Когда все было кончено, они отошли от алтаря обратно к раскрашенной
статуе.
- Значит, ты все же мужчина, - сказала она с громким смехом. - Теперь
слушай, мужчина - мой мужчина: если мы переживем все это и ты тогда
пожелаешь, я стану твоей женой, да, твоей женой - это будет моей платой
тебе и моей гордостью; слушай же мои приказания. Видишь, я Моисей, а там в
аббатстве сидит фараон с очерствевшим сердцем, а ты ангел, ангел
разрушения, держащий меч чумы египетской. Вечером в аббатстве будет пожар
- такой же пожар, какой был в Крануэл Тауэрсе. Нет, нет, я знаю: церковь
не сгорит и каменные строения тоже. Но дортуары, и кладовые, и стога сена,
и коровьи хлева - они здорово запылают после такой засухи, а если телеги
превратятся в золу, то на чем они привезут свой урожай? Сделаешь ли ты
это, мой мужчина?
- Конечно. Разве я не поклялся?
- Тогда за работу, а потом - завтра или на следующий день -
возвращайся с докладом. Теперь меня часто будут привлекать одиночество и
молитва; поэтому жди, пока опять не увидишь меня здесь одну, стоящую на
коленях у алтаря. Стой! Оденься в саван, чтобы тебя сочли за призрак, если
увидят, - они ведь считают, что в часовне появляются призраки. Не
сомневайся, к тому времени я найду тебе немало работы. Ты меня понял?
Он кивнул головой.
- Все, все понял, особенно твое обещание. О! Теперь-то я не умру; я
буду жить для того, чтобы потребовать его исполнения.
- Хорошо. Получай в счет будущего. - И она снова поцеловала его. -
Иди.
Он шатался, опьяненный радостью; потом сказал:
- Еще одно слово: у меня кружится голова, я забыл тебе сказать. Сэр
Кристофер жив или же был жив...
- Что ты хочешь сказать? - произнесла она свистящим шепотом. - Именем
Христа, торопись: я слышу снаружи голоса!
- Вместо Кристофера они похоронили другого человека. Я разрезал
полотно и посмотрел. Кристофера отправили за границу, тяжело раненного, на
корабле - черт возьми, я забыл его название, - на том же корабле, на
котором уехал Джефри Стоукс.
- Благослови тебя господь за эти вести! - воскликнула Эмлин странным,
тихим голосом. - Уходи, кто-то подходит к двери!
Деревянная фигура со скрипом захлопнулась и теперь смотрела на нее
так же спокойно, как смотрела уже в течение ряда поколений. С минуту Эмлин
стояла неподвижно, держась рукой за сердце. Потом она быстро пошла через
часовню, открыла дверь и на крыльце встретила входящую мать Матильду,
другую монахиню и старуху Бриджет, шептавшихся между собой.
- О! Это вы, миссис Стоуэр, - сказала мать Матильда с явным
облегчением. - Сестра Бриджет клялась, что слышала в часовне мужской
голос, когда приходила на закате солнца закрывать ставни.
- Неужели? - равнодушно ответила Эмлин. - Тогда ей повезло больше,
чем мне: я ведь стосковалась по звукам мужского голоса в доме, где болтают
одни женщины. Не возмущайтесь, матушка, я не монахиня, и господь сотворил
для этого мира не одних только женщин, иначе нас с вами здесь бы не было.
Но раз уж вы заговорили об этом, значит, в часовне и вправду происходит
что-то странное. Не всякий решился бы оставаться здесь в одиночестве:
дважды во время молитвы я слышала странные звуки, а однажды, когда не было
солнца, на меня упала какая-то холодная тень. Наверно, призрак того
мертвеца, о котором столько врали. Ну, я-то никогда не боялась привидений.
А теперь мне надо идти и взять ужин для моей леди - сегодня вечером она
будет ужинать в своей комнате.
Когда она ушла, настоятельница покачала головой и, как обычно,
ласково сказала:
- Странная женщина и резкая, но, сестры мои, мы не должны ее строго
судить, ведь она из чуждого нам мира и, боюсь, пережила много горя, от
которого мы защищены нашими священными обетами.
- Да, - ответила сестра, - но я думаю, что она видела призрак,
появляющийся в этой часовне, многие утверждают, что он являлся им, и я
сама видела его однажды, еще когда была послушницей. Настоятельница
Матильда, я имею в виду четвертую, ту, что якшалась с монахом Эдуардом
Хромым и внезапно умерла после...
- Тише, сестра; не будем злословить о покойнице, покинувшей землю
около двухсот лет назад. Даже если ее неспокойный дух все еще приходит
сюда, как говорят многие, я не понимаю, почему бы он стал говорить мужским
голосом.
- Возможно, то был голос монаха Эдуарда, - ответила сестра. - Видно,
он все еще не оставляет ее в покое, как и при жизни, если легенда говорит
правду. Миссис Эмлин сказала, что ей призраки нипочем, и я вполне этому
верю, она ведь дочь ведьмы, и взгляд у нее какой-то странный. Вы видели у
кого-нибудь такие смелые глаза, матушка? Как бы то ни было, я терпеть не
могу привидении и лучше месяц проведу на хлебе и на воде, чем останусь
одна в этой часовне, на закате или после заката солнца. У меня мурашки
бегут по спине, когда я думаю об этом; говорят, что некрещеное дитя тоже
тут бродит и что-то невнятно лепечет около купели, надеясь получить святое
крещение - ух! - И она содрогнулась.
- Довольно, сестра, довольно нечестивых речей! - сказала опять мать
Матильда. - Будем думать о святых вещах, чтобы враг рода человеческого не
мог к нам подойти.
Но в ту же ночь, около часу, враг этот очень близко подошел к
Блосхолму, явившись к облике пожара. Внезапно монахини были подняты с
постелей отчаянным набатом. Подбежав к окнам, они увидели огромные языки
пламени, плясавшие на крышах аббатства. Они раскрыли оконные створки и в
ужасе смотрели на пожар. Сестру Бриджет даже послали разбудить глухого
садовника и его жену, живших около ворот, чтобы они пошли и узнали, в чем
дело, почему слышатся крики и не напало ли на Блосхолм какое-нибудь
войско.
Прошло много времени, прежде чем Бриджет вернулась; путаный рассказ
слабоумной, переданный со слов глухого садовника, понять было нелегко.
Крики доносились по-прежнему, и пожар в аббатстве разгорался все яростнее.
Монахини уже думали, что наступил их последний час; они опустились на
колени у открытых окон и принялись молиться.
Как раз в эту минуту среди них появились Сайсели и Эмлин и стали
смотреть на великое пожарище.
Вдруг Сайсели повернулась и, устремив большие голубые глаза на Эмлин,
сказала громко, так что услышали все.
- Аббатство горит. Ой, няня, мне рассказывали, будто там, среди
развалин Крануэла Тауэрса, ты говорила, что это так будет! Ты, конечно,
пророчица.
- Огонь призывает огонь, - ответила Эмлин угрюмо, а стоявшие тут же
монахини подозрительно посмотрели на нее.
Пожар был ужасен; он, казалось, начался в дортуарах, даже на
расстоянии были видны полуодетые монахи, спасавшиеся через окна: некоторые
- с помощью связанных постельных принадлежностей, некоторые - выпрыгивая
из окон, несмотря на высоту.
Вскоре крыша здания провалилась и град горящих углей посыпался на
соломенные крыши хлевов и сараев, на сметанные стога, на постройки гумна;
так пламя перекинулось и на них, и еще до рассвета все сгорело.
Одна за другой монахини, наблюдавшие пожар из монастыря, устав от
горестного зрелища и в страхе бормоча молитвы, отправились спать. Но Эмлин
продолжала сидеть у открытого окна, пока край чудесного сентябрьского
солнца не показался над холмами. Так сидела она, подпирая голову рукой, и
ее строгое лицо было неподвижно, как у статуи. Только в темных глазах,
отражавших языки пламени, казалось, мелькала жестокая радость.
- Томас хорошее оружие, - наконец пробормотала она про себя, - славно
нанес первый удар. И это еще цветочки. Подожди, Клемент Мальдонадо, ты
запросишь пощады у Эмлин.

9. БЛОСХОЛМСКОЕ КОЛДОВСТВО
В тот же день в полдень аббат снова явился в монастырь и послал за
Сайсели и Эмлин. Они застали его одного в приемной; лицо у него было
встревоженное, и он шагал взад и вперед по комнате.
- Сайсели Фотрел, - сказал он без всякого приветствия, - когда мы в
последний раз виделись, ты отказалась подписать принесенный мною документ.
Это ничего не значит, потому что тот покупатель уехал по своему делу.
- Сказав, что его не удовлетворяют доказательства ваших прав? -
спросила Сайсели.
- Да! Но кто научил тебя рассуждать о правах и о тонкостях закона?
Впрочем, зачем спрашивать?.. - И он бросил сверкающий взор в сторону
Эмлин. - Ладно, бог с ним сейчас... У меня с собой документ, который ты
должна подписать. Прочти его, если хочешь. Он тебе ущерба не причинит -
это всего лишь предписание арендаторам земель, принадлежавших твоему отцу,
уплатить мне как лицу, осуществляющему опеку.
- Значит, они отказываются, видя, что вы все захватили, милорд аббат?
- Да, кто-то их подстрекает, и эти упрямые скоты не хотят платить без
указания, подписанного твоей рукой и скрепленного печатью. На фермах,
обрабатывавшихся твоим отцом, я собрал урожай, но вчера вечером при пожаре
сгорело все до последнего зернышка, до последней шерстинки.
- В таком случае я прошу вас все это точно учесть, милорд, чтобы я
могла получить от вас должное возмещение, когда мы начнем сводить счеты: я
ведь никогда не разрешала вам стричь моих овец и собирать мой хлеб.
- Тебе нравится дерзить мне, девчонка, - ответил он, кусая губы. - У
меня нет времени для перебранки. Подписывай, а ты будь свидетельницей,
Эмлин Стоуэр.
Сайсели взяла документ, взглянула на него, потом медленно разорвала
его на четыре части и бросила их на пол.
- Грабьте меня и моего еще не рожденного ребенка, если хотите и
можете, но я, во всяком случае, не буду соучастницей вора, - сказала она
спокойно. - Если вам нужна подпись, можете подделать ее, потому что я
ничего не подпишу.
На лице аббата отразилась вся его злость.
- А ты забыла, несчастная, - спросил он, - что здесь ты в моей
власти? Известно тебе, что таких непокорных грешников запирают в мрачную
темницу и налагают на них покаяние - дают только хлеб и воду и хлещут
прутьями? Исполнишь ты мое приказание или подвергнешь себя всему этому?
Красивое лицо Сайсели вспыхнуло, и на минуту ее голубые глаза
наполнились слезами стыда и ужаса. Затем они снова прояснились; она смело
взглянула на него и ответила:
- Я знаю, что убийца может быть также и мучителем. Тому, кто погубил
отца, ничего не стоит подвергнуть истязаниям дочь. Но я знаю также, что
существует бог, защищающий невинных, хотя иногда он не сразу протягивает
им руку помощи, и к нему я обращаюсь, милорд аббат. И я знаю, что
принадлежу к роду Фотрелов и Карфаксов, и что ни одна женщина и ни один
мужчина моей крови никогда еще не покорялись страху и страданию. Я ничего
не подпишу. - И, повернувшись, она вышла из комнаты.
Аббат и Эмлин остались одни. Прежде чем она смогла заговорить, потому
что у нее от ярости не поворачивался язык, он начал бранить и проклинать
ее и угрожать ей и ее хозяйке ужаснейшими пытками, какие только мог
вообразить испанский инквизитор. Наконец он остановился, чтобы
передохнуть, и она перебила ого:
- Молчите, злодей, чтобы крыша над вами не обрушилась; я уверена, что
каждое ваше жестокое слово превратится в змею, которая вас ужалит. Разве
то, что случилось вчера ночью, не является для вас предостережением или
вам нужны другие уроки?
- Ого! - ответил он. - Значит, ты знаешь об этом, не правда ли? Я так
и думал - всему виной твое колдовство.
- Как я могла не знать об этом, когда все небо полыхало? Жирным
монахам Блосхолма зимой придется потуже затянуть пояса. Присвоенные земли
как будто не приносят счастья, и кровь Джона Фотрела превратилась в огонь.
Берегитесь, говорю я, берегитесь! Нет, я больше не хочу слушать ваших
безумных речей. Только троньте хоть пальцем эту несчастную леди, если
посмеете, и вы поплатитесь за все! - И она тоже повернулась и ушла.
Прежде чем уйти из монастыря, аббат переговорил с матерью Матильдой.
- Сайсели, ради спасения ее души, надо заставить вести себя как
следует, - сказал он. - Сначала лаской, потом суровостью и даже, если
придется, бичеванием. Также ради спасения ее души, нельзя подпускать к ней
служанку Эмлин, так как, без сомнения, Эмлин опасная ведьма.
А когда наступит время родов, аббат пришлет подходящую женщину
ухаживать за нею, женщину, опытную в таких делах, ради спасения жизни
матери и жизни ее ребенка. Теперь, когда на них свалилось это страшное
несчастье - пожар в аббатстве, нанесший им такие ужасные убытки, не говоря
даже о смерти двух слуг и о других людях, обожженных и искалеченных, - у
него нет времени распространяться о подобных мелочах, но он надеется, что
она его поняла. И тут-то мягкая и кроткая мать Матильда до глубины души
огорчила и удивила аббата, своего духовного начальника.
Она решительно ничего не поняла. Предложенные им меры воздействия,
какими бы ни были недостатки и слабости леди Сайсели, энергично заявила
настоятельница, не могут быть к ней применены: по ее мнению, Сайсели уже и
так много выстрадала за пустяки, а теперь еще ждет ребенка; потому с нею
надо обращаться как можно бережнее. Что касается ее, то в этом деле она
умывает руки и скорее обратится к генеральному викарию в Лондоне, который,
насколько ей известно, рассматривает такие дела, чем подчинится подобным
приказаниям. Или, на худой конец, она выпустит леди Харфлит и ее служанку
за ворота и призовет милосердных людей оказать им помощь. Тем не менее,
если его милость захочет прислать искусную женщину, чтобы ухаживать за
Сайсели в ее положении, она не будет возражать при условии, что эта
женщина пользуется доброй славой. Но, как бы то ни было, в данных
обстоятельствах с ней бесполезно говорить о хлебе и воде, и мрачной
темнице, и бичевании. Ничего подобного не произойдет, пока она является
настоятельницей. Прежде чем кто-либо на это решится, она и сестры уйдут из
монастыря и призовут королевский двор решать это дело.
Теперь аббат оказался в положении сторожевого пса, который привык
пугать и мучить какую-нибудь овечку, а затем вдруг, после того как она
отъягнилась, столкнулся с совершенно другим существом; овечка уже не
боится, не бежит, но, обретя силу барана, отталкивает его, борется,
прыгает, бьет головой и копытами. Может ли пес справиться с неистовой,
неожиданно прорвавшейся яростью овцы, казалось рожденной для того, чтобы
быть им растерзанной? Что ему остается делать, как не бежать в полном
смятении, задыхаясь, в свою конуру? То же самое было с аббатом, когда мать
Матильда яростно обрушилась на него в защиту своего ягненка - Сайсели. С
Эмлин он мог сцепиться зубами - но мать Матильда!.. Его собственная
прирученная добыча! Это было уж слишком! Он мог только уйти, проклиная
всех женщин и их вечные прихоти, из-за которых мужчины никогда не знают,
чего от них ждать.
Во всяком случае, из всех людей на земле меньше всего можно было
ожидать чего-либо подобного от матери Матильды.
Так и получилось, что в монастыре, несмотря на все эти страшные
угрозы, все шло по-прежнему. Такие уж наступили времена, что даже
всемогущий лорд аббат, имевший "право виселицы", не мог довести дело до
крайности. Сайсели не заперли в темницу на хлеб и воду и, тем более, не
бичевали. Не разлучили ее и с няней-Эмлин. Правда, настоятельница отчитала
Сайсели за сопротивление установленным властям, однако, выговорившись до
конца, она поцеловала ее, благословила и назвала "своей милой девочкой,
своей голубкой и своей радостью".
Но если все было по-прежнему в обители, то в аббатстве все постоянно
менялось и царило крайнее возбуждение. Не прошло и трех дней после пожара,
как целое стадо в восемьсот овец ринулось на Красный утес и свалилось с
него, а все пастухи тех мест знают, что там - отвесный обрыв высотой в
сорок футов. Никогда еще баранина не была такой дешевой в Блосхолме и в
его окрестностях, как наутро после той ночи, и каждый батрак на десять
миль в окружности мог приобрести зимний тулуп, потратив только время на
то, чтобы содрать шкуру с мертвой овцы. Кроме того, пастухи клялись, что
они видели как сам дьявол с рогами и копытами верхом на осле гнал этих
овец.
Потом стал являться призрак сэра Джона Фотрела, одетый в доспехи,
иногда верхом, иногда пеший, но всегда ночью. Сначала этот ужасный дух был
замечен в садах Шефтон Холла, где он встретил назначенного аббатом сторожа
(ведь теперь дом был заперт), когда тот шел ставить силки для кроликов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34