Капитан Патлюк после учений старался подчеркнуть свое уважение к лейтенанту. Уезжая ночевать в город (имел свой мотоцикл), оставлял Бесстужева вместо себя, доверял роту. Неудача на ученьях не повлияла на Патлюка. Ходил, как и раньше, веселый, довольный, всегда выбритый, туго стянутый в тонкой талии командирским ремнем. Бесстужеву сказал как-то:
- Поругали меня, так что из этого? Инспекция должна же кому-то всыпать, иначе зачем ее посылать. А насчет образования - так у нас академики по штабам сидят, карты разрисовывают. Их на черную работу не очень тянет, нравится, значит, бумажные крепостя брать… Я в генералы не мечу, а время придет - с батальоном справлюсь…
Монотонно и незаметно текли лагерные будни. Во всем чувствовался твердый, годами установившийся армейский порядок, с его нерушимыми правилами, определявшими жизнь бойцов по часам и минутам.
Бесстужев задумывался порой: не слишком ли много времени и сил тратится на поддержание этого внешнего благополучия? Бойцы умели быстро строиться, отдавать честь, ходить строевым шагом, дословно вызубривали параграфы уставов, вертелись на турниках и совершали марш-броски. Внешне все было хорошо. Но что стали бы они делать в случае не учебной, а настоящей боевой тревоги? Склады боеприпасов остались в крепости, у красноармейцев не было не только ручных гранат, но и патронов.
В крепости находилась и добрая половина артиллерийских подразделений. Там шла замена устаревшей материальной части. А батареи, прибывшие в лагерь, не взяли с собой ни одного боевого комплекта снарядов.
Два раза в неделю батальон выходил к границе - работать на строительстве укрепленного района. Форты оборудовались по последнему слову техники: бетонированные огневые точки соединялись подземными ходами. Имелась даже система затопления. Но на фортах не было самого главного - постоянных гарнизонов и оружия. Укрепления зарастали травой…
В первых числах июня Дьяконский уезжал в отпуск. Бесстужев сам побывал на вокзале, оформил младшему сержанту билет. Поезд на восток отправлялся ночью, а во второй половине дня Бесстужева вызвал полковой комиссар. Юрий знал, что разговор предстоит неприятный: Коротилов будет говорить по поводу рапорта о переводе в другую часть.
К комиссару шел неохотно, заранее ощетинившись внутренне. В лагере было пусто и тихо, подразделения отправились на полевые занятия. Радуясь наступившему спокойствию, завел свою веселую переливчатую трель щеголь-зяблик. В пестром наряде из красных, зеленых и белых перьев он сидел на качавшейся ветке, пел самозабвенно и звучно. Бесстужев замедлил было шаги, но зяблик оборвал песню, вспорхнул и исчез в кустах.
Полковой комиссар жил в полуземлянке, выстроенной саперами. Пол и стены обшиты тесом, свет проникал через два окошка в крыше, поднимавшейся над землей метра на полтора. Коротилов сидел за дощатым столом, покрытым клеенкой, вытянув левую ногу. В сырую погоду ныла у него старая рана. Кивнул на табуретку.
- Садись, лейтенант.
Достал из нагрудного кармана костяную расческу, провел по пышным усам, подправил вьющиеся подусники. Поглядывая в маленькое зеркальце, расчесал на косой пробор седые, белые, как мыльная пена, волосы на голове. Бесстужев терпеливо ждал.
За открытым окошком снова запел зяблик. «Рю-пинь-пинь, рю-пинь-пинь», - неизвестно чему радовался он.
- Любите птиц? - спросил комиссар.
- Я? Птиц?… Так себе. - Бесстужев не ожидал этого вопроса.
- А я люблю. Люблю, когда они на воле поют. Отец у меня ремесленник был. Клетки для птиц на продажу делал. Тем и жили. Насмотрелся я в детстве на птиц, которые взаперти. До слез жалел. Вот люблю их, а у себя не держу. Пусть прыгают. У свободной птицы песня веселая. Верно, а?
- Возможно.
Комиссар с минуту сидел молча, слушал зяблика.
- Самка у него трудится, гнездо вьет где-то тут рядом… И между прочим, лейтенант, очень ревнивая птица этот зяблик. Других возле своего гнезда не терпит. Попробуй-ка другой поблизости трель пустить - сразу в драку. Да еще как дерутся-то! Перья летят, щиплют друг друга и ничего не видят вокруг. Непохвально, а? - прищуренными, по-старчески водянистыми глазами Коротилов вопросительно и насмешливо смотрел на лейтенанта. У Бесстужева прихлынула к щекам кровь.
- Надеюсь, товарищ комиссар, вы вызвали меня не для того, чтобы говорить о птицах?
- И об этом не вредно. - Коротилов вытащил из-под книги два листа бумаги, поморщился. - Полюбуйтесь на эти рапорты. Два хороших командира просят перевести их в другую часть. Один желает на Дальний Восток, другой, видите ли, - в Среднюю Азию. Как прикажете на это реагировать? Растим людей, создаем в полку кадры, а они фыр-пыр - и в разные стороны. Кроме того, один из этих борзописцев способен даже армию на семью променять.
Бесстужев напрягся, стараясь сохранить внешнее спокойствие.
- Да, товарищ комиссар, я говорил командиру батальона при подаче рапорта: если мою просьбу не удовлетворят, буду ходатайствовать о демобилизации. Как крайний выход. Встречаться каждый день с Горицветом невыносимо, неужели надо объяснять это?!
Коротилов засопел, поднялся со стула, крикнул сердито:
- Ну, чего бровями-то ерзаешь!.. Мальчишка ты желторотый. Я к тебе приглядывался, думал - хороший командир растет. А ты? Первую трудность встретил - и на попятную? Назад, по-рачьи? Что мне своя часть, что мне долг, что армия! Покой дороже. Так, что ли?
- Нет. Армию я люблю.
- Вот она, любовь-то твоя, - на этом листочке! Трудно стало: комиссар недоволен, товарищи косо посматривают… А почему мне довольным быть? Мне и ты и Горицвет оба одинаковы, оба в сыны годитесь. А ты знаешь, как хороший родитель за дитем смотрит? Год да другой жениться не разрешает. Пусть походит парень с девушкой, приглядятся друг к другу.
- Поздно, товарищ комиссар, говорить об этом.
- Я не только о женитьбе твоей говорю, но и о бумаге об этой. Все рывком, все комом, не продумав как следует… Свои обиды на первый план выперли, все заслонили. Ты ведь комсомолец, политинформации проводишь. Знаешь, что на белом свете творится. Половины Европы за дымом не видно. Лондон горит, Белград, Афины. В небе самолетов больше, чем птиц, на поле танк скорее, чем трактор, увидишь…
- Не у нас.
- Сегодня не у нас, а завтра? Ты знаешь, что будет завтра?
- А вы знаете?
- Да. - Коротилов ткнул в пепельницу горящую папиросу. - Разве империалисты смирятся с тем, что мы существуем? Можешь не сомневаться, попробуют нас задушить. И первыми примут бой те, кто здесь, на границе.
- По-вашему, я бегу с переднего края? - побледнел Бесстужев. - Я… Я дезертир? - с трудом выдавил он. - Так понимать вас?
- Понимай, как хочешь, - отвернулся от него Коротилов.
Оттолкнув табурет, Бесстужев шагнул к комиссару, протянул руку.
- Дайте рапорт.
- На столе.
Лейтенант схватил бумагу, долго и ожесточенно рвал ее на мелкие клочки, бросил их на пол. Сказал почти шепотом, от негодования спазмы стиснули горло:
- В старое время я вызвал бы вас на дуэль. На шесть шагов… Разрешите идти?
- Куда?
- Все равно. В роту или на гауптвахту.
Коротилов повернулся к нему, смотрел подобревшими глазами.
- На гауптвахту за такие слова стоит. И под строгий арест.
- Когда прикажете садиться?
- Остынь, горячка. - Коротилов ногой придвинул ему табурет. - Ишь ты, дуэль выдумал… Да разве мыслимо это при современном оружии? - улыбнулся он, подкручивая усы. - А на саблях смог бы, а, лейтенант?
- На чем хотите! - Голос Бесстужева все еще дрожал от обиды.
- Ну, нет. Из автомата - это бы ты смог. А на саблях тебе со старым кавалеристом не потягаться.
- Да вы не смейтесь, товарищ комиссар.
- Рассердился?
- Очень.
- И хорошо. Какой это командир, если у него гордости нет… Но и мне, лейтенант, тоже обидно. Всю жизнь Красной Армии отдал. Верю - достойная смена нам, старикам, пришла. А ты с бумажкой этой. Ведь не я, не ротный службу с тебя требуют - народ тебя на передний край послал.
- Товарищ комиссар, хватит об этом. Больше не повторится.
- Ладно… Закурим давай.
Папироса успокоила Юрия. Перестали вздрагивать руки. Только уши горели еще от пережитого волнения.
- Разрешите мне, товарищ комиссар, сказать кое-что. Может, мои слова глупыми покажутся, так хоть сам себя успокою.
- Слушаю.
- Знаете, моя жена в городе живет…
- Жена? - спросил Коротилов.
- Да, жена, - твердо ответил Бесстужев.
- Хорошо, - кивнул комиссар, и Юрий понял, что этот вопрос решен теперь раз и навсегда.
- Так вот, Полина живет на частной квартире. Ходит в магазины, на рынок. Мы с вами люди официальные, нам не все окажут. А при ней местные жители не стесняются. У многих местных на той стороне Буга родня осталась, так они умудряются со своими связь поддерживать.
- Ну-ну, - заинтересовался Коротилов.
- Говорят люди: германа на том берегу богато стало. Поверить им, так немцы большое количество техники за Бугом сосредоточили. И орудия, и танки. Извините, товарищ комиссар, - бабьи сплетни передаю, но что-то много сплетен этих…
- Извинять нечего, правильно сказал. Я и сам кое-что знаю.
- А у нас пушки без боеприпасов. Автоматы на складе. Просил хоть один для занятий - не дают. Распоряжения нет.
- Ладно, лейтенант, это я учту. - Комиссар хмурил седые брови. - Будут еще новости - приходи…
Поднявшись по крутым ступенькам наверх, Бесстужев вздохнул, привычным движением поправил портупею. Сырой воздух приятно холодил горящие щеки. На душе было легко. «Так, наверно, раньше с исповеди уходили», - улыбнулся он.
Издалека донеслась песня - в лагерь возвращались роты. Бесстужев заторопился: надо было отвести взвод в столовую и ехать на вокзал провожать Дьяконского.
* * *
В этот вечер долго горел свет в землянке полкового комиссара Коротилова. Давно прозвучал сигнал отбоя, затих лагерь, давно спали уставшие за день красноармейцы и командиры, а комиссар все еще сидел за дощатым столом, писал очередное политдонесение. И не столько писал, сколько думал.
Разговор с Бесстужевым взволновал Коротилова. Собственно, лейтенант не сказал ему ничего нового. Комиссар и сам знал о том, что за Бугом сосредоточиваются немецкие войска, что на границе неспокойно, что почти каждый день появляются над нашей территорией фашистские самолеты. Бесстужев только лишний раз напомнил ему об этом.
Надо было принимать какие-то серьезные меры. Но в штабе округа будто не замечали того, что происходит на границе. Воинские части занимались обычными мирными учениями. Коротилов уже сообщал о слухах среди жителей города, о том, что эти слухи проникают в войска. Писал, что в полку большая недостача личного состава, мало автоматов и радиостанций. Но его донесения попадали, вероятно, к равнодушным людям и оставались под сукном. На одном из совещаний Коротилову даже намекнули: не следует сгущать краски. И вообще, полковой комиссар должен, дескать, думать о своих делах, у него достаточно их в своей части. Об остальном позаботятся те, кому следует.
Нет, с этим Коротилов не мог согласиться. Партия учила его другому. Коммунист отвечает за все, с чем ему приходится сталкиваться. Он не может быть равнодушным. Выполняю, мол, свою работу, и ладно. Так мог рассуждать только беспринципный делец, а не большевик.
Смело вскрывать недостатки, прилагать все силы для исправления их - вот обязанность каждого члена партии и просто каждого порядочного человека. Надо смотреть правде в глаза - об этом говорил Владимир Ильич Ленин. И сам он всегда поступал именно так.
В этот вечер, составляя политдонесение, Коротилов снова, в который уж раз, вспоминал осенние дни 1919 года. В Москве голод и холод. Нет продовольствия, нет топлива. Остановились заводы. Редко отходят от вокзалов поезда. Изношенные паровозы с трудом тянут старые, расхлябанные вагоны.
Над страной нависла смертельная угроза. Деникин взял Орел. Юденич шел к Петрограду. Революция напрягала все силы, чтобы остановить и отбросить врага.
16 октября перед зданием Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов выстроились на улице коммунисты Ярославской и Владимирской губерний, мобилизованные партией для укрепления Красной Армии. Коротилов, тогда еще молодой парень, стоял на левом фланге, сжимая винтовку.
На балкон вышел Ленин. Он поднял руку. Стихли приветственные крики. Шеренги замерли в напряженном молчании.
Да, Владимир Ильич не боялся правды, какой бы горькой она ни была. Он без обиняков оказал, что положение чрезвычайно тяжелое. Партия обращается к сознательному пролетариату и крестьянству с призывом стать грудью на защиту своих завоеваний.
Краткой была в тот раз речь Ленина. Но его горячие, полные революционной страсти слова помогли коммунистам глубже осознать свою ответственность, поверить в победу своего дела.
Коротилов воевал под Орлом и под Харьковом. Потом послан был для политической работы в Первую конную армию, в которой и прослужил до конца гражданской войны. Два десятка лет прошло с той поры. Кажется, не такой уж большой срок. Но за это время на глазах комиссара неузнаваемо изменились вооруженные силы страны.
В дырявых шинелях, иные в лаптях, с одними винтовками громили красноармейцы белую гвардию. А теперь многие из этих красноармейцев окончили училища и военные академии, сами командуют полками и дивизиями. Тысячами танков и самолетов располагает Красная Армия. И с каждым годом, с каждым месяцем стремительно растет ее могущество. Совсем недавно начали поступать на вооружение новые танки, новые истребители. Их еще немного, но это - первоклассная техника, о которой двадцать лет назад можно было только мечтать.
Правда, в последние годы случалось и такое, что настораживало Коротилова, вызывало тревогу. Комиссар не мог поверить, что те десятки и сотни командиров, которые подверглись репрессиям, были врагами народа. Ведь в большинстве своем это старые коммунисты, делом доказавшие свою преданность. Но, может быть, Коротилову не все известно о них? Может, и, правда, существовали тайные враждебные организации? Странно. Очень странно все это было. Во всяком случае комиссар знал, что ложь не живет долго: рано или поздно правда восторжествует.
Но не это было главным. Отдельные люди, какой бы пост они ни занимали, могли допускать просчеты и ошибки. И в то же время партия, созданная Лениным, хранившая революционные традиции, шла верным путем. Ее вел коллективный разум миллионов большевиков.
Сам Коротилов поступал всегда только так, как подсказывала ему партийная совесть. Сейчас на границе - грозовая предвоенная атмосфера. И его долг, его обязанность писать об этом, требовать, чтобы войска были приведены в боевую готовность. Такие сигналы наверняка поступают и из других мест, от других политработников и командиров. Комиссар надеялся, что в штабе округа прислушаются к мнению тех, кто находится на передовом рубеже.
…Коротилов поднялся по ступенькам и несколько минут постоял у входа в землянку, вдыхая прохладный ночной воздух. Потом возвратился к столу, еще раз прочитал свое донесение. Все в нем было правильно. Комиссар стряхнул перо и размашисто подписался под текстом.
* * *
Всю весну 1941 года в районы стратегического развертывания, к западным границам Советского Союза, выдвигались полностью укомплектованные, готовые к наступлению немецкие дивизии. Это была сильная и гибкая армия, хорошо вооруженная, имевшая опыт боев в Польше и Франции, в Норвегии и Греции. Солдаты и офицеры были убеждены, что перед ними не устоит ни один противник, что русские побегут от них так же, как бежали французы и англичане.
В общей сложности сто девяносто немецких дивизий и дивизий их союзников передвигались на восток. Скрыть от русской разведки сосредоточение такой огромной массы войск было, конечно, невозможно. Чтобы ввести в заблуждение советских руководителей, был пущен слух о том, что сосредоточение войск является крупнейшим мероприятием для маскировки высадки в Англию.
Начать кампанию в России планировалось в мае, но непредвиденные обстоятельства помешали этому. Только что закончилась война в Югославии, и часть войск еще находилась в пути. Да и весна выдалась поздняя, широко разлились реки, на лугах стояла вода, набухли болота. До самого конца мая грязь на дорогах затрудняла движение.
Задержка беспокоила Гудериана. Он боялся, что русские осознают нависшую угрозу, примут необходимые меры, и тогда фактор внезапности будет потерян.
14 июня Гудериана вызвали в Берлин, в ставку Гитлера. Здесь собрались все командующие группами армий, армиями и танковыми группами. В обширной, но довольно мрачной приемной с узкими окнами толпились фельдмаршалы и генералы, сдержанно переговаривались. Явились в парадных мундирах, со всеми наградами. На лицах - торжественная серьезность.
Гудериан и командир 3-й танковой группы Гот, небольшого роста, худощавый генерал-полковник с крупным висячим носом, остановились недалеко от двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95