Край брезента приподнялся, и Игорь увидел веселое конопатое лицо своего отделенного командира.
- Держи, страдающий узник, - сказал Левка Рожков, протягивая полный котелок каши. - Получай провиант и физкультпривет от всей нашей молодежной бригады.
- Унтер, дорогой! Лезь скорей! - обрадовался Игорь. - Только потише, часовой услышит.
- Не беда. - Левка протиснулся в палатку. - На постах из нашей роты ребята. Я предупредил - если кто появится, то часовой кашлять начнет.
Пока Игорь уплетал кашу, вычерпывая ее деревянной ложкой, Левка с интересом разглядывал его. Спросил:
- Ну, как?
- Ничего.
- Ну, а ощущение, ощущение какое?
- Обышное, - прошамкал Игорь; язык его увяз в каше.
- Все-таки интересно, - сказал Левка. - Я вот никогда арестованным не был.
- Будешь еще, - успокоил его Игорь.
- Ну, нам сегодня по твоей милости полчаса мораль читали, рассказывали про бдительное несение караульной службы. Теперь мы все досконально знаем и сюда не попадем. Разве только отдохнуть захочется.
- Отдыхать тут вполне можно, - сказал Булгаков. - Гауптвахта - это ерунда. Вот если по комсомольской линии разбирать начнут, тогда хуже. Я, Лева, виновным себя не чувствую. Черт их знает, эти порядки, когда что можно делать, а когда нельзя. Пока там на замке пломба висела, я возле двери навытяжку стоял. Пернуть боялся, чтобы эту самую пломбу ветром не сдуло. А потом дверь настежь, народ туда-сюда ходит. И не все ли равно, буду я без дела возле этих хомутов околачиваться или книжку читать?
- Вот так и объясни секретарю.
- Объясню, конечно. - Игорь поставил пустой котелок, облизал ложку. - Ребятам скажи: за кашу спасибо.
- Передам поклон до земли. Тут вот еще подарочек, - подмигнул Рожков, вытаскивая из кармана коробку. - Шахматы тебе прислали. Решай тут задачки от скуки, а пока давай сгоняем пару партий до вечерней поверки…
Рожков ушел, когда раздался звук горна. Обещал навестить на следующий день или прислать кого-либо из ребят.
Наутро в лагере началось что-то непонятное. Роты не вышли на занятия. Всех командиров вызвали в штаб. Курсанты разгуливали по линейкам, спали в тени. Строили всевозможные предположения.
Часов в десять в палатку Игоря по-пластунски вполз раскрасневшийся, возбужденный Левка. Сказал весело:
- Давай шахматы, арестант. Чичас тебя на волю придут пущать.
- Что случилось?
- Долгожданная амнистия. Мученикам даруют свободу.
- Не скоморошничай, объясни толком.
- Кончилась наша учеба.
- Как это кончилась?
- Сейчас сам узнаешь.
Рожков схватил шахматы и исчез.
Скоро за Игорем прибежал старшина и приказал прямо с гауптвахты отправляться на построение. Курсантские роты выводились на плац. В палатках не осталось дневальных. Даже караул был снят и заменен красноармейцами хозяйственного взвода.
Начальник курсов объявил перед строем, что выпуск производится досрочно. Видимо, и для самого начальника это было неожиданностью. Он, любитель длинных речей, на этот раз не успел подготовиться и сказал всего несколько слов. После этого был зачитан приказ о присвоении званий младших политруков. Перед строем роты появился старшина с каской в руке. Каска была наполнена красными кубиками, каждый брал их оттуда. Строй сломался: кубики прикрепляли на петлицы друг другу.
- К делу ближе, - сказал Игорь. - Чего нас держать тут? Политграмоту знаем, стрелять научились. Такие лбы, а зазря хлеб едим.
- Страшно, - поежился Левка. - Да не на фронт страшно, - махнул он рукой, заметив удивление Игоря. - На фронт я со всей охотой. Страшно, понимаешь ли, к новым людям. Я в школе с комсомольцами работал, в институте. Ну, молодежь, наш возраст. А тут попадется дядя, который в отцы годится. С какой стороны к нему подойти?
- Я тоже этого опасаюсь, - согласился Игорь. - Вообще я выступать не мастак,. язык сохнет, когда надо речуху махать. Я, брат, на другое надеюсь. По приказу двести семьдесят - личным примером.
Большинство политруков получило назначение в Орловский военный округ. Люди огорчились - значит опять в тыл. Многие тут же писали рапорты с просьбой отправить на передовую или в части Резервного фронта. Но начальник курсов рассматривать рапорты отказался.
В час дня политруки на грузовиках выехали из лагеря. Москвичи надеялись, что их повезут через город. Если не забегут домой, то, может, хоть удастся позвонить по телефону с вокзала. Но машины ехали сначала на запад, потом, выбравшись с проселка на асфальтированное шоссе, повернули на юг.
- Все, ребята, свидание откладывается, - сказал Рожков. - Теперь до места без пересадки. Помашите пилотками родному городу, пошлите воздушные поцелуи своим девушкам. И давайте затянем что-нибудь сугубо служебное для успокоения нервов.
О воин, службою живущий,
Читай устав на сон грядущий, -
запел тонким, пронзительным голосом сосед Игоря. Ребята гаркнули привычно и дружно на мотив лермонтовского «Бородина»:
И поутру, от сна восстав,
Читай усиленно устав.
- Самое главное - подчинять обстоятельства себе и не попадать в их подчинение, - глубокомысленно произнес Левка Рожков.
Спели пару песен и умолкли. Передние грузовики подняли тучи пыли. Было уже не до пения: едва успевали отплевываться.
Игорь пролез вперед и стал возле кабины шофера, чтобы удобней было смотреть вокруг. Приближалась Тула, родные края.
В полях уже завершалась жатва, на гумнах высились желтые груды соломы. Бабы, закрыв лица платками, возили в телегах снопы. Попадались навстречу машины со свежим зерном. Иногда порывистый сухой ветер сбивал повисшую над дорогой пыль, приносил с гумен запах нагретой солнцем соломы, неповторимый запах созревших хлебов.
Возле штаба округа Игорь наткнулся на черного, горбоносого лейтенанта. «Магомаев!» Не сразу узнал его в форме. Красавец учитель будто помолодел. Всплеснул руками, закричал радостно:
- Булгаков?! Каким ветром? К нам? Вот это новость!
Потащил его в какую-то комнату, позвонил полковнику Ермакову. Степан Степанович сам приехал в штаб, на глазах у всех расцеловал Игоря.
- Сын, что ли? - спрашивали командиры.
- Сын не сын, а человек мне дорогой, - отвечал Степан Степанович, расчувствовавшийся так, что глаза повлажнели.
«Стареет», - подумал Игорь.
Булгаков, Рожков и еще восемь младших политруков по требованию Ермакова были направлены в его дивизию. В школе, в бывшей учительской, с ними побеседовал комиссар дивизии Ласточкин. Опросил, хорошо ли доехали. Поинтересовался, кто чем занимался до войны. Говорил комиссар с ними, как равный с равными. Молодые политруки почувствовали себя свободно, высказывали, не стесняясь, кто что хотел.
Тут же состоялось и распределение. Булгакову комиссар предложил остаться в подиве на комсомольской работе, но Игорь попросился в роту лейтенанта Магомаева. Объяснил, что в роте есть знакомые, а сам лейтенант всего два года назад учил его в школе.
- Добро, - согласился Ласточкин. - Среди земляков начинать легче. Но помните, Булгаков, народ там от тридцати лет и старше. Бывалый народ. Вы не только их воспитывайте, но старайтесь полезное для себя почерпнуть… А еще вот что, товарищи. Беритесь за дело смелей. Не стесняйтесь, обращайтесь за советом по любому вопросу. Требуйте, добивайтесь своего. Усвойте накрепко, что весь аппарат создан не только для того, чтобы направлять вас, но и чтобы помогать вам. Приходите в политотдел, шевелите инструкторов, меня берите за бока. Для нас это тоже полезно, чтобы среди бумаг не увязли.
Ласточкин пустил по кругу коробку «Казбека». Закурил вместе с политруками.
Свою первую политинформацию Игорь проводил в поле, в перерыве между занятиями. Красноармейцы сидели на земле, возле пересохшего ручейка. Булгаков принес с собой карту Европы, найденную в школьной кладовой, повесил ее на кусты. Почти все время смотрел на нее, избегая любопытных, изучающих взглядов бойцов. Хорошо еще, что было тут несколько знакомых - одуевцев, да позади всех полулежал на кочке лейтенант Магомаев.
Игорь к политинформации готовился тщательно, даже устроил генеральную репетицию: полностью произнес свою речь перед Левкой Рожковым. И сейчас говорил по памяти, но получалось совсем не так. Голос был какой-то чужой, напряженный. На политинформацию отводилось сорок минут, а Игорь заученно протараторил все за двадцать. Рассказал и про положение на фронте, и о ходе уборки урожая, и про трудовой героизм рабочих. И хотя слова его, взятые из газет, были правильны, а факты сами по себе интересны, он видел, что красноармейцы слушали равнодушно. Это было обидно. У Игоря горели уши. Сколько раз ему приходилось сдерживать зевоту на скучных беседах, на унылых лекциях. И он всегда по-мальчишески резко судил о людях, заставлявших скучать: не умеешь - не берись, иди тачки катать, больше пользы. А теперь, наверно, и о нем думают так же.
Он не знал, о чем еще говорить. Чтобы прервать затянувшееся молчание, спросил громко:
- У кого будут вопросы?
- У меня, - поднялся в первом ряду красноармеец с непомерно длинной шеей. - Тут нас всех такое дело беспокоит: почему немец в нашу землю глубоко влез? Что, у него сил больше или как?
Две недели назад Игорь почти с таким же вопросом обращался к преподавателю курсов. И с ребятами на эту тему спорил не раз. Он проникся симпатией к красноармейцу, который выручил его, дав возможность заполнить оставшееся время. Ответил обстоятельно, рассказал, какую роль сыграла внезапность нападения. Сделал упор на то, что гитлеровцев обеспечивает промышленность всей Западной Европы: и французские, и итальянские, и чешские заводы поставляют для немцев технику.
- Это, конечно, дело сурьезное, - сказал красноармеец. - Только ведь машиной нас нонче не удивишь. В тридцатом, к примеру, году это в новинку было. Я к тому говорю, что техникой нас не возьмешь. Конечно, ежели она не только у немца будет, но и нам ее тоже вволю дадут, - упрямо гнул свою мысль этот невзрачный на вид мужичок. - Пушек, значит, автоматов, аэропланов, конечно. Пока вот у нас одни винтовки, но мы в надежде…
- Завтра автоматы получим, - подсказал лейтенант Магомаев. - Шесть штук на роту.
- Вот, - обрадовался Игорь, - слышите, что командир говорит. Завтра новое вооружение выдадут.
- Понятно, товарищ политрук. Оно, конечно, не мешало бы больше, да уж тут ничего не сделаешь. - Красноармеец улыбнулся, двинул согнутой ногой. - А под зад коленом мы им скоро дадим, этим фюрерам?
Красноармейцы засмеялись, заговорили весело:
- Ишь, развоевался Егоркин!
- Эй, Егоркин, это творим, что ли, куриным коленом?
- А хоть и моим!
- Садитесь, товарищ, - предложил Игорь, довольный тем, что не чувствовал больше никакой напряженности. - На ваши последние слова отвечу так: пинка немцам мы дадим, это точно. Соберемся с силами и дадим. Не было в истории такого случая, чтобы кому-либо удалось сломить русский народ. И не будет. Ну, а когда немцев погоним - это уже от нас самих зависит. От меня, от вас лично, товарищ Егоркин, и от всех остальных.
- За нами дело не станет, - ответил красноармеец.
Командиры взводов развели своих бойцов на занятия. Игорь остался с Магомаевым. Свертывая карту, спросил не без робости:
- Получилось у меня, как по-вашему?
- Я думал, что будет хуже. Молодец! - хлопнул его по спине лейтенант. - Педагогическая хватка у тебя есть. Унаследовал от родителей.
- В самом деле? - недоверчиво смотрел на него Игорь. - Может, просто хвалите, чтобы дух поддержать?
- Зачем дух? Он у тебя на должном уровне. Поверь мне, у тебя дело пойдет. Только не волнуйся в следующий раз. Спокойней и своими словами. Я вот тоже, когда работать начинал, по учебнику наизусть рассказывал.
В тот же вечер Игорь, когда зашел проведать дядю Ивана, получил еще одну оценку своему выступлению. Дядя Иван, хоть сам и не был на политинформации, успел уже потолковать с красноармейцами о племяннике.
Встретились они на конюшне, где дневалил дядя Иван. Кроме них, никого в помещении не было. Сели на чурбаки, закурили принесенные Игорем папиросы.
- Мужики довольны, - говорил дядя Иван. - Рады, что земляк попал, а не вертихвостка залетная. Ты, парень, это цени.
- Я ценю, - сказал Игорь. - Только, наверно, не очень весело было слушать меня.
- Какое может быть веселье? В этом деле веселье без надобности, - возразил дядя Иван. - Это тебе не фильма про водовоза. Это дело серьезное… Ты вперед не строчи, как из дегтяревского пулемета. У мужика мозги медленно шевелятся. Когда ты быстро слова кидаешь, они ловить не успевают. Лучше поменьше скажи, но так, чтобы в башку запало. - Посмотрел в лицо Игоря большими, добрыми глазами, положил на его колено широкую, расплющенную работой руку. - В форме-то ты, Игорек, совсем вроде взрослый. Определяешься, стало быть.
- Как это - определяюсь?
- Ну, значит, на свой путь становишься. Самостоятельность проявляешь.
- А раньше что же?
- Раньше гулял паренек без привязи. Какие у тебя думы-заботы были? Да ты не обижайся, чудило, - легонько толкнул он плечом. - Все мы такие, пока в жеребятах ходим. А теперь вот роту тебе доверили, сотню голов просветлять.
- На одну меньше, - сказал Игорь. - Тебя просвещать не придется, ты сам меня учишь.
- Да я не учу, я так, - смущенно улыбнулся дядя Иван. - Я тебе по-родственному за жизнь рассказываю.
* * *
Почти весь август 1941 года войска группы армий «Центр» топтались на месте, сдерживая советское контрнаступление под Ельней. Только в районе Великих Лук им удалось несколько продвинуться на восток, а на правом фланге - оттеснить русские дивизии на юг, к Чернигову и Новгород-Северскому. Подполковник фон Либенштейн опять подсчитал: в среднем войска продвигались на 2 - 3 километра в сутки. Это была мизерная цифра, постыдная даже для пехоты.
Тем временем в ставке фюрера и на фронте, в штабам, велись споры о дальнейшем ведении войны, разрабатывались новые планы. Впервые мнение Гудериана разошлось с мнением фюрера. Гейнц, как и другие генералы-фронтовики, считал, что надо выполнить первоначальный план и захватить Москву. На это потребуется не больше месяца. Захват Москвы - центра железных дорог - парализует коммуникации противника. С потерей столицы моральное состояние русских будет подорвано.
Гудериан пустил в ход все связи, чтобы защитить свою точку зрения. Он весь захвачен был этой борьбой. Ведь если не будет наступления на Москву, значит, придется наступать на юг. Его войска окажутся слишком далеко от столицы большевиков, придется проститься с радужными надеждами. В конце концов это было просто несправедливо. Он привел немецкие войска ближе всех к Москве, а славу победителя получит кто-то другой.
Гудериан добился личного свидания с фюрером. В этом помог ему командующий группой армий «Центр», разделявший мнение генерала.
Гитлер принял Гудериана в Восточной Пруссии, в своей секретной ставке с мрачным названием «Волчий окоп». На приеме присутствовали Кейтель, Йодль и другие представители верховного командования вооруженных сил, а также старый приятель, полковник Шмундт. Гудериан знал, что ему не стоит рассчитывать на поддержку генералов и фельдмаршалов из верховного командования. Все они завидовали его боевой славе, старались настроить фюрера против него.
Гитлер выслушал соображения Гудериана, но не согласился с ними. Да, сказал он, ослабив другие участки фронта, немецкие войска могут сейчас сделать рывок и дойти до стен Москвы. Но сомнительно, принесет ли это решающую победу. Русские имеют достаточно сил, чтобы упорно оборонять столицу.
Положение на фронтах требует принятия других мер. Все три группы армий понесли большие потери. Общее количество убитых, раненых и пропавших без вести достигло полумиллиона. Погибло много техники. Части 1-й танковой группы потеряли половину танков. У Гота и у самого Гудериана сохранилось только сорок пять процентов машин. Оглушить собеседника цифрами - манера Гитлера. (Цифры для него подготавливал полковник Шмундт.) Это - средние данные; в некоторых частях боевых машин вообще почти не осталось. Количество грузовиков в моторизованных дивизиях сократилось наполовину.
Гудериан позволил себе заметить, что потери русских тоже весьма велики. Против этого фюрер не возражал. Но какими бы значительными ни были эти потери, русские сохраняют сплошной фронт обороны и имеют резервы на угрожаемых направлениях. Хотя их новые дивизии слабо обучены, они способны дать определенный отпор. Сокрушить линию обороны сейчас даже трудней, чем в начале войны, когда не было сплошного фронта.
Противник ждет удара на Москву. Это естественно. Значит, надо нанести удар в другом месте. Группа Гудериана повернет на юг и будет наступать в междуречье Днепра и Десны. Из района Кременчуга с юга на север будет наступать 1-я танковая группа Клейста. Соединившись восточнее Киева, Гудериан и Клейст отрежут группировку советских войск, в которой насчитывается до миллиона человек. Если эту группировку удастся уничтожить, Красная Армия будет окончательно обескровлена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95