Значит, придется
расстаться с заманчивым планом опередить их и пошуровать в их логове. Он
еще долго напрягал слух, пока удаляющиеся голоса не стихли окончательно.
Опираясь на лук как на посох Гордон попытался встать. Осторожно
ступив на левую ногу, он обнаружил, что, пожалуй, сможет идти, хотя боль
еще не отпустила. Лет десять назад он не обратил бы на подобную мелочь
внимания и не прервал бы забега. Взгляни действительности в глаза, Гордон:
ты вышел в тираж, износился. В наши дни дожить в одиночестве до 34 лет -
это все равно, что заглянуть в лицо смерти.
О засаде теперь не могло быть и речи. О преследовании бандитов -
тоже. Он не мог надеяться выследить их безлунной ночью.
Чувствуя, что боль понемногу проходит, Гордон сделал несколько
осторожных шагов. Оказалось, что он способен передвигаться, даже не
опираясь на палку. Чудесно! Только куда теперь держать путь? Может,
потратить оставшееся светлое время суток на поиск пещеры или хотя бы кучи
сосновых иголок, чего угодно, лишь бы это позволило пережить ночную стужу?
Заранее ежась от холода, Гордон наблюдал за тенями, ползущими по дну
пустынной долины и надвигающимися на окружающие скалы. Покрасневший
солнечный диск посылал последние лучи, опускаясь меж двух снежных вершин
по левую руку от него.
Он стоял лицом к северу, собираясь с силами, чтобы снова пуститься в
путь, когда внезапно в глаза ударила мгновенная вспышка света - закатное
солнце отразилось от чего-то в зелени леса на противоположной стороне
узкого ущелья. Все еще оберегая поврежденную ногу, Гордон сделал несколько
шагов вперед.
Лесные пожары, бушевавшие в засушливых Каскадных горах, пощадили эту
часть хребта. В сохранившихся зарослях, однако, находилось нечто,
отражавшее солнечный свет подобно зеркальцу. Гордон понимал, что с горного
склона солнечный зайчик можно заметить лишь с определенной точки и в
строго определенное время суток - именно отсюда и именно сейчас.
Выходит, он ошибся: бандиты свили гнездышко вовсе не в ложбине выше и
дальше к западу, а гораздо ближе. Ему повезло: он обнаружил их.
"Значит, мне пожалована соломинка во спасение?" Он не знал,
благодарить или укорять провидение за проявленное к нему милосердие. "Мало
мне, что ли, бед и без этой последней насмешки?"
Надежда была для него привычным наркотиком. Именно надежда заставляла
его все эти годы стремиться на запад. Ощущение обреченности отступило, и
скоро он уже поймал себя на том, что строит новые планы.
Можно ли забрать свои вещи из хижины, набитой вооруженными людьми?
Гордон представил себе, как с одного удара выбьет дверь, как прочтет
изумление в широко распахнутых глазах, как, держа их на мушке, свяжет всех
одной рукой.
Почему бы и нет? Они вполне могут оказаться пьяными, он же достаточно
отчаялся, чтобы не брезговать любой возможностью. Еще одна богатая идея -
заложники. Черт возьми, даже коза, дающая молоко, должна быть для них
ценнее его башмаков. Не говоря уже о заложнице-женщине - это же
превосходная база для переговоров!
Собственные глупые мысли заставили его поморщиться. Все зависит от
того, проявит ли главарь шайки способность к рациональным поступкам.
Сможет ли этот мерзавец признать силу отчаяния, владеющего загнанным в
угол человеком, и дать ему уйти со всем, что тот сочтет нужным забрать?
Гордон часто становился свидетелем того, как гордыня принуждала людей
совершать непоправимые глупости. Если дело дойдет до погони, то ему
крышка: сейчас он не сможет тягаться в скорости даже с барсуком.
Глядя на звездочку света с противоположной стороны ущелья; он тем не
менее пришел к выводу, что у него нет иного способа выжить.
Сперва он двигался к цели томительно медленно. Нога все еще болела, к
тому же через каждые сто футов он останавливался, чтобы разглядеть следы
неприятеля и запутать собственные. Поймав себя на склонности шарахаться от
каждой тени как от вражеской засады, молча выругался. В конце концов, эти
люди - не холнисты. Более того, Гордон уже окрестил их лентяями. Он
догадывался, что их посты, если таковые вообще выставлены, расположены
гораздо ближе к лагерю.
В сумерках он уже не мог разглядеть на камнях никаких следов, однако
теперь уверенно продвигался в намеченном направлении. Нечто, отражавшее
свет, пропало из виду, зато он прекрасно видел вход в боковое ущелье и,
ступив на тропу, ведущую примерно в нужном направлении, прибавил шагу.
Становилось все темнее. С гор тянуло холодом. Гордон оставил позади
очередное пересохшее русло и стал карабкаться с помощью лука-посоха на
противоположный склон. Когда от цели его отделяло, согласно расчетам,
менее четверти мили, тропа вильнула в сторону, и Гордон застрял в
зарослях. Он загораживал лицо локтями, чтобы не исцарапаться, и отчаянно
боролся с желанием всласть чихнуть из-за поднятой им густой пыли.
С вершин гор вниз сползал промозглый ночной туман. Еще немного - и
под ногами заблестит изморозь. Гордон поежился, но не столько от холода,
сколько от нервного напряжения. Он знал, что цель близка. Ему предстояла
встреча со Смертью - и тут уж кто кого.
В юности ему приходилось читать о героях, вымышленных и
существовавших в действительности. Почти все они обладали способностью
отринуть в решающий момент собственные тревоги, смятение, застилающую
глаза ярость и вспоминали обо всем этом только позже, в более подходящей
обстановке. Однако Гордон был слеплен из другого теста. Вместо
решительности его все больше одолевали сомнения и даже угрызения совести.
Сомневался он не в правильности принятого решения. Стандарты его
теперешней жизни требовали именно таких действий, и никаких иных. Это был
единственный способ выжить. Даже если ему суждено сейчас погибнуть, то он
хотя бы унесет с собой в могилу нескольких негодяев, чем облегчит задачу
следующим за ним путникам.
Однако по мере приближения схватки он все яснее сознавал, что не
желает такой развязки. На самом деле ему вовсе не хотелось убивать этих
людей. Он был таким всегда, даже в те дни, когда служил в крохотном взводе
лейтенанта Вана и сражался во имя поддержания мира и сохранения хотя бы
осколка нации, которую уже настигла смерть. Если потом он избрал жизнь
менестреля, странствующего лицедея и время от времени наемного работника,
то причина отчасти заключалась в том, что ему хотелось всегда находиться в
пути, ибо так было больше надежды увидеть свет.
Некоторые выжившие после войны общины принимали в свои ряды чужаков.
Желаннее всего были, естественно, женщины, но порой и мужчинам не давали
от ворот поворот. Однако здесь нередко таилась ловушка: слишком часто
новичку приходилось участвовать в дуэли, чтобы, умертвив соперника,
завоевать право восседать за общинным столом; либо приносить как
доказательство своей доблести скальп человека из враждебного клана.
Настоящих холнистов осталось уже немного как на равнинах, так и в
Скалистых горах. Однако в попадавшихся на его пути поселениях выжившие
люди слишком часто требовали соблюдения ритуалов, вызывавших у Гордона
непреодолимое отвращение.
И чего же он добился? Сейчас он пересчитывает пули, холодно отмечая
про себя, что боеприпасов хватит, чтобы расквитаться со всеми бандитами до
последнего.
Поперек пути встал новый раскидистый куст, усыпанный не столько
ягодами, сколько шипами. Гордон решил его обойти, соблюдая в сгущающихся
сумерках удвоенную осторожность. Его чувство направления - безошибочное
после четырнадцати лет скитаний, как автоматический прибор - не давало
сбоев. Двигался он бесшумно, предаваясь мех тем невеселым мыслям.
Если разобраться, то остается лишь недоумевать, как такой человек,
как он, прожил столь долго. Все, кого он знал прежде, кем восхищался в
юности, погибли, унеся с собой надежду. Приятный мир, созданный специально
для таких мечтателей, как он, развалился, когда ему было всего
восемнадцать. Прошло немало времени, прежде чем он осознал, что его
неиссякаемый оптимизм, похоже, сродни помешательству с оттенком истерии.
Черт возьми, а кто в эти дни не безумен?
"Никто, - отвечал он себе. - Однако паранойя и депрессия вполне
объяснимы при сложившихся обстоятельствах. Идеализм же - просто признак
глупости".
Мазок синевы, замеченный уголком глаза, заставил Гордона
остановиться. Вглядевшись в заросли, он обнаружил на расстоянии всего
одного фута россыпь голубики, почему-то пропущенную медведем. Туман
обострил обоняние Гордона, и он сумел различить слабый аромат ягод.
Не обращая внимания на колючки, он запустил руку в заросли и набрал
целую гореть голубики. Через секунду он ощутил на языке сладость самой
Жизни.

Сумерки сменились тьмой; в небе загорелись едва видные звездочки.
Ледяной ветер задувал под изодранную рубаху Гордона, напоминая, что пора
довести начатое до конца, иначе его пальцы онемеют от холода и он даже не
сможет спустить курок.
Вытерев сладкие от ягод руки о штаны, он вышел из-за кустов. Внезапно
футах в ста от него блеснуло стекло, отразившее последний луч заката.
Гордон тут же шарахнулся назад, осторожно достал револьвер и долго сжимал
левой рукой правое запястье, чтобы унять дрожь. Настала время проверить, в
порядке ли револьвер. Раздался уверенный щелчок. Запасные патроны
оттягивали нагрудный карман его рубахи.
Готовясь к прыжку, он откинулся спиной на стену кустарника,
смирившись с уколами шипов, и напоследок прикрыл глаза, призывая себя к
спокойствию и милосердию. В промозглой тьме Гордон слышал только
собственное дыхание, да еще ритмичный стрекот кузнечиков. Вокруг свивался
в кольца холодный туман.
"Что ж, - со вздохом заключил он, - иного пути нет". Держа револьвер
наготове, он выглянул из укрытия.

Его взору предстало нечто странное. Удивительнее всего было то, что
стеклянная панель оказалась совершенно темной. Загадкам не было конца;
Гордон отказывался найти объяснение встретившей его тишине. Он полагал,
что бандиты разведут огонь и будут шумно праздновать свою удачу.
Темнота уже до того сгустилась, что он не различал собственной руки.
Вокруг высились деревья, напоминавшие сейчас гигантских троллей.
Стеклянную панель окружало нечто темное; в стекле смутно отражались чуть
светлеющие на западе облака. Между Гордоном и его находкой проплывали
клочья тумана, отнюдь не помогая лучше видеть и соображать.
Он медленно двинулся вперед, все время поглядывая под ноги. Не
хватало только наступить на сухой сук или напороться на острый камень!
Когда он снова поднял глаза, ему показалось, что он утратил связь с
реальностью. То, к чему он приближался, не было похоже ни на что из того,
что он был готов здесь обнаружить. Застекленный предмет больше всего
напоминал ящик с большим окном в верхней части. Низ, впрочем, больше
походил на крашеный металл, нежели на доски. По углам...
Туман неожиданно сгустился. Гордон сообразил, что заблуждался с
самого начала. Он ожидал набрести на дом; сейчас, подобравшись ближе,
обнаружил, что его отделяет от находки куда меньшее расстояние. Ее
очертания казались ему все более знакомыми, напоминающими...
Случилось неизбежное: под ногой хрустнула ветка. Треск наполнил его
уши, как раскат грома, и он мгновенно растянулся на земле, отчаянно
вглядываясь в темноту. Его глаза обладали сейчас невероятной зоркостью,
порожденной страхом; казалось, еще минута - и его взор пронзит туман.
И верно, туман послушно рассеялся. Зрачки Гордона расширились:
оказалось, что он находится в какой-то паре метров от окна, в котором
сейчас отразилась его физиономия с выпученными от ужаса глазами и
всклокоченными волосами. Но в окне он увидел не только себя: из полутьмы
за стеклом его приветствовал оскалом голый череп.
Гордон отпрянул, чувствуя, как по его спине с шуршанием путешествует
легион мурашек. Револьвер беспомощно повис в упавшей руке, рот беззвучно
раскрылся. Он тонул в тумане, ожидая дальнейших доказательств собственного
безумия; при этом ему все же очень хотелось, чтобы мертвая голова
оказалась обманом зрения.
"Увы, бедный Гордон!.." Жуткий образ Смерти, на который наложилось
сейчас его отражение в стекле, покачивался, приглашая новичка в свою
компанию. Еще ни разу за все эти страшные годы овладевшая миром Смерть не
являлась ему в виде призрака. Голова Гордона сделалась пустой до звона в
ушах; он и помыслить не мог, чтобы отклонить предложение этого обитателя
замка Эльсинор. Он прирос к месту, не в силах отвести взгляд и
пошевелиться. Череп - и его, Гордона, лицо... Его лицо и череп... Он был
сражен без боя, и победитель довольно ухмылялся, празднуя победу.
Спасение явилось Гордону в виде банального, обезьяньего рефлекса.
Даже самое кошмарное, пригвождающее к месту зрелище не может
заставить человека стоять не шелохнувшись до скончания века, тем более
когда ничего нового не происходит. Пускай его покинула смелость, и
образованность только добавила ужаса, да и нервная система - и та не
поспешила на выручку, - тут-то свое слово скажет скука.
Гордон услыхал хриплый присвист, с которым вырывался из его груди
воздух. Сам того не желая, он медленно отвел глаза от лика Смерти.
Инстинкт без помощи рассудка отметил, что стеклянное оконце является
частью двери. Ниже располагалась ручка. Слева находилось еще одно оконце.
Справа же... справа была крышка.
Крышка капота джипа.
Это оказался давно брошенный, насквозь проржавевший джип с древними
эмблемами правительства Соединенных Штатов; внутри джипа был заперт скелет
давно почившего государственного служащего, чей череп усмехался, таращась
на Гордона сквозь окошко со стороны правого сиденья.
Гордон выдохнул сразу всей грудью, как удавленник, с горла которого
сдернули веревку, ощущая одновременно облегчение и замешательство.
Выпрямляясь, он испытал те же ощущения, с которыми входит в мир
новорожденный. Гордон тоже родился сейчас во второй раз.
- О боже! - произнес он, лишь бы услышать звук собственного голоса.
Торопливо, помогая себе взмахами рук, он обошел машину, то и дело
оглядываясь на ее мертвого хозяина; движения помогли ему освоиться с
реальностью. Глубоко дыша, Гордон чувствовал, как успокаивается пульс и
стихает шум в ушах.
Немного погодя он уселся на землю, привалившись спиной к холодной
дверце джипа. Все еще не в силах унять дрожь, он убрал револьвер в кобуру.
Потом припал губами к фляжке и утолил жажду долгими глотками. Он предпочел
бы сейчас что-нибудь покрепче, но и вода принесла немалое облегчение.
Темная, пронизывающая до костей ночь вступила в свои права. Тем не
менее Гордону потребовалось некоторое время, чтобы истина предстала перед
ним по всей неприглядности. Теперь ему ни за что не отыскать бандитского
логова, ибо он, обманувшись, забрался слишком далеко. Впрочем, джип может
послужить каким-никаким укрытием, раз уж в округе не наблюдается ничего
более подходящего.
Он с кряхтением поднялся и взялся за ручку на дверце, с трудом
припоминая движения, бывшие когда-то более знакомыми двум сотням миллионов
его соотечественников, чем обычная ходьба. Немного посопротивлявшись,
дверца распахнулась, издав пронзительный скрип. Устроившись на
потрескивающем виниле сиденья, Гордон огляделся.
Джип оказался с правым рулем - такие машины использовались в
незапамятные времена, еще до Светопреставления, почтовым ведомством.
Мертвый почтальон - вернее то, что от него осталось, - занимал совсем
немного места. Гордон старался не смотреть в его сторону.
Багажный отсек джипа был забит брезентовыми мешками. В тесной кабине
устоялся плотный запах старой бумаги, и этот запах заглушал аромат
мумифицированных останков.
Не веря еще в свое счастье, Гордон вцепился в укрепленную в зажиме
стальную фляжку. Внутри раздалось бульканье. Раз после шестнадцати или
даже более лет в ней оставалась жидкость, значит, она была закрыта
герметически. Попытавшись свинтить крышку и не добившись успеха, Гордон
разразился проклятиями. С силой несколько раз ударив крышкой о дверцу, он
возобновил попытки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36