Конечно, трудно это. До одних не доходит, что они не в своих креслах сидят. Другие понимают, но держатся. Хотят в лучах славы погреться. Такие мудрецы попадаются, что ради этого на все готовы. И саморекламу устроить и некоторых людей с дороги убрать. И удивительно, Степаныч, вот что: должны же понимать такие начальники, что слава, шумиха - это все временно, если идет не от великих дел и заслуг! История - штука безжалостная. Она всех на свои места поставит, от нее ничего не укроется.
- После меня, хоть потоп, так, наверное, - усмехнулся Ермаков.
- А это уж подлость чистейшей воды. Нет, Степаныч, тут совесть должна на первом месте стоять… Спичку дай, - попросил он.
Ермаков кинул ему коробов. Порошин поймал на лету. Долго прикуривал: от волнения вздрагивали руки. Вчера он вернулся с Западного фронта. Утром в Генеральном штабе докладывал о своей поездке. В штабе сочли, что полковник настроен пессимистически. Порошин выслушал краткую, но внушительную нотацию. Сейчас веселое настроение Ермакова раздражало его.
Степан Степанович добился, наконец, назначения во вновь формируемую дивизию и был рад этому. Последнее время ему, с его неторопливостью, невыносимо было работать в управлении. Обстановка была нервозной, приходилось сидеть безвылазно целыми сутками, решать сразу десятки вопросов.
На подготовку к отъезду Ермаков получил двое суток. Выспался, отдохнул и был просто счастлив, что распрощался с канцелярской суетой и бумажными сражениями.
- И еще, Степаныч, - говорил между тем Порошин, - существует у нас вера в какое-то чудо. Да, да, ты не улыбайся. Некоторые командиры надеются, что на самом верхнем верху махнет дирижер палочкой, и все пойдет иначе. Надеются и ждут. Ты знаешь, какие даже разговоры ведутся? Наши неудачи - это, мол, все нарочно. Этого, дескать, всерьёз и быть-то не может. Это такая великая стратегия: заманиваем врага в глубь своей территории, чтобы потом сразу хлоп! - и крышка ему… Понимаешь, вот эта вера и наша чрезмерная заорганизованность сверху донизу - они сковывают действия, не дают людям понять глубину своей ответственности.
- Очень уж у тебя мрачно, Прохор. Все у тебя чернее ночи. Послушаешь, и получается - осилит нас немец…
- Не передергивай, - резко ответил Порошин. - Страна у нас большая, народ такой, что никому не поддастся. Об этом говорить нечего. Я понять хочу, почему немец нам сейчас морду бьет. Ошибки наши хочу уяснить, чтобы их не повторяли.
- Ошибки исправят, - спокойно сказал Ермаков, аккуратно раскладывая на тарелке кружочки колбасы.
- Кто исправит? - Порошин сорвался на крик, но тут же взял себя в руки. - Мы с тобой исправлять должны! Пойми! Тысячи и тысячи таких, как мы. Я рад, что в армию свежая струя вливается. Гражданские люди, такие вот, как Игорь, наших старых порядков не знают, они сразу воспримут новое. То, что нужно сейчас, сегодня.
- Эх, Прохор, Прохор, - усмехнулся Ермаков. - Вот и седина у тебя уже проскакивает, а не можешь ты остепениться. Все бы тебе проблемы решать да вперед забегать. А ведь я такого и люблю тебя, баламутного. У меня у самого кровь быстрей течет, когда ты рядом.
- Это потому, что ты со мной всегда коньяк пьешь.
- И от этого тоже, - согласился Ермаков.
- Ты, Степаныч, как резиновая стенка. Разбегусь сгоряча, ткнусь головой, но и пробить не пробью и запал потеряю.
…Пока полковники разговаривали в столовой, Игорь успел помыться. Решил не надевать форму: неловко чувствовал себя в ней рядом с двумя начальниками. Достал студенческие брюки, пузырящиеся на коленях, белую, с короткими рукавами, рубашку. Одежда эта показалась ему легкой, свободной, и даже настроение стало совсем другое, этакое мальчишеское, беззаботное.
Он зашнуровывал ботинок, когда вошла в комнату Евгения Константиновна, высокая, затянутая корсетом, со всегдашними своими буклями на седой голове.
- Молодой человек, зачем вы остриглись? - строго глядя на него, - спросила она. - Это некрасиво. Видны неровности черепа. И вообще это дурной тон.
- Велели так, - ответил Игорь, старавшийся всегда быть с ней лаконичным. Иначе старушка, скучавшая без собеседников, могла привязаться надолго.
- Разве обязательно нужно портить прическу?
- Служба.
- А вы, простите, кто же теперь? В наше время из студентов выходили в вольноопределяющиеся. А вы - юнкер?
- Курсант. Занимаюсь на курсах политруков.
- Это которые в гепеу работают? - холодно прищурилась Евгения Константиновна. - Не понимаю, - повела она плечами. - Вы такой обаятельный молодой человек и будете арестовывать людей, возить их в тюрьмы… Это же мерзко!
- Совсем не то, - сказал Игорь, начиная злиться. - Я буду воспитывать красноармейцев.
- Вы? Воспитывать? Простите, но вы сами еще… Я собственными глазами видела - вы резали котлету ножом…
Нет, разговаривать с ней было невозможно. Игорь обрадовался, когда пришел за ним Степан Степанович.
В столовой у Игоря засосало под ложечкой при виде кусков сыра, нарезанной колбасы, вываленных на тарелки консервов. Глотнул набежавшую слюну, вспомнил, что не обедал сегодня. Ермаков подтолкнул его, скомандовал:
- Бери рюмку. Выпьем за удачу - и атакуй!
Игорь, налегая на закуску, слушал Прохора Севостьяновича, рассказывавшего, как он летел в Москву на У-2 и как их едва не подбил немецкий истребитель. Степан Степанович ахал, подливал коньячок себе и Порошину. А когда тот умолк, обратился к Игорю:
- Просьба к тебе. Уезжаю в Орел, начартом дивизии. Ты уж тут наведывайся. За Нелей присматривай. Евгении Константиновне помоги, если что.
- Это можно. Только не отпускают нас из лагеря.
- Устрою, - заверил Ермаков. - На курсах все мои старые приятели… Вот ключ от квартиры. Мой собственный. Распоряжайся тут.
Где-то далеко раздался низкий, протяжный гудок. Потом ближе. Завыла сирена, к ней присоединилось еще несколько. Порошин, не вставая, включил репродуктор.
- …тревога! Граждане, воздушная тревога! - наполнил комнату громкий голос. - Все должны немедленно покинуть помещения и укрыться в бомбоубежищах…
- Тревога учебная, - махнул рукой Ермаков, продолжая закусывать. - Днем немцы не доберутся сюда. Противовоздушная оборона под Москвой сильная… А окна ты закрой, - обратился он к Игорю. - Не демаскируй нас.
Вдали, над Лефортовским парком, поднимались серебристые аэростаты воздушного заграждения. На мостовую перед домом вышел дворник дядя Миша в каске, с противогазной сумкой через плечо. Игорь прикрыл ставни.
- Ну, за успехи, Прохор, - сказал Ермаков, поднимая рюмку.
- За победу, Степаныч. И за скорую встречу после войны в этом же самом доме.
Утром Игорь долго лежал в постели. Он наслаждался покоем, радовался, что впереди еще целый свободный день, что никуда не надо спешить.
Часов в девять в его комнату вошла Неля, длинная, тонконогая, с мальчишеской прической. И куртка на ней была ребячья, с карманами на боках, и ботинки мужские, этак тридцать восьмого - тридцать девятого размера. Села верхом на стул, спросила:
- Бока не болят?
- Приветствую тебя, небесное созданье. Здороваться, конечно, ты еще не научилась?
- А ты не научился вставать вовремя?
- Я лентяй, - сказал Игорь. - Принципиальный и неисправимый. По моему мнению, горизонтальное положение является для человека наиболее естественным. Вероятно, в далеком прошлом предки мои были ящерами.
- А мои - птицами!
«Страусами», - хотел сказать Игорь, но сдержался, боясь обидеть ее. Он подумывал иногда, что ее мальчишеские манеры - все это напускное. Сознает свою нескладность, некрасивость и бравирует, делает вид, что ей все равно. Может быть, даже бессознательно. И, наверно, со временем это пройдет. Она уже немного похорошела в последнюю весну. Взгляд стал мягче, а глаза - темнее и глубже. Губы вроде бы растянулись вширь и меньше напоминали букву «М». Раньше, была палка-палкой. А теперь пополнела, заметнее проступали груди. Нелька, вероятно, стеснялась этого, сутулилась и выставляла вперед плечи.
- Ты не работаешь нынче? - спросил Игорь.
- Во вторую смену.
- У вас же одна.
- А я теперь на другом месте. На оборонном предприятии, - с гордостью сказала она.
- Что же ты там делаешь? Дырки для пушек?
- Секрет.
- Девчонкам секретов не доверяют.
- Не старайся, не разозлишь, - предупредила Неля. - И вообще береги свой авторитет в моих глазах. Ты теперь наставник и опекун. Отец сказал, что ты теперь вместо него, и велел передать привет.
- Как? Он уже уехал? - Игорь приподнялся.
- В шесть часов. Так что вступай в свои права. Распоряжайся. Только поешь сначала, завтрак готов.
- Не могла разбудить, - проворчал Игорь. - Ну, отвернись, что ли, одеваться буду… Да не уходи, не уходи, вопросы есть. Альфред пишет?
- Вчера получила, - достала она из кармана куртки письмо. - Тебе, конечно, привет.
- Разумеется, старый друг… В армию его еще не взяли?
- Куда ему. Броня. И очкарик к тому же.
- Диссертация как?
- Кто его знает. Вычисляет, одним словом. И чудит, как всегда. Стихи пишет, - осуждающе произнесла Неля.
- Ого! Это интересно! - повеселел Игорь. - Ну-ка, прочти.
- Вот, - пробежала она глазами по строчкам. - Ага, тут. Слушай:
Меня, человека, никто не жалел,
А вот я и собаку жалею.
Снаружи давно для других очерствел,
Но душой очерстветь не сумею.
- Гм, крик сердца, - удивился Игорь. - И довольно складно получилось.
- Да ты вникни в смысл! Его, видишь ли, никто не жалел… Как ему только не стыдно! Ну отец еще так-сяк, некогда было. А бабушка с ним до сих пор готова нянчиться, как с младенцем. Это же кумир ее… А он - такие слова. Я и письмо-то бабушке показать боюсь.
- Ничего, это он для рифмы слова подобрал, какие под руку подвернулись, - успокоил Игорь. - Влюбился он, наверно, и без взаимности, -
- Я тоже думаю, что влюбился, - серьезно сказала Неля. - И для него это, должно быть, очень тяжело. Он замкнутый. Для него влюбиться - это просто страшно.
- Всем страшно.
- Для тебя-то не очень, - скептически произнесла она. - А Альфред уже в таком возрасте, когда трудно привычки ломать. Ему стукнуло двадцать пять.
- Жена быстро к рукам приберет, - сказал Игорь. - А про меня ты зря… Тебе все в жизни прямолинейным представляется. А я вот теперь вижу - такие зигзаги порой бывают, что только ахнешь. Человек - он не машина. Ту заправил, она и стучит. А у человека сердце.
- Шальное сердце, - нахмурилась Неля, - Ты не рассуждай, а умывайся быстрей. Скоро Настя придет.
- Коноплева? - вытаращил глаза Игорь. - К тебе?
- Нет, к тебе.
- Это еще почему? Откуда она знает?
- Я ей позвонила, - с вызовом сказала Неля. - Она просила позвонить, если ты приедешь… Вот. Она мне нравится, а ты - нет. Ты сам не знаешь, что делаешь.
- Как это не знаю? - загорячился Игорь, - Как не знаю? Я люблю, у меня ребенок будет.
- Во-первых, не у тебя, а у той… Во-вторых, ребенки у всех бывают, и это еще ничего не значит. А любить ты должен Настю.
- То есть как это - должен?
- Она хорошая.
- Ну и логика.
- А в любви логики не бывает.
- Много ты знаешь, что бывает, а что нет.
- Знаю. Я тоже не маленькая и тоже люблю, вот!
- Кого же?
- Одного человека.
- Подумаешь, поцеловалась небось раза два с пацаном в подворотне…
- Не смей! - крикнула она. - И не с пацаном. И не в подворотне! И не целовалась я с ним. Он большой и военный. И ничего даже не знает!
На глазах у нее навернулись слезы, верхняя губа приподнялась. Игорь испугался: сейчас заплачет. Вот уж не ожидал от нее такого! Но в кого же? Уж не в Порошина ли? Чем черт не шутит! Девчонки - они сумасшедшие. Романтика у них всякая… «Ну и ну», - покачал он головой.
Позвал ласково:
- Нелька!
- Чего тебе?
- Ты это самое… Не расстраивайся. Хорошо, когда любишь. Дышится глубже. Хоть иной раз и больно, будто игла в сердце, а все равно хорошо.
- Может, мне сказать ему? - с надеждой спросила она, не глядя на Игоря.
- Сам понять должен.
- А он на войну уедет. Надолго.
- Ну, ты словами-то не говори. Глазами, улыбкой… А лучше - ничего не надо, это ведь и так всегда видно.
- Тебе видно, а ему нет. Он серьезный.
- А я, значит, так себе! - обиделся Игорь. - Ничего ты не понимаешь! Другой ходит без всяких чувств, а рожа у него от рождения хмурая. Про него говорят: ах, глубокий, ах, переживает! А у меня, может, все нутро изболело, а физиономия вот такая несолидная. Не могу я о подобных вещах вслух рассуждать. Начну говорить - стыдно; в шутку сверну - еще хуже. Ну что сделаешь, раз я такой! И отстань от меня, если я несерьезный.
Хлопнул дверью и ушел в ванну. Умывшись холодной водой, ворчал сердито: «Все хорошие… Один Булгаков никуда не годится. Ну, и беседовала бы со обоими хорошими… А то все ко мне. Несут, как в мусорный ящик. А про себя и сказать некому…»
- Игорь? - прозвучал виноватый голос за дверью.
- Отстань.
- Игорь, ты не сердишься?
Он промолчал. Злость исчезла:
- Игорь, ты извини, ладно?
- Ладно.
В нос ему попала мыльная пена. Он фыркнул.
- Ты что, смеешься? - насторожилась Неля.
- Отвяжись от меня, наконец!
Девушка громко вздохнула и умолкла.
Трудно было понять, к кому пришла Настя. Она сухо поздоровалась с Игорем, посидела с ним несколько минут, разговаривая о пустяках. Вспомнили Соню Соломонову, которой не удастся, вероятно, и в этом году поступить в институт. Мать не отпустит ее из дому в такое время.
Игоря радовало спокойствие Насти. Кажется, она уже все переболела. Хорошо, если так. И ей самой легче, и ему лучше. Только взгляд Настиных черных глаз немного смущал Игоря. Девушка смотрела на него пристально, изучающе, будто запоминая. Он даже спросил грубовато:
- Чего глядишь? Изменился, что ли?
- Я же тебя не видела в форме, - улыбнулась она.
Настя предложила съездить в Измайлово, погулять. Но Игорь отказался. Времени у него немного, а пока поедешь туда и обратно - пролетит незаметно.
- Тогда пойдем в Елоховский сквер, душно ведь в комнате.
- Это можно.
Отправились втроем. В сквере, возле памятника Бауману, были вырыты глубокие узкие щели, чтобы прятаться во время воздушных налетов. Над щелями, поверх бревен и земляной насыпи, уложены куски дерна с порыжевшей, зачахшей травой.
- Ну, наделали овощехранилищ, весь вид испортили, - недовольно произнес Булгаков.
- Тут тебе Москва, а не лес, - съязвила Неля. - Тут бомбить могут.
Игорь не ответил ей. Лень было связываться.
Сели на затененную скамейку. Неля сразу же углубилась в книгу. Игорь и Настя долго молчали. Было пустынно и тихо. Среди редких белых облаков медленно плыла лысая макушка Елоховского собора. С колокольни слетели голуби, описав спираль, опустились на дорожку. Игорь подумал, что зимой, если будет голодно, голубей изведут.
- Когда приедешь еще? - спросила Настя.
- Как отпустят.
- Увидимся?
- А стоит ли?
- Стоит, - уверенно ответила девушка.
Игорю показалось, что она добавит сейчас: «И я на тебя не сержусь…» Он даже отодвинулся немножко, боясь услышать такое признание. Все же что-то привязывало его к Насте. И лучше не возобновлять старое.
Но девушка заговорила о другом.
- Ты сообщишь, куда тебя направят после курсов. - Она не просила, а требовала. - Надеюсь, это не очень трудно?
- Нетрудно, - согласился он, чертя прутиком по земле. - Только зачем?
- Я хочу знать всегда, где ты и что с тобой. И можешь быть спокоен, - невесело усмехнулась Настя, - больше мне ничего от тебя не нужно.
* * *
Степан Степанович, направляясь в Орел, надеялся попасть в знакомую армейскую обстановку, отдохнуть от штабной суеты и нервотрепки. Но в Орле Ермакова ожидало нечто другое. И не раз Степану Степановичу впоследствии приходила на ум известная поговорка: «Из огня да в полымя!»
В штабе округа его ввели в курс дела. Округ, не успев закончить формирование и сколачивание первой очереди резервных дивизий, вынужден был отправить! «их по требованию Ставки в район Смоленска. Эти дивизии вобрали в себя лучшие командные кадры, лучшее вооружение. Сейчас формируются новые соединения. Людей много, но очень плохо с комсоставом, нет танков, недостает другой техники, полагающейся по штатам.
Ермакову было приказано приступить к исполнению обязанностей командира стрелковой дивизии. Степан Степанович понимал; не от хорошей жизни дают ему, артиллеристу, такое назначение. Успокаивал себя тем, что это временно. А с другой стороны - приятно было все-таки занять генеральскую должность.
Дивизии как таковой еще не существовало. Имелся только номер. И помещения: длинная двухэтажная казарма на окраине города, обнесенная высоким забором, и новое школьное здание, в классах которого были сооружены нары. Войска ушли отсюда по тревоге два дня назад, помещения были захламлены, забрызганы хлоркой, оставшейся после дезинфекции.
Степан Степанович, взмокший от жары и непривычно долгого хождения, присел за столом в комнате, на двери которой еще сохранилась табличка «Учительская». Работы предстоял непочатый край, но Ермаков с некоторым удивлением чувствовал, что не только не боится этого, но даже, пожалуй, рад. Рад тому, что стал полновластным хозяином, что он - не чиновник на побегушках, а держит в своих руках крупное дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95