Екатерина Арагонская была испанкой, родной
теткой испанского короля Карла V; развод Генриха VIII с ней обострил
англо-испанские отношения, и испанское правительство плело заговоры и
интриги против Генриха VIII] и под покровом монашеской одежды строящий
козни против страны, на землях которой вы разжирели, как конская пиявка?
Почему Джон Фотрел был убит два дня тому в лесу? Вы не хотите отвечать?
Тогда я отвечу. Потому, что он ехал ко двору, чтобы показать правду о вас
и вашем предательстве, и за это вы убили его. Почему вы заявляете право на
мою жену как на вашу подопечную? Потому, что вы хотите присвоить ее земли
и богатство, чтобы оплачивать свои интриги и излишества. Вы думаете, что
при дворе вы купили себе друзей и что ради денег те, в чьих руках власть,
закроют глаза на ваши преступления? Может быть, и так, но это временно.
Подождите, подождите! Не все глаза там слепы, не все уши глухи. И ваша
голова будет поднята выше, чем вы думаете, - так высоко, что попадет на
верхушку Блосхолмской башни для предупреждения всем тем, кто попытается
продать Англию ее врагам. Джон Фотрел лежит мертвый, в горле у него стрела
вашего головореза, но Джефри Стоукс с бумагами уехал. А теперь совершайте
последнюю подлость, Клемент Мэлдон. Вам нужна моя жена - попробуйте взять
ее.
Аббат слушал, слушал внимательно, впитывая каждое зловещее слово. Его
смуглое лицо побелело от страха, потом потемнело от гнева. Вены на лбу
вздулись, даже на таком расстоянии Кристофер мог это видеть. Он был так
зол, что его лицо смешно исказилось, и Кристофер, заметив это, разразился
искренним смехом.
Аббат, не привыкший к насмешкам, прошептал что-то двум людям, которые
были с ним, после чего они одновременно подняли принесенные с собой
самострелы и дернули спусковые крючки. Одна стрела, описав широкую дугу,
ударилась о стену дома сзади и крепко вонзилась в сплетение украшений из
гвоздей. Но другая, нацеленная лучше, ударила Кристофера повыше сердца; он
пошатнулся, но стрела, пущенная снизу, ударившись о кольчугу, надетую на
нем, проскользнула над его левым плечом. Люди, увидев, что он не был
ранен, развернули лошадей и поскакали прочь, а Кристофер, положив другую
стрелу на тетиву лука, оттянул ее к уху, целясь в аббата.
- Отпускай и покончи с ним, - пробормотала Эмлин из своего убежища за
парапетом.
Но Кристофер с минуту подумал, потом закричал:
- Подождите немного, сэр аббат, мне надо сказать вам еще кое-что.
Аббат тоже поворачивал коня и не обратил на его слова никакого
внимания.
- Подождите! - прогремел Кристофер. - Или убью вашу прекрасную
кобылу.
А так как аббат все еще тянул за удила, он выпустил стрелу. Цель была
настигнута точно. Стрела прошла как раз через изгиб шеи, разорвав связки
между костями так, что бедное животное, выпрямившись, встало на дыбы и
рухнуло наземь, сбросив своего седока в снег.
- Теперь, Клемент Мэлдон, - закричал Кристофер, - будете ли вы
слушать или останетесь в снегу вместе с вашей лошадью и слугой и не
услышите ничего больше до дня страшного суда? Если вы еще не догадались,
то знайте, что я с юности упражнялся в стрельбе из лука. Если вы
сомневаетесь, подымите руку, и я пропущу стрелу у вас между пальцев.
Аббат, сбитый с ног, но не пострадавший, медленно поднялся и стоял
теперь между трупами лошади и человека.
- Говорите, - сказал он глухим голосом.
- Милорд аббат, - продолжал Кристофер, - минуту назад вы пытались
убить меня, и, если бы моя кольчуга была ненадежной, вам удалось бы это.
Сейчас ваша жизнь в моих руках, ибо вы видели, что я не промахнусь. Ваши
слуги идут вам на помощь; прикажите им остановиться или... - И он поднял
лук.
Аббат повиновался, и люди, поняв его знак, остановились там, где
были, на таком расстоянии, что не могли ничего слышать.
- У вас на груди распятие, - продолжал Кристофер. - Возьмите его в
правую руку и дайте клятву.
Аббат опять повиновался.
- Клянитесь так, - говорил Кристофер, повторяя слова спрятавшейся за
парапетом Эмлин. - Я, Клемент Мэлдон, аббат Блосхолма, перед ликом
всемогущего бога на небесах, в присутствии Кристофера Харфлита и других на
земле, - и резким кивком головы он указал на окна дома, где собрались и
слушали все, кто в нем был, - даю клятву на распятии. Клянусь, что оставлю
все притязания на опекунство над душой и телом Сайсели Харфлит, урожденной
Сайсели Фотрел, законной жены Кристофера Харфлита, и все притязания на
земли и богатства, которыми она владеет или которыми владел ее отец Джон
Фотрел, рыцарь, или ее мать, покойная госпожа Фотрел. Клянусь, что не буду
поднимать никакого дела ни в каком суде, ни в церковном, ни в светском,
при этом или другом царствовании против вышеупомянутой Сайсели Харфлит или
против вышеупомянутого Кристофера Харфлита, ее мужа, также не буду искать
случая нанести оскорбление ни их душе, ни их телу или телам и душам тех,
кто им верен, и с этой минуты они могут жить и умереть, не опасаясь ни
меня, ни тех, кто мне подчинен. Поцелуйте распятие и принесите клятву,
Клемент Мэлдон.
Аббат выслушал; его сердце никогда не отличалось мягкостью, а гнев
был так велик, что он, казалось, раздулся, как обозленная жаба.
- Кто дал вам право диктовать мне клятвы? - спросил он наконец. - Я
не буду клясться. - И он бросил распятие на снег.
- Тогда я буду стрелять, - ответил Кристофер. - Ну поднимите крест.
Но Мэлдон молча стоял со сложенными на груди руками. Кристофер
нацелился и выстрелил; мало нашлось бы в Англии таких стрелков как он, -
его стрела проткнула меховую шапку Мэлдона и сбила ее, не задев бритого
лба аббата.
- Следующая попадет на два дюйма ниже, - сказал он, вставляя в тетиву
новую стрелу. - Я не буду больше тратить зря хорошие стрелы.
Тогда, чтобы спасти свою жизнь, которой он весьма дорожил, Мэлдон
очень медленно наклонился и, подняв распятие со снега, поднес его к своим
губам, поцеловал и пробормотал:
- Клянусь.
Но клятва, данная им, сильно отличалась от повторенной Кристофером,
потому что, как преследуемая лиса, он умел ответить хитростью на хитрость.
- Теперь, когда я - рукоположенный аббат [при посвящении в духовное
звание совершался обряд рукоположения, во время которого представитель
высшего духовенства возлагал руки на голову посвящаемого] - сделал по
вашему, считая, что должен был уступить для того, чтобы, оставшись в
живых, исполнять свой долг на земле, волен я отправиться по своим делам,
Кристофер Харфлит? - спросил он с горькой иронией.
- Почему же нет? - спросил Кристофер. - Только, будьте любезны, с
этого времени не вмешивайтесь в мои дела. Завтра мы с моей супругой
собираемся ехать в Лондон, и нам не хотелось бы встретиться с вами на
дороге.
Подняв свою шапку и вытащив из нее стрелу, аббат повернулся, пошел
назад к своим людям, и вскоре они, поднявшись на горку, ускакали к
Блосхолму.
- Теперь все хорошо кончилось; он дал мне клятву, которую едва ли
осмелится нарушить, - сказал вскоре Кристофер. - А что скажешь ты, няня?
- Я скажу, что вы даже больший простак, чем я считала, - сердито
ответила Эмлин, поднимаясь с места и потягиваясь, так как у нее свело все
члены. - Клятва? Тьфу! Он уже освобожден от нее, так как она была дана под
угрозой смерти. Разве вы не слышали, как я вам шепотом советовала пронзить
стрелой его сердце вместо того, чтобы откалывать мальчишеские шутки с его
шапкой?
- Я не хотел убивать аббата, няня.
- Глупец! Какая разница между ним и его слугами? А он еще скажет, что
вы покушались на его жизнь, но промахнулись, и покажет шапку и стрелу в
качестве вещественных доказательств. Но мои слова теперь уже не помогут, и
скоро вы услышите об этом прямо от него самого. Идите, приготовьте свой
дом к обороне и не осмеливайтесь ступить ногой за порог. Там вас ждет
смерть.
Эмлин была права. Через три часа безоружный монах пришел, несмотря на
метель, в Крануэл Тауэрс и бросил через ров письмо, привязанное к камню.
Потом он прибил бумагу к одному из дубовых столбов наружных ворот и без
единого слова ушел так же, как и пришел. В присутствии Кристофера и
Сайсели Эмлин распечатал и прочитала второе письмо так же, как она
прочитала первое.
Оно было коротким и гласило:
"Запомните, сэр Кристофер Харфлит и все остальные, к кому это может
иметь отношение, что клятва, которую я, Клемент Мэлдон, аббат Блосхолма,
дал вам сегодня, совершенно недействительна и не может иметь последствий,
так как она была вырвана у меня под угрозой немедленной смерти. Запомните
дальше, что доклад о совершенном вами убийстве направлен его величеству
королю, шерифу [шериф - должностное лицо, осуществлявшее в графстве
административные и судебные функции] и другим представителям власти этого
графства [графство - область, единица административного деления в Англии]
и что в силу моих прав и власти, церковной и гражданской, я буду
продолжать дело о возвращении ко мне моей подопечной, по имени Сайсели
Фотрел, со всеми землями и другой собственностью, бывшей в руках его отца,
покойного сэра Джона Фотрела. От ее имени я уже вступил во владение
имуществом и воспользуюсь всеми средствами, какие понадобятся, чтобы
схватить вас, Кристофер Харфлит, и передать в руки закона. Кроме того,
посредством уведомления, посланного при сем, предупреждаю всех, кто
примыкает к вам и содействует в совершаемых вами преступлениях, что и
телам их и душам грозит гибель.
Клемент Мэлдон, аббат Блосхолма."

5. ЧТО ПРОИЗОШЛО В КРАНУЭЛЕ
Прошла неделя. В течение первых трех дней в Крануэл Тауэрсе ничего
или почти ничего не произошло: нападения никто не предпринимал. Однако
Кристофер с помощью дюжины домашних слуг и мелких арендаторов обнаружил,
что они окружены со всех сторон. Раза два кое-кто пытался выехать на
недалекое расстояние, но тотчас вынужден был вернуться обратно, так как из
близлежащих рощиц, из деревенских коттеджей и даже из дверей церкви
появлялись превосходящие по численности группы людей. Они нигде не
подъезжали к ним близко, и поэтому жертв не было. Отчасти это было даже
плохо: не хватало радостного возбуждения настоящей борьбы, оставался
только страх перед постоянной опасностью.
В других отношениях дела тоже шли плохо. Так, прежде всего, у них
кончилось пиво, а затем израсходовали и весь запас остальных возбуждающих
напитков, и им приходилось пить одну воду. Затем кончилось топливо, потому
что почти все заготовленное находилось на ферме на расстоянии четверти
мили от замка; на второй день осады эту ферму подожгли, и она сгорела со
всем, что в ней было, а скот и лошади были уведены неизвестно куда.
Дошло до того, что они могли поддерживать огонь только в кухне, и то
не очень жаркий, лишь для приготовления пищи, сжигая двери надворных
строений и половицы чердака. Да и пищи было немного: только запас
солонины, свинины в уксусе, копченой грудинки да немного овсянки и муки,
из которых спекли лепешки и хлеб.
На четвертый день кончилось и это, и им пришлось довольствоваться
вяленым мясом, несколькими яблоками, вместо овощей, и горячей водой,
которую они пили, чтобы согреться. Наконец топить стало нечем; они
вынуждены были есть сырое мясо и болели от этого. Мало того, наступила
оттепель, и дом заледенел; поэтому днем у них зуб на зуб не попадал, а по
ночам, из-за постоянного недоедания, им едва хватало силы протянуть до
утра под всеми одеялами, какие были.
Ах, какими длинными казались эти ночи, без единого огонька в камине,
без такого пустяка, как зажженная свеча! В четыре часа темнело, и темнота
была беспросветна, так как луна поднималась невысоко, а туман не
рассеивался до тех пор, пока около семи часов следующего утра не
становилось светло. Боясь атаки, они все время прислушивались в темноте,
так что не имели возможности спокойно выспаться.
Некоторое время все мужественно переносили эти лишения, даже
арендаторы, хотя до них дошли слухи, что их фермы опустошены, а жены и
дети выгнаны и нашли приют, где кому удалось.
Сайсели и Эмлин не роптали. Действительно, новобрачная, не хмурясь,
переживала свой страшный медовый месяц. Она с мужем медленно прогуливалась
вдоль рва или от окна к окну в пустых комнатах, пока, наконец, усталость
не осиливала их, и они, передав дозор другим, не падали в изнеможении на
какую-нибудь кровать, чтобы поспать хоть немного. Только одна Эмлин,
казалось, никогда не спала. Но, в конце концов, их сотоварищи стали
выражать недовольство.
Однажды утром на рассвете, после очень тяжелой ночи, они дождались
Кристофера и сказали ему, что были готовы бороться за него и его супругу,
но так как нет никакой надежды на помощь, они больше не могут мерзнуть и
ждать голодной смерти, - короче говоря, они должны или покинуть этот дом,
или сдаться. Он терпеливо выслушал их, понимая, что они правы, и затем
посовещался с Сайсели и Эмлин.
- Наше положение безвыходно, дорогая жена. Что теперь делать, раз для
нас нет надежды на подкрепление? Ибо никто ведь не знает, в каком мы
состоянии! Сдаться или попытаться бежать под покровом тьмы?
- Только не сдаваться, - ответила Сайсели, заглушив рыдания. - Если
мы сдадимся, они, конечно, нас разлучат, и безжалостный аббат отправит
тебя на тот свет, а меня в монастырь.
- Это может случиться в любом случае, - пробормотал Кристофер,
отворачиваясь. - А что скажешь ты, няня?
- Я думаю, надо бороться, - храбро ответила Эмлин. - Здесь нам,
конечно, нельзя оставаться; откровенно говоря, сэр Кристофер, кое-кому
здесь я не доверяю. Но что поделаешь? У них желудки пусты, руки
заледенели, их жены и дети неизвестно где, и, вдобавок ко всему, над ними
нависло тяжкое проклятье церкви. И всего этого не было бы, если бы они вас
предали. Давайте возьмем оставшихся лошадей и ускользнем в ночной тишине,
если сможем; если же не сможем, то умрем, как умирали люди и получше нас.
Так они решили испытать судьбу, полагая, что хуже, чем сейчас, быть
не может, и провели весь остаток дня, готовясь, кто как умел. Семь лошадей
все еще находились в конюшне, и, хотя они застоялись без движения, их
накормили сеном и напоили.
На них они предполагали ехать, но сначала хотели откровенно
объясниться с верными им людьми.
Поэтому около трех часов дня Кристофер созвал всех людей под воротами
и с грустью поведал им все. Он объяснил им, что здесь больше нельзя
оставаться, а сдаться означало бы обречь новобрачную на вдовство.
Они должны бежать, взяв с собой столько спутников, сколько у них
лошадей, если, разумеется, кто-нибудь рискнет отправиться в такое
путешествие. Если нет, то он и обе женщины поедут одни.
Тогда четверо самых верных людей, долгие годы служивших Кристоферу и
его отцу, вышли вперед, говоря, что, как бы опасно это ни оказалось, они
разделят его судьбу до конца. Он коротко поблагодарил их; тогда один из
оставшихся спросил, что же им теперь делать, раз он собирается покинуть
их, доведя до такого положения.
- Один бог знает, что я предпочел бы умереть, - ответил Кристофер от
всей души. - Но, друзья мои, подумайте, в каком мы положении. Если я
останусь здесь, - что будет с моей женой? Увы! Дело дошло до того, что вам
приходится выбирать: или уйти с нами и рассеяться по лесу, где вас, я
думаю, не будут преследовать, потому что этот аббат с вами не враждует;
или вы останетесь здесь, а завтра на рассвете сдадитесь. В том и другом
случае вы можете сказать, что я заставил вас остаться и что вы не пролили
ничьей крови; об этом я дам вам бумагу.
Так они мрачно беседовали все вместе и, наконец, решили, что, когда
сэр Кристофер и его супруга уедут, они тоже разойдутся и спрячутся как
можно лучше. Но среди них был один мелкий фермер, по имени Джонатан Дикси,
рассуждавший иначе. Этот Джонатан был арендатором Кристофера, но его
втянули в дело защиты Крануэл Тауэрса почти что против его воли, по
настоянию самого крупного из арендаторов Кристофера, с дочерью которого он
был обручен. Это был ловкий молодой человек, и даже во время осады он,
применив способ, который нет необходимости описывать, ухитрился
переправить послание блосхолмскому аббату, где говорил, что, будь это в
его власти, он был бы рад оказаться в любом другом месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34