В глазах его горел страх, с каким редко можно встретиться.
Уже от двери, обернувшись, горец сказал, демонстрируя свой точеный
профиль в колеблющемся свете сальных свечей:
- Мне кажется, я знаю, с чего выкрутасничает эта ваша дурочка.
Поверьте, это не имеет никакого отношения к ерунде насчет "героев и
негодяев", сколько бы она ни изводила на нее чернил. Остальные бабенки
просто тянутся за ней - прирожденным лидером, который необходим в наше
трудное время. Она так, походя, увлекла их, бедняжек, за собой. На самом
деле она... - Паухатан покачал головой. - Она воображает, что действует из
благородных, высоких побуждений, однако все сводится к простенькому
объяснению... Ею движет любовь, господин инспектор! По-моему, она
поступила так из-за вас.
Мужчины посмотрели напоследок друг на друга, и до Гордона дошло, что
посещение Паухатаном отъезжающего почтальона вызвано чувством вины,
которое теперь будет терзать его; владыке Сахарной Головы не хотелось
оставаться единственным мучеником.
Гордон кивком простился с ним, принимая груз угрызений совести и
связку писем.

Отойдя от теплого кострища, Гордон ощупью добрался до коновязи и
тщательно проверил все постромки. Он остался доволен осмотром, хотя кони
вели себя довольно беспокойно, еще не оправившись от дневной гонки. Позади
остались руины города Ремоут и большого старого кемпинга Медвежий Ручей.
Если они не сбавят скорость и завтра, то, согласно прикидкам Кэлвина
Льюиса, вскоре после заката доберутся до Розберга.
Паухатан щедро-одарил отъезжающих провизией и не пожалел для них
своих лучших скакунов. Северянам ни в чем не было отказа. Единственное,
что оставалось для них недоступным, - сам несговорчивый Джордж Паухатан.
Ласково потрепав крайнего в ряду коня, Гордон побрел назад. Ему было
по-прежнему трудно смириться с мыслью, что путешествие оказалось
совершенно напрасным. Во рту еще чувствовался горький привкус поражения.
Мигающие ряды лампочек... Голос давно умершей машины...
Гордон невесело усмехнулся.
"Если б возможно было заразить его твоим оптимизмом, Циклоп, -
неужели ты думаешь, я не сделал бы этого? Но такого, как он, голыми руками
не возьмешь! Он сделан из материала покрепче моего".
"Кто возьмет на себя ответственность?"
- Не знаю! - в отчаянии прошептал он, обращаясь к обступившей его
темноте. - И знать не хочу!
От лагеря его отделяло теперь футов сорок. А что если попросту уйти в
лес? Затеряйся он сейчас в чаще - и его положение можно будет считать
более предпочтительным, чем год и четыре месяца тому назад, когда он,
ограбленный и израненный, наткнулся в пыльном лесу на этот ржавый почтовый
джип, будь он неладен!
Если он прихватил с собой сумку и форму, то только чтобы выжить.
Однако уже тогда на него что-то накатило. Уже тогда он увидал первого
призрака...
В Пайн-Вью было положено начало легенде - всей этой ерунде о
почтальонишке Джонни Яблочное Семечко, которая вскоре совершенно отбилась
от рук и сделала его ни больше ни меньше - ответственным за судьбы
цивилизации! Он, между прочим, о таком и не помышлял... Но сейчас понял,
что вполне может поставить на этом точку.
"Уйти, и дело с концом", - стучало у него в голове.
Гордон на ощупь пробирался в непроглядной тьме, пользуясь навыком
лесного обитателя, который еще ни разу его не подводил, - безошибочным
чувством направления. Он ступал уверенно, угадывая, где его поджидают
особенно узловатые корни и ямы, как и подобает заправскому следопыту.
Для того чтобы перемещаться в кромешной тьме, требовалась особая
сосредоточенность, достигаемая разве что в позе лотоса и ничуть не менее
возвышенная; при той же степени отрешенности здесь нужна куда большая
активность подсознания, чем в предзакатной медитации два дня тому назад,
над ревущим потоком, вбирающим в себя струи сразу нескольких речных
рукавов. Продолжая идти так, он все больше уносился мыслями ввысь,
пренебрегая обычными заботами и тревогами. Ни зрение, ни слух сейчас не
были ему нужны. Он подчинялся одному едва ощутимому дуновению ветра. Да
еще аромату красного кедра и привкусу соли на губах - дару далекого, но
такого желанного океана.
"Уйти, и дело с концом..." Он с облегчением понял, что нащупал
противоядие, способное подавить мельтешение компьютерных огоньков у него в
мозгу. Призракам придется попятиться. Почти не чувствуя земли под ногами,
он едва не летел, повторяя снова и снова наконец-то найденную фразу.
"Уйти, и дело с концом!"
Восхитительная прогулка оборвалась совершенно неожиданно: он
споткнулся о предмет, которого не должно было быть здесь, в лесу.
Гордон рухнул наземь вполне бесшумно, разве что затрещали сосновые
иголочки, присыпанные снегом. Сколько он ни шарил руками вокруг, ему не
удавалось определить, что представляет собой остановившая его преграда.
Она была мягкой и податливой; ладонь покрылась чем-то липким и теплым.
Зрачки Гордона донельзя расширились от леденящего ужаса и выхватили
из темноты мертвое лицо.
Юный Кэл Льюис взирал на него с выражением застывшего изумления. Его
горло было со знанием дела перерезано от уха до уха.

Гордона отбросило назад, шарахнуло спиной о ближайший ствол. На сей
раз он не захватил с собой ни ножа, ни пояса с револьвером. Приходилось
признать: атмосфера безопасности, царившая на горе у Джорджа Паухатана,
породила в нем чувство губительной самонадеянности. Что ж, это, как видно,
последняя его оплошность.
Из темноты до него доносился шум среднего рукава реки Кокилл. За ней
лежала вражеская территория. Однако по эту сторону как будто нечего было
опасаться!
"Холнисты не знают, что здесь есть еще я", - сообразил он. В это с
трудом верилось - ведь он брел по лесу совершенно рассеянно, даже бормоча
что-то себе под нос; оставалось предположить, что они просто проворонили
его.
Или были поглощены другими делами.
Гордон отлично понимал тактику противника: сперва убрать посты, потом
неожиданно наброситься на ничего не подозревающий спящий лагерь.
Молокососы и старики у костра остались без своего Джорджа Паухатана. Не
надо им было спускаться с горы Сахарная Голова...
Гордон укрылся в переплетении корней огромного дерева. Здесь его
никогда не найдут, если затаиться. Когда закончится резня и холнисты
начнут собирать свои трофеи, он сумеет бесследно исчезнуть в лесу.
Дэна утверждает, что есть два сорта мужчин, достойных внимания,
прослойка же между ними ничего не стоит. "Чудесно, - думал он, - вот и я
принадлежу к прослойке. Живой пройдоха стоит дюжины мертвых идеалистов".
Он сжался в комок, обратился в неподвижный камень.
Со стороны лагеря раздался хруст ветки. Спустя минуту чуть дальше
заухала какая-то ночная птица. Звукоподражание было безупречным.
Вслушиваясь в эти звуки, Гордон словно бы видел, как сжимается вокруг
лагеря безжалостное кольцо. Ставшее для него убежищем дерево осталось вне
этого кольца, несущего гибель.
"Спокойно, - приказал он себе, - сиди и не рыпайся".
Он старался прогнать из головы образы крадущихся врагов, их
раскрашенные лица, ухмыляющиеся в предвкушении бойни, блестящие смазкой
ножи.
Не думать об этом! Гордон крепко зажмурился, решив считать удары
собственного сердца и бессознательно нащупывая цепочку на груди. С момента
ухода из Пайн-Вью он не снимал этого подарка Эбби.
"Так-то лучше: вспоминай Эбби!" Он попробовал представить ее -
улыбающуюся, жизнерадостную, полную любви, - однако быстро отвлекся.
Прежде чем замкнуть кольцо, холнисты постараются удостовериться, что
разделались со всеми постами. Если они еще не расправились со вторым
дозорным - Филиппом Бокуто, то скоро наступит и его черед.
Гордон сжал цепочку в кулаке, затянув ее на шее петлей.
Бокуто... Он охраняет командира, даже не спрашивая на это
разрешения... Он выполняет за него грязную работу... Он предан ему всей
душой, ибо верит в миф... Он трудится ради страны, которая погибла и
больше никогда не возродится к жизни...
Бокуто.
Второй раз в течение ночи Гордон оказался на ногах, не контролируя
себя. Секунда - и раздался отчаянный свист: это сработал свисток Эбби,
висящий на цепочке. Сложив ладони вокруг рта, Гордон крикнул:
- Филипп! Поберегись!
- ...ись!.. ись!.. ись!.. - разнеслось эхом по спящему лесу.
Еще секунду, показавшуюся вечностью, стояла тишина, а затем хлопнуло
подряд шесть выстрелов, сменившихся отчаянной беспорядочной пальбой.
Гордон замигал, всматриваясь. У него, видимо, помутился рассудок, но
обратного пути уже не было.
- Они попались! - крикнул он что было мочи. - Джордж говорит, что
уведет их к реке! Фил, прикрывай справа!
Импровизация, да и только! Далеко не все смогли, наверное, расслышать
его среди общего шума, пальбы, боевых выкриков холнистов, однако какую-то
пользу его крик должен был принести. Гордон продолжал кричать и свистеть,
чтобы спутать нападающим планы.
Дерущиеся что-то кричали в ответ и катались по земле. Потухший было
костер теперь огрызался ослепительными языками пламени, выхватывая из
темноты неясные фигуры.
Поскольку спустя почти две минуты сражение еще не прекратилось, у
Гордона появилась надежда, что не все потеряно. Своими криками он пытался
заставить врагов думать, что командует внушительным подкреплением.
- Не давайте им уйти за реку! - Ему уже казалось, что холнисты готовы
отступить. Он перебегал от дерева к дереву, приближаясь к костру, хоть и
был совершенно безоружен. - Окружайте их! Не давайте...
Внезапно из-за ближайшего дерева появилась рослая фигура. Гордон
замер в каких-то десяти футах от нее. Лицо холниста, покрытое черными и
белыми полосами, сливалось с ветвями, как и его одежда; узкий рот
растянулся в гадкой беззубой улыбке. Холнист выглядел настоящим гигантом.
- Ну и крикун, - проговорил он. - Надо бы его успокоить, а, Нейт? -
Темные глаза высматривали что-то позади Гордона.
Тот помимо собственной воли начал поворачивать голову, хотя знал, что
это, скорее всего, блеф и его противник вышел на него в одиночку.
Секундной потери бдительности оказалось достаточно: фигура в камуфляже
совершила молниеносный бросок. Один удар тяжелого, как молот, кулака - и
Гордон оказался на лопатках. Из глаз посыпались искры. Он был на грани
беспамятства от боли. "Вот это скорость!" - успел подумать он, прежде чем
лишился чувств.

10
Холодный моросящий дождик превращал и без того расхлябанную дорогу в
топкое болото, в котором вязли натруженные ноги пленников. Они понуро
ковыляли в грязи, стараясь не отстать от конных охранников. Теперь, по
прошествии трех дней, они не думали ни о чем другом, кроме необходимости
удержаться на ногах, чтобы не навлечь на себя новых побоев.
Победители, смывшие с лиц боевую раскраску, выглядели не менее
устрашающе, чем прежде. Закутавшись в полушубки защитной расцветки, они
лихо гарцевали на добытых в бою лошадях из долины Камас. Замыкающий
холнист, самый молодой из отряда, всего с одной серьгой в ухе, то и дело
оглядывался, рычал на пленных и дергал за веревку, привязанную к кисти
переднего, заставляя всю цепочку ненадолго переходить с ходьбы на
неуклюжую рысцу, чтобы догнать всадников.
Вдоль дороги то тут то там попадались остатки домашнего скарба,
брошенного несколькими волнами беженцев, прокатившимися здесь. После
бесчисленных мелких стычек и отдельных кровопусканий территорией овладели
сильнейшие. Это и был рай в стиле Натана Холна.
Несколько раз караван победителей и побежденных миновал скопления
зловонных хибар, сложенных из разномастного довоенного хлама. Изможденные
обитатели поселков неизменно высыпали на обочину дороги, чтобы,
почтительно потупив взоры, приветствовать своих господ. Кто-то обязательно
подворачивался под горячую руку и получал свою порцию ленивых пинков от не
удосужившегося спешиться всадника.
Только пропустив отряд, несчастные осмеливались поднять глаза. В них
не было ненависти, лишь голодное вожделение, с каким они взирали на
упитанные конские бока.
На новых невольников жители хибар не смотрели вовсе. Те тоже
старались не встречаться с ними взглядом.
От рассвета до заката пленных гнали вперед, лишь изредка устраивая
короткий привал. На ночь их разводили в разные стороны, чтобы не дать
сговориться. Каждый проводил ночь, привязанный к лошадиному крупу,
дававшему тепло в отсутствие костра. При первых лучах солнца их,
проглотивших скудную баланду, снова гнали вперед.
По прошествии четырех дней двое пленных скончались. Еще двое слишком
ослабели, чтобы продолжать путь, поэтому их оставили на милость
холнистского управляющего из грязного придорожного селеньица в качестве
замены двух его рабов, распятых для устрашения возможных ослушников и еще
не снятых с телеграфных столбов.
Все это время Гордон не видел почти ничего, кроме спины товарища по
несчастью, ковыляющего впереди его. Вместе с тем он проникся ненавистью к
тому, кто плелся следом за ним: каждая его запинка означала рывок веревки,
отдававшийся острой болью во всем теле. Однако он не сразу заметил
исчезновение последнего пленника и лишь спустя какое-то время сообразил,
что за лошадьми поспевают только двое несчастных. Теперь он завидовал
тому, кто остался позади, не зная даже, жив ли тот.
Скорбному путешествию, казалось, не будет конца. Много дней назад он
очнулся уже в этой цепочке, но так и не пришел в полное сознание. Несмотря
на страдания, какая-то часть его естества была рада отупению и
монотонности пути. Теперь, по крайней мере, его не преследовали призраки.
Он забыл о сложностях бытия и чувстве вины. Все стало на свои места. Знай
перебирай ногами, уплетай то немногое, что тебе суют, и не поднимай глаз.
Потом наступил момент, когда Гордон заметил, что ковыляющий впереди
него пленник помогает ему, подставляя плечо в особенно топких местах. У
него хватило соображения, чтобы задаться вопросом, зачем тот расходует
лишние силы.
В очередной момент просветления он не обнаружил на своих кистях
веревок. Они остановились у деревянного сарая, на некотором удалении от
шатких, гудящих, как ульи, хибар. Неподалеку шумела вода.
- Добро пожаловать в Агнесс, - произнес хриплый голос. Кто-то пнул
его в спину. Под презрительный смех пленных затолкали в сарай, где они тут
же повалились на вонючую солому.
Оба остались лежать там, где рухнули. Наконец-то появилась
возможность забыться сном. Ни о чем другом сейчас нельзя было помыслить.
Сновидения их не посещали, и забытью мешала лишь боль в натруженных
мышцах. Так продолжалось до конца дня, потом целую ночь и утро.

Гордона разбудил яркий луч солнца, пробившийся сквозь щель в досках и
коснувшийся его лица. Он со стоном перевернулся на другой бок. Над ним
склонилась какая-то тень, и веки его приоткрылись, как ржавые жалюзи.
Прошло несколько секунд, прежде чем восстановилось зрение. Еще через
некоторое время начало проясняться сознание. Он сообразил, что в знакомой
улыбке не хватает одного зуба.
- Джонни... - прохрипел он.
На юном лице не осталось живого места. При этом Джон Стивенс радостно
ухмылялся, зияя провалом во рту.
- Привет, Гордон! Добро пожаловать в общество несчастных, то есть
живых.
Он помог Гордону сесть и поднес к его губам ковш с прохладной речной
водой, не переставая болтать:
- В углу есть еда. Еще я слышал, как один охранник сказал, что нам
скоро дадут умыться. Так что существует, видимо, причина, почему нас не
разрезали на части и не подвесили к поясу какого-нибудь жадного до трофеев
балбеса. Не иначе как нас притащили сюда для встречи с какой-то шишкой. -
Джонни невесело рассмеялся. - Подожди, Гордон, мы еще обведем вокруг
пальца этого типа, кем бы он ни был. Предложим ему заделаться почтальоном,
что ли... Ведь ты это имел в виду, когда объяснял мне, что такое
реалистическая политика?
Гордон был слишком слаб, чтобы пристукнуть Джонни на месте за этот
возмутительный взрыв веселья, поэтому он довольствовался кривой усмешкой,
от которой на его потрескавшихся губах выступила кровь.
В противоположном углу завозились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36