— И, величественно повернувшись, мастодонт зашагал дальше в сопровождении своей собаки.
— А теперь умерьте свой пыл, господа! — сказал Готтескнехт, — а не то я займусь вами: накажу всех скопом!
Когда и Готтескнехт удалился, Гюнше прошипел:
— Вы за это поплатитесь!
— Кончай звонить! — огрызнулся Вольцов. И вдруг закричал, весь перегнувшись вперед и стиснув кулаки, Хольт еще не видел его в такой ярости: — Вы меня еще узнаете! Я вам такое устрою — в больницу на карачках поползете!
— Хватит! — вмешался Хольт и утащил его прочь.
В казарме Хольт п Вольцов занялись уборкой своих шкафчиков.
— Если нас не оставят в покое, я и один с ними разделаюсь, — грозился Вольцов.
— А не много ли берешь на себя? — иронически заметил Цише. — Среди гамбуржцев есть ребята хоть куда!
— Ты что, того же захотел? — огрызнулся Вольцов, вызывающе оглядывая его с головы до ног.
— А ты, Цише, попросту сбежал! — укоризненно заметил Хольт. — Разве мы с тобой не в одном расчете служим, не под одной крышей живем?
— Я старший курсант. Не стану я из-за вас ссориться с товарищами!
— Старшим становится всякий, прослуживший полгода, — возразил ему Хольт.
Вольцов с треском захлопнул шкафчик.
— Мне житья не дает вахмистр, уж и не знаю почему, а теперь, возможно, за меня возьмется и капитан. Но я на это плюю! Пойду один против всей батареи! Пусть выходят твои старшие курсанты все на одного! Ты что? — накинулся он на Цише. — Думаешь, я испугаюсь, если кто-нибудь набьет мне морду! Да меня хоть до смерти исколоти, но уж потом так и знай: око за око, зуб за зуб, пока я в силах хоть пальцем шевельнуть!
— Прикажешь передать им?.. — спросил Цише.
— Если не возьмешь нашу сторону… — пригрозил Хольт.
— Ты еще хорохоришься, гад паршивый! Хочешь, чтобы из тебя фарш сделали? — отозвался откуда-то сзади Феттер.
— Воздержитесь, юноши! — сказал Готтескнехт, внезапно появляясь в открытых дверях. — Матушка старшего курсанта будет в отчаянии…
Он, конечно, давно уже подслушивал, подумал Хольт… Плохо жить так, на отшибе. Хоть устанавливай караульный пост!
Готтескнехт огляделся. Растерявшийся Цише с запозданием крикнул «Смирно!» и доложил. Готтескнехт принюхивался, подняв вверх нос.
— Никак, господа курили? Ай-ай, как не стыдно! Разве вы не знаете, что это запрещено? — Подойдя к открытому шкафчику, принадлежащему Цише, он вытащил двумя пальцами книгу и взглянул на корешок.
— Флекс, — прочел он, — «Путешественник между двумя мирами» Эге! Кто же из вас читает такие истинно немецкие книги?
— Я, господин вахмистр!
— Так, так! У меня тоже найдется для вас кое-что почитать, из библиотеки моей жены, она всегда умывается миндальными отрубями, познакомьтесь с проспектом, может, у вас очистится кожа. — Юноши рассмеялись, а Цише неудержимо покраснел. — Вольцов и Хольт, за мной! — позвал Готтескнехт. Он шел впереди обоих курсантов. — Та-ак, а теперь начнем… Ну-ка, по направлению к северу — бегом, марш!
Секунда недоуменного колебания — и Хольт с Вольцовом сбежали вниз с крутого косогора.
— Внимание! — скомандовал Готтескнехт. Оба вытянулись в струнку, лицом к Готтескнехту, который стоял, словно в землю врос, широко расставив ноги. — Ложись! — Они бросились ничком на вспаханную землю. — А теперь ползите вверх ко мне, да повеселей! — Они ползком взобрались на крутой косогор. — Встать! — приказал Готтескнехт.
Вахмистр заглянул им в глаза, видно было, что он нисколько не сердится.
— А Вольцов все еще зол как черт? Жаль! — И почти участливо: — Скажите, Вольцов, ведь я прав? Вы в самом деле злитесь?
— Так точно, господин вахмистр!
— Вот видите! Я угадал по вашим глазам. Это, знаете, целая наука, мне ее преподал один пастух: ему достаточно было взглянуть человеку в зрачки, чтобы определить беременность, колики в животе или паховую грыжу… Давайте же продолжим наши занятия, пока Вольцов немножечко не поостынет, в этом состоянии я не рискую с ним беседовать. А вы, Хольт, составьте ему компанию, чтобы он не чувствовал себя одиноким. Ведь вы рады составить ему компанию, не так ли? — спросил он, и в голосе его опять зазвучало неподдельное участие.
— Так точно, господин вахмистр!
— Чудесно! Видите, Вольцов, вот истинная дружба! А теперь бегите вниз с откоса до самого шоссе, это сто двадцать метров по совершенно точному измерению. Потом присядьте па корточки и вверх подымитесь вприпрыжку, ну, вы же знаете, как это делается: зайчиком, прыг-скок…
— Так точно, господин вахмистр!
— Роскошно! Но только присесть надо как следует, руки вытянуть перед собой и хорошенько согнуть ножки в коленях… Ведь на здоровье вы не жалуетесь?
— Никак нет, господин вахмистр!
— Вот и отлично! Боюсь, Вольцов, как бы вам не пришлось проделывать это весь остаток дня. Я вижу, вы все еще гневаетесь! А теперь рысью!
Они спустились с откоса беглым шагом.
— Гильберт, что-то ему от нас нужно! Брось дурить!
— Пошел он… — огрызнулся Вольцов.
Потом они запрыгали вверх по откосу. У Хольта отчаянно заболели ноги, мускулы напряглись, колени дрожали. Вольцоп оставил его далеко позади. Косогор становился все круче. Хольт задыхался. А все проклятое курение, подумал он. Его так и тянуло броситься на траву и перевести дух. С онемевшими икрами и мучительной болью в спине, отдуваясь, в полном изнеможении добрался он до вахмистра.
— Ну, понравилось? — спросил Готтескнехт. Сдвинув фуражку на затылок, он курил и, казалось, был в прекрасном настроении. — Не правда ли, Вольцов, какое скотское обращение!
— Это дает приятную усталость, — заметил Хольт. — Нам, я вижу, не хватает тренировки.
— Что ж, давайте тренироваться почаще, за мной дело не станет! — Готтескнехт обернулся к Вольцову: — Ну как, отлегло у вас? — Тот промолчал. Вахмистр довольно ухмылялся.
— Господин вахмистр, — сказал Вольцов, — осмелюсь доложить, мне ваши «прыг-скок» вконец обрыдли!
— Обрыдли, говорите? — переспросил Готтескнехт. — Слышали, Хольт? Вот за это хвалю, Волъцов, вы нашли прекрасное выражение, за это вам полагается «отлично», вы мне доставили большую радость! — Он вытащил записную книжку.
— Господин вахмистр, ваше «отлично» мне ни к чему. Я все еще лишен права на увольнение!
— Были лишены! — возразил Готтескнехт. — С сегодняшнего дня это отменяется, ведь вы доставили мне огромнейшую радость. Что вам сегодня впервые обрыдла военная муштра — это, я считаю, надо отпраздновать; приглашаю вас в субботу в нашу столовую, разопьем бутылочку пивца, и вас тоже, Поллукс, ведь вы такой верный друг нашему Кастору! Знаете что, Вольцов? Сегодня мы с вами заключим мир, вы у меня будете ходить в любимчиках. А знаете, почему я вам до сих пор спуску не давал?
— Догадываюсь, — совсем не по-военному буркнул Вольцов. — Из-за дяди Ганса!
— Офицерские сынки — моя давнишняя слабость, — пояснил Готтескнехт. — Был у меня один такой, папенька у него майор, ну и хлебнул я с ним лиха! Я еще унтер-офицером служил. Сынок только и знал, что клепать на меня папаше, старик вечно бегал начальству жаловаться, а я из-за него подзатыльники получал. С тех пор не лежит у меня душа к этой публике, сами понимаете! Что до Вольцова, я только и ждал, что он натравит на меня все главное командование Воздушных сил! Так нет же! И не подумал доносить! Не так он глуп, решил я, чтобы науськать на меня весь генералитет в письме, которое проходит через мои руки! И вот с неделю назад я на машине погнался за нашей судомойкой, которой вы поручили опустить письмо с наклеенной маркой. Ну, думаю, теперь я его застукал, и заранее торжествовал. Так нет же, дудки! «Мы здесь живем на большой!» — пишете вы в письме. Я, понятно, страшно огорчился. — Хольт и Вольцов рассмеялись. — Чего ради понадобилось вам посылать это письмо не полевой почтой?
— У меня вышел табак, — пояснил Вольцов, — а в канцелярии письма у вас валяются и по три дня!
— С вашими этого больше не будет, — заверил его Готтескнехт. — Я буду отправлять их с нарочным! Да и ваши тоже, Хольт! — Он усмехнулся. — Занятная, должно быть, девица, ваша Ута!
— Господин вахмистр! — Хольт почувствовал, как краска заливает ему лицо… — Прошу вас… Эта переписка действительно никого не касается!
— Кстати, у меня для вас письмишко, — продолжал Готтескнехт. Он полез в карман и протянул Хольту знакомый ему узкий плотный конверт. — Ну, сами скажите, плохо ли я с вами обращаюсь? Найдите мне другого начальника, который согласился бы исполнять обязанности вашего postilion d'amour .
Внезапно он перешел на серьезный тон.
— Шмидлинг просит за вас, Вольцов, чтобы вам разрешили заряжать орудие боевыми патронами, и шеф дал согласие при условии, что он при следующей же тревоге сам посмотрит, как вы справляетесь. Примите к сведению!
— Слушаюсь, господин вахмистр!
— А теперь к делу! — продолжал Готтескнехт с озабоченным видом. — С вами не оберешься хлопот, Вольцов! Вы восстановили против себя «старичков», и теперь вам несдобровать, они на вас живого места не оставят! Капитан это обожает! У него это называется самовоспитанием!
— Господин вахмистр, — возразил Вольцов надменно, — я не хочу хвалиться, но я никого из них не боюсь.
— А если придется иметь дело с целой дюжиной?
— И у меня есть друзья. Хольт знает джиу-джитсу, а Гомулка тоже не промах; если его расшевелить, он кого угодно взгреет за мое почтение.
— Это-то меня и беспокоит! — сказал вахмистр. — Не то чтобы я боялся, что вам накладут по филейной части, поверьте, это было бы для меня неописуемой радостью! Но партийные разногласия, побоища, словно в древнем Риме! Драки в трактирах, да еще, возможно, раненые и увечные!.. Вы еще кого-нибудь убьете, Вольцов! И это за счет нашей боевой готовности! До сих пор все у нас было тихо-мирно! А ведь здесь, случается, и бомбы падают. Батарея должна работать слаженно, без задоринки!
— Господин вахмистр, это не от нас исходит! — сказал Хольт.
— Да знаю я…
— Пусть они отвяжутся! — воскликнул Вольцов. — Мы стреляем не хуже их. Я против них ничего не имею, но пусть отвяжутся и относятся к нам как к равным.
— Я уже побывал на «Берте» и говорил с гамбуржцами, — сказал Готтескнехт. — Все они твердят одно: Вольцову поставим горчичник, а за компанию и Хольту. Я запретил им, но это не поможет. Начальство-то ведь не против!
— А раз так, пусть все идет своим ходом, господин вахмистр!
— Есть одна возможность, — задумчиво сказал Готтескнехт, глядя в упор на Вольцова. — Надо, чтобы гамбуржцам запретил сам шеф, тогда от всех наших неприятностей останется одно воспоминание. Шефа должен надоумить кто-то сверху — вы меня понимаете? Хотите, Вольцов, я оставлю вас в канцелярии одного, свяжитесь по телефону с вашим дядей!
— У генерала достаточно забот, господин вахмистр!
— Жаль! — Готтескнехт оправил на себе ремень. — Передайте же своим: на сегодня тактические ученья отменяются. Только чистка орудия — потом будете свободны. Пока!
Друзья сообщили об этом разговоре Гомулке и из осторожности вечером отправились на проверку телефонной линии втроем. Они выдрали несколько палок из старой деревянной решетки и припрятали их в бараке. Цише молча следил за этими приготовлениями.
— Если ты шпионишь для гамбуржцев, — сказал Хольт, — мы с тебя…
У Феттера мелькнула идея:
— Мы тебя каждый вечер будем окунать в пожарную бочку!
Цише молчал.
Хольт забежал в канцелярию взять свой личный знак и прихватил лежавшее там письмо для Вольцова. Наконец у него нашлось время прочитать письмо Уты.
— Вот так так! Дядю произвели в генерал-лейтенанты, — ликовал Вольцов. — Это я понимаю — офицерская карьера!
— Генерал? — удивился Цише. — То-то, я гляжу, ты так заносишься!
— Прошу без зависти! — снисходительно буркнул Вольцов. Хольт лежал на своей койке. Ута писала, что чувствует себя одинокой. Она только изредка навещает соседей. Визе — это единственный дом, куда она еще заходит. Ей очень интересно все, что он пишет о своей службе в зенитной артиллерии. Что за бездушный тон! — подумал Хольт. Почему она никогда не даст себе волю? И только в самом конце она добавила несколько сердечных слов: письмо от него всегда для нее большая радость, пусть он остается таким, как есть, ее жизнь томительно однообразна, он вносит в нее немного света… Хольт лежал неподвижно и грезил… Когда он проснулся, было уже девять вечера. Гомулка подметал пол. В десять — вечерняя поверка. Феттер и Вольцов играли в скат. Вольцов бросил ему через плечо:
— Эх, ты, соня! Твой сухой паек в шкафчике.
Существовало правило — шкафчики запирать, чтобы «не вводить товарищей в соблазн». Но здесь с этим предписанием не считались.
Хольт только собрался ответить Уте, как объявили тревогу.
В ночное время у орудия находилось всего шесть курсантов — Кирш, Бранцнер, Каттнер и Вебер на ночь направлялись к «Берте». Взамен им присылали пятерых дружинников подносить боеприпасы. Измотанные дневным трудом, валившиеся с ног люди отправились в блиндаж покурить.
Хольт в качестве второго номера сел за маховик поворотного механизма. Цише занял место командира орудия. Шмидлинг потянулся было за рукавицей заряжающего, но Вольцов предъявил на нее свои права. В ту же минуту раздался сигнал воздушной тревоги, и в окрестных городах завыли сирены… Цише принял первые сведения о воздушной обстановке: «Крупные силы авиации противника над Голландией, направление — район Кельн-Эссен…» Здесь, случается, падают бомбы, подумал Хольт словами Готтескнехта. Он плотнее запахнулся в свой грубый плащ.
— Самолеты противника повернули на восток, — передал Цише. На батарейном командирском пункте уже залаял сеттер, и забористая ругань капитана спугнула ночную тишину. А спустя несколько секунд снова зловещее мурлыканье моторов. — Стрелять по данным радиолокатора! — скомандовал Цише, но данные для установки взрывателя были за пределами досягаемости.
Целых полчаса по северному небосклону волна за волной проходили бомбардировщики. На горизонте прожекторы прокалывали небо снопами лучей. Где-то в отдалении громыхали тяжелые зенитки.
— Это Мюнстер, — пояснил Цише. — Там стоят батареи войсковой зенитной артиллерии, а также 128— и 150-миллиметровые железнодорожные установки.
Без четверти одиннадцать был объявлен отбой. В городах сирены возвестили окончание воздушной тревоги.
Хольт поверх бруствера глядел в ночь. Над командирским пунктом разлилось бледное сияние. Мимо орудия призрачной тенью промелькнул силуэт капитана. Прожекторы обшаривали небо, зажигая в облаках пожар.
— Самолеты противника бомбят район Ганновер-Брауншвейг, — доложил Цише.
— Пошел вон, ротозей! — ругался Вольцов. — Рутшер, будешь работать седьмым номером: проклятый дружинник спит на ходу!
Хольт взглянул на свои часы. Циферблат слабо отсвечивал в темноте. Скоро полночь. В постель бы! — мелькнула мысль, но тут Цише выкрикнул: «Антон понял! Тревога!» — Хольт лишний раз проверил исправность крохотной лампочки, освещающей его угломерный круг. Сирены снова завыли, возвещая воздушную тревогу.
— Основное направление — три! — скомандовал Цише.
— Вольцов, рукавица у вас? — спросил Шмидлинг.
— Самолеты противника, не выполнив своей задачи в Центральной Германии, повернули назад и подходят с востока к району Кельн-Эссен, — объявил Цише. Он прикрикнул на дружинников: — Веселей подносить снаряды! Потише там! Принимаю обстановку!
Цише напряженно слушал. Кругом стояла темная ночь, тишину нарушало только стрекотание мотора: работала станция питания радиолокатора. «Антон понял»… Скоростные самолеты идут к Дортмунду, за ними следуют бомбардировщики.
— Скоростные самолеты, — пустился в объяснения Шмидлинг, — это «лайтнинги» и «москито», мы еще зовем их «следопыты», они летят впереди и засекают цель «рождественскими елками».
В это мгновение небо на западе занялось багровым пожаром. Пламя взвилось до самых облаков. — На сталелитейном выпускают плавку! — выкрикнул Цише. Ничего себе, подумал Хольт, выпускают плавку, когда бомбардировщики на подходе!
Вольцов между тем выговаривал Рутшеру:
— Смотри у меня, если я не найду в раструбе снаряда! Цише, следи, чтобы подавали бесперебойно!
— Скоростные самолеты миновали Дортмунд! — объявил Цише. — Бомбардировщики идут на запасные цели!
— Дортмундские батареи, — объяснил им Шмидлинг, — не стреляют по «следопытам». Это Кутшера стреляет во что ни попадя… Глядите, — продолжал он, — они так и не отбомбились и летят со своим дерьмом прямехонько на нас.
Цише между тем объявил:
— Командир батареи жертвует две бутылки водки расчету, который будет стрелять бесперебойно!
— Вольцов! — заволновался Шмидлинг. — Дали бы лучше рукавицу мне.
В наушниках у Хольта что-то защелкало и затрещало.
— Самолет — три! — заорал Цише. — Стрелять по данным радиолокатора.
Чей-то голос в наушниках Хольта отчетливо и спокойно произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— А теперь умерьте свой пыл, господа! — сказал Готтескнехт, — а не то я займусь вами: накажу всех скопом!
Когда и Готтескнехт удалился, Гюнше прошипел:
— Вы за это поплатитесь!
— Кончай звонить! — огрызнулся Вольцов. И вдруг закричал, весь перегнувшись вперед и стиснув кулаки, Хольт еще не видел его в такой ярости: — Вы меня еще узнаете! Я вам такое устрою — в больницу на карачках поползете!
— Хватит! — вмешался Хольт и утащил его прочь.
В казарме Хольт п Вольцов занялись уборкой своих шкафчиков.
— Если нас не оставят в покое, я и один с ними разделаюсь, — грозился Вольцов.
— А не много ли берешь на себя? — иронически заметил Цише. — Среди гамбуржцев есть ребята хоть куда!
— Ты что, того же захотел? — огрызнулся Вольцов, вызывающе оглядывая его с головы до ног.
— А ты, Цише, попросту сбежал! — укоризненно заметил Хольт. — Разве мы с тобой не в одном расчете служим, не под одной крышей живем?
— Я старший курсант. Не стану я из-за вас ссориться с товарищами!
— Старшим становится всякий, прослуживший полгода, — возразил ему Хольт.
Вольцов с треском захлопнул шкафчик.
— Мне житья не дает вахмистр, уж и не знаю почему, а теперь, возможно, за меня возьмется и капитан. Но я на это плюю! Пойду один против всей батареи! Пусть выходят твои старшие курсанты все на одного! Ты что? — накинулся он на Цише. — Думаешь, я испугаюсь, если кто-нибудь набьет мне морду! Да меня хоть до смерти исколоти, но уж потом так и знай: око за око, зуб за зуб, пока я в силах хоть пальцем шевельнуть!
— Прикажешь передать им?.. — спросил Цише.
— Если не возьмешь нашу сторону… — пригрозил Хольт.
— Ты еще хорохоришься, гад паршивый! Хочешь, чтобы из тебя фарш сделали? — отозвался откуда-то сзади Феттер.
— Воздержитесь, юноши! — сказал Готтескнехт, внезапно появляясь в открытых дверях. — Матушка старшего курсанта будет в отчаянии…
Он, конечно, давно уже подслушивал, подумал Хольт… Плохо жить так, на отшибе. Хоть устанавливай караульный пост!
Готтескнехт огляделся. Растерявшийся Цише с запозданием крикнул «Смирно!» и доложил. Готтескнехт принюхивался, подняв вверх нос.
— Никак, господа курили? Ай-ай, как не стыдно! Разве вы не знаете, что это запрещено? — Подойдя к открытому шкафчику, принадлежащему Цише, он вытащил двумя пальцами книгу и взглянул на корешок.
— Флекс, — прочел он, — «Путешественник между двумя мирами» Эге! Кто же из вас читает такие истинно немецкие книги?
— Я, господин вахмистр!
— Так, так! У меня тоже найдется для вас кое-что почитать, из библиотеки моей жены, она всегда умывается миндальными отрубями, познакомьтесь с проспектом, может, у вас очистится кожа. — Юноши рассмеялись, а Цише неудержимо покраснел. — Вольцов и Хольт, за мной! — позвал Готтескнехт. Он шел впереди обоих курсантов. — Та-ак, а теперь начнем… Ну-ка, по направлению к северу — бегом, марш!
Секунда недоуменного колебания — и Хольт с Вольцовом сбежали вниз с крутого косогора.
— Внимание! — скомандовал Готтескнехт. Оба вытянулись в струнку, лицом к Готтескнехту, который стоял, словно в землю врос, широко расставив ноги. — Ложись! — Они бросились ничком на вспаханную землю. — А теперь ползите вверх ко мне, да повеселей! — Они ползком взобрались на крутой косогор. — Встать! — приказал Готтескнехт.
Вахмистр заглянул им в глаза, видно было, что он нисколько не сердится.
— А Вольцов все еще зол как черт? Жаль! — И почти участливо: — Скажите, Вольцов, ведь я прав? Вы в самом деле злитесь?
— Так точно, господин вахмистр!
— Вот видите! Я угадал по вашим глазам. Это, знаете, целая наука, мне ее преподал один пастух: ему достаточно было взглянуть человеку в зрачки, чтобы определить беременность, колики в животе или паховую грыжу… Давайте же продолжим наши занятия, пока Вольцов немножечко не поостынет, в этом состоянии я не рискую с ним беседовать. А вы, Хольт, составьте ему компанию, чтобы он не чувствовал себя одиноким. Ведь вы рады составить ему компанию, не так ли? — спросил он, и в голосе его опять зазвучало неподдельное участие.
— Так точно, господин вахмистр!
— Чудесно! Видите, Вольцов, вот истинная дружба! А теперь бегите вниз с откоса до самого шоссе, это сто двадцать метров по совершенно точному измерению. Потом присядьте па корточки и вверх подымитесь вприпрыжку, ну, вы же знаете, как это делается: зайчиком, прыг-скок…
— Так точно, господин вахмистр!
— Роскошно! Но только присесть надо как следует, руки вытянуть перед собой и хорошенько согнуть ножки в коленях… Ведь на здоровье вы не жалуетесь?
— Никак нет, господин вахмистр!
— Вот и отлично! Боюсь, Вольцов, как бы вам не пришлось проделывать это весь остаток дня. Я вижу, вы все еще гневаетесь! А теперь рысью!
Они спустились с откоса беглым шагом.
— Гильберт, что-то ему от нас нужно! Брось дурить!
— Пошел он… — огрызнулся Вольцов.
Потом они запрыгали вверх по откосу. У Хольта отчаянно заболели ноги, мускулы напряглись, колени дрожали. Вольцоп оставил его далеко позади. Косогор становился все круче. Хольт задыхался. А все проклятое курение, подумал он. Его так и тянуло броситься на траву и перевести дух. С онемевшими икрами и мучительной болью в спине, отдуваясь, в полном изнеможении добрался он до вахмистра.
— Ну, понравилось? — спросил Готтескнехт. Сдвинув фуражку на затылок, он курил и, казалось, был в прекрасном настроении. — Не правда ли, Вольцов, какое скотское обращение!
— Это дает приятную усталость, — заметил Хольт. — Нам, я вижу, не хватает тренировки.
— Что ж, давайте тренироваться почаще, за мной дело не станет! — Готтескнехт обернулся к Вольцову: — Ну как, отлегло у вас? — Тот промолчал. Вахмистр довольно ухмылялся.
— Господин вахмистр, — сказал Вольцов, — осмелюсь доложить, мне ваши «прыг-скок» вконец обрыдли!
— Обрыдли, говорите? — переспросил Готтескнехт. — Слышали, Хольт? Вот за это хвалю, Волъцов, вы нашли прекрасное выражение, за это вам полагается «отлично», вы мне доставили большую радость! — Он вытащил записную книжку.
— Господин вахмистр, ваше «отлично» мне ни к чему. Я все еще лишен права на увольнение!
— Были лишены! — возразил Готтескнехт. — С сегодняшнего дня это отменяется, ведь вы доставили мне огромнейшую радость. Что вам сегодня впервые обрыдла военная муштра — это, я считаю, надо отпраздновать; приглашаю вас в субботу в нашу столовую, разопьем бутылочку пивца, и вас тоже, Поллукс, ведь вы такой верный друг нашему Кастору! Знаете что, Вольцов? Сегодня мы с вами заключим мир, вы у меня будете ходить в любимчиках. А знаете, почему я вам до сих пор спуску не давал?
— Догадываюсь, — совсем не по-военному буркнул Вольцов. — Из-за дяди Ганса!
— Офицерские сынки — моя давнишняя слабость, — пояснил Готтескнехт. — Был у меня один такой, папенька у него майор, ну и хлебнул я с ним лиха! Я еще унтер-офицером служил. Сынок только и знал, что клепать на меня папаше, старик вечно бегал начальству жаловаться, а я из-за него подзатыльники получал. С тех пор не лежит у меня душа к этой публике, сами понимаете! Что до Вольцова, я только и ждал, что он натравит на меня все главное командование Воздушных сил! Так нет же! И не подумал доносить! Не так он глуп, решил я, чтобы науськать на меня весь генералитет в письме, которое проходит через мои руки! И вот с неделю назад я на машине погнался за нашей судомойкой, которой вы поручили опустить письмо с наклеенной маркой. Ну, думаю, теперь я его застукал, и заранее торжествовал. Так нет же, дудки! «Мы здесь живем на большой!» — пишете вы в письме. Я, понятно, страшно огорчился. — Хольт и Вольцов рассмеялись. — Чего ради понадобилось вам посылать это письмо не полевой почтой?
— У меня вышел табак, — пояснил Вольцов, — а в канцелярии письма у вас валяются и по три дня!
— С вашими этого больше не будет, — заверил его Готтескнехт. — Я буду отправлять их с нарочным! Да и ваши тоже, Хольт! — Он усмехнулся. — Занятная, должно быть, девица, ваша Ута!
— Господин вахмистр! — Хольт почувствовал, как краска заливает ему лицо… — Прошу вас… Эта переписка действительно никого не касается!
— Кстати, у меня для вас письмишко, — продолжал Готтескнехт. Он полез в карман и протянул Хольту знакомый ему узкий плотный конверт. — Ну, сами скажите, плохо ли я с вами обращаюсь? Найдите мне другого начальника, который согласился бы исполнять обязанности вашего postilion d'amour .
Внезапно он перешел на серьезный тон.
— Шмидлинг просит за вас, Вольцов, чтобы вам разрешили заряжать орудие боевыми патронами, и шеф дал согласие при условии, что он при следующей же тревоге сам посмотрит, как вы справляетесь. Примите к сведению!
— Слушаюсь, господин вахмистр!
— А теперь к делу! — продолжал Готтескнехт с озабоченным видом. — С вами не оберешься хлопот, Вольцов! Вы восстановили против себя «старичков», и теперь вам несдобровать, они на вас живого места не оставят! Капитан это обожает! У него это называется самовоспитанием!
— Господин вахмистр, — возразил Вольцов надменно, — я не хочу хвалиться, но я никого из них не боюсь.
— А если придется иметь дело с целой дюжиной?
— И у меня есть друзья. Хольт знает джиу-джитсу, а Гомулка тоже не промах; если его расшевелить, он кого угодно взгреет за мое почтение.
— Это-то меня и беспокоит! — сказал вахмистр. — Не то чтобы я боялся, что вам накладут по филейной части, поверьте, это было бы для меня неописуемой радостью! Но партийные разногласия, побоища, словно в древнем Риме! Драки в трактирах, да еще, возможно, раненые и увечные!.. Вы еще кого-нибудь убьете, Вольцов! И это за счет нашей боевой готовности! До сих пор все у нас было тихо-мирно! А ведь здесь, случается, и бомбы падают. Батарея должна работать слаженно, без задоринки!
— Господин вахмистр, это не от нас исходит! — сказал Хольт.
— Да знаю я…
— Пусть они отвяжутся! — воскликнул Вольцов. — Мы стреляем не хуже их. Я против них ничего не имею, но пусть отвяжутся и относятся к нам как к равным.
— Я уже побывал на «Берте» и говорил с гамбуржцами, — сказал Готтескнехт. — Все они твердят одно: Вольцову поставим горчичник, а за компанию и Хольту. Я запретил им, но это не поможет. Начальство-то ведь не против!
— А раз так, пусть все идет своим ходом, господин вахмистр!
— Есть одна возможность, — задумчиво сказал Готтескнехт, глядя в упор на Вольцова. — Надо, чтобы гамбуржцам запретил сам шеф, тогда от всех наших неприятностей останется одно воспоминание. Шефа должен надоумить кто-то сверху — вы меня понимаете? Хотите, Вольцов, я оставлю вас в канцелярии одного, свяжитесь по телефону с вашим дядей!
— У генерала достаточно забот, господин вахмистр!
— Жаль! — Готтескнехт оправил на себе ремень. — Передайте же своим: на сегодня тактические ученья отменяются. Только чистка орудия — потом будете свободны. Пока!
Друзья сообщили об этом разговоре Гомулке и из осторожности вечером отправились на проверку телефонной линии втроем. Они выдрали несколько палок из старой деревянной решетки и припрятали их в бараке. Цише молча следил за этими приготовлениями.
— Если ты шпионишь для гамбуржцев, — сказал Хольт, — мы с тебя…
У Феттера мелькнула идея:
— Мы тебя каждый вечер будем окунать в пожарную бочку!
Цише молчал.
Хольт забежал в канцелярию взять свой личный знак и прихватил лежавшее там письмо для Вольцова. Наконец у него нашлось время прочитать письмо Уты.
— Вот так так! Дядю произвели в генерал-лейтенанты, — ликовал Вольцов. — Это я понимаю — офицерская карьера!
— Генерал? — удивился Цише. — То-то, я гляжу, ты так заносишься!
— Прошу без зависти! — снисходительно буркнул Вольцов. Хольт лежал на своей койке. Ута писала, что чувствует себя одинокой. Она только изредка навещает соседей. Визе — это единственный дом, куда она еще заходит. Ей очень интересно все, что он пишет о своей службе в зенитной артиллерии. Что за бездушный тон! — подумал Хольт. Почему она никогда не даст себе волю? И только в самом конце она добавила несколько сердечных слов: письмо от него всегда для нее большая радость, пусть он остается таким, как есть, ее жизнь томительно однообразна, он вносит в нее немного света… Хольт лежал неподвижно и грезил… Когда он проснулся, было уже девять вечера. Гомулка подметал пол. В десять — вечерняя поверка. Феттер и Вольцов играли в скат. Вольцов бросил ему через плечо:
— Эх, ты, соня! Твой сухой паек в шкафчике.
Существовало правило — шкафчики запирать, чтобы «не вводить товарищей в соблазн». Но здесь с этим предписанием не считались.
Хольт только собрался ответить Уте, как объявили тревогу.
В ночное время у орудия находилось всего шесть курсантов — Кирш, Бранцнер, Каттнер и Вебер на ночь направлялись к «Берте». Взамен им присылали пятерых дружинников подносить боеприпасы. Измотанные дневным трудом, валившиеся с ног люди отправились в блиндаж покурить.
Хольт в качестве второго номера сел за маховик поворотного механизма. Цише занял место командира орудия. Шмидлинг потянулся было за рукавицей заряжающего, но Вольцов предъявил на нее свои права. В ту же минуту раздался сигнал воздушной тревоги, и в окрестных городах завыли сирены… Цише принял первые сведения о воздушной обстановке: «Крупные силы авиации противника над Голландией, направление — район Кельн-Эссен…» Здесь, случается, падают бомбы, подумал Хольт словами Готтескнехта. Он плотнее запахнулся в свой грубый плащ.
— Самолеты противника повернули на восток, — передал Цише. На батарейном командирском пункте уже залаял сеттер, и забористая ругань капитана спугнула ночную тишину. А спустя несколько секунд снова зловещее мурлыканье моторов. — Стрелять по данным радиолокатора! — скомандовал Цише, но данные для установки взрывателя были за пределами досягаемости.
Целых полчаса по северному небосклону волна за волной проходили бомбардировщики. На горизонте прожекторы прокалывали небо снопами лучей. Где-то в отдалении громыхали тяжелые зенитки.
— Это Мюнстер, — пояснил Цише. — Там стоят батареи войсковой зенитной артиллерии, а также 128— и 150-миллиметровые железнодорожные установки.
Без четверти одиннадцать был объявлен отбой. В городах сирены возвестили окончание воздушной тревоги.
Хольт поверх бруствера глядел в ночь. Над командирским пунктом разлилось бледное сияние. Мимо орудия призрачной тенью промелькнул силуэт капитана. Прожекторы обшаривали небо, зажигая в облаках пожар.
— Самолеты противника бомбят район Ганновер-Брауншвейг, — доложил Цише.
— Пошел вон, ротозей! — ругался Вольцов. — Рутшер, будешь работать седьмым номером: проклятый дружинник спит на ходу!
Хольт взглянул на свои часы. Циферблат слабо отсвечивал в темноте. Скоро полночь. В постель бы! — мелькнула мысль, но тут Цише выкрикнул: «Антон понял! Тревога!» — Хольт лишний раз проверил исправность крохотной лампочки, освещающей его угломерный круг. Сирены снова завыли, возвещая воздушную тревогу.
— Основное направление — три! — скомандовал Цише.
— Вольцов, рукавица у вас? — спросил Шмидлинг.
— Самолеты противника, не выполнив своей задачи в Центральной Германии, повернули назад и подходят с востока к району Кельн-Эссен, — объявил Цише. Он прикрикнул на дружинников: — Веселей подносить снаряды! Потише там! Принимаю обстановку!
Цише напряженно слушал. Кругом стояла темная ночь, тишину нарушало только стрекотание мотора: работала станция питания радиолокатора. «Антон понял»… Скоростные самолеты идут к Дортмунду, за ними следуют бомбардировщики.
— Скоростные самолеты, — пустился в объяснения Шмидлинг, — это «лайтнинги» и «москито», мы еще зовем их «следопыты», они летят впереди и засекают цель «рождественскими елками».
В это мгновение небо на западе занялось багровым пожаром. Пламя взвилось до самых облаков. — На сталелитейном выпускают плавку! — выкрикнул Цише. Ничего себе, подумал Хольт, выпускают плавку, когда бомбардировщики на подходе!
Вольцов между тем выговаривал Рутшеру:
— Смотри у меня, если я не найду в раструбе снаряда! Цише, следи, чтобы подавали бесперебойно!
— Скоростные самолеты миновали Дортмунд! — объявил Цише. — Бомбардировщики идут на запасные цели!
— Дортмундские батареи, — объяснил им Шмидлинг, — не стреляют по «следопытам». Это Кутшера стреляет во что ни попадя… Глядите, — продолжал он, — они так и не отбомбились и летят со своим дерьмом прямехонько на нас.
Цише между тем объявил:
— Командир батареи жертвует две бутылки водки расчету, который будет стрелять бесперебойно!
— Вольцов! — заволновался Шмидлинг. — Дали бы лучше рукавицу мне.
В наушниках у Хольта что-то защелкало и затрещало.
— Самолет — три! — заорал Цише. — Стрелять по данным радиолокатора.
Чей-то голос в наушниках Хольта отчетливо и спокойно произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62