пролетариях! Ты что, фабрику свою имеешь? Зовешься Круппом? Нет? Ну так чего ж ты ждешь?
— Буржуи и пролетарии, — повторил Хольт. — Что мне они? Какое мне до этого дело? Мы же все немцы!
— И твоя Гундель тоже, — бросил Гомулка.
Хольт опустил голову.
Перед ним будто вдруг взвился занавес, исчезла темнота, царившая в тесном бараке, и блеснул яркий, ослепительный свет. Хольт увидел залитое солнцем поле и синее небо над морем золотистой ржи. «В меня тоже плевали, — услышал он голос Гундель, — Теперь ты все знаешь. И все они были лучше меня, и все кричали мне: „Дрянь!“
Снова надвинулась темнота, задрожал свет коптилки.
Гундель, немцы — такие и другие. Немцы плюют в немцев. Одни боятся конца, другие его ждут не дождутся. Но с кем же я?
Хольт закричал:
— Скажи и ты хоть что-нибудь, Гильберт!
Вольцов поднялся. Напялил на себя каску и так туго затянул ремешок, что он врезался в кожу.
— Я пошел сменить Феттера. А ты, Вернер? У кого в жилах кровь, а не вода, тот будет драться.
— А за что? — спросил ефрейтор, наклонившись вперед, и в глазах его сверкнула такая ненависть, какую Хольт видел в жизни лишь раз, когда словачка в сарае замахнулась топором. Хольта охватила безнадежность.
— И за кого? — продолжал ефрейтор, — за Круппа и за «Фарбениндустри» и прочих кровопийц, чтобы продлить жизнь фашистскому сброду и помочь ему угнетать другие народы! Вот за кого ты воюешь!
Вольцов постучал пальцем по виску под каской:
— Я скажу, за что! Но тебе, плебею, все равно не понять! — Он подошел к двери. — За свою солдатскую честь! — И вышел, громко хлопнув дверью.
Ефрейтор вскочил и протянул руку ему вслед.
— Вот они! Вот они какие, эти спятившие головорезы! Генеральская сволочь и юнкера! Те же фашисты! Нет, они хуже! Фашисты сгинут, пойдут в шлак, и очень скоро. Они были заранее обречены — чистый брак… Вон его! А вот милитаристская сволочь — та поживучей! Она не хочет вымирать, она еще будет жить и будет разжигать ненависть, и будет убивать!
— Да замолчи ты! — сказал Хольт. Он посмотрел на Гомулку. Тот еще раз повторил:
— Пойдем с нами, Вернер!
Хольт встал. Хоть бы скорей все это кончилось! Он покрепче затянул ремешок каски и взял автомат.
— Не могу.
— Вернер! Протри глаза! Пока не поздно!
— Не могу я. — Хольт говорил, уставясь в стену. — Когда-то я всему верил, потому что ничего не знал. А теперь, когда я все узнал и узнал, что все было ложью, и все напрасно, и все не так, я уже ни во что не могу верить. Пусть я погибну или, может быть, меня объявят преступником — все равно. Только одного я не могу допустить — нельзя, чтобы я однажды очнулся и осознал… что предал Германию в ее самый тяжкий час.
— Германию? — переспросил ефрейтор. Он подошел к Хольту и схватил его за руку. — Не смей произносить это слово! Для Гитлера это самый тяжкий час, точно… А для Германии это будет самый светлый час. — И он толкнул Хольта к двери. — Проваливай, буржуйский сынок!
Хольт вышел. Все у него смешалось.
Снег перестал. Его навалило по колено, и на шоссе намело сугробы, над которыми все еще гулял ледяной ветер. Вызвездило.
На опушке леса, где было потише, стояли Феттер и Вольцов.
— Молодчина, Вернер! Я так и знал! — сказал Вольцов.
— Замолчи! — буркнул Хольт, натягивая белый капюшон на каску.
— Зепп просто спятил! — заметил Феттер. — Ведь неизвестно еще, проиграем мы войну пли нет. Вдруг поступит новое оружие — и мы победим! А тогда уж Зеппу не сдобровать!
— Заткнись! — прикрикнул на него Хольт. Вольцов объяснял:
— Христиан, твоя главная задача — держать под пулеметным огнем шоссе и не давать никому выйти из танка. Позиция твоя на опушке. Я залягу позади заграждения, а ты, Вернер, впереди, в окопчике, тоже на опушке, и будешь бить по второму танку, как только он покажется из леса.
Хольт молча кивнул.
Над лесом показался рог месяца. В белесом призрачном свете искрился снег. Все кругом будто фатой затянуло.
Гомулка и ефрейтор вышли из барака. Хольт подошел к ним, Вольцов стоял на шоссе. Ветер утих. Гомулка достал из кармана маленькую фотокарточку — снимок матери.
— Перешлешь моему отцу, Вернер. Можешь написать, что сам снял ее с меня. Он поймет, если я вот тут уголок надорву.
— Поехали скорей! — торопил ефрейтор. — Поехали! Отчаливай, пока плавка не даст обратной вспышки… Пока этот тип снова не очумеет, хотел я сказать. — Он прикрепил лоскут простыни к палке и стал прогревать мотор.
— Прощай, Вернер! — сказал Гомулка.
Хольт бросился к Вольцову. Тот с искаженным лицом держал в руках взведенный автомат. Но Хольт встал перед ним и до тех пор не отходил, покуда за его спиной не взревел мотор и машина не укатила по заснеженному шоссе.
— Последний раз ты меня ловишь на слове, — буркнул Вольцов, — запомни это! Солдатская присяга мне дороже тогдашней ребячьей клятвы. Я уложу любого предателя, пусть это будет мой родной брат!
Вольцов и Феттер ушли в барак. А Хольт все стоял на опушке. И не было в нем ни мыслей, ни надежд, которые могли бы заполнить пустоту.
Около шести утра Хольт замер и прислушался. Однако кровь так громко шумела у него в ушах, что сперва он ничего не различил. Но вот опять он услышал отдаленный лязг и ровное гудение. Танки!
Он с криком бросился к бараку. Вольцов и Феттер сразу вскочили. Ранцы за спину, противогаз, ремень — готово!
— Христиан, к пулемету!
Феттер бросился через луг.
— Тихо!
Лязг приближался. Отсюда нельзя было определить, в каком направлении двигались танки. Лязг на востоке, лязг на юге — все нарастая и нарастая. Потом с час он слышался на севере и юго-востоке, не усиливаясь и не слабея.
— Ну и танков же должно быть там! — сказал Хольт.
— Но идут они не сюда, не то давно уже были бы здесь, — ответил Вольцов. — Вероятно, они метят южнее — на Бригг и севернее — через Намслау на Элс… Здесь пройдет разве что несколько одиночных машин.
И они пришли, когда над лесами занялся бледный рассвет, — тринадцать танков Т-34 и сразу за ними — дюжина бронетранспортеров с пехотой.
Удар обрушился на юношей со стихийной силой землетрясения. Все длилось не более минуты.
Лязг танковых гусениц и рокот моторов вдруг стали нарастать и быстро приближаться. Хольт залез в свой окопчик. Вольцов исчез за кучей песка и развороченных бревен. Первый танк с оглушительным ревом выскочил из лесу, заметил разгромленную баррикаду и резко затормозил. Потом, взревев, ринулся вперед. Хольт, будто загипнотизированный, смотрел, как стальное чудовище вползало на заграждение… Но тут сразу же за ослепительной вспышкой взрывная волна, точно удар дубиной, кинула Хольта на дно окопчика. Мощный взрыв потряс все вокруг, ураганом налетел на лес. С глухим стоном рухнуло несколько деревьев… Свистящий смерч из снега и дыма взвился к небу. Баррикады как не бывало. В неглубокой воронке, съехав на бок, дымился танк. Вольцов, пошатываясь, брел через луг. В этот миг из лесу вынырнул второй танк, и Вольцов пустился бежать. Танк сразу развернулся на девяносто градусов и уже съезжал с шоссе на луг. Хольт упал ничком в окопчик. Пулеметная очередь брызнула на него землей и снегом. Вот танк уже над ним, вот устремляется дальше, к окопам! Хольт вскочил, выстрелил фаустпатроном, но попал слишком низко. Взрывная волна снова опрокинула его. С кормы танка капало горящее масло. Но тут же башня с молниеносной быстротой повернулась назад. Хольт успел отползти в кустарник на опушке. Между деревьями разорвался осколочный снаряд. Теперь стали одновременно бить две танковые пушки, так как третий танк проскочил далеко вперед по шоссе с развернутой в сторону башней. Из пушечного ствола метнулся длинный язык пламени. А вот уже, хлеща по нервам своим громким «ура», бежит к ним взвод спешившейся мотопехоты!
Хольт добрался до глубокого окопа, откуда Феттер выпускал наудачу очередь за очередью. Раскаленные осколки ручной гранаты просвистали над ним. На ходу стреляя, подскочили к брустверу фигуры в маскхалатах. Вокруг языки пламени, фонтаны земли! Феттер бросился назад в лес. Хольт наскочил на Вольцова. Вольцов тоже обратился в бегство. Скоро густой подлесок скрыл их. Хольт бежал и бежал все глубже в лес.
Их никто не преследовал. Стрельба прекратилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62