Такэда пошел открывать входную дверь, в прихожей зазвучал женский
голос.
В шоке Никита медленно натянул простыню до подбородка - летом он спал
без одеяла. Приятель, который должен был принести молоко, оказался
девушкой.
Она вошла в гостиную вслед за Толей и остановилась, сказав: "Добрый
вечер".
- Добрый, - просипел в ответ Сухов, убивая Такэду взглядом.
Девушка была прекрасно сложена. Не слишком высокая, но и не
"карманный вариант". Черты изящные, небольшой правильной формы нос и
прекрасные большие глаза, не то голубые, не то зеленые, глядящие без
лишней томности и притворной робости, искренне и доверчиво. Лишь потом,
часом позже, Никита разглядел, что одета она в скромный на первый взгляд
летний костюм, в котором при рассмотрении угадывался изысканный вкус и
утонченность.
Впрочем, удивляться этому не пришлось, девушка оказалась художницей.
Звали ее Ксения, Ксения Константиновна Краснова. Такэда в шутку звал ее
"три К".
Никита не помнил, о чем они говорили, шок прошел только после ухода
Ксении.
Обычно их разговор с Толей сопровождался шутками, ироническими
репликами и пикировкой - оба понимали юмор, ценили и реагировали на него
одинаково, но если бы Такэда позволил себе подобное в данной ситуации, в
присутствии Ксении, Никита, наверное, пришел бы в ярость. Однако Толя
тонко чувствовал состояние друга, и ему хватило ума и такта поучаствовать
в беседе в качестве молчаливого предмета интерьера.
Прощались они в коридоре, пообещав "звонить, если что", и Толя увел
девушку, подарившую хозяину беглую улыбку и взгляд искоса, в котором горел
огонек интереса и расположения. Обалдевший Сухов обнаружил, что одет в
спортивный костюм, хотя совершенно не помнил, когда он его надел,
преодолел желание проводить гостей до остановки и вернулся домой.
Уснул он поздно, часа в два ночи, и спал, как убитый, без сновидений
и тревог.
В среду он уже вышел на тренировку вместе с другими акробатами,
учениками Вячеслава Сокола, и отработал почти полную норму, чувствуя
удивительную легкость в теле и желание достичь новых ступеней
совершенства. Правда, каким образом осуществить это желание, он не знал,
но смутная догадка уже брезжила в голове: использовать элементы
акробатики, все эти рондаты, флик-фляки и сальто, в танце, что могло
усилить эстетическую его насыщенность.
В четверг утром планировалась репетиция труппы, и Сухов пошел на нее
с протестом в душе: после воскресного своего отчаянного выступления
работать с Кореневым уже не хотелось, да и вряд ли можно было что-то
добавить к тому, что он сказал на сцене, на языке танца. Многие в труппе
поняли его правильно, посчитав, как и Толя Такэда, этот взрыв
танцевального движения прощанием.
На репетиции Никита уловил в глазах товарищей легкое удивление, а на
лице Коренева хмурый вопрос и недовольство.
Он не стал репетировать до конца, сошел со сцены - на сей раз
занимались не в танцзале, а на сцене театра, - но не успел спуститься в
костюмерную, как вдруг произошел странный случай: пол сцены провалился!
Если бы Никита остался до конца, он упал бы на конструкцию поддержки пола
с высоты трех с половиной метров. К счастью, участники репетиции
отделались травмами и ушибами, да поломалась музыкальная аппаратура, на
чем инцидент был исчерпан, однако в душе Сухова осталось сосущее чувство
неудовлетворения, заноза тихого раздражения, будто он что-то забыл,
упустил из виду, а что именно - вспомнить не мог.
- Бывает, - сказал Такэда, которому он позвонил на работу. - Хотя,
может быть, это психоразведка.
- Опять ты за свое, - разозлился танцор. - Намеков твоих я не
понимаю, или не говори загадками или молчи.
- Хорошо, - кротко согласился Толя. - Как твоя новая родинка на
ладони, держится?
Никита взглянул на ладонь, буркнул:
- Держится. Но побледнела и еще сдвинулась к запястью.
Только что чесалась здорово, я, по сути, из-за этого и сошел со
сцены.
- Любопытно. А так не беспокоит?
- Покалывает иногда... только не надо ничего плести про Весть,
психоразведку и тому подобное, я сыт мистикой по горло.
- Тогда сходи к врачу. А лучше к "три К", она тебя приглашала.
- К... когда? То есть, приглашала когда?
- Я с ней разговаривал час назад. Сходи, посмотришь на ее работы, на
них стоит посмотреть. - Такэда повесил трубку. А Никита полчаса ходил по
комнатам, пил молоко, просматривал газеты, смотрел телевизор, не
вдумываясь в напечатанное и показываемое с экрана, пока не понял, что
созрел давно. Если о происшествии в парке он думал эпизодически, то о
Ксении почти все время, и - видит Бог! - думать о ней было приятно.
Громкое название "Студии художественных промыслов" носил подвал в
одном из старых зданий Остоженки, мастерская Ксении Красновой занимала
одно из его помещений, освещенных двумя полуокнами и самодельной люстрой
на пять лампочек. Все помещение было заставлено мольбертами, стойками,
холстами и рамами картин в нем насчитывалось ровно две: пейзаж с рекой и
сосновым лесом и портрет какого-то сурового мужика с бородой и
пронзительным взглядом из-под кустистых бровей.
Ксения работала над третьей картиной - нечто в стиле "Русское
возрождение": на холме по колено в траве, стоял странник с посохом в руке,
с ликом святого, и смотрел на сожженное поле до горизонта, над которым на
фоне креста церквушки всходило солнце. Картина была почти закончена и
создавала непередаваемое чувство печали и ожидания.
Ксения, одетая в аккуратный голубой халатик, под которым явно ничего
не было, почувствовала вошедшего и обернулась, глядя отрешенно,
потусторонне. Волосы ее были собраны короной в огромный пук и открывали
длинную загорелую шею, тонкую, чистую, красивую. Взгляд девушки
прояснился, она узнала "больного", ради которого по просьбе Такэды везла
молоко чуть ли не через весь город.
- Никита? Вот не чаяла видеть. Проходи, не стой у порога.
Как самочувствие?
- Привет, - смущенно сказал Сухов. - Все нормально. Выжил.
Вообще-то, друзья зовут меня короче - Ник. Я вас не отрываю от дел?
Ксения засмеялась, сверкнув ослепительной белизной зубов.
- Конечно, отрываете, но пару минут я вам уделить смогу. Если хотите,
встретимся вечером, поговорим не торопясь.
- Идет. Я заеду за вами...
- Часов в семь, не раньше.
- Тогда покажите мне хотя бы, над чем работаете, и я удалюсь.
- Только в обмен.
- В обмен? На что?
- Толя говорил, что вы гениальный танцор, и мне хотелось бы
посмотреть на одно из ваших шоу.
- Он у меня еще схлопочет за "гениального", - пробормотал Никита. -
Конечно, я достану вам билет на очередное представление, только не
рассчитывайте увидеть что-то сногсшибательное: программу и сценарий
составляю не и и танцую под чужую музыку.
На лице девушки отразилась гамма чувств: вопрос, удивление, улыбка,
понимание, интерес. Как оказалось, Сухов плохо разглядел ее в прошлый раз,
и теперь с восторгом неожиданности наверстывал упущенное, жадно отмечая те
черты облика, которые слагаются в термин "красота".
Кожа у Ксении была смуглая, то ли от природы, то ли от загара (а
может быть, печать татаро. - монгольского нашествия?), глаза зеленые, с
влажным блеском, поднимаются уголками к вискам, брови черные, тонкие,
вразлет, изящный нос и тонко очерченный подбородок. И маленькие розовые
уши. Шедевр, как любил говорить о таких женщинах великий их знаток
Коренев. У Никиты вдруг гулко забилось сердце: он испугался! Испугался
того, что Толя познакомил его с Ксенией слишком поздно, и у нее уже есть
муж или, по крайней мере, жених. Такая красота обычно не бывает в
свободном полете...
- ... - сказала девушка с тихим смехом.
- Что? - очнулся Никита, краснея. - Простите, ради Бога!
- Так и будем стоять? - повторила девушка. - Картины показывать уже
не нужно?
- Еще как нужно! Просто вспоминал, где я мог вас видеть?
Вы, случайно, не приносили молоко одному больному?
Ксения с улыбкой пошла вперед, а Никита, как завороженный, остался
стоять, глядя, с какой грацией она идет. Казалось, таких длинных и
красивых ног он еще не видел. Не говоря об остальном.
И снова страх морозной волной взъерошил кожу на спине: а если она и
Такэда - не просто друзья?!.
- Так вы идете? - оглянулась художница, открывая дверь перегородки
подвала.
Соседнее помещение оказалось галереей, вернее, складом картин, из
которых лишь часть висела на стенах в простых белых или черных рамках, а
остальные были составлены пачками, лежали на столах или закреплены в
станках. Но и того, что увидел Сухов, было достаточно, чтобы сделать
вывод: Ксения не была любителем, она была Мастером, талант которого не
требовал доказательств.
Правая стена помещения держала на себе портреты: Никита узнал молодых
Лермонтова и Пушкина, Петра Первого, а также современных писателей и
артистов. На левой были закреплены пейзажи, не уступавшие по
эмоциональному дыханию и точности рисунка пейзажам классиков этого жанра;
особенно приглянулся танцору один из них: прозрачный до дна ручей, опушка
леса, сосны, тропинка через ручей. Этот пейзаж напоминал родину отца под
Тамбовом.
А на противоположной стене... Никита подошел и потерял дар речи. То,
что было изображено на холстах, названия не имело, э_т_о можно было лишь
обозначить словами: смешенье тьмы и света! буйство форм и красок! магия
жизни и смерти! Картины не были абстрактными, хотя на первый взгляд ничего
не изображали, но они имели смысл, а главное - создавали определенный
эмоциональный фон и впечатление. Одна звала к столу - Никите вдруг
захотелось есть и пить. Вторая навевала сон. Третья заставила тоскливо
сжаться сердце, четвертая - почувствовать радостный прилив сил. Пятая
звала к женщине да так, что в душе зарождалось желание и неистовое
волнение!
- Колдовство! - хрипло проговорил Никита, вздрогнув от прикосновения
девушки к плечу; ее вопроса он снова не услышал:
- Спасибо, - серьезно ответила та, пряча лукавую усмешку в глазах;
она заметила, какое воздействие оказала на гостя последняя картина. - К
сожалению, ваше мнение отличается от мнения маститых, от которых зависит
судьба молодых художников и их персональных выставок. За шесть лет работы,
а я рисую с пятнадцати, мне разрешили сделать всего две выставки: в
Рязанском соборе и в Благотворительном фонде, остальные, самодеятельные, в
общежитиях и студиях, не в счет.
Сухов покачал головой, с трудом отрываясь от созерцания картин.
- Это действительно колдовство. Как вы это делаете? Я читал, что
существуют какие-то методы инфравлияния на подсознание человека,
используемые в рекламе на телевидении и в кино. Может быть, вы тоже
шифруете в картинах нечто подобное?
- Я не знаю, как это называется, я просто чувствую, что должно быть
изображено на холсте ддя создания необходимого эффекта. Мой учитель
говорил, что это прорывы космической информации. Годится такое объяснение?
Никита улыбнулся.
- Я бы назвал это проще - прорывами таланта в неизведанное, но если
вас это смущает, не буду повторяться. Однако вы меня поразили, Ксения,
честное слово! Можно я еще раз приду сюда, полюбуюсь на картины, подумаю?
- Почему бы и нет?
- Тогда до вечера. - Никита направился вслед за художницей,
оглядываясь на галерею картин и чувствуя сожаление, что не насмотрелся на
них до наполнения души. - Кстати, как вы познакомились с Толей?
- На улице, вечером. - Ксения оглянулась через плечо, и Никита не
успел отвести взгляд от ее ног. - У гастронома на Сенной ко мне подошли
ребята... м-м, очень веселые, и Толя... уговорил их не шалить.
Никита представил, как уговаривал парней Такэда, фыркнул.
Ксения тоже засмеялась. Заметила его жест, кивнула на руку с
отметиной.
- Как ладонь, не беспокоит? Очень интересная форма у ожога, вы не
находите?
Сухов глянул на звезду, упорно сползающую к запястью, посерьезнел:
показалось, что после вопроса девушки звезда запульсировала, послав серию
уколов, добежавших по коже руки до шеи.
- По-моему, это не ожог. Толя говорит что-то странное, но не
объясняет, что имеется в виду. Потом поговорим. Итак, в семь?
Художница кивнула, глядя на него исподлобья, испытующе, серьезно, без
улыбки. Этот взгляд он и унес с собой, сохранив его в памяти до вечера.
Дома его ждал Такэда.
- Тебя уволили? - удивился Никита, привычно хлопая ладонью по
подставленной ладони приятеля.
- Я свободный художник, хожу на работу, когда хочу. Был у "три К"?
- Слушай, не зови ты ее больше так... технически, а?
- Хорошо, не буду. Так ты был?
- Только что от нее, смотрел картины.
- В студии? Или в запаснике?
- Ну, там их было много, десятка три.
Такэда хмыкнул.
- Надо же! Ксения не всем показывает свои работы, несмотря на
приветливость и наивность. Девушка это редкостная, такую встретишь одну на
миллион, учти.
- Уже учел. - Никита сходил на кухню и принес запотевшую банку с
квасом. - Мы с ней идем вечером в кафе на Москворечье.
- Это ты решил или она?
- Я. А что?
- Блажен, кто верует. Она не любит ходить по вечерам в кафе,
рестораны и бары. Не то воспитание, не тот характер, не те устремления.
Разве что в ресторан Союза художников, да и то очень редко.
Она талантливый художник...
- Я это понял.
- ...и живет в своем мире, - докончил Такэда бесстрастно. - Она тебя
взволновала, я вижу, но...
- Оямыч! - изумленно глянул на друга Никита. - Ты что?
С чего это тебя потянуло на менторский тон? Или она - твоя девушка?
Так бы сразу и сказал!
- Она мой друг. - Такэда подумал. - И ее очень легко обидеть.
Сухов сел, не сводя пытливого взгляда с безучастно-рассеянного лица
Толи, глотнул квасу.
- М-да... иногда ты меня поражаешь. Тебя еще что-то беспокоит?
Такэда выпил свой квас, помолчал.
- Беспокоит. Как случилось, что у вас в театре провалился потолок?
- Сцена, а не потолок. Провалилась, и все. Наверное, поддерживающие
фермы проржавели. Но я как раз ушел со сцены, надоело все, да и рука
зачесалась так, что спасу нет.
Толя задумался, хмуря брови. Никита впервые увидел на лице товарища
тень тревоги.
- То, что зачесалась рука - символично, Весть заговорила.
Но то, что провалилась сцена... неужели Они решили подстраховаться?
Ну-ка, расскажи еще раз, как действовали эти твои "десантники" в парке.
- Зачем? - Сухов снова с внутренней дрожью вспомнил ледяной взгляд
гиганта в пятнистом комбинезоне, его парализующее электроразрядами копье,
странный-голос: "Слабый. Не для Пути. Умрешь..."
- Дело в том, что в тот вечер в парке был убит еще один человек. Тот
многоглазый старик, который передал тебе Весть... - Такэда не обратил
внимания на отрицательный жест товарища, - вот этот самый знак в виде
звезды шел к убитому. Вестник шел к Посланнику, и их убили обоих. Не
смотри на меня, как на сумасшедшего, я же сказал, в свое время я тебе все
объясню, а пока пусть мои речи будут для тебя китайской грамотой.
Толя выпил еще один стакан кваса. Он был встревожен до такой степени,
что обычная его невозмутимость дала трещину. И говорил он больше сам с
собой, а не с приятелем, словно рассуждал вслух:
- Хорошо, что Они тебе не поверили, иначе действовали бы по-другому,
но плохо, если решили перестраховаться и оставили черное заклятие.
- Что-что?! - Никита смотрел на друга во все глаза.
Такэда слабо улыбнулся.
- Вообще-то заклятие - это психологический запрет, играющий для
данного района роль физического закона. А черное заклятие иногда называют
"печатью зла". Боюсь, ты не поверишь, даже если я попытаюсь тебе объяснить
все остальное. Ладно, поживем - увидим. Не возражаешь, если я у тебя еще
посижу?
Никита не возражал. Он был сбит с толку, озадачен и не знал, что
думать о загадочном поведении Такэды и об его более чем странных намеках.
И словно в ответ на мысли хозяина пятно на ладони отозвалось серией тонких
уколов-подергиваний, распространившихся волной по всей руке до плеча.
Три дня Никита выдерживал характер: Ксении не звонил, с Кореневым не
скандалил, с Такэдой разговора о загадочных "печатях зла" не заводил (хотя
намек на тайну его заинтересовал всерьез), зато усиленно занимался
акробатикой и готовился к демонстрации своего "фирменного" танца - чтобы
предстать перед Ксенией во всем блеске профессиональной подготовки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79