У меня теперь будто затвердело здесь что-то, - показал он на грудь. - Затвердело и давит… Вернемся в полк, в разведку попрошусь сразу… Я их за Полину руками душить буду. - Виктор резким движением отбросил самокрутку.
- Они хотели запугать тебя, а ты их возненавидел, - негромко произнес комиссар, пожав локоть сержанта.
На следующий день стало ясно, что без боя из окружения вырваться невозможно. Коротилов велел сдать повозку обозникам.
- Хватит бегать, - сказал он. - Будем воевать здесь.
Остановились на широкой поляне, на берегу тихого, заросшего лесного ручья с почти стоячей водой. В двух километрах отсюда возле хутора окопалось, загородив дорогу, стрелковое подразделение, не больше роты, с одной противотанковой и двумя зенитными пушками. Коротилов вызвал к себе командира. Явился лейтенант-сапер, широкоплечий, с узкой талией, в хорошо пригнанной форме. Приятно было посмотреть на него в этой глуши, в этой обстановке, где многие теряли воинский вид. И пуговицы на гимнастерке блестят, и сапоги вычищены, хоть и не очень хорошо, вероятно, не щеткой, а тряпкой. Лейтенант доложил, что здесь, собственно говоря, только его взвод, а артиллеристы и остальная пехота - все приставшие. Но он разбил их на отделения, выделил командиров. Комиссар сказал, что это правильно, что назначает его командиром роты и распорядился прислать четырех сержантов.
- Порядок, - обрадовался лейтенант. - Наконец-то! А то ведь я один… Ну и сомневался даже. Были такие, говорили, что бросили нас все, - доверительно рассказывал он. - А я ведь только из училища. Первый раз ведь…
Коротилов поблагодарил лейтенанта, и тот убежал к своим, счастливый и окрыленный.
Комиссар побрился. Виктор сделал ему перевязку. Подшил к гимнастерке новый подворотничок. Сказал, что пойдет искать врача, потому что рану должен посмотреть знающий человек. Но комиссар заявил строго:
- Отставить, товарищ младший сержант. Больше я не хочу слышать об этом. Выполняйте мое приказание. Вон идут саперы. Выставьте два поста: на дороге и на просеке. Пусть всех, кто встретится им, направляют ко мне.
Виктор козырнул и повернулся с привычной четкостью через левое плечо. Это было даже приятно: возвращалось что-то твердое, постоянное, крепкое. По тону Коротилова понял: комиссар принял решение и возражать бесполезно.
Дьяконский отвел сержантов-саперов на их посты и через полчаса возвратился на поляну уже не один - привел с собой хозяйственной взвод стрелковой части, с младшим лейтенантом во главе, в полном составе, с двумя походными кухнями. Войско было не ахти какое, да и вооружено плохо - винтовки, и то не у всех. Люди двое суток, отбившись от своих, блуждали по лесам, потеряли всякую ориентировку и теперь были рады, что встретили командира, наводящего порядок. Полковой комиссар приказал составить список бойцов, которые здесь и которые обороняют хутор. Оставил при себе двух писарей, поваров и плотников, а остальных отправил к лейтенанту-саперу на подкрепление.
Удивительно быстро собирались на поляну люди. Шли и шли, и в одиночку, и группами, и строем. Слух о том, что в лесу формируется сводный отряд для прорыва, разнесся по соседним деревушкам, передавался от одного бойца к другому. Надежда магнитом притягивала людей.
На поляне становилось шумно. Походные кухни затянули в чащобу, поварам было приказано варить суп и кашу - как можно больше и стараться без дыма. Плотники соорудили два шалаша, наскоро сбили столы. Комиссар сам проинструктировал писарей: проверять у всех прибывших документы, всех обязательно вносить в списки, отмечая, из какой части. Письменные приказы - в двух экземплярах. Нумеровать и хранить.
Виктор не удивлялся, ему не казалось это штабным бюрократизмом. Было приятно смотреть на хлопотавших писарей, доставших из двуколки бутыль с чернилами, толстые книги приказов и даже скоросшиватели; приятно было слышать стук топоров, покрикивание командиров, чувствовать знакомый запах подгорелой гречневой каши. Люди, стосковавшиеся по привычной организованной жизни, охотно и весело брались за любую работу. И всем было радостно сознавать, что твоя фамилия занесена в список отряда. Теперь если даже тебя и убьют, то не сгниешь бесследно в кустах или придорожной канаве. Скрупулезный сверхсрочник-писарь сделает против твоей фамилии нужную отметку, поставит дату и место гибели. Товарищи похоронят, сообщат родным. Ну, не сейчас, конечно, потом когда-нибудь. Этот полысевший писарь, важно восседающий за столом, он дока в своем деле, он не подведет, не забудет…
Коротилов беседовал с каждым новым командиром; они уходили от него повеселевшие, расправив плечи, им будто передавалась частица энергии комиссара. Красноармейцев быстро распределяли по взводам, кормили, приказывали бриться, чиститься. И уже пошли к бойцам, перекусив наскоро, трое политруков, рассказывать людям о сложившемся положении. Может, и сами они мало что знали о последних событиях, но до чего же радостно было сидеть возле политрука, зажав между колен винтовку, как, бывало, на тактических занятиях, услышать знакомые слова о Москве, о Родине, и о том, что в самое ближайшее время наши мобилизуют дивизии и дадут немцам такого пинка, что те будут лететь до Берлина. А пока надо драться, надо выходить к своим…
Возле шалаша Коротилова возились радисты, собирая из двух испорченных радиостанций один приемник.
Бойцы и командиры будто сбрасывали с себя тяжкий груз ответственности и раздумий: Как быть? Что делать дальше? Куда идти? Всю тяжесть принял на себя пожилой, ослабленный ранением человек. Он не обязан был делать это. Но Коротилов привык отвечать за людей и помогать им. Ради этого он жил, это было естественно для него, просто и не могло быть иначе…
Виктор Дьяконский выполнял при комиссаре весьма разнохарактерные обязанности: адъютанта, коменданта штаба, медицинской сестры и посыльного по особо важным вопросам. Стоял у входа в шалаш, по одному, по два впускал к комиссару прибывших командиров и политработников. Слышал голос Коротилова, задававшего быстрые вопросы:
- Сколько людей?
- Двадцать шесть.
- Пулеметов?
- Три.
- Почему мало красноармейцев? Растеряли?
- Нет. Мы двое суток держали немца под Барановичами… Со мной четверо раненых, двое умерли в пути.
- Примите вторую роту. Формируйте сами. Там пока только один взвод. Прибывающие - к вам. Проверяйте оружие, кормите. Особое внимание - на подбор командиров отделений. Вот, познакомьтесь, товарищ будет политруком вашей роты. Все. Через два часа доложите о состоянии подразделение
Мимо Виктора пулей вылетел из шалаша худой, длинноногий старший лейтенант. Встал посреди поляны, поправил фуражку, поднял руку и закричал с бесшабашной радостью:
- Становись! А ну, в строй, в строй давай!
Вскоре в шалаше рядом с Коротиловым появились еще два командира, капитан и майор, заработал уже целый штаб. А народ все прибывал. Подтягивались повозки обозов, приехало несколько автомашин. Под вечер прибыла гаубичная батарея с четырьмя орудиями, но без единого снаряда. На поляне уже не хватало места. Новые роты размещали в лесу, связисты тянули телефонные провода. Комиссар вышел из шалаша веселый и злой, будто помолодевший, глаза у него блестели.
- Ну что? А ты хотел меня медикам сдать! - засмеялся он, расправляя усы. - Так-то, юноша! Вот рацию бы нам еще наладить да со своими связаться. - Посмотрел на Виктора пристально, пожал локоть. - Иди в ту половину, там койку поставили. Забыл ведь, когда спал как следует.
- Не хочу, - сказал Дьяконский, боявшийся оставлять комиссара одного в эти горячие часы. Кругом незнакомые люди, среди них может оказаться и немецкий диверсант. А еще Виктор испытывал нечто похожее на ревность. Трудности, пережитые вместе, будто сроднили его с Коротиловым. А теперь комиссар принадлежал всем…
К середине следующего дня сводный отряд насчитывал около двух тысяч человек. Точно установить количество людей было невозможно: несмотря на все старания Коротилова и его новых помощников, объединение не стало еще прочным. Некоторые бойцы и мелкие подразделения, отдохнув и подкормившись возле кухонь, уходили в надежде просочиться где-нибудь по лесам мимо немецких заслонов.
Долго оставаться на месте отряд не мог. Противник продвинулся в глубь лесов и справа и слева. Над лесом все время кружились разведывательные самолеты, сбрасывали листовки. Они валялись на поляне, на дороге, белыми пятнами вкрапливались в кроны деревьев, медленно плыли по ручью. Их собирали и отдавали командирам. Кое-кто тайком оставлял себе для курева, а некоторые - на всякий случай…
Листовки были все одинаковые. На одной стороне жирной черной краской оттиснута фашистская свастика и надпись по-немецки и по-русски: «Пропуск в плен». На другой стороне раздражающе глупый стишок:
Русский Иван, иди к нам.
У нас водка и краюха,
А у вас сухая глотка
И пустое брюхо!
На большее у сочинителей не хватило таланта. Завершала текст прозаическая строка: «Кто к нам придет, будем кормить, лечить и отпускать домой». Эта последняя строчка больше всего раздражала Виктора: какие, сволочи, добрые дяди! Ты им только винтовку отдай, а уж они позаботятся!
Рвать оборону противника решено было вечером. В случае удачи всю ночь идти ускоренным маршем, чтобы до рассвета, до появления немецкой авиации, сделать километров сорок. Машины и имущество, которое нельзя поднять, - сжечь. Повозки оставить только для раненых. Продовольствие и боеприпасы навьючить на лошадей.
Совершенно неожиданно с запада подошли остатки танкового полка: пятнадцать боевых машин, сплошь облепленных танкистами, потерявшими свои танки, два командирских бронеавтомобиля и несколько грузовиков. Машины ворвались на поляну с гулом и грохотом, ломая кустарник. Злые, грязные, многие перевязанные, танкисты будто принесли с собой горячий ветер сражения. Их командир, майор, весь покрытый пылью, плотный, на коротких толстых ногах, выпрыгнув из броневика, с силой захлопнул за собой дверцу, захрипел сорванным голосом:
- Эй, кто тут у вас главный? - Увидел проходившего мимо старшину, подозвал: - Кухня есть? Людей накорми от пуза, сколько съедят. Самое лучшее в котел вали. Ну, марш!
- С этим надо в штаб обратиться.
- Выполняй, крот лесной. Из боя люди, ослеп, что ли? Бегом!
Танкисты устремились к ручью, падали на колени, пили, умывались, мочили головы. Вода стала черной. Водители, потные, уставшие до изнеможения, вылезали из люков и валились спать на траву возле гусениц.
Виктор повел майора в шалаш; танкист шел покачиваясь, как пьяный, от него остро пахло бензином. Шлем, сдвинутый на затылок, едва держался на русых волосах. На лбу и по щекам грязные полосы, глаза красные, воспаленные, блуждают, как у безумного. Под распахнутой кожаной курткой на груди - Звезда Героя с загрязненной колодкой.
- Сержант, где я тебя встречал? - прохрипел майор. - Танкист?
- Нет. Из Бреста. Вас не знаю.
- Встречал. Лицо знакомое. Вспомни! - повелительно бросил майор. - Что за чин у вас тут командует? Генерал? Не может танкистов встретить.
- Командует полковой комиссар, он ранен.
- Это здесь, среди елочок, на лужайке ранен? В этом санатории?
Майор находился в таком нервозном, взвинченном состоянии, когда человек не может молчать и в зависимости от характера или ругается, или плачет.
- А вы подлечиться в наш санаторий? - сухо спросил Дьяконский, и его вопрос окончательно вывел майора из себя. Напряглась жилистая шея, он хрипло выругался, тряся от напряжения головой, но его ругань заглушил испуганный резкий крик: «Возду-у-ух!»
И сразу же ударил в уши вой и треск, они упали рядом в траву, на них посыпались комья земли. В воздухе роем кружились мелкие листья осинок.
- Паразиты! Сволочи! - хрипел майор, грозя кулаком. - Чтоб тебе лопнуть, вонючая колбаса! Опять нащупали, - повернулся он к Виктору. - От самого Белостока ведут, ты можешь понять?.. И клюют, и клюют всю дорогу! Вцепились, как клещ в загривок! До последней точки хотят, можешь понять?!
Немцы сверху не видели замаскированных людей и машины, бомбили наугад, зная, что танки где-то здесь. Несколько бомб попали в обоз у ручья, на открытое место шарахнулись лошади. Немцы заподозрили что-то. Самолет снизился, долго скользил над верхушками деревьев, высматривая.
Виктор привел майора в штабной шалаш. Танкист представился Коротилову. Фамилия его была Коршунов. Прислушиваясь к удаляющемуся гулу самолетов, он говорил комиссару:
- До чего упорные, стервецы! Третьи сутки по следу находят. По три штуки через каждый час. Аптечная порция. Я бы этим летчикам горло перервал. Люди без сна, идем украдкой.
- Отдохни, майор, - ласково посоветовал комиссар.
- Нет, - рывком поднялся тот и качнулся, упершись руками в стол. - Я к своим ребятам пойду.
- О них позаботятся.
Дьяконский мигнул писарю. Через минуту на столе стояла бутылка водки и открытая банка консервов. Майор трясущейся рукой налил себе полный стакан, выпил и уснул тут же, сразу, как умер. С него сняли куртку, стянули сапоги, размотали сопревшие от жары портянки и положили на кучу травы. Коротилов посмотрел на него, вздохнул и сказал:
- Подкрепление нужное. Только теперь немцы и в нас вцепятся. Я думал - простоим тут еще сутки. А теперь все переиначивать нужно. Собирай командиров, Дьяконский.
Сразу же после короткого совещания у комиссара командиры начали по лесу скрытно выводить своя подразделения на рубеж атаки. А высоко в загустевшей перед вечером синеве неба беспрерывно трещал немецкий разведчик.
Коротилов провожал красноармейцев. Стоял возле шалаша, отираясь на палку, маленький, худощавый, костистый; внимательно, опытным взглядом прощупывал лица бойцов. Да, люди были не те, что вчера. Не бродячие одиночки. Вновь спаянные дисциплиной, строем, отдохнувшие, почистившиеся, они знали свою задачу, смотрели бодро.
Лагерь быстро пустел. Танкисты спали, свернувшись черными клубками под своими машинами, на случай налета бомбардировщиков. Возле груды воинского имущества, окруженные грузовиками, молча покуривали политрук и два красноармейца. Им предстояло после того, как прорыв будет совершен, облить керосином и поджечь имущество и грузовики. А потом, по возможности, догонять своих.
Коротилов и Виктор, обойдя поляну, возвратились в шалаш в одиннадцатом часу вечера. Майор уже не спал, кто-то успел разбудить его. Взлохмаченный, без сапог, сидел за столом. Горела лампа без стекла, от язычка пламени поднималась копоть. Бутылка из-под водки была почти пуста. Майор закусывал.
- А-а-а, комиссар, - сказал он. Голос его звучал хотя и хрипло, но уже более отчетливо. - А я вот воспользовался гостеприимством.
- Непохвально, - строго ответил Коротилов.
- Имею я право немного встряхнуться, черт возьми? - исподлобья смотрел майор опухшими, мутными глазами. Поблескивала на груди Золотая Звезда. - Мне сейчас без водки жвачка в горло не лезет. Я с первого дня войны…
Он замер с открытым ртом, хмыкнул и спросил с любопытством:
- Да, а какое у нас сегодня число?
- Второе, - сказал Коротилов. - Второе июля.
Виктор придвинул ему чурбак. Коротилов сел, расческой взбил подусники.
- Значит, десять суток воюем? - удивился майор. - Уже десять суток, вот черт!.. Знаешь, за что я пью, комиссар? За свой полк. За бывший свой полк. Давай вместе, а?
- Нет, я не стану.
- Знаешь, какие люди были? Эх! - вырвалось у него со стоном. - Всю финскую вместе прошли… А знаешь, сколько мы покалечили немцев этих? В лоб, на таран ходили, танк на танк! С хрустом! - Майор быстро хмелел. - Я из Белостока, из колечка, шестьдесят машин вывел, понимаешь, шестьдесят машин! Мы же как шли, ты представь, как мы шли! Они нас и сбоку, и сверху, и сзади. Днем отбиваемся, а ночью жмем. По лесам. Горючего нет. С двух машин сливали в одну. А танки, думаешь, немцам бросали? Не-е-е-ет! - погрозил он пальцем. - Ты понимаешь, какие у меня люди! Я поставил четыре машины на дороге. Бок к боку. Горючего ни капли. Взорвать хотел. Танк без горючего - гроб! А ребята просят: останемся, хвост прикроем. Сидели, понимаешь! Били с места. Из гробов немцев били. Вплотную. Сгорели там! Понимаешь, сгорели в коробках и люки не открыли. Девятнадцать человек - ты это можешь понять? А я через час колонну бензовозов встретил. Пять цистерн. Полненькие, на дороге. Шоферня бросила, разбежалась… Я танки заправил, назад повернул. А те сгорели… Ты можешь понять, как я немца крошил?! - Майор скрипнул зубами. - А ведь их сорок пять штук моих, кровных танков там на дороге! От Белостока на всем пути стоят… Чего смотришь так, комиссар? Осуждаешь? А я за своих пью. Которых нет. За них море выпить - и то мало будет.
- Через два часа бой, командир.
- Я не от водки пьян, я с горя хмельной. Думал, с ума сойду. Мне вчера немца привели, парашютиста. С дерева стрелял, гад. Я ему семь пуль в лоб сам, своею рукой.
- Все понимаю, майор! - У Коротилова холодно поблескивали суженные глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95