А сейчас себя обызреть, и то времени нету, крутишься, как колесо, с утра до вечера.
- С вас, мамаша, спрос небольшой. Я к остальным адресуюсь.
- Некогда, - сказала Антонина Николаевна.
- А ты. Оля?
- Когда как… Теперь ведь главным образом про войну пишут.
- Вот про войну-то и надо читать, тем более тебе, - назидательно произнес Григорий Дмитриевич, разворачивая газету. - Ну, темнота, слушайте внимательно. Просвещать буду. Заголовок: «Не числом, а умением», Понимаете, у-ме-ни-ем! Суворовская характеристика.
- А ты без комментариев, - сказала Антонина Николаевна. - Людмиле спать пора.
- Успеет… Ну, слушайте. Воины энской стрелковой части заняли рубеж на берегу реки. Не ожидая, пока противник подойдет к рубежу и развернется для атаки, командир подразделения старший сержант Дьяконский… - громогласно, по слогам прочитал Григорий Дмитриевич и торжествующе посмотрел поверх газеты.
Ольга, побледнев, подалась к нему:
- Что с ним?
- Экие вы, женщины, паникеры, - поморщился Григорий Дмитриевич. - Тут про героические дела пишут, а ты сразу в панику!
Заметка была небольшая. Григорий Дмитриевич неторопливо прочитал ее и отдал газету Ольге.
- Восемь машин и рота пехоты - это он молодчина, - похвалил Григорий Дмитриевич.
- А в роте сколько человек? - поинтересовалась Антонина Николаевна.
- Ну сто или сто пятьдесят.
- Неужели столько людей перебили? Это же ужас! И кто, подумать только… Витя, отличник, по литературе всегда пятерки. Чернышевского любил, Чеховым зачитывался…
- Значит, учеба ему впрок пошла, - сказал Григорий Дмитриевич, довольный тем, что произвел впечатление. - Теперь ему орден без всяких-яких. За такое дело положено. Тем более - в газете напечатали. На всю страну… Читать надо, а не ветер гонять, - взъерошил он волосы сыну.
Ольга, прижимая к груди газету, вышла из-за стола.
- Ты куда? - поинтересовался Григорий Дмитриевич.
- Я? - мигая, спросила она. - Я пойду туда… в комнату. Почитаю пойду.
- Иди, - разрешил Григорий Дмитриевич, покровительственно улыбаясь. - Наизусть выучи.
- Я выучу, - сказала она.
Счастливо-растерянная улыбка была у нее на лице. Наклонившись, Ольга вдруг поцеловала Григория Дмитриевича в распаренную мокрую макушку.
- Да ты что? Ополоумела? - подскочил он, но Ольга уже выбежала из комнаты, захлопнув за собой дверь. - Ну и дура-баба! Вон что удумала, - говорил смущенный Григорий Дмитриевич, вытирая платком потную голову.
- От радости люди глупеют, - солидно сказал Славка.
- Побольше бы таких глупых-то было, - вздохнула Марфа Ивановна.
Антонина Николаевна, оглянувшись на дверь, произнесла негромко:
- Может, это просто однофамилец.
- Исключено, - заверил Григорий Дмитриевич. - Сержант, это раз. Во-вторых, фамилия очень редкая. - И, подумав, добавил: - Вот ведь жизнь какие коленца выкидывает! Теперь, глядишь, пойдет в гору парень.
* * *
Подполковник фон Либенштейн, любивший перекладывать все на точный язык цифр, подсчитал, что с 22 июня по 10 июля танковая группа продвигалась со средней скоростью сорок-пятьдесят километров в сутки. А после 10 июля за Днепром средняя скорость не превышала пяти-шести километров. И чем дальше на восток, тем заметнее падал темп.
В конце июля наступательный порыв танковой группы иссяк. Она уперлась острием клина в Ельню; не только не могла продвинуться дальше, но и с трудом отражала контратаки русских у Смоленска, Ельни и па растянутом фланге - возле Рогачева и Бобруйска.
Гудериан метался на командирском танке из одного корпуса в другой. Повсюду обстановка была сложной. Русские могли прорваться и с востока, и с юга. Их кавалерия появилась в глубоком тылу, возле Слуцка.
Да, танкисты Гейнца забрались слишком далеко. Им пришлось бы плохо, если бы не выручала пехота, быстро подтягивавшаяся из глубины и занимавшая прочную оборону. А потрепанные танковые дивизии отводились в тыл для отдыха и пополнения людьми и машинами.
Офицер связи доставил на самолете из Берлина пакет с красными печатями «Совершенно секретно». Главное командование сухопутных сил сообщало, что ранее поставленная войскам задача - к 1 октября выйти на линию Онежское озеро - река Волга - теперь считается уже невыполнимой. Имелась уверенность, что к этому времени войска достигнут линии Ленинград - Москва и районов южнее Москвы. Окончательное решение о ходе дальнейших операций еще не принято.
По существу это был отказ от намеченных планов. Война явно затягивалась до самой зимы.
Гудериан не хотел мириться с этим. За сорок дней его войска прошли 700 километров, а до Москвы оставалось всего-навсего 300. Конечно, дивизии ослаблены, фланги растянуты, русские занимают охватывающее положение. Но он был уверен, что надо снова собрать все танки, в кулак и нанести еще один, последний удар. Гудериан уже свыкся с мыслью, что в ближайшее время первым ворвется в столицу большевиков, и теперь он не мог отказаться от этого.
- Я буду говорить с фюрером, - заявил он Либенштейну. - Я постараюсь сам убедить его в том, что наступление на Москву нельзя откладывать ни на один день.
В 4-й танковой дивизии Гудериан бывал чаще, чем в других. До недавнего времени в этой дивизии служил его старший сын - командовал ротой 35-го танкового полка. Гудериан был знаком со многими офицерами и даже рядовыми; его встречали здесь с радостью. Солдаты и офицеры гордились особым вниманием со стороны генерал-полковника и извлекали из этого некоторые выгоды, особенно по части снабжения.
Генерал заехал в дивизию 8 августа, сразу после боев за Рославль. Город был взят, на сорок километров в сторону Брянска разведка не обнаружила противника. Можно было спокойно двигаться на восток, но танки пришлось повернуть почти в противоположную сторону, на юго-запад, чтобы оттеснить группировку русских, нависшую над тылами. Но и на этом направлении наступление велось вяло, отдельными частями. Главные силы танковых дивизий приводили себя в порядок.
35-й танковый полк расположился на отдых в большом селе, протянувшемся по берегу узкой извилистой речушки Ипуть. Село было захвачено без боя, дома стояли целые: крепкие, из толстых бревен, срубленные на десятилетия. Столько зелени было тут и такие большие, деревья росли возле домов, что с воздуха, вероятно, не разглядишь танков, укрытых под кронами.
Местных жителей почти не было видно. Не слышно рева коров, хрюканья, кудахтанья кур, того хаоса звуков, который сопровождал обычно вступление немецких войск в населенный пункт. В последние недели, когда темп продвижения резко упал и не удавалось проводить крупные охваты, положение в прифронтовой полосе изменилось. Население теперь успевало эвакуировать ценности и угонять скот. Уходя, русские взрывали мосты, водокачки, заводы, крупные здания, удобные для размещения войск, сжигали хлеб и нарушали линии связи.
Конечно, солдатам и теперь было чем поживиться. Но крупные государственные запасы противнику удавалось увезти на восток или уничтожить. Гудериан решил, что использует и этот козырь, когда будет доказывать необходимость быстрого наступления на Москву.
Проезжая по селу, генерал любовался своими танкистами. За два месяца беспрерывных боев сформировался определенный тип солдата-гудериановца. Эти ребята все время находились в движении. Ели в танках, спали в танках. Останавливались отдохнуть на три-четыре часа и снова вперед. Они привыкли везде чувствовать себя хозяевами. Они научились с ходу вступать в бой и были готовы в любую минуту открыть огонь. Они уверовали в то, что непобедимы. Уверовали настолько крепко, что отдельные неудачи не могли поколебать их. Они забыли, что такое сентиментальность, им все равно, в кого стрелять и кого давить гусеницами.
На другие рода войск они смотрели свысока, как квалифицированные мастера на чернорабочих. Уважали только авиацию, потому что летчики здорово помогали им и тоже имели дело с техникой.
Здесь был цвет германской нации, костяк вооруженных сил - солдаты, прослужившие по четыре-пять лет, побывавшие во многих странах. Солдаты-профессионалы. Новички из пополнения не шли ни в какое сравнение с ними…
Гудериан остановил машину у дома с палисадником, в котором росли золотые шары на тонких, длинных ножках, вытянувшиеся вровень с окнами. Но теперь почти все цветы были вытоптаны, стебли поломаны. Окна распахнуты настежь. Из затененной: глубины дома тянуло запахом горелого лука. В комнате играли на двух губных гармошках и пели солдатскую песенку о Лорхен, спутавшей в темноте своего возлюбленного с другим.
Возле палисадника, упершись гусеницей в ствол дерева, стоял танк Т-IV с толстой тупорылой пушкой. Танкисты с перемазанными лицами разбирали и чистили двигатель, складывали детали на две сдвинутые кровати, покрытые широкой скатертью. По краям она была еще совсем чистой, белой, сохранились даже рубцы. А в середине - сплошное, неотмываемое пятно. Вместо ветоши танкисты использовали разодранные на куски простыни и наволочки.
Командир роты обер-лейтенант Фридрих Крумбах, отрапортовав, попросил у генерала извинения за то, что одет не по форме. Он был в нижней рубашке с закатанными рукавами, на ногах, вместо сапог, тапочки. Фуражка с очень высокой тульей сдвинута на затылок. Верх ее, натянутый на каркас с особым шиком, поднимался сзади, фуражка прогибалась посередине, как седло.
Гудериан кивнул одобрительно. Он прощал своим людям мелкие погрешности, зная, что это только прибавляет уважения к нему. На отдыхе, во время работы, да еще при такой жаре нет необходимости соблюдать форму. Строгость хороша с новичками, а эти бывалые солдаты знают, что такое дисциплина в бою: незачем портить им настроение придирками.
Обер-лейтенант Крумбах был старым знакомым Гудериана, участником походов в Польшу и Францию. Генерал помнил даже его прозвище: «красноносый Фридрих». У него и сейчас нос на смуглом лице выделялся багровым пятном; обгорел, кожа на нем облезла, висела клочьями.
Танкисты, все голые до пояса, получив разрешение генерала, продолжали работать. Промывали соляркой детали, чистили наждаком головки цилиндров, сдирая нагар.
- Проклятая пыль, - сказал обер-лейтенант. - Лезет во все щели. Чистим уже не первый раз. Цилиндры разнашиваются.
Гудериан знал это: моторы расхлябались на многих машинах, понизилась мощность двигателей.
- Конечно, дойти до Москвы у нашего жеребца сил хватит, - продолжал Крумбах, улыбаясь. - Тут теперь близко. И до Горького хватит. Но до Урала - сомневаюсь. Особенно, если будем сворачивать то в одну, то в другую сторону. Мы ждем приказа, господин генерал. Наши саперы уже заготовили дорожные указатели на весь маршрут отсюда и до Москвы.
- Указатели пригодятся, - ответил Гудериан. Ему было приятно смотреть на этого молодого офицера. Белобрысый, с веселыми светло-голубыми глазами, с ровными зубами - настоящий ариец, из тех, кому предстоит навести новый немецкий порядок во всем мире. - Указатели пригодятся, - повторил он. - Мы будем в Москве в тот час и в тот день, который назначит фюрер.
- Разумеется, господин генерал. Но лично мне нужно попасть туда как можно скорее. - Его глаза щурились, он ждал вопроса, и Гудериан доставил ему это удовольствие.
- Почему вы так торопитесь?
- Господин генерал, я играю на скрипке, мне нужно беречь руки. А здесь такая грязь. И все время имеешь дело с металлом. Пальцы грубеют. Я взял с собой из дому вот это, - он вытащил из кармана светло-серые замшевые перчатки. - Взял дюжину, рассчитывая на весь поход. Девять пар уже пришлось выбросить, осталось три. В Москве я раздобуду новые. Но хватит ли мне до Москвы?
Не один Крумбах, многие офицеры в танковых войсках воевали в перчатках. Это было модно и красиво: представители Запада несли цивилизацию варварскому Востоку.
«Красноносый Фридрих» сейчас, конечно, хитрил. Его интересовали не столько перчатки, сколько дальнейшие планы командования.
- Дорогой обер-лейтенант, - ласково сказал ему генерал. - Я не могу измерять время изнашиваемостью предметов вашего туалета. Это не так просто, как играть на губной гармошке песенку о прекрасной Лорхен.
Танкисты засмеялись.
- К Москве ведут разные дороги, и длинные и короткие. Мы пойдем по той, по которой нам прикажут, ведь мы солдаты. Но у меня к вам просьба: когда вы в Москве достанете перчатки, не забудьте и обо мне. Захватите и для меня несколько пар в память об этом походе. Я ведь тоже танкист, черт побери, хоть и немного постарше вас.
- Ящик! Я достану для вас целый ящик! - радостно воскликнул Крумбах. - И самые лучшие, господин генерал, хотя бы мне пришлось перевернуть весь этот город.
- Только дюжину, больше не нужно, - улыбаясь, возразил Гудериан.
Он был доволен этой встречей. Еще раз убедился, что у танкистов высокий боевой дух. За такие разговоры подчиненные любят своих начальников. А для будущего историка и биографа - еще одна интересная страница: великий полководец беседует со своими воинами.
* * *
В девять часов разводящий Рожков привел заведующего складом обозно-вещевого снабжения. Сняли пломбу, открыли дверь. Булгаков из часового превратился просто в караульного. В склад потянулись люди. Игорь не задерживал их, теперь ответственность за сохранность имущества нес заведующий. Игорь и вообще-то считал все это дело игрушечным. В мирное время у военных много лишнего времени, вот и выдумали эти караулы. Ну, понятно, нужно боеприпасы охранять, казарму, мост. А тут в старом сарае висели на стенах хомуты, стояли какие-то бочки, лежали свернутые палатки, кипы одеял, трудились раскладные кровати. Не больше ценностей, чем на складе сельпо. Сюда сторожа с дробовиком вполне достаточно.
Игорь забросил винтовку за спину, отошел в сторону от склада. Грелся на утреннем солнышке, щуря глаза от яркого света. Лес пока берег свой летний наряд, но заметны стали первые признаки приближающейся осени: золотые мониста вплетались в зеленые косы берез, на осинах обвяли и поникли листочки.
Булгаков достал из кармана маленький томик Фета. Обнаружил его в вещевом мешке, когда последний раз возвратился из Москвы. Шут его знает, кто подсунул ему книжку. Может быть, Неля?
Фет ему не очень нравился. Да и знал его мало, только по школе. Но вчера вечером в караульном помещении прочитал несколько стихотворений и даже затосковал: напомнили они родные места, лесную глушь, медленную, спокойную речку.
Открыл книжку с середины. Пробежал глазами по строчкам. Стихи были очень певучие, нога сама отбивала ритм:
Ель рукавом мне тропинку завесила.
Ветер. В лесу одному
Шумно, и жутко, и грустно, и весело -
Я ничего не пойму.
Ветер. Кругом все гудит и колышется.
Листья кружатся у ног…
Услышав чьи-то шаги, оглянулся: перед ним группа командиров. Начальник курсов, дежурный и еще - незнакомые. Начальник, невысокий, в новой, чуть ли не до колен, гимнастерке, сердито смотрел на Булгакова. Спросил, сделав маленький шаг вперед:
- Вы кто?
Игорь сунул книжку в карман, взял винтовку «к ноге», отрапортовал:
- Караульный, курсант Булгаков.
- Вы что здесь делаете?
Игорю такой вопрос показался странным. Ясно, что делает, если караульный. Не коров пасет и не рыбу ловит. Удивило его и злое лицо начальника и его раздраженный тон.
- Склад берегу.
- Скла-а-ад? Черт знает что т-акое! На посту - с книгой! На три шага к себе подпустил!
- Да ведь склад-то открытый. Заведующий там хомуты считает, - внес ясность Булгаков.
- Дежурный, немедленно снять его. На гауптвахту.
- За что? - удивился Игорь.
- На досуге подумаете. Дежурный, снабдите его уставом караульной службы. Не выпускать, пока не выучит наизусть.
- Но я же отстану от группы!
- За рассуждения - строгий арест. Трое суток. На хлеб и на воду. - Начальник круто повернулся и пошел, переваливаясь, как утка. На ходу ругал дежурного, а тот, оправдываясь, объяснял, что этот набор очень трудный.
Начальник отправился проверять другие посты, а Булгаков через полчаса уже сидел на гауптвахте, сдав старшине роты винтовку, подсумок, ремень и звездочку с пилотки. Обиженный несправедливостью, Игорь спросил, не срезать ли ему заодно и пуговицы с гимнастерки, не оставить ли старшине сапоги с портянками. Но старшина пригрозил увесистым кулаком и посоветовал не валять дурака.
Гауптвахта помещалась в палатке, в дальнем конце лагеря. Игорь оказался в ней единственным, арестованным. Он довольно скоро свыкся со своим положением и даже усмотрел в нем некоторые выгоды. Прежде всего - можно хорошо отоспаться. Правда, на железной койке не было ни матраца, ни подушки, только голые доски. Но Игорь приноровился спать на земле, подстелив охапку травы и завернувшись в шинель.
На следующий день ребята с утра мотались в поле, учились окапываться, с криком «ура» ходили в атаку на скирды соломы. А Игорь валялся на траве, писал письма домой и читал Фета. Вечером, когда Булгаков начал было скучать, у задней стенки палатки послышался шорох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
- С вас, мамаша, спрос небольшой. Я к остальным адресуюсь.
- Некогда, - сказала Антонина Николаевна.
- А ты. Оля?
- Когда как… Теперь ведь главным образом про войну пишут.
- Вот про войну-то и надо читать, тем более тебе, - назидательно произнес Григорий Дмитриевич, разворачивая газету. - Ну, темнота, слушайте внимательно. Просвещать буду. Заголовок: «Не числом, а умением», Понимаете, у-ме-ни-ем! Суворовская характеристика.
- А ты без комментариев, - сказала Антонина Николаевна. - Людмиле спать пора.
- Успеет… Ну, слушайте. Воины энской стрелковой части заняли рубеж на берегу реки. Не ожидая, пока противник подойдет к рубежу и развернется для атаки, командир подразделения старший сержант Дьяконский… - громогласно, по слогам прочитал Григорий Дмитриевич и торжествующе посмотрел поверх газеты.
Ольга, побледнев, подалась к нему:
- Что с ним?
- Экие вы, женщины, паникеры, - поморщился Григорий Дмитриевич. - Тут про героические дела пишут, а ты сразу в панику!
Заметка была небольшая. Григорий Дмитриевич неторопливо прочитал ее и отдал газету Ольге.
- Восемь машин и рота пехоты - это он молодчина, - похвалил Григорий Дмитриевич.
- А в роте сколько человек? - поинтересовалась Антонина Николаевна.
- Ну сто или сто пятьдесят.
- Неужели столько людей перебили? Это же ужас! И кто, подумать только… Витя, отличник, по литературе всегда пятерки. Чернышевского любил, Чеховым зачитывался…
- Значит, учеба ему впрок пошла, - сказал Григорий Дмитриевич, довольный тем, что произвел впечатление. - Теперь ему орден без всяких-яких. За такое дело положено. Тем более - в газете напечатали. На всю страну… Читать надо, а не ветер гонять, - взъерошил он волосы сыну.
Ольга, прижимая к груди газету, вышла из-за стола.
- Ты куда? - поинтересовался Григорий Дмитриевич.
- Я? - мигая, спросила она. - Я пойду туда… в комнату. Почитаю пойду.
- Иди, - разрешил Григорий Дмитриевич, покровительственно улыбаясь. - Наизусть выучи.
- Я выучу, - сказала она.
Счастливо-растерянная улыбка была у нее на лице. Наклонившись, Ольга вдруг поцеловала Григория Дмитриевича в распаренную мокрую макушку.
- Да ты что? Ополоумела? - подскочил он, но Ольга уже выбежала из комнаты, захлопнув за собой дверь. - Ну и дура-баба! Вон что удумала, - говорил смущенный Григорий Дмитриевич, вытирая платком потную голову.
- От радости люди глупеют, - солидно сказал Славка.
- Побольше бы таких глупых-то было, - вздохнула Марфа Ивановна.
Антонина Николаевна, оглянувшись на дверь, произнесла негромко:
- Может, это просто однофамилец.
- Исключено, - заверил Григорий Дмитриевич. - Сержант, это раз. Во-вторых, фамилия очень редкая. - И, подумав, добавил: - Вот ведь жизнь какие коленца выкидывает! Теперь, глядишь, пойдет в гору парень.
* * *
Подполковник фон Либенштейн, любивший перекладывать все на точный язык цифр, подсчитал, что с 22 июня по 10 июля танковая группа продвигалась со средней скоростью сорок-пятьдесят километров в сутки. А после 10 июля за Днепром средняя скорость не превышала пяти-шести километров. И чем дальше на восток, тем заметнее падал темп.
В конце июля наступательный порыв танковой группы иссяк. Она уперлась острием клина в Ельню; не только не могла продвинуться дальше, но и с трудом отражала контратаки русских у Смоленска, Ельни и па растянутом фланге - возле Рогачева и Бобруйска.
Гудериан метался на командирском танке из одного корпуса в другой. Повсюду обстановка была сложной. Русские могли прорваться и с востока, и с юга. Их кавалерия появилась в глубоком тылу, возле Слуцка.
Да, танкисты Гейнца забрались слишком далеко. Им пришлось бы плохо, если бы не выручала пехота, быстро подтягивавшаяся из глубины и занимавшая прочную оборону. А потрепанные танковые дивизии отводились в тыл для отдыха и пополнения людьми и машинами.
Офицер связи доставил на самолете из Берлина пакет с красными печатями «Совершенно секретно». Главное командование сухопутных сил сообщало, что ранее поставленная войскам задача - к 1 октября выйти на линию Онежское озеро - река Волга - теперь считается уже невыполнимой. Имелась уверенность, что к этому времени войска достигнут линии Ленинград - Москва и районов южнее Москвы. Окончательное решение о ходе дальнейших операций еще не принято.
По существу это был отказ от намеченных планов. Война явно затягивалась до самой зимы.
Гудериан не хотел мириться с этим. За сорок дней его войска прошли 700 километров, а до Москвы оставалось всего-навсего 300. Конечно, дивизии ослаблены, фланги растянуты, русские занимают охватывающее положение. Но он был уверен, что надо снова собрать все танки, в кулак и нанести еще один, последний удар. Гудериан уже свыкся с мыслью, что в ближайшее время первым ворвется в столицу большевиков, и теперь он не мог отказаться от этого.
- Я буду говорить с фюрером, - заявил он Либенштейну. - Я постараюсь сам убедить его в том, что наступление на Москву нельзя откладывать ни на один день.
В 4-й танковой дивизии Гудериан бывал чаще, чем в других. До недавнего времени в этой дивизии служил его старший сын - командовал ротой 35-го танкового полка. Гудериан был знаком со многими офицерами и даже рядовыми; его встречали здесь с радостью. Солдаты и офицеры гордились особым вниманием со стороны генерал-полковника и извлекали из этого некоторые выгоды, особенно по части снабжения.
Генерал заехал в дивизию 8 августа, сразу после боев за Рославль. Город был взят, на сорок километров в сторону Брянска разведка не обнаружила противника. Можно было спокойно двигаться на восток, но танки пришлось повернуть почти в противоположную сторону, на юго-запад, чтобы оттеснить группировку русских, нависшую над тылами. Но и на этом направлении наступление велось вяло, отдельными частями. Главные силы танковых дивизий приводили себя в порядок.
35-й танковый полк расположился на отдых в большом селе, протянувшемся по берегу узкой извилистой речушки Ипуть. Село было захвачено без боя, дома стояли целые: крепкие, из толстых бревен, срубленные на десятилетия. Столько зелени было тут и такие большие, деревья росли возле домов, что с воздуха, вероятно, не разглядишь танков, укрытых под кронами.
Местных жителей почти не было видно. Не слышно рева коров, хрюканья, кудахтанья кур, того хаоса звуков, который сопровождал обычно вступление немецких войск в населенный пункт. В последние недели, когда темп продвижения резко упал и не удавалось проводить крупные охваты, положение в прифронтовой полосе изменилось. Население теперь успевало эвакуировать ценности и угонять скот. Уходя, русские взрывали мосты, водокачки, заводы, крупные здания, удобные для размещения войск, сжигали хлеб и нарушали линии связи.
Конечно, солдатам и теперь было чем поживиться. Но крупные государственные запасы противнику удавалось увезти на восток или уничтожить. Гудериан решил, что использует и этот козырь, когда будет доказывать необходимость быстрого наступления на Москву.
Проезжая по селу, генерал любовался своими танкистами. За два месяца беспрерывных боев сформировался определенный тип солдата-гудериановца. Эти ребята все время находились в движении. Ели в танках, спали в танках. Останавливались отдохнуть на три-четыре часа и снова вперед. Они привыкли везде чувствовать себя хозяевами. Они научились с ходу вступать в бой и были готовы в любую минуту открыть огонь. Они уверовали в то, что непобедимы. Уверовали настолько крепко, что отдельные неудачи не могли поколебать их. Они забыли, что такое сентиментальность, им все равно, в кого стрелять и кого давить гусеницами.
На другие рода войск они смотрели свысока, как квалифицированные мастера на чернорабочих. Уважали только авиацию, потому что летчики здорово помогали им и тоже имели дело с техникой.
Здесь был цвет германской нации, костяк вооруженных сил - солдаты, прослужившие по четыре-пять лет, побывавшие во многих странах. Солдаты-профессионалы. Новички из пополнения не шли ни в какое сравнение с ними…
Гудериан остановил машину у дома с палисадником, в котором росли золотые шары на тонких, длинных ножках, вытянувшиеся вровень с окнами. Но теперь почти все цветы были вытоптаны, стебли поломаны. Окна распахнуты настежь. Из затененной: глубины дома тянуло запахом горелого лука. В комнате играли на двух губных гармошках и пели солдатскую песенку о Лорхен, спутавшей в темноте своего возлюбленного с другим.
Возле палисадника, упершись гусеницей в ствол дерева, стоял танк Т-IV с толстой тупорылой пушкой. Танкисты с перемазанными лицами разбирали и чистили двигатель, складывали детали на две сдвинутые кровати, покрытые широкой скатертью. По краям она была еще совсем чистой, белой, сохранились даже рубцы. А в середине - сплошное, неотмываемое пятно. Вместо ветоши танкисты использовали разодранные на куски простыни и наволочки.
Командир роты обер-лейтенант Фридрих Крумбах, отрапортовав, попросил у генерала извинения за то, что одет не по форме. Он был в нижней рубашке с закатанными рукавами, на ногах, вместо сапог, тапочки. Фуражка с очень высокой тульей сдвинута на затылок. Верх ее, натянутый на каркас с особым шиком, поднимался сзади, фуражка прогибалась посередине, как седло.
Гудериан кивнул одобрительно. Он прощал своим людям мелкие погрешности, зная, что это только прибавляет уважения к нему. На отдыхе, во время работы, да еще при такой жаре нет необходимости соблюдать форму. Строгость хороша с новичками, а эти бывалые солдаты знают, что такое дисциплина в бою: незачем портить им настроение придирками.
Обер-лейтенант Крумбах был старым знакомым Гудериана, участником походов в Польшу и Францию. Генерал помнил даже его прозвище: «красноносый Фридрих». У него и сейчас нос на смуглом лице выделялся багровым пятном; обгорел, кожа на нем облезла, висела клочьями.
Танкисты, все голые до пояса, получив разрешение генерала, продолжали работать. Промывали соляркой детали, чистили наждаком головки цилиндров, сдирая нагар.
- Проклятая пыль, - сказал обер-лейтенант. - Лезет во все щели. Чистим уже не первый раз. Цилиндры разнашиваются.
Гудериан знал это: моторы расхлябались на многих машинах, понизилась мощность двигателей.
- Конечно, дойти до Москвы у нашего жеребца сил хватит, - продолжал Крумбах, улыбаясь. - Тут теперь близко. И до Горького хватит. Но до Урала - сомневаюсь. Особенно, если будем сворачивать то в одну, то в другую сторону. Мы ждем приказа, господин генерал. Наши саперы уже заготовили дорожные указатели на весь маршрут отсюда и до Москвы.
- Указатели пригодятся, - ответил Гудериан. Ему было приятно смотреть на этого молодого офицера. Белобрысый, с веселыми светло-голубыми глазами, с ровными зубами - настоящий ариец, из тех, кому предстоит навести новый немецкий порядок во всем мире. - Указатели пригодятся, - повторил он. - Мы будем в Москве в тот час и в тот день, который назначит фюрер.
- Разумеется, господин генерал. Но лично мне нужно попасть туда как можно скорее. - Его глаза щурились, он ждал вопроса, и Гудериан доставил ему это удовольствие.
- Почему вы так торопитесь?
- Господин генерал, я играю на скрипке, мне нужно беречь руки. А здесь такая грязь. И все время имеешь дело с металлом. Пальцы грубеют. Я взял с собой из дому вот это, - он вытащил из кармана светло-серые замшевые перчатки. - Взял дюжину, рассчитывая на весь поход. Девять пар уже пришлось выбросить, осталось три. В Москве я раздобуду новые. Но хватит ли мне до Москвы?
Не один Крумбах, многие офицеры в танковых войсках воевали в перчатках. Это было модно и красиво: представители Запада несли цивилизацию варварскому Востоку.
«Красноносый Фридрих» сейчас, конечно, хитрил. Его интересовали не столько перчатки, сколько дальнейшие планы командования.
- Дорогой обер-лейтенант, - ласково сказал ему генерал. - Я не могу измерять время изнашиваемостью предметов вашего туалета. Это не так просто, как играть на губной гармошке песенку о прекрасной Лорхен.
Танкисты засмеялись.
- К Москве ведут разные дороги, и длинные и короткие. Мы пойдем по той, по которой нам прикажут, ведь мы солдаты. Но у меня к вам просьба: когда вы в Москве достанете перчатки, не забудьте и обо мне. Захватите и для меня несколько пар в память об этом походе. Я ведь тоже танкист, черт побери, хоть и немного постарше вас.
- Ящик! Я достану для вас целый ящик! - радостно воскликнул Крумбах. - И самые лучшие, господин генерал, хотя бы мне пришлось перевернуть весь этот город.
- Только дюжину, больше не нужно, - улыбаясь, возразил Гудериан.
Он был доволен этой встречей. Еще раз убедился, что у танкистов высокий боевой дух. За такие разговоры подчиненные любят своих начальников. А для будущего историка и биографа - еще одна интересная страница: великий полководец беседует со своими воинами.
* * *
В девять часов разводящий Рожков привел заведующего складом обозно-вещевого снабжения. Сняли пломбу, открыли дверь. Булгаков из часового превратился просто в караульного. В склад потянулись люди. Игорь не задерживал их, теперь ответственность за сохранность имущества нес заведующий. Игорь и вообще-то считал все это дело игрушечным. В мирное время у военных много лишнего времени, вот и выдумали эти караулы. Ну, понятно, нужно боеприпасы охранять, казарму, мост. А тут в старом сарае висели на стенах хомуты, стояли какие-то бочки, лежали свернутые палатки, кипы одеял, трудились раскладные кровати. Не больше ценностей, чем на складе сельпо. Сюда сторожа с дробовиком вполне достаточно.
Игорь забросил винтовку за спину, отошел в сторону от склада. Грелся на утреннем солнышке, щуря глаза от яркого света. Лес пока берег свой летний наряд, но заметны стали первые признаки приближающейся осени: золотые мониста вплетались в зеленые косы берез, на осинах обвяли и поникли листочки.
Булгаков достал из кармана маленький томик Фета. Обнаружил его в вещевом мешке, когда последний раз возвратился из Москвы. Шут его знает, кто подсунул ему книжку. Может быть, Неля?
Фет ему не очень нравился. Да и знал его мало, только по школе. Но вчера вечером в караульном помещении прочитал несколько стихотворений и даже затосковал: напомнили они родные места, лесную глушь, медленную, спокойную речку.
Открыл книжку с середины. Пробежал глазами по строчкам. Стихи были очень певучие, нога сама отбивала ритм:
Ель рукавом мне тропинку завесила.
Ветер. В лесу одному
Шумно, и жутко, и грустно, и весело -
Я ничего не пойму.
Ветер. Кругом все гудит и колышется.
Листья кружатся у ног…
Услышав чьи-то шаги, оглянулся: перед ним группа командиров. Начальник курсов, дежурный и еще - незнакомые. Начальник, невысокий, в новой, чуть ли не до колен, гимнастерке, сердито смотрел на Булгакова. Спросил, сделав маленький шаг вперед:
- Вы кто?
Игорь сунул книжку в карман, взял винтовку «к ноге», отрапортовал:
- Караульный, курсант Булгаков.
- Вы что здесь делаете?
Игорю такой вопрос показался странным. Ясно, что делает, если караульный. Не коров пасет и не рыбу ловит. Удивило его и злое лицо начальника и его раздраженный тон.
- Склад берегу.
- Скла-а-ад? Черт знает что т-акое! На посту - с книгой! На три шага к себе подпустил!
- Да ведь склад-то открытый. Заведующий там хомуты считает, - внес ясность Булгаков.
- Дежурный, немедленно снять его. На гауптвахту.
- За что? - удивился Игорь.
- На досуге подумаете. Дежурный, снабдите его уставом караульной службы. Не выпускать, пока не выучит наизусть.
- Но я же отстану от группы!
- За рассуждения - строгий арест. Трое суток. На хлеб и на воду. - Начальник круто повернулся и пошел, переваливаясь, как утка. На ходу ругал дежурного, а тот, оправдываясь, объяснял, что этот набор очень трудный.
Начальник отправился проверять другие посты, а Булгаков через полчаса уже сидел на гауптвахте, сдав старшине роты винтовку, подсумок, ремень и звездочку с пилотки. Обиженный несправедливостью, Игорь спросил, не срезать ли ему заодно и пуговицы с гимнастерки, не оставить ли старшине сапоги с портянками. Но старшина пригрозил увесистым кулаком и посоветовал не валять дурака.
Гауптвахта помещалась в палатке, в дальнем конце лагеря. Игорь оказался в ней единственным, арестованным. Он довольно скоро свыкся со своим положением и даже усмотрел в нем некоторые выгоды. Прежде всего - можно хорошо отоспаться. Правда, на железной койке не было ни матраца, ни подушки, только голые доски. Но Игорь приноровился спать на земле, подстелив охапку травы и завернувшись в шинель.
На следующий день ребята с утра мотались в поле, учились окапываться, с криком «ура» ходили в атаку на скирды соломы. А Игорь валялся на траве, писал письма домой и читал Фета. Вечером, когда Булгаков начал было скучать, у задней стенки палатки послышался шорох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95