Через неделю она уже встала и
начала ходить, а через десять дней была уже совсем здорова, здоровее, чем
когда-либо. Насчет аббата ничего не было слышно, и хотя все знали, что с
его стороны по-прежнему грозит опасность, радовались краткой передышке до
нового громового удара.
Однако в пробудившемся уме Сайсели возникло острое желание побольше
узнать о том, на что намекнула ее кормилица, когда она лежала на смертном
одре. День за днем донимала она Эмлин расспросами, пока не выпытала все, а
именно, что новость исходила от Томаса Болла и что это он, облаченный в
доспехи ее отца, спас ребенка от гибели. Теперь она во что бы то ни стало
пожелала сама увидеть Томаса, уверяя, что хочет поблагодарить его. Но
Эмлин хорошо понимала, что Сайсели надо услышать из его собственных уст
все обстоятельства и все подробности того, что можно узнать насчет
Кристофера.
Некоторое время Эмлин противилась этому, ибо хорошо понимала, какую
опасность представила бы подобная встреча. Но она не в состоянии была
отказать в чем-либо своей госпоже и под конец уступила.
В назначенный час, на закате солнца, Эмлин и Сайсели зашли в часовню.
Сайсели сказала монахиням, что хочет поблагодарить бога за избавление от
стольких опасностей. Они преклонили колени перед алтарем и, делая вид, что
молятся, услышали стуки - сигнал, означавший, что Томас Болл прибыл. Эмлин
постучала в ответ - это значило, что все в порядке, после чего деревянная
фигура повернулась, и перед ними предстал Томас, одетый, как и раньше, в
доспехи сэра Джона Фотрела. На мгновение Сайсели показалось, что она видит
покойного отца - так похож был на него Томас в этой столь знакомой ей
броне, - и ноги ее подкосились.
Но Томас преклонил пред ней колено, поцеловал ей руку, осведомился о
здоровье ее мальчика и спросил, довольна ли она тем, как он ей служит.
- Да, тысячу раз да, - ответила она. - О друг мой, теперь я нищая
пленница, но если ко мне вернется мое достояние, все, что я имею, будет
принадлежать тебе. А пока я благословляю тебя, и да будет над тобою
благословение божие, благородный человек!
- Не благодарите меня, леди, - ответил честный Томас. - По правде-то
говоря, служил я Эмлин, ибо мы много лет были друзьями, хотя монахи и
разлучили нас. А что касается ребенка и этого чертова отродья, Камбалы, то
благодарите бога, а не меня, ведь я вовсе не собирался появиться в тот
вечер и оказался в часовне лишь случайно. Я намеревался идти за скотом, и
тут мне что-то словно шепнуло, чтобы я надел доспехи и появился в часовне.
Меня словно какая-то рука толкала, а остальное вы сами знаете. Полагаю,
что теперь бабка Меггс тоже знает, - мрачно добавил он.
- Да, да, Томас, я я благодарю бога, чей перст вижу во всем этом
деле, как благодарю тебя, его орудие. Но есть и другие вещи, о которых мне
говорила Эмлин. Она сказала, ах, она сказала, что мой муж, которого я
считала убитым и погребенным, на самом деле был только ранен, и его не
похоронили, а отправили за море. Расскажи мне все об этом, ничего не
опуская, но побыстрее, - времени у нас мало. Я хочу все узнать из твоих
собственных уст.
И вот, путаясь и запинаясь по своему обыкновению, он поведал ей слово
в слово все, что сам видел и что узнал от других. Сводилось же это к тому,
что сэра Кристофера увезли за границу на "Большом Ярмуте", тяжело
раненного, но не мертвого, и что вместе с ним отправились Джефри Стоукс и
монах Мартин.
- С тех пор прошло десять месяцев, - сказала Сайсели. - Неужто о
корабле не было никаких известий? Он ведь мог бы уже возвратиться обратно.
Немного поколебавшись, Томас ответил:
- Из Испании никаких известий не приходило. Затем, хотя я даже Эмлин
ничего об этом не говорил, прошел слух, что корабль погиб со всем своим
экипажем. А потом рассказывали другое...
- Что же именно?
- Леди, двое из его команды прибыли в Уош. Я сам их не видел, и они
опять пошли в плаванье - в Марсель во Францию. Но я беседовал с пастухом,
сводным братом одного из них, и тот рассказал мне, что слыхал от него,
будто на "Большой Ярмут" напали два турецких пиратских корабля и захватили
его после славного боя, в котором капитан и многие другие были убиты. Этот
человек с товарищем сумели бежать в шлюпке и дрейфовали по морю туда и
сюда, пока идущая на родину каравелла не подобрала их и не доставила в
Гулль. Вот все, что я знаю, хроме еще одного.
- Еще одного? Чего же, Томас? Что мой муж погиб? - Нет, нет, как раз
наоборот, что он жив или был жив, ибо эти люди видели, как он, и Джефри
Стоукс, и священник Мартин - он, я хорошо знаю, не трус - дрались как
черти, пока турки не одолели их численностью, не связали им рук и не
перетащили всех троих невредимыми на свои корабли, намереваясь, видимо,
превратить таких храбрых парней в рабов.
Хотя Эмлин и старалась остановить Сайсели, та стала забрасывать
Томаса вопросами, на которые он отвечал, как мог, пока, наконец, до его
ушей не долетел какой-то необычайный звук.
- Взгляните на окно! - вскричал он.
Они взглянули, и кровь застыла у них в жилах: сквозь стекло смотрело
на них темное лицо аббата, а рядом с ним виднелись и другие лица.
- Не выдавайте меня, не то я буду сожжен, - прошептал Томас. -
Скажите им только, что вам привиделся призрак. - Неслышно, как тень, он
скользнул в свою нишу к исчез.
- Что теперь делать, Эмлин?
- Только одно - Томаса надо спасти. Держаться смело и стоять на
своем. Не твоя вина, что дух твоего отца появляется в часовне. Помни,
только дух его, и ничего больше. А, вот и они!
При этих ее словах дверь широко распахнулась, и в часовню ворвались
аббат и с ним вся толпа его служителей. В двух шагах от обеих женщин они
остановились, тесно прижавшись друг к другу, словно роящиеся пчелы, - так
им было страшно, и только один голос крикнул: "Хватайте ведьм!"
У Сайсели прошел всякий страх, и она смело обратила к ним лицо.
- Что вам от нас нужно, милорд аббат? - спросила она.
- Мы хотим знать, колдунья, что за существо сейчас говорило с тобой и
куда оно девалось?
- Это был тот же, кто спас мое дитя и призвал меч господень на голову
убийцы. На нем были доспехи моего отца, но лицо его осталось скрытым. Он
исчез, как и появился, куда - я не знаю. Узнайте это сами, если можете.
- Женщина, ты над нами смеешься! Что это существо говорило тебе?
- Оно говорило об убийстве сэра Джона Фотрела у Королевского кургана
и о тех, кто совершил это злодеяние. - И она пристально посмотрела на
аббата, так что тот опустил глаза.
- А еще что?
- Оно сообщило мне, что муж мой жив и что вы не похоронили его, как
уверяли меня, а отправили его в Испанию. И оно предрекло, что он
возвратится оттуда, чтобы отомстить вам. Оно поведало мне, что моего мужа
взяли в плел мавры, а с ним Джефри Стоукса, слугу моего отца, и священника
Мартина, вашего секретаря. Затем оно подняло взор и исчезло, или же нам
показалось, что оно исчезло, хотя, может быть, оно еще находится среди
нас.
- Да, - ответил аббат, - сатана, с которым вы тут беседовали, всегда
среди нас. Сайсели Фотрел и Эмлин Стоуэр, вы обе зловредные ведьмы, в чем
сами признались. Слишком долго терпел мир божий ваши колдовские дела;
теперь же вы ответите за них перед богом и людьми, ибо мне, лорду
настоятелю Блосхолмского аббатства, даны право и власть заставить вас это
сделать. Схватите этих ведьм и заточите их в комнате, где они живут, пока
я не соберу церковный трибунал, который будет их судить.
Сайсели и Эмлин схватили и повели в обитель. Когда они шли через сад,
им повстречались мать Матильда с монахинями; те уже второй раз в этом
месяце выбегали узнать, что за шум поднялся в часовне.
- Что еще случилось, Сайсели? - спросила настоятельница.
- Теперь мы, оказывается, ведьмы, матушка, - ответила она с грустной
улыбкой.
- Да, - вмешалась Эмлин, - и обвиняют нас в том, что дух убитого сэра
Джона Фотрела будто бы говорил с нами.
- Что, что? - вскричала настоятельница. - Разве можно объявлять
ведьмой женщину только за то, что ей явился дух ее отца? Может быть, и
бедная сестра Бриджет ведьма? Ведь тот же призрак передал ей ребенка!
- Верно, - сказал аббат. - Я об ней забыл. Она из той же шайки, ее
тоже надо схватить и заточить. Надеюсь всей душой, что, когда наступит час
суда, других ведьм обнаружить не придется. - И он угрожающе взглянул на
бедных монашек.
Итак, Сайсели и Эмлин заточены в своей комнате, и монахи бдительно
стерегли их, но дурному обращению они не подвергались. В их положении мало
что изменилось, за исключением того, что теперь они сидели под замком.
Ребенок находился при Сайсели, и монахиням разрешено было навещать
пленниц.
И все же над ними обеими нависла мрачная тень тяжкой беды. Они хорошо
сознавали - и казалось, им даже все время стараются напоминать об этом, -
что их ожидает суд и смертная казнь по чудовищному и гнусному обвинению,
будто они общались с неким темным и страшным созданием, именовавшимся
врагом рода человеческого, ибо все верили, что люди наделены властью
вызывать его к себе, чтобы он давал им советы и помогал во всех делах. Но
они-то сами хорошо знали, что то был Томас Болл, и все случившееся
казалось им нелепостью. Однако не приходилось отрицать, что означенный
Томас, по наущению Эмлин, причинил блосхолмским монахам немало зла,
отплатив им или, вернее, их настоятелю его же монетой. Но что было делать?
Раскрыть правду означало предать Томаса жестокой участи, которую и им
самим, вероятно, пришлось бы разделить, хотя, может быть, они очистились
бы от обвинения в колдовстве.
Эмлин изложила все эти соображения Сайсели, не высказавшись ни "за"
ни "против", и ждала ее решения. Оно и последовало - скорое и
окончательное.
- Этого узла нам все равно не развязать, - сказала Сайсели. - Не
станем никого выдавать и доверимся воле божьей. Я уверена, - добавила она,
- что бог нам поможет, как помог, когда бабка Меггс едва не удавила моего
мальчика. Не хочу я защищаться за счет других. Пускай бог решает.
- Со многими, кто вверялся богу, случались странные вещи: все зло
мира тому свидетельство, - неуверенно промолвила Эмлин.
- Может быть, - ответила с обычным своим спокойствием Сайсели, -
потому только, что верили недостаточно и не так, как нужно. Как бы то ни
было, но этот путь я избираю и пойду по нему - хоть в огонь, если
придется.
- В тебе как будто заложены семена душевного величия, но что из них
вырастет? - ответила Эмлин, пожимая плечами.
На следующий же день вера Сайсели подверглась жестокому испытанию.
Аббат явился поговорить наедине с Эмлин. Пел он все ту же песню.
- Отдайте мне драгоценности, и тогда с тобой и с твоей госпожой все
еще может обойтись по-хорошему. А не то пойдете на костер.
Как и раньше, она стала уверять, что ничего о них не знает.
- Найдите драгоценности, или вы будете сожжены, - ответил он. -
Неужели какие-то жалкие камешки вам дороже жизни?
Тут Эмлин поколебалась, хоть и не ради себя, и сказала, что поговорит
со своей госпожой.
Он велел ей сделать это поскорее.
- Я думала, драгоценности погибли в огне. Эмлин, разве ты знаешь, где
они находится? - спросила Сайсели.
- Да, тебе я ничего не говорила, но знаю. Скажи только слово, и я
отдам их, чтобы тебя спасти.
Сайсели призадумалась, поцеловала ребенка, которого держала на руках,
потом громко рассмеялась и ответила:
- Нет, не будет так. Не разбогатеет этот аббат от моего добра. Я уже
сказала тебе, что не на драгоценности я надеюсь. Сожгут меня или я буду
спасена, только ему их не видеть.
- Хорошо, - сказала Эмлин, - я сама так думаю; я ведь говорила об
этом лишь ради тебя. - И она пошла сообщить решение Сайсели аббату.
Он явился в комнату к Сайсели разъяренный и пригрозил обеим женщинам,
что они будут отлучены от церкви, подвергнуты пытке, а затем сожжены. Но
Сайсели, которую он пытался запугать, даже бровью не повела.
- Что ж, пусть так и будет, - ответила она, - постараюсь все
перенести, насколько хватит сил. Ничего об этих драгоценностях я не знаю,
но если они и существуют, то принадлежат мне, а не вам, в колдовстве же я
неповинна. Делайте свое дело, ибо я уверена, что конец ему будет совсем не
такой, как вы думаете.
- Что! - вскричал аббат. - Значит, дух зла опять у тебя побывал, что
ты так уверенно говоришь! Ладно, колдунья, скоро ты у меня запоешь
по-другому!
И, подойдя к двери, он велел вызвать настоятельницу.
- Посадить этих женщин на хлеб и на воду, - сказал он, - и
подготовить их к дыбе, чтобы они выдали своих сообщников.
Но доброе лицо матери Матильды приняло непреклонное выражение.
- У нас в обители этого не будет, милорд аббат. Закон мне известен,
вам такая власть не дана. И более того, если вы их отсюда возьмете - они
ведь мои гостьи, - я обращусь с жалобой к королю, а пока что подниму
против вас всю округу.
- Разве я не прав, что у них имеются сообщники? - злобно усмехнулся
аббат и ушел восвояси.
Но о пытке разговор больше не поднимался. Угроза пожаловаться королю
пришлась аббату не по вкусу.

11. СУД И ПРИГОВОР
Настал день суда. Еще с рассвета Сайсели и Эмлин видели, как через
ворота обители снует народ, и слышали, как рабочие устраивают все, что
нужно, в парадном зале под самой их комнатой. Около восьми часов одна из
монашек принесла им завтрак. Лицо у нее было бледное, испуганное. Говорила
она шепотом и все время оглядывалась, словно думая, что за ней следят.
Эмлин спросила, кто будет их судить, и монахиня ответила:
- Аббат, какой-то чужой темнолицый приор [настоятель небольшого
католического монастыря, подчиненный аббату] и старый епископ. О сестры
мои, да поможет вам бог, да защитит он всех нас! - И с этими словами она
скрылась.
Тут мужество на миг оставило Эмлин, ибо на что они могли рассчитывать
перед таким трибуналом? Аббат был их самым беспощадным врагом и
обвинителем, чужой приор - кто-нибудь из его друзей - одного с ним поля
ягода. Что же касается духовного лица, прозванного Старым епископом, то он
был известен как самый, может быть, жестокий человек в Англии, бич
еретиков - до того времени, как ересь вошла в моду [католики рассматривали
реформацию церкви как ересь], - охотник за ведьмами и колдунами. К тому же
все знали, что ради своей выгоды он готов был пойти на что угодно. Но
Сайсели она ничего не сказала - да и зачем? Та и сама все скоро узнает.
Они поели, хорошо сознавая, что силы им понадобятся. Затем Сайсели
покормила ребенка и, передав его Эмлин, преклонила колени, чтобы
помолиться. Она еще не кончила, когда дверь распахнулась и появилось целое
шествие. Сперва шли два монаха, потом шесть вооруженных людей из стражи
аббата, потом настоятельница с тремя монахинями. При виде юной красавицы,
преклонившей колени для молитвы, даже стражники, эти грубые люди,
остановились, словно не решаясь помешать ей. Но один из монахов
беззастенчиво закричал:
- Хватайте эту проклятую лицемерку, а если она не пойдет по доброй
воле, тащите ее насильно. - И он протянул руку, словно намереваясь
схватить ее за плечо.
Но Сайсели поднялась и, глядя ему прямо в лицо, сказала:
- Не дотрагивайтесь до меня. Я следую за вами. Эмлин, передай мне
ребенка, и пойдем.
И так они двинулись, окруженные стражей; впереди шли монахи, а позади
- опустив головы - монахини. Вот вступили они в парадный зал, но у порога
им велели остановиться, пока не освободят проход.
Сайсели никогда потом не забывала, каким пришлось ей увидеть этот
зал. Высокий сводчатый потолок из орехового дерева, наведенный сотни лет
назад руками, не жалевшими ни труда, ни материала, и между балками потолка
лучи утреннего солнца, игравшие так ярко, что она могла различить даже
паутину с угодившей в нее вялой осенней осой. Она помнила и толпу
собравшихся поглядеть, как она публично предстанет перед судом, а ведь
многих из этих людей она знала еще с детства.
Как смотрели они на нее, стоящую у подножия лестницы с уснувшим
ребенком на руках! Все это были нарочно подобранные люди, подготовленные к
тому, чтобы осудить ее, - это она могла и видеть и слышать! Ведь кое-кто
из них указывал на нее пальцами, хмурился, пытался кричать: "Ведьма!" -
как им было велено. Но криков этих никто не подхватил. Когда они увидели
ее, дочь Фотрела, жену Харфлита, знатных людей округи, стоящую перед ними
во всем блеске своей прелести и невинности, с дремлющим у ее груди
младенцем, их это словно сразило:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34