Поэтому он был
уверен, что его ферма останется нетронутой, какова бы ни была судьба всех
остальных.
Теперь он решил выпутаться из этой печальной истории как можно
скорее, ибо Джонатан принадлежал к числу людей, предпочитающих всегда
находиться на стороне победителя.
Поэтому хотя он и сказал: "Так! Так!" - громче своих товарищей, как
только стало темно, пока другие готовили лошадей и сменяли караул, он
перебросил через ров позади конюшни лестницу и убежал, карабкаясь по ее
ступенькам, под прикрытием находившегося на лугу коровника.
Полчаса спустя, постаравшись натолкнуться на людей аббата и попасть в
плен, он стоял перед ним в коттедже, служившем штабом. Сначала Джонатан
ничего не хотел говорить, но когда они в конце концов пригрозили вытащить
его на улицу и повесить, он, по его словам, для спасения жизни развязал
язык и все рассказал.
- Так, так, - сказал аббат, когда тот кончил. - Господь благоволит к
нам. Эти птички в наших сетях, и, значит, день святого Илария я буду
справлять у себя в Блосхолме. За твою услугу, мастер Дикси, ты станешь
моим управляющим в Крануэл Тауэрсе, когда он будет принадлежать мне.
Но можно сразу сказать, что все кончилось совсем не так, и он не
только не получил места управляющего в Крануэле, но когда вся правда стала
известна, невеста Джонатана не пожелала иметь с ним ничего общего, а люди
тех мест разграбили его ферму и выгнали его из графства, и о нем с тех пор
не было ни слуху ни духу.
Тем временем все было приготовлено к отъезду, и Кристофер, оставшись
в Тауэрсе наедине с Сайсели, попрощался с ней в темноте, так как им нечем
было осветить комнату.
- Это отчаянная попытка, - сказал он ей, - и я не могу сказать, чем
она кончится и увижу ли я когда-нибудь снова твое милое личико. И все же,
дорогая, мы провели вместе несколько счастливых часов; и если я погибну, а
ты останешься жить, я уверен, что ты всегда будешь меня помнить, пока, как
нас учили, мы не встретимся снова там, где никакой враг не сможет мучить
нас и где нет холода, голода и темноты. Сайсели, если так суждено и у тебя
будет ребенок, научи его любить отца, даже если он никогда его не увидит.
Тут она обвила его руками и плакала, плакала, плакала.
- Если ты умрешь, - рыдала она, - то, наверное, умру и я. Хоть я еще
молода, но этот мир для меня полон скорби, а теперь, когда мой отец умер,
без тебя, супруг мой, он превратится в ад.
- Нет, нет, - ответил он, - живи, пока хватит сил, потому что - кто
знает? - часто самое худшее приводит к лучшему. Ведь и у нас были свои
радости. Поклянись, что будешь жить, голубка!
- Хорошо, если ты тоже в этом поклянешься, потому что, может быть,
умру я, а ты останешься жить. Мечи в темноте не выбирают цели. Давай
пообещаем друг другу, что мы оба будем жить, вместе или врозь, пока
господь не призовет нас.
Так, в ледяном мраке, дали они эту клятву, скрепив ее поцелуями.
Время наконец наступило, и они, рука об руку, ощупью, пошли во двор,
немного успокоившись оттого, что ночь была очень благоприятной для
выполнения их плана. Снег растаял, и сильный ветер, очень бурный, но не
холодный, дул с юго-запада, раскачивая высокие вязы, которые скрипели и
стонали, как живые существа. Кристофер и Сайсели были уверены, что при
таком ветре, как этот, их никто не услышит и не увидит под мрачным и
беззвездным небом, а дождь, ливший между порывами ветра, смоет следы их
коней.
Они молча оседлали лошадей и с четырьмя людьми - к этому времени все
остальные ушли - переехали через подъемный мост, опущенный, чтобы они
могли бежать. На расстоянии примерно трехсот ярдов их путь проходил через
старый известковый карьер, вырытый много поколений назад; по обе стороны
тропинки густо проросли деревья.
Когда они приближались к карьеру, в ночной тишине внезапно впереди
заржала лошадь, и одно из их животных ответило ржанием.
- Стойте, - пролепетала Сайсели, слух которой обострился от страха. -
Я слышу, как движутся люди.
Они натянули поводья и прислушались. Да, между порывами ветра
слышался едва уловимый звук, как будто бряцали оружием. Они вперили взор в
темноту, но ничего не смогли разглядеть.
Опять заржала лошадь, и ей ответило ржанье. Один из слуг выругал про
себя животное и грубо ударил его плашмя мечом, и тогда отдохнувшая лошадь
понеслась, закусив удила. В следующую минуту в известковом карьере перед
ними поднялся невообразимый шум - шум окриков, удары меча, а потом тяжелый
стон, словно сорвавшийся с губ умирающего человека.
- Засада! - воскликнул Кристофер.
- Можем мы объехать ее? - спросила Сайсели, и в ее голосе прозвучал
ужас.
- Нет, - ответил он - ручей разлился; мы увязнем. Чу! Они атакуют
нас. Обратно в Тауэрс, другого выхода нет.
Так они повернули и помчались, преследуемые криками и стуком копыт
множества скачущих лошадей. Через две минуты они были уже там, - женщины,
Кристофер и трое мужчин проскакали через мост.
- Поднять мост! - закричал Кристофер, и они спрыгнули с лошадей и,
спотыкаясь, побежали к рычагам; слишком поздно, так как всадники аббата
уже вступили на него.
Тогда началась битва. Лошади врагов шарахались назад от дрожавшего
моста, поэтому ездоки спешились и ринулись вперед, но были встречены
Кристофером и его тремя союзниками: в этом узком месте они могли заменить
сотню.
Жестокие удары наносились в темноте наугад; двое из людей аббата
упали, после чего низкий голос скомандовал:
- Вернитесь и подождите рассвета.
Когда они ушли, таща с собой раненых, а Кристофер и его слуги снова
попытались поднять мост, они увидели, что он не двигается.
- Какой-то предатель испортил цепи, - сказал Кристофер тихим от
отчаяния голосом. - Сайсели и Эмлин, идите в дом. Я и каждый, кто захочет,
останемся здесь, чтобы покончить с этим делом. Когда меня убьют, сдайтесь.
Я думаю, что впоследствии король рассудит нас по справедливости, если вы
сможете до него добраться.
- Я не пойду, - застонала Сайсели. - Я умру с тобой.
- Нет, ты пойдешь, - сказал он, топая ногой, и, когда он произносил
эти слова, стрела просвистела между ними. - Эмлин, тащи ее туда, пока ее
не убили. Скорее, говорю я, скорее, или проклятье господа и мое обрушится
на вас. Разожми руки, жена; как я могу сражаться, если ты висишь у меня на
шее? Что! Неужели я должен ударить тебя? Ну что ж, вот и вот!
Она разжала руки и со стоном упала на грудь Эмлин, которая полунесла,
полувела ее через двор, где скакали на свободе испуганные лошади.
- Куда мы идем? - всхлипнула Сайсели.
- В центральную башню, - ответила Эмлин, - там, кажется, безопаснее.
К этой башне, которая дала название всему замку [Крануэл Тауэрс -
"Башни Крануэла" (англ.)], они шли ощупью. В отличие от остальной части
дома, построенного главным образом из дерева, башня была каменной, ибо
являлась частью старой постройки времен норманнов. Спотыкаясь, они
медленно поднимались по ступенькам, пока наконец не достигли крыши, так
как инстинктивно искали места, откуда могли что-нибудь видеть, если бы
появились звезды. Здесь, на этом возвышении, они укрылись и ждали конца,
каким бы он ни был, - ждали молча.
Сколько времени прошло, они не знали, пока наконец из-под крыши
кухни, позади дома, не вырвалось пламя, которое подхватил ветер и понес на
стены основного здания, так что вскоре оно тоже заполыхало. Дом подожгли;
кто - неизвестно, хотя, говорили, что предатель Джонатан Дикси вернулся и
сделал это то ли за плату, то ли для того, чтобы в этой ужасной катастрофе
было забыто его собственное преступление.
- Дом горит, - сказала Эмлин спокойно. - Теперь, если ты хочешь
спасти свою жизнь, иди за мной. Под этой башней есть погреб, где нас не
тронет пламя.
Но Сайсели даже не двинулась, потому что при свете яростного, все
разгорающегося пламени она могла видеть то, что происходило внизу, и как
раз случилось так, что ветер относил дым в другую сторону. Там, за мостом,
собралась стража аббата, а в воротах стоял Кристофер и трое его людей с
обнаженными мечами, во дворе же, как ошалелые, метались и ржали от страха
лошади.
Один из солдат взглянул наверх и увидел, что две женщины стоят на
вершине башни, затем крикнул что-то аббату, сидевшему на лошади рядом с
ним. Он посмотрел и тоже увидел их.
- Сдавайтесь, сэр Кристофер, - закричал он, - леди Сайсели горит.
Сдавайтесь, чтобы мы могли спасти ее.
С минуту Кристофер колебался, потом повернулся и решил побежать через
двор. Слишком поздно; ибо, когда он подошел, пламя вырвалось через крышу
главного строения, и передняя стена, яростно полыхая, упала во двор и
забаррикадировала дверь, так что дом превратился в пылающий очаг, куда
нельзя было войти и где никто не мог бы выжить.
Тогда, казалось, им овладело безумие. С минуту он пристально смотрел
вверх на фигуры двух женщин, стоящих высоко над клубящимся дымом и все
охватывавшим пламенем. Потом вместе со своими тремя людьми он с ревом
бросился в гущу солдат, последовавших за ним во двор, словно пытаясь
проложить дорогу к аббату, скрывавшемуся сзади. Это было ужасное зрелище,
потому что он и те, кто был с ним, сражались яростно и убили многих
врагов. Вскоре из четверых в живых остался только Кристофер. Мечи и копья
ударялись о его доспехи, но он не падал, а падали те, кто с ним сражался.
Огромный детина с топором очутился позади него и со всей силы ударил по
его шлему. Меч выпал из рук Харфлита; он медленно повернулся, посмотрел
наверх, потом, вытянув руки, тяжело рухнул на землю.
Аббат спрыгнул с лошади и побежал к нему, встав около него на колени.
- Погиб! - воскликнул он и начал отходную его отлетевшей душе - так,
по крайней мере, показалось всем.
- Погиб, - повторила Эмлин, - и какой доблестной смертью!
- Погиб, - простонала Сайсели таким страшным голосом, что все внизу
услышали ее. - Погиб, погиб! - и без чувств упала на грудь Эмлин.
В эту минуту оставшаяся часть крыши провалилась, скрыв башню столбами
пламени и пеленой дыма. Оставаться здесь означало неминуемую гибель.
Подняв сильными руками свою хозяйку, как она обычно делала, когда Сайсели
была маленькой, Эмлин нашла верхнюю ступеньку лестницы, и, когда ветер на
минуту рассеял дым, все бывшие внизу увидели, что обе женщины исчезли, и
решили, что они погибли в огне.
- Теперь вы можете вступить на Шефтонские земли, аббат! - воскликнул
голос во тьме ворот, ибо в этой суматохе нельзя было различить, кто
говорит. - Но если бы мне посулили все земли Англии, я не хотел бы
отвечать за эту невинную кровь!
Лицо аббата мертвенно побледнело и, хотя было достаточно жарко, его
зубы застучали.
- Кровь падет на голову этого похитителя женщин, - с усилием
воскликнул он, глядя вниз на Кристофера, лежавшего у его ног. - Поднимите
его, чтобы над ним, погибшим при совершении убийства, мог свершиться суд.
Неужели никто не может войти в дом? Кто спасет леди Сайсели, получит
полный карман золота!
- Неужели кто-нибудь может остаться в живых, войдя в ад? - ответил
тот же голос из мрака и дыма. - Ищите ее чистую душу в раю, если вам
удастся попасть туда, аббат.
Страх был на лицах тех, кто поднял Кристофера и других убитых и
раненых и понес их прочь, предоставив Крануэл Тауэрсу догорать дотла, ибо
воздух там так раскалился, что никто не мог вынести этого жара.
Прошло два часа. Аббат сидел в маленькой комнате Крануэлского
коттеджа, где он жил во время осады Тауэрса. Было около полуночи; однако,
несмотря на усталость, он не мог отдыхать; конечно, если бы ночь не была
такой темной и ненастной, он провел бы время в пути, возвращаясь в
Блосхолм. На душе у него было неспокойно. Правда, все шло хорошо. Сэр Джон
Фотрел был мертв - убитый "преступниками"; сэр Кристофер был мертв - разве
его тело не лежало там, в коровнике? Сайсели, дочь одного из них и жена
другого, тоже была мертва, сгорев в пожаре Тауэрса, и потому драгоценности
и огромные земли, которых он домогался, безусловно попадут к нему в руки
без всяких дальнейших хлопот. Ибо Кромуэл был подкуплен, а кто другой
посмел бы попытаться вырвать их у могущественного блосхолмского аббата,
который имеет на них известные права?
И все же он чувствовал себя очень неспокойно, потому что, как говорил
тот голос (чей это был голос, он не знал, но голос казался знакомым):
"Кровь этих людей падет на твою голову", - и тут он вспомнил текст святого
писания, им же процитированный Кристоферу: "Кровь пролитая взывает о
крови". Кроме того, хотя он и заплатил генеральному викарию, чтобы тот
поддерживал его, монахи не были в большом почете при английском дворе, и
если эта история дойдет до него - а это могло случиться, так как даже
бессильные мертвецы находят друзей, - то не исключена возможность, что ему
зададут вопросы, на которые будет трудно ответить. Перед небом он мог
оправдаться во всем, что сделал, но перед королем Генрихом, если правда
дойдет до его королевских ушей (король ведь присвоил себе права самого
папы), - это будет не так-то легко.
В комнате было холодно после зноя, который они испытали на пожаре. В
жилах аббата текла южная, горячая кровь; он стал зябнуть; его охватило
уныние и тоска; он начал задумываться - насколько же в глазах бога цель
оправдывает средства? Он открыл дверь дома и, держась за нее, чтобы
сильный зимний ветер не сорвал ее со слабых петель, громко позвал брата
Мартина, одного из своих капелланов. Вскоре пришел Мартин, появившись из
коровника с фонарем в руках, - высокий, тонкий человек с тревожным и
грустным взглядом, длинным носом и умным ликом. Поклонившись, он спросил,
что угодно его начальнику.
- Мне угодно, брат, - ответил аббат, - чтобы ты закрыл дверь от
ветра, потому что этот проклятый климат убивает меня. Да, если сможешь,
затопи камин, но дрова слишком сырые, они не горят, а дымят. Видишь, я был
прав: если так будет продолжаться, к утру мы превратимся в окорока. Ну
хватит, не надо, растопим завтра утром, сегодня вечером мы видели
достаточно огня; садись, выпей кубок вина, - нет, я забыл, ты пьешь только
воду; тогда съешь кусок хлеба с мясом.
- Спасибо, милорд аббат, - ответил Мартин, - но я не могу
притрагиваться к мясному: сегодня пятница.
- Пятница или нет, мы ведь уже притрагивались к мясу - к плоти людей
- там, в Тауэрсе, сегодня вечером, - ответил аббат с принужденным смехом.
- Однако делай, что велит тебе совесть, брат, и ешь хлеб. Скоро полночь и
можно будет заесть мясом.
Тощий монах поклонился и, взяв ломоть хлеба, начал жевать его, потому
что и вправду чуть ли не умирал от голода.
- Ты молился у трупа этого кровожадного мятежника, причинившего нам
столько вреда и потерь? - спросил вскоре аббат.
Секретарь кивнул и, проглотив корку, сказал:
- Да, я молился над ним и над другими. Во всяком случае он был храбр,
и, должно быть, ему тяжело было видеть, как его молодую жену сожгли,
словно ведьму. Кроме того, я обдумал это дело и не понимаю, в чем
заключался его грех, - ведь он только храбро сражался, когда на него
напали. Брак его без сомнения вполне законный, а должен ли он был
испросить вашего разрешения на него - это вопрос, о котором судебные
инстанции христианского мира могли бы спорить.
Аббат нахмурился; он не любил столь откровенного и беспристрастного
тона, когда вопрос так близко касался его.
- Недавно вы удостоили меня чести, выбрав меня одним из своих
исповедников, хотя я думаю, что вы мне всего не говорите, милорд аббат;
потому я и поверяю вам свои мысли, - продолжал, как бы извиняясь, брат
Мартин.
- Тогда продолжай. Что ты хочешь сказать?
- Я хочу сказать, что мне не нравится это дело, - медленно отвечал он
в промежутках, когда переставал жевать хлеб. - Вы поссорились с сэром
Джоном Фотрелом из-за земель, принадлежавших аббатству, как вы говорите.
Бог знает, кто прав, я не разбираюсь в законах, но ведь он отрицал это, -
я сам слышал его слова там, в вашей комнате, в Блосхолме. Он отрицал это и
обвинил вас в предательстве, достаточном для того, чтобы отправить на
виселицу весь Блосхолм, о чем опять-таки правду знает один бог. Вы в гневе
угрожали ему, но он и его слуга были вооружены и поэтому победили, а на
следующий день они оба поехали в Лондон с какими-то документами. Да, в ту
ночь сэр Джон Фотрел был убит в лесу, хотя его слуге Стоуксу удалось
бежать с документами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
уверен, что его ферма останется нетронутой, какова бы ни была судьба всех
остальных.
Теперь он решил выпутаться из этой печальной истории как можно
скорее, ибо Джонатан принадлежал к числу людей, предпочитающих всегда
находиться на стороне победителя.
Поэтому хотя он и сказал: "Так! Так!" - громче своих товарищей, как
только стало темно, пока другие готовили лошадей и сменяли караул, он
перебросил через ров позади конюшни лестницу и убежал, карабкаясь по ее
ступенькам, под прикрытием находившегося на лугу коровника.
Полчаса спустя, постаравшись натолкнуться на людей аббата и попасть в
плен, он стоял перед ним в коттедже, служившем штабом. Сначала Джонатан
ничего не хотел говорить, но когда они в конце концов пригрозили вытащить
его на улицу и повесить, он, по его словам, для спасения жизни развязал
язык и все рассказал.
- Так, так, - сказал аббат, когда тот кончил. - Господь благоволит к
нам. Эти птички в наших сетях, и, значит, день святого Илария я буду
справлять у себя в Блосхолме. За твою услугу, мастер Дикси, ты станешь
моим управляющим в Крануэл Тауэрсе, когда он будет принадлежать мне.
Но можно сразу сказать, что все кончилось совсем не так, и он не
только не получил места управляющего в Крануэле, но когда вся правда стала
известна, невеста Джонатана не пожелала иметь с ним ничего общего, а люди
тех мест разграбили его ферму и выгнали его из графства, и о нем с тех пор
не было ни слуху ни духу.
Тем временем все было приготовлено к отъезду, и Кристофер, оставшись
в Тауэрсе наедине с Сайсели, попрощался с ней в темноте, так как им нечем
было осветить комнату.
- Это отчаянная попытка, - сказал он ей, - и я не могу сказать, чем
она кончится и увижу ли я когда-нибудь снова твое милое личико. И все же,
дорогая, мы провели вместе несколько счастливых часов; и если я погибну, а
ты останешься жить, я уверен, что ты всегда будешь меня помнить, пока, как
нас учили, мы не встретимся снова там, где никакой враг не сможет мучить
нас и где нет холода, голода и темноты. Сайсели, если так суждено и у тебя
будет ребенок, научи его любить отца, даже если он никогда его не увидит.
Тут она обвила его руками и плакала, плакала, плакала.
- Если ты умрешь, - рыдала она, - то, наверное, умру и я. Хоть я еще
молода, но этот мир для меня полон скорби, а теперь, когда мой отец умер,
без тебя, супруг мой, он превратится в ад.
- Нет, нет, - ответил он, - живи, пока хватит сил, потому что - кто
знает? - часто самое худшее приводит к лучшему. Ведь и у нас были свои
радости. Поклянись, что будешь жить, голубка!
- Хорошо, если ты тоже в этом поклянешься, потому что, может быть,
умру я, а ты останешься жить. Мечи в темноте не выбирают цели. Давай
пообещаем друг другу, что мы оба будем жить, вместе или врозь, пока
господь не призовет нас.
Так, в ледяном мраке, дали они эту клятву, скрепив ее поцелуями.
Время наконец наступило, и они, рука об руку, ощупью, пошли во двор,
немного успокоившись оттого, что ночь была очень благоприятной для
выполнения их плана. Снег растаял, и сильный ветер, очень бурный, но не
холодный, дул с юго-запада, раскачивая высокие вязы, которые скрипели и
стонали, как живые существа. Кристофер и Сайсели были уверены, что при
таком ветре, как этот, их никто не услышит и не увидит под мрачным и
беззвездным небом, а дождь, ливший между порывами ветра, смоет следы их
коней.
Они молча оседлали лошадей и с четырьмя людьми - к этому времени все
остальные ушли - переехали через подъемный мост, опущенный, чтобы они
могли бежать. На расстоянии примерно трехсот ярдов их путь проходил через
старый известковый карьер, вырытый много поколений назад; по обе стороны
тропинки густо проросли деревья.
Когда они приближались к карьеру, в ночной тишине внезапно впереди
заржала лошадь, и одно из их животных ответило ржанием.
- Стойте, - пролепетала Сайсели, слух которой обострился от страха. -
Я слышу, как движутся люди.
Они натянули поводья и прислушались. Да, между порывами ветра
слышался едва уловимый звук, как будто бряцали оружием. Они вперили взор в
темноту, но ничего не смогли разглядеть.
Опять заржала лошадь, и ей ответило ржанье. Один из слуг выругал про
себя животное и грубо ударил его плашмя мечом, и тогда отдохнувшая лошадь
понеслась, закусив удила. В следующую минуту в известковом карьере перед
ними поднялся невообразимый шум - шум окриков, удары меча, а потом тяжелый
стон, словно сорвавшийся с губ умирающего человека.
- Засада! - воскликнул Кристофер.
- Можем мы объехать ее? - спросила Сайсели, и в ее голосе прозвучал
ужас.
- Нет, - ответил он - ручей разлился; мы увязнем. Чу! Они атакуют
нас. Обратно в Тауэрс, другого выхода нет.
Так они повернули и помчались, преследуемые криками и стуком копыт
множества скачущих лошадей. Через две минуты они были уже там, - женщины,
Кристофер и трое мужчин проскакали через мост.
- Поднять мост! - закричал Кристофер, и они спрыгнули с лошадей и,
спотыкаясь, побежали к рычагам; слишком поздно, так как всадники аббата
уже вступили на него.
Тогда началась битва. Лошади врагов шарахались назад от дрожавшего
моста, поэтому ездоки спешились и ринулись вперед, но были встречены
Кристофером и его тремя союзниками: в этом узком месте они могли заменить
сотню.
Жестокие удары наносились в темноте наугад; двое из людей аббата
упали, после чего низкий голос скомандовал:
- Вернитесь и подождите рассвета.
Когда они ушли, таща с собой раненых, а Кристофер и его слуги снова
попытались поднять мост, они увидели, что он не двигается.
- Какой-то предатель испортил цепи, - сказал Кристофер тихим от
отчаяния голосом. - Сайсели и Эмлин, идите в дом. Я и каждый, кто захочет,
останемся здесь, чтобы покончить с этим делом. Когда меня убьют, сдайтесь.
Я думаю, что впоследствии король рассудит нас по справедливости, если вы
сможете до него добраться.
- Я не пойду, - застонала Сайсели. - Я умру с тобой.
- Нет, ты пойдешь, - сказал он, топая ногой, и, когда он произносил
эти слова, стрела просвистела между ними. - Эмлин, тащи ее туда, пока ее
не убили. Скорее, говорю я, скорее, или проклятье господа и мое обрушится
на вас. Разожми руки, жена; как я могу сражаться, если ты висишь у меня на
шее? Что! Неужели я должен ударить тебя? Ну что ж, вот и вот!
Она разжала руки и со стоном упала на грудь Эмлин, которая полунесла,
полувела ее через двор, где скакали на свободе испуганные лошади.
- Куда мы идем? - всхлипнула Сайсели.
- В центральную башню, - ответила Эмлин, - там, кажется, безопаснее.
К этой башне, которая дала название всему замку [Крануэл Тауэрс -
"Башни Крануэла" (англ.)], они шли ощупью. В отличие от остальной части
дома, построенного главным образом из дерева, башня была каменной, ибо
являлась частью старой постройки времен норманнов. Спотыкаясь, они
медленно поднимались по ступенькам, пока наконец не достигли крыши, так
как инстинктивно искали места, откуда могли что-нибудь видеть, если бы
появились звезды. Здесь, на этом возвышении, они укрылись и ждали конца,
каким бы он ни был, - ждали молча.
Сколько времени прошло, они не знали, пока наконец из-под крыши
кухни, позади дома, не вырвалось пламя, которое подхватил ветер и понес на
стены основного здания, так что вскоре оно тоже заполыхало. Дом подожгли;
кто - неизвестно, хотя, говорили, что предатель Джонатан Дикси вернулся и
сделал это то ли за плату, то ли для того, чтобы в этой ужасной катастрофе
было забыто его собственное преступление.
- Дом горит, - сказала Эмлин спокойно. - Теперь, если ты хочешь
спасти свою жизнь, иди за мной. Под этой башней есть погреб, где нас не
тронет пламя.
Но Сайсели даже не двинулась, потому что при свете яростного, все
разгорающегося пламени она могла видеть то, что происходило внизу, и как
раз случилось так, что ветер относил дым в другую сторону. Там, за мостом,
собралась стража аббата, а в воротах стоял Кристофер и трое его людей с
обнаженными мечами, во дворе же, как ошалелые, метались и ржали от страха
лошади.
Один из солдат взглянул наверх и увидел, что две женщины стоят на
вершине башни, затем крикнул что-то аббату, сидевшему на лошади рядом с
ним. Он посмотрел и тоже увидел их.
- Сдавайтесь, сэр Кристофер, - закричал он, - леди Сайсели горит.
Сдавайтесь, чтобы мы могли спасти ее.
С минуту Кристофер колебался, потом повернулся и решил побежать через
двор. Слишком поздно; ибо, когда он подошел, пламя вырвалось через крышу
главного строения, и передняя стена, яростно полыхая, упала во двор и
забаррикадировала дверь, так что дом превратился в пылающий очаг, куда
нельзя было войти и где никто не мог бы выжить.
Тогда, казалось, им овладело безумие. С минуту он пристально смотрел
вверх на фигуры двух женщин, стоящих высоко над клубящимся дымом и все
охватывавшим пламенем. Потом вместе со своими тремя людьми он с ревом
бросился в гущу солдат, последовавших за ним во двор, словно пытаясь
проложить дорогу к аббату, скрывавшемуся сзади. Это было ужасное зрелище,
потому что он и те, кто был с ним, сражались яростно и убили многих
врагов. Вскоре из четверых в живых остался только Кристофер. Мечи и копья
ударялись о его доспехи, но он не падал, а падали те, кто с ним сражался.
Огромный детина с топором очутился позади него и со всей силы ударил по
его шлему. Меч выпал из рук Харфлита; он медленно повернулся, посмотрел
наверх, потом, вытянув руки, тяжело рухнул на землю.
Аббат спрыгнул с лошади и побежал к нему, встав около него на колени.
- Погиб! - воскликнул он и начал отходную его отлетевшей душе - так,
по крайней мере, показалось всем.
- Погиб, - повторила Эмлин, - и какой доблестной смертью!
- Погиб, - простонала Сайсели таким страшным голосом, что все внизу
услышали ее. - Погиб, погиб! - и без чувств упала на грудь Эмлин.
В эту минуту оставшаяся часть крыши провалилась, скрыв башню столбами
пламени и пеленой дыма. Оставаться здесь означало неминуемую гибель.
Подняв сильными руками свою хозяйку, как она обычно делала, когда Сайсели
была маленькой, Эмлин нашла верхнюю ступеньку лестницы, и, когда ветер на
минуту рассеял дым, все бывшие внизу увидели, что обе женщины исчезли, и
решили, что они погибли в огне.
- Теперь вы можете вступить на Шефтонские земли, аббат! - воскликнул
голос во тьме ворот, ибо в этой суматохе нельзя было различить, кто
говорит. - Но если бы мне посулили все земли Англии, я не хотел бы
отвечать за эту невинную кровь!
Лицо аббата мертвенно побледнело и, хотя было достаточно жарко, его
зубы застучали.
- Кровь падет на голову этого похитителя женщин, - с усилием
воскликнул он, глядя вниз на Кристофера, лежавшего у его ног. - Поднимите
его, чтобы над ним, погибшим при совершении убийства, мог свершиться суд.
Неужели никто не может войти в дом? Кто спасет леди Сайсели, получит
полный карман золота!
- Неужели кто-нибудь может остаться в живых, войдя в ад? - ответил
тот же голос из мрака и дыма. - Ищите ее чистую душу в раю, если вам
удастся попасть туда, аббат.
Страх был на лицах тех, кто поднял Кристофера и других убитых и
раненых и понес их прочь, предоставив Крануэл Тауэрсу догорать дотла, ибо
воздух там так раскалился, что никто не мог вынести этого жара.
Прошло два часа. Аббат сидел в маленькой комнате Крануэлского
коттеджа, где он жил во время осады Тауэрса. Было около полуночи; однако,
несмотря на усталость, он не мог отдыхать; конечно, если бы ночь не была
такой темной и ненастной, он провел бы время в пути, возвращаясь в
Блосхолм. На душе у него было неспокойно. Правда, все шло хорошо. Сэр Джон
Фотрел был мертв - убитый "преступниками"; сэр Кристофер был мертв - разве
его тело не лежало там, в коровнике? Сайсели, дочь одного из них и жена
другого, тоже была мертва, сгорев в пожаре Тауэрса, и потому драгоценности
и огромные земли, которых он домогался, безусловно попадут к нему в руки
без всяких дальнейших хлопот. Ибо Кромуэл был подкуплен, а кто другой
посмел бы попытаться вырвать их у могущественного блосхолмского аббата,
который имеет на них известные права?
И все же он чувствовал себя очень неспокойно, потому что, как говорил
тот голос (чей это был голос, он не знал, но голос казался знакомым):
"Кровь этих людей падет на твою голову", - и тут он вспомнил текст святого
писания, им же процитированный Кристоферу: "Кровь пролитая взывает о
крови". Кроме того, хотя он и заплатил генеральному викарию, чтобы тот
поддерживал его, монахи не были в большом почете при английском дворе, и
если эта история дойдет до него - а это могло случиться, так как даже
бессильные мертвецы находят друзей, - то не исключена возможность, что ему
зададут вопросы, на которые будет трудно ответить. Перед небом он мог
оправдаться во всем, что сделал, но перед королем Генрихом, если правда
дойдет до его королевских ушей (король ведь присвоил себе права самого
папы), - это будет не так-то легко.
В комнате было холодно после зноя, который они испытали на пожаре. В
жилах аббата текла южная, горячая кровь; он стал зябнуть; его охватило
уныние и тоска; он начал задумываться - насколько же в глазах бога цель
оправдывает средства? Он открыл дверь дома и, держась за нее, чтобы
сильный зимний ветер не сорвал ее со слабых петель, громко позвал брата
Мартина, одного из своих капелланов. Вскоре пришел Мартин, появившись из
коровника с фонарем в руках, - высокий, тонкий человек с тревожным и
грустным взглядом, длинным носом и умным ликом. Поклонившись, он спросил,
что угодно его начальнику.
- Мне угодно, брат, - ответил аббат, - чтобы ты закрыл дверь от
ветра, потому что этот проклятый климат убивает меня. Да, если сможешь,
затопи камин, но дрова слишком сырые, они не горят, а дымят. Видишь, я был
прав: если так будет продолжаться, к утру мы превратимся в окорока. Ну
хватит, не надо, растопим завтра утром, сегодня вечером мы видели
достаточно огня; садись, выпей кубок вина, - нет, я забыл, ты пьешь только
воду; тогда съешь кусок хлеба с мясом.
- Спасибо, милорд аббат, - ответил Мартин, - но я не могу
притрагиваться к мясному: сегодня пятница.
- Пятница или нет, мы ведь уже притрагивались к мясу - к плоти людей
- там, в Тауэрсе, сегодня вечером, - ответил аббат с принужденным смехом.
- Однако делай, что велит тебе совесть, брат, и ешь хлеб. Скоро полночь и
можно будет заесть мясом.
Тощий монах поклонился и, взяв ломоть хлеба, начал жевать его, потому
что и вправду чуть ли не умирал от голода.
- Ты молился у трупа этого кровожадного мятежника, причинившего нам
столько вреда и потерь? - спросил вскоре аббат.
Секретарь кивнул и, проглотив корку, сказал:
- Да, я молился над ним и над другими. Во всяком случае он был храбр,
и, должно быть, ему тяжело было видеть, как его молодую жену сожгли,
словно ведьму. Кроме того, я обдумал это дело и не понимаю, в чем
заключался его грех, - ведь он только храбро сражался, когда на него
напали. Брак его без сомнения вполне законный, а должен ли он был
испросить вашего разрешения на него - это вопрос, о котором судебные
инстанции христианского мира могли бы спорить.
Аббат нахмурился; он не любил столь откровенного и беспристрастного
тона, когда вопрос так близко касался его.
- Недавно вы удостоили меня чести, выбрав меня одним из своих
исповедников, хотя я думаю, что вы мне всего не говорите, милорд аббат;
потому я и поверяю вам свои мысли, - продолжал, как бы извиняясь, брат
Мартин.
- Тогда продолжай. Что ты хочешь сказать?
- Я хочу сказать, что мне не нравится это дело, - медленно отвечал он
в промежутках, когда переставал жевать хлеб. - Вы поссорились с сэром
Джоном Фотрелом из-за земель, принадлежавших аббатству, как вы говорите.
Бог знает, кто прав, я не разбираюсь в законах, но ведь он отрицал это, -
я сам слышал его слова там, в вашей комнате, в Блосхолме. Он отрицал это и
обвинил вас в предательстве, достаточном для того, чтобы отправить на
виселицу весь Блосхолм, о чем опять-таки правду знает один бог. Вы в гневе
угрожали ему, но он и его слуга были вооружены и поэтому победили, а на
следующий день они оба поехали в Лондон с какими-то документами. Да, в ту
ночь сэр Джон Фотрел был убит в лесу, хотя его слуге Стоуксу удалось
бежать с документами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34