Отсыревшая бумага сразу рвалась. Немного успокоившись, он возвратился к машине. Сел в кабину, тяжело дыша.
- Почему злишься, политрук? - с сильным акцентом спросил улыбающийся Гиви. - Зачем нервы расходуешь?
- А что же, спокойно смотреть на такую глупость? Моя бабушка сказала бы: заставь дурака богу молиться, он и лоб прошибет.
- А мой бабушка сказал, что тебе спать надо.
- Почему это спать? Рано еще.
- Понимаешь, ты человек больной, ты человек усталый. А когда усталый, тогда злой. Отдохнешь - веселый будешь… Когда голодный - тоже злой. Хочешь колбасы?
- Давай, - согласился Игорь. - Ты, пожалуй, правильно говоришь. Утомился я, это точно.
- Не я говорил, бабушка мой говорил, - засмеялся Гиви и цикнул сквозь зубы.
Игорь очень хотел увидеть Настю, чтобы узнать, нет ли у нее известий из Одуева. Кроме того, Настя была в этом огромном городе единственным близким человеком. С ней можно и поговорить обо всем, и посоветоваться, и пожаловаться на осточертевшую боль в ноге.
Только в полночь седой майор разрешил Булгакову отдохнуть, отпустил его вместе с машиной до семи утра. Настя жила теперь на Бакунинской, в опустевшей «вар-тире Ермаковых. Туда и погнал Гиви автобус по темным пустынным улицам.
Вот и дом Ермаковых. Игорь свистнул от удивления. Нижний этаж зияет черными провалами выбитых окон. Парадная дверь сорвана с петель.
На лестнице - удушливый запах уборной, гниющих отбросов. Под ногами - мягкие тряпки. Звонок не работает. Пришлось долго стучать в дверь и столь же долго объяснять потом Евгении Константиновне, что это он, Игорь, приехал переночевать вместе с товарищем.
- Сейчас, сейчас, - говорила она, гремя засовами. - Я очень рада вашему визиту. Я одна во всем доме. Это, знаете ли, не очень приятно… Сегодня днем в первый этаж пришли мужчины, взломали двери и унесли, что хотели…
- Дворника позвали бы.
- Дворник исчез, представьте себе. Авдотья - вы знаете его пассию? - сообщила, что он в деревне… Пожалуйте, прощу вас, - пригласила она.
В квартире было темней и холодней, чем на улице. Отапливалась жестяной печуркой только маленькая комната. Игорь прошел туда, оставив Гиви на кухне кипятить чай при свете тонкой церковной свечи.
Евгения Константиновна сидела в кресле, как всегда прямая, надменная, с аккуратными буклями. Она стала еще больше похожа на мумию, потому что похудела и черты лица ее заострились.
- Игорь, вы хорошо знаете этого черкеса? - спросила она, когда Гиви не было в комнате. - У этого башибузука странные глаза. Красивые и дикие. Он способен броситься на женщину… Я всю жизнь немного опасаюсь черкесов.
- Во-первых, он грузин, а во-вторых, вам пора уже перестать бояться, - грубовато ответил Игорь.
Старушка не обиделась, вероятно даже не расслышала. Она сосредоточенно шила, неумело тыча иглой. На двух пальцах у нее потемневшие от времени наперстки. На столе стопкой лежали солдатские нижние рубашки с тесемками вместо пуговиц.
- Вы работать поступили?
- О нет. Я пошла в комитет с очень трудным названием. Что-то такое: оса и химия.
- Осоавиахим, - подсказал Игорь.
- Именно туда. Сказала, что хочу быть полезной. В прошлую войну мы, женщины, щипали корпию. Но корпия теперь не нужна. Я взяла штопать белье. Ведь теперь каждый должен что-то делать, не правда ли?
- Конечно, конечно.
Игорь смотрел на ее старческие непослушные пальцы и думал, что вот о ней надо было бы рассказать красноармейцам на политбеседе, об этой старушке, которую он считал осколком капитализма, которая ничего знать не хотела, кроме своих светских воспоминаний да французских романов, а теперь сама пошла просить, чтобы дали ей штопать грубое солдатское белье. Он наклонился к ней, благодарно погладил сухую шершавую кожу на руке. Евгения Константиновна удивленно посмотрела поверх очков, хотела сказать что-то, но Игорь, боявшийся всего сентиментального, поспешил перебить ее:
- Настя где?
- В красноармейцы записалась Настя ваша, - неодобрительно произнесла она. - Согласитесь, Игорь, что воевать должны мужчины. Для женщин это не кончается добром. Вот когда-то моя Жанна тоже не хотела меня слушать. Ну и что же? Через год она возвратилась с ребенком.
- А Настя-то уехала или в Москве?
- Она еще здесь, живет теперь в школе. Вы знаете этот большой дом против магазина? Теперь там казарма.
Игорь слишком устал, чтобы отправиться на поиски среди ночи. Гиви принес чайник и колбасу. Горячий чай разморил Игоря. Он уснул возле стола на диване. Гиви снял с него сапоги и накрыл шинелью. Сам улегся на кровать Степана Степановича и захрапел так громко, что Евгения Константиновна, спавшая в соседней комнате, вынуждена была спрятать свою голову под подушку.
За ночь льдом затянуло лужицы. Застыла грязь. То ли мелкий снежок, то ли густой иней лет на асфальт, на крыши домов. Игорь, оставив спящего Гиви, выбрался на улицу в шестом часу. Шагал быстро. Стук его палки далеко разносился в морозной утренней тишине. Его обогнали несколько мужчин, по виду рабочих, со свертками под мышкой. Шли они от комбината имени Микояна и свернули в ту же школу, куда направлялся Игорь.
Он снова увидел их в вестибюле. Они стояли вокруг учительского столика, держа в руках партийные и комсомольские билеты. Человек за столиком записывал их фамилии, а другой вынимал из ящика новенькие винтовки с белыми, не покрашенными ложами и отдавал их рабочим. Игорь предъявил свое удостоверение и спросил, где найти Коноплеву.
- Медики на втором этаже в конце коридора. Но торопитесь, сейчас выступаем.
- А эти товарищи? - Игорь указал на рабочих.
- Они пришли после смены. Прямо в строй.
И на первом, и на втором этаже было много народу. В классных комнатах рядами стояли деревянные топчаны. Хлопали двери. В коридоре вытянулись две длинные неровные шеренги. Люди - старые и молодые. Средних возрастов нет. Куртки, пальто, бекеши подпоясаны ремнями, брючными поясками. Командир, вероятно из студентов, в коротком нагольном полушубке, в брюках навыпуск и в красных штиблетах с калошами, прошел вдоль шеренги, поправил кому-то подсумок, съехавший на живот. Остановился возле дородного мужчины в охотничьих, с отворотами, сапогах. Мужчина в одной руке держал винтовку, в другой - буханку хлеба. Командир сказал почтительно и как-то по-домашнему:
- Яков Евграфович, возьмите, пожалуйста, ручной пулемет. Говорят, вы умеете им пользоваться.
- Возьму, - добродушно согласился он. - Только ты мне помощника выдели диски таскать.
Игорю уступали дорогу, провожали взглядами. Он чувствовал себя очень неловко. Военная форма делала его в какой-то мере ответственным за то, что этим людям - хорошим специалистам, нестроевикам, белобилетникам - предстоит сейчас отправка на фронт, в то время как он ходит тут по своим личным делам…
Настя вместе с несколькими девушками стояла на левом фланге. Она была самой маленькой среди них. Волосы заправлены под серую солдатскую шапку, шея обмотана теплым шарфом. Через плечо - тяжелая санитарная сумка с красным крестом. Настя надела свое старое демисезонное пальтишко. Длинные спортивные шаровары велики ей, подвернуты на щиколотках. Лицо румяное после сна. Впопыхах она, вероятно, не успела даже умыться, щурилась от света, зевала, прикрывая ладошкой рот.
Увидев Игоря, она оттолкнула соседку, бросилась к нему, неловко ткнулась лицом в его грудь.
- Коноплева, в строй! - сердито крикнули ей.
- Отвяжись, догоню! - отмахнулась она.
За рукав потянула Игоря в класс. Ногой захлопнула дверь, повисла у него на шее, целуя горячими сухими губами. Он осторожно отодвинул ее.
- А я знала, что ты придешь! - приплясывала от радости Настя.
- Это откуда?
- Во сне тебя видела, перед самой побудкой.
- Слушай, ты из дому что-нибудь получила?
- Нет, - вздохнула она. - И, наверно, не будет теперь писем.
- Не будет, - согласился он. - Немцы, значит, у нас… Страшно-то как, Настя! За своих страшно…
- Ты только не очень переживай. Ведь это не навсегда. Все еще обойдется.
- Да чего ты меня успокаиваешь!
- Тебе ведь трудней, Игорек, я ведь все понимаю, - ответила она, строго глядя на него снизу вверх, - Я ведь вовсе не эгоистка, хочу, чтобы ты счастливый был. Ты только меня не забывай, ведь мы друзья очень давнишние. А теперь совсем одни остались, только ты да я. Ты не теряй меня, ладно?
Он сильно сжал ее руку. Насте, наверно, сделалось больно. Она пошевелила пальчиками.
- Куда вас отправляют? - спросил Игорь.
- На канал Москва - Волга.
- Я, может, приеду.
- Ой, постарайся. Одеколон захвати, я у Ермаковых забыла. Возле зеркала.
- Коноплева! Какого дьявола там! - заорал кто-то в коридоре. - Иди скорей, построение во дворе!
- У, ветеринар проклятый! - сжала она кулачки. - Это фельдшер у нас горластый такой.
Они быстро прошли по опустевшему коридору, спустились по лестнице. На улице уже чуть-чуть посветлело. Плотная темная колонна стояла на школьном дворе.
- Нале-е-е-во! - раздалась команда. Недружно шаркнули сотни ног. - На ре-е-е-мень!
- Не забывай меня! - прижавшись подбородком к его груди, запрокинув голову, говорила Настя. - Не забывай, милый! Прощай!
Теплой рукой провела по его щеке, повернулась и побежала догонять своих.
Игорь вышел за ворота. Колонна уходила по пустынной сумрачной улице. Нестройно покачивались штыки. Маленькая, похожая на подростка, Настя пристроилась последней. Подпрыгнула несколько раз, стараясь попасть в ногу и наконец зашагала наравне со всеми широким размеренным шагом.
Без речей, без песен отправился на фронт, в неизвестность, коммунистический батальон.
Ровно в семь часов Игорь вошел в кабинет своего начальника. Седой майор сидел там же, где и вчера. Он, вероятно, и спал сидя, в перерывах между докладами и телефонными разговорами. Веки у него красные, глаза мутные. Он посмотрел на большой лист бумаги, где было записано по пунктам, что необходимо сделать срочно. Вычеркнул одну запись.
- Товарищ младший политрук, вас ждут в издательстве «Правда». Заберете там сегодняшние газеты. Отвезите в Можайск. Вы бывали в Бородино?
- На экскурсии.
- Следовательно, дорогу знаете. Там сейчас дивизия полковника Полосухина и курсанты военно-политического училища. Газеты предназначены им.
Это было уже похоже на дело: не то что развозить по районам бинты с ватой!
- Выполним! - козырнул повеселевший Игорь.
Когда он был уже возле двери, майор сказал вслед:
- Соблюдайте осторожность. Вчера газеты доставить туда не удалось. В машину попала бомба.
* * *
40-й механизированный корпус немцев почти без задержек продвигался по отличной автостраде Минск - Москва, настолько широкой, что машины шли по ней в несколько рядов. Корпус по расписанию должен был 12 октября вступить в город Можайск, расположенный на территории Московской области. Но в этот день головные отряды немцев встретили на Бородинском поле сильное сопротивление.
Из далекого тыла, из дальневосточной тайги прибывали к месту боя эшелоны, пересекшие по «зеленой улице» всю страну. Выгружались из вагонов и с ходу вступали в бой батальоны 32-й ордена Красного Знамени стрелковой дивизии, прославившейся на озере Хасан. Хорошо обученная, полностью укомплектованная личным составом и вооружением, она не шла ни в какое сравнение с теми наспех сколоченными частями советских войск, с которыми немцы сталкивались последнее время.
Бой, развернувшийся на историческом Бородинском поле, был только одним из эпизодов великой битвы на фронте, протянувшемся от Баренцева до Черного моря. Но красноармейцы и командиры, оказавшиеся на этом участке, особенно остро понимали свою ответственность. Они сражались за свою древнюю столицу на том самом месте, на котором сражались и умирали их деды: на том воспетом в песнях и стихах поле, которое сделалось символом русской воинской славы.
Игорь Булгаков приехал сюда в тот день, когда немцы, обозленные тем, что их задержали на целую неделю, предприняли решительное наступление на ослабленные, не имевшие больше резервов, части 32-й дивизии.
Как и многим людям, ни разу не побывавшим на передовой, линия фронта представлялась Игорю как нечто целостное, установившееся. Из книг, учебников и наставлений он знал, что должны существовать траншеи, занятые пехотинцами. Позади траншей расположены командные пункты, артиллерийские батареи. И он был буквально сбит с толку той, на первый взгляд, несуразицей, какая происходила вокруг. Ничего определенного нельзя было обнаружить. Ещё в предыдущие дни немцы продвинулись в некоторых направлениях, в других остались на месте, в третьих отошли. Немецкие танки кое-где прорвались через боевые порядки дивизии, следом просочились автоматчики. Но советские войска продолжали оставаться на своих позициях, отбивая противника, наступавшего теперь не только с запада, но и с юга, а в некоторых местах - даже с востока. Ни наши, ни немецкие командиры не знали точно, в чьих руках та или иная высота, та или иная деревня.
В Можайске, который считался еще тыловым городом, раздавалась винтовочная стрельба. Горело несколько домов. На изрытой воронками дороге валялось много убитых лошадей. Улицы совершенно пустынны, не у кого было спросить, как ехать дальше.
На окраине Игорь увидел красноармейцев, человек двадцать. Они лежали в кювете и стреляли куда-то в поле. Гиви затормозил. Позади машины на кирпичной стене дома вспыхнуло вдруг пламя; сверкнул, как молния, огненный шар и погас, задушенный серым дымом. Ветер разом смахнул дым в сторону, обнажив закопченные, треснувшие кирпичи. С жалобным звоном сыпались оконные стекла. По кузову автобуса застучали осколки.
Молодой сержант с мокрым от пота лицом подбежал к машине; тыча автоматом в открытую дверь кабины, закричал на шофера:
- Ты что, опупел? Немца не видишь?
- Не вижу, - сказал Гиви, вытягивая шею. - Покажи, пожалста.
- Вот он покажет тебе: мину в рот! Посторонись. - Игорь отодвинул шофера, спросил сержанта. - Где штаб тридцать второй дивизии?
- Вчера в лесочке стоял за деревней Кукарино, а сегодня не знаю… В объезд гоните, товарищ политрук, тут не проскочить.
Выехали за город. Винтовочной стрельбы не стало слышно, зато теперь явственно громыхали пушки впереди и слева. На дороге несколько раз попадались легкораненые. Но шли они не на восток, к Можайску, а туда, куда направлялся Игорь.
Лес западнее деревни Кукарино весь искалечен бомбами. Образовались целые просеки, будто пропахали здесь гигантским плугом, вывернув землю вместе с деревьями. На опушке стояли два сгоревших немецких танка с открытыми люками. Тут же, сваленные в кучу, лежали убитые фашисты. Куча прикрыта была сверху шинелями, из-под которых торчали руки и ноги.
В глубине леса возле землянок грузили на подводы катушки с телефонными проводами, папки с бумагами и патронные ящики. Штаб перебирался в другое место. Майор в длинной кавалерийской шинели, к которому обратился Игорь, был очень удивлен, узнав, что машина прибыла из Москвы. В штаб поступило сообщение: немцы вошли в Можайск и держат под огнем дорогу.
- Ну, повезло вам, - качнул головой майор. - Удачно вы проскочили.
Часть газет Игорь выгрузил из кузова, роздал командирам и красноармейцам. Теперь надо было ехать дальше, разыскать кого-нибудь из работников политотдела. Майор сказал, что комиссар дивизии находится, вероятно, в Семеновском и попросил Игоря на обратном пути забрать раненых в артиллерийском дивизионе капитана Зеленова. Раненых там скопилось много, а транспорта нет.
- Ладно, - пообещал Игорь. - Возьму, сколько смогу.
Гиви осторожно повел машину по лесной дороге, объезжая подваленные деревья. Гул артиллерийской канонады слышался теперь со всех сторон, но Игоря не тревожило это. Он только что видел, как в штабе командиры и красноармейцы спокойно делают свои дела. А они здесь не первый день. И если их не тревожит стрельба вокруг, то, значит, так и надо.
Игорь не понимал, что эти люди были спокойны не потому, что им не угрожала опасность, а потому, что привыкли к ней и старались не обращать внимания. Они знали, что путь на восток уже отрезан. Утром они отбили атаку прорвавшихся к штабу танков. Но они знали также и то, что здесь, в тылу, им гораздо легче, чем тем, кто находится на переднем крае…
Семеновское обстреливала немецкая артиллерия. Снаряды падали вразброс, то в одном, то в другом конце деревни. Дальше, возле горизонта, очень низко проплывали самолеты. Тяжкие взрывы бомб сотрясали землю.
Гиви на всякий случай поставил машину впритирку к стене бревенчатого дома. Игорь подошел к глубокой воронке, в которой сидели на подмерзших комьях красноармейцы, все с черными, покрытыми копотью, лицами. Некоторые дремали. Трое, передавая друг другу деревянную ложку, по очереди черпали из котелка кашу. Все они были ранены, но, вероятно, легко. При виде политрука встали, поднялись даже дремавшие.
Старший из них, ефрейтор в кургузой шинели, топорщившейся от гранат, засунутых в карманы шаровар, доложил, что бойцы отдыхают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95