это, ему казалось, было самым лучшим ответом.
Подошел грум, чтобы увести лошадей: он притронулся в знак почтения к
шапке и с любопытством посмотрел на них, а Сайсели, опершись на плечо
своего возлюбленного, прошла сквозь сводчатую дверь Крануэл Тауэрса и
попала в зал, где полыхал яркий огонь. Перед камином, грея тонкие руки,
стоял отец Нектон и оживленно беседовал с Эмлин Стоуэр. При приближении
молодых людей разговор оборвался - очевидно, речь шла о них.
- Госпожа Сайсели, - несколько возбужденно сказал добрый старик, -
боюсь, что печальные обстоятельства привели вас сюда. - И он замолчал, не
зная, что добавить.
- Да, действительно, - ответила она, - если все, что я слышала,
правда. Говорят, что мой отец убит злодеями, но я точно не знаю, за что и
кем, и что аббат Блосхолма собирается взять меня под свою опеку и заточить
меня в Блосхолмский женский монастырь, а я не хочу туда идти. Я убежала
сюда от него, потому что у меня нет другого убежища, хотя вы дурно можете
истолковать мой поступок...
- Только не я, дитя мое. Я не буду выступать против аббата, потому
что по церковному уставу он выше меня, но, примите во внимание, я ему не
присягал в верности, так как этот приход ему не принадлежит, и я не
бенедиктинец [бенедиктинцы - монахи старейшего из католических монашеских
орденов]. Все же скажу вам правду. Я считаю этого человека бесчестным.
Руки у него загребущие; мало того, он не англичанин, а испанец, которого
кто-то подослал сюда вредить нашему королевству, высасывать его богатства,
устраивать бунты и доносить обо всем происходящем на пользу врагов Англии.
- Однако у него при дворе есть друзья. Так, по крайней мере, сказал
мой отец.
- Да, да, у таких людей всегда бывают друзья - деньги покупают их,
хотя, может быть, для него и ему подобных черный день недалек. Да, ваш
бедный отец погиб бог знает как, хотя я давно думал, что ему несдобровать,
ибо он всегда говорил правду, да и вы с вашим богатством - лакомый кусочек
для Мэлдона. А теперь, что нам дальше делать? Это тяжелый случай. Хотите
ли вы укрыться в каком-нибудь другом монастыре?
- Нет, - ответила Сайсели, искоса взглянув на своего возлюбленного.
- Тогда, что же делать?
- О! Я не знаю, - сказала она и разрыдалась. - Что мне сказать вам,
когда я в таком смятении и печали? У меня был единственный друг - мой
отец, хотя временами он бывал груб. Однако по-своему он любил меня, и я
послушалась его последнего совета. - И, потеряв остатки мужества, она
опустилась на стул и, схватившись за голову, стала раскачиваться из
стороны в сторону.
- Это неправда, - смело сказала Эмлин. - Разве я, вскормившая тебя,
не друг тебе и разве отец Нектон не друг, и сэр Кристофер не друг? Уж если
все вы потеряли разум, то я его сохранила, и вот мой совет! Там, на
расстоянии не далее двух выстрелов из лука, есть церковь, а перед собой я
вижу священника и пару, которая сойдет за жениха и невесту. И мы можем
найти свидетелей и кубок вина, чтобы выпить за ваше здоровье, а после
этого пусть блосхолмский аббат беснуется. Что скажете вы, сэр Кристофер?
- Вы знаете, что я думаю, няня Эмлин; но что скажет Сайсели? О!
Сайсели, что скажете вы? - И он наклонился над ней.
Она поднялась, все еще всхлипывая, обхватила его шею руками и
положила ему голову на плечо.
- Я думаю, что это воля божья, - прошептала она, - и зачем
сопротивляться ей мне - его рабе и вашей, Крис?
- А теперь, что скажете вы, святой отец? - спросила Эмлин, указывая
на молодых людей.
- Что еще можно сказать? - ответил старый священник, отворачиваясь. -
Если вы потрудитесь прийти в церковь минут через десять, то найдете там
свечу на алтаре, священника на амвоне и дьячка с открытой книгой. Большего
мы не можем сделать за такое короткое время.
Затем он замолк, словно ожидая ответа, но, не услышав возражений,
прошел через зал и вышел в дверь.
Эмлин взяла Сайсели под руку, повела ее в отведенную им комнату и
там, как могла лучше, подготовила ее к свадебному торжеству. Не было
красивого платья, чтобы ее нарядить, да, по правде говоря, и времени,
чтобы наряжаться.
Но она причесала ее красивые каштановые волосы и, открыв шкатулку с
восточными драгоценностями - великой гордостью Фотрелов, самым редкостным
и древними в округе, украсила ее ими. Она надела на ее высокий лоб обруч с
ниспадающими с него сверкающими бриллиантами, привезенными, как
рассказывала легенда, предком ее матери - Карфаксом - из Святой земли, где
когда-то они были личной собственностью языческой королевы, а на шею
ожерелье из больших жемчужин. Для ее груди и пальцев нашлись броши и
кольца, а для талии - драгоценный пояс с золотой пряжкой; а в ее уши она
вдела две лучшие драгоценности: две большие розовые жемчужины, похожих на
цветущий боярышник, когда он начинает вянуть. Наконец, она накинула ей на
голову вуаль из диковинно сплетенных кружев и с гордостью отступила назад,
чтобы взглянуть на нее.
Теперь Сайсели, все время молчавшая и не сопротивлявшаяся, в первый
раз заговорила:
- Как они попали сюда, няня?
- Твоя мать надела их, когда венчалась, и ее мать тоже, так мне
говорили. И однажды я уже надевала их на тебя, когда тебя крестили,
голубка!
- Может быть; но как ты привезла их сюда?
- Под платьем на груди. Не зная, когда мы снова вернемся домой, я
привезла их, думая что когда-нибудь ты выйдешь замуж и тогда они тебе
пригодятся. А теперь, как это не странно, наступил час свадьбы.
- Эмлин, Эмлин, я уверена, что ты заранее задумала все это, и один
бог знает, чем это кончится.
- Потому и бывает начало, дорогая, чтобы в предначертанное время
наступил конец.
- О, но каким будет этот конец? Может быть, ты надела на меня саван.
По правде говоря, я чувствую себя так, будто рядом со мной смерть.
- Она всегда рядом, - беззаботно ответила Эмлин. - Но пока она не
трогает, - какое это имеет значение? Слушай, моя голубка; во мне течет
испанская и цыганская кровь, а я верю предчувствиям и скажу тебе кое-что
для твоего успокоения. Как бы часто не протягивала смерть к тебе свою
руку, она не тронет тебя долгие, долгие годы, пока ты со временем не
станешь почти такой же худой, как она! О! У тебя будут горести, как и у
всех нас, может, хуже, чем у большинства, но ты дитя Счастья, ты выжила,
когда все остальные погибли, и ты победишь и поддержишь других, как кит
поддерживает морских уток. Поэтому дай, как и я, щелчок смерти, - и она
сделала соответствующий жест, - и будь счастлива, пока можешь, а когда
будешь несчастна, жди, пока наступят счастливые дни. А теперь иди за мной
и, хотя твой отец убит, улыбайся, как должно улыбаться в подобный час,
потому что какой мужчина захочет печальную невесту?
Они спустились в зал по широкой дубовой лестнице, где ожидал их
Кристофер. Смущенно взглянув на него, Сайсели увидела, что под плащом у
него была надета кольчуга и меч был привешен сбоку к поясу; с ним было
несколько вооруженных людей. С минуту он не отрываясь, в смятении смотрел
на ее сверкающую красоту, потом произнес:
- Не бойся напоминания о войне в час любви. - И он дотронулся до
своих блестящих доспехов. - Сайсели, наша свадьба столь же странная, как и
счастливая, и кто-нибудь может попытаться помешать ей. Теперь пойдем, моя
дорогая леди. - И, низко поклонившись, он взял ее за руку и повел из дома;
за ними следовала Эмлин, а вокруг, спереди и сзади, - слуги с факелами.
Был сильный мороз, и снег хрустел под ногами. На западе, на сумрачном
небе все еще горели последние красные отблески заката, а над ними, из-за
выпуклого края земли, поднималась огромная луна. В саду, среди кустов и на
тополях, окаймлявших ров, черные дрозды и дрозды-рябинники пели свою
зимнюю вечернюю песню, в то время как вокруг серой башни соседней церкви
все еще вились галки.
Эта картина, которая в ту минуту Сайсели, казалось, и не заметила,
навсегда запечатлелась в ее памяти: холодные снега, чернильные деревья,
тяжелое небо, сверкающий лик луны, дымный свет факелов, подхваченный и
отраженный ее драгоценностями и кольчугой жениха, крики зимних птиц, лай
собаки вдалеке, чужое крыльцо церкви, приближавшаяся с каждым шагом,
продолговатые могильные камни, скрывавшие кости сотен людей; в свое время
эти люди детьми проходили мимо них, потом женихами и невестами, и,
наконец, тут пронесли окоченевшие белые тела тех, кто был раньше мужчинами
и женщинами.
Теперь Сайсели и Кристофер оказались в крыле старого храма, где их,
словно мечом, ударило холодом. При дымном свете факелов было видно, что,
несмотря на короткий промежуток времени, вести об этой удивительной
свадьбе распространились в округе, так как повсюду стояли группами, по
крайней мере, десятка два людей, а некоторые из них сидели на дубовых
скамьях около алтаря.
Все они повернулись и с любопытством смотрели, как жених и невеста
прошли к алтарю, где стоял священник в облачении, а так как зрение у
священника было неважное, то за ним стоял старый дьячок, высоко державший
конюшенный фонарь, чтобы тот мог читать по книге.
Они дошли до резной перегородки и, по знаку священника, встали на
колени. Отчетливым голосом он начал службу; вскоре, по вторичному знаку,
молодая пара поднялась, подошла к перилам алтаря и снова встала на колени.
Лунный свет, льющийся через западное окно, освещал их обоих, придавая
им сходство с холодными белыми мраморными статуями, коленопреклоненными на
могильной плите рядом с ними.
В течение всего обряда Сайсели, как зачарованная, смотрела на эти
статуи, и ей казалось, что они и Харфлиты, крестоносцы давно прошедших
дней, лежавшие совсем рядом, ласково и задумчиво следили за ней. Она дала
нужные ответы; кольцо, хотя и слишком узкое, было надето ей на палец (в
течение всей последующей жизни это кольцо временами причиняло ей боль, но
она ни за что не хотела снять его), а потом кто-то поцеловал ее. Сначала
она подумала, что это, должно быть, ее отец, и затем, вспомнив, чуть не
заплакала, но услышала, как голос Кристофера называет ее женой, и поняла,
что она была обвенчана.
Пока старый дьячок все еще держал фонарь над отцом Роджером, тот
записал что-то в маленькой книге с пергаментным переплетом, спросив год ее
рождения и полное имя; это показалось ей странным, - ведь он был на ее
крестинах. Затем ее муж, пользуясь алтарем вместо стола, расписался в
книге не очень-то быстро, так как он был плохой грамотей, и она тоже
расписалась в последний раз своей девичьей фамилией; расписался и
священник, и по его приказанию расписалась также и Эмлин Стоукс, умевшая
хорошо писать. Потом, как бы спохватившись, отец Роджер вызвал некоторых
прихожан, и они тоже хотя довольно неохотно, подписались как свидетели.
Пока они это делали, он объяснил им, что ввиду особых обстоятельств лучше,
чтобы были свидетельские показания, и что он собирается послать экземпляры
этой записи разным сановникам и даже самому святому отцу в Рим.
Узнав это, они, казалось, пожалели, что связались с таким делом, и
один за другим исчезли в темноте церковного крыла и из памяти Сайсели.
Наконец все было кончено. Отец Нектон дул на маленькую книжку, пока
не высохли чернила, потом спрятал ее под платьем. Старый дьячок, положив в
карман полученное от Кристофера щедрое вознаграждение, осветил молодым
путь через крыло церкви к выходу, затем запер за ними дубовую дверь,
погасил свой фонарь и потащился по снегу к трактиру, чтобы там поболтать
об этой свадьбе и выпить горячего пива.
В сопровождении факелоносцев Сайсели и Кристофер молча шли рука об
руку к Тауэрсу, куда Эмлин, поцеловав невесту, ушла раньше. Добавив к
своим бесчисленным летописям еще одну, быть может самую странную из всех
церемонию, древняя церковь, оставшаяся позади, погрузилась в такое же
безмолвие, как покойники в своих могилах.
Придя в Тауэрс, новобрачные вместе с Эмлин и отцом Роджером уселись
за превосходнейший ужин, какой только мог быть приготовлен в столь
короткий срок. Это был очень странный свадебный пир. Несмотря на малое
число сотрапезников, сердечности хватало, так как старый священник
произнес заздравную речь, пересыпанную латинскими словами, которых они не
поняли; и все домашние, собравшиеся послушать его, выпили за них по кубку
вина. Потом прекрасную невесту, которая то краснела, то бледнела, увели в
лучшую комнату, наспех приготовленную для нее. Но Эмлин слегка
задержалась, так как ей надо было кое-что сказать новобрачному.
- Сэр Кристофер, - сказала она, - вы очень быстро обвенчались с самой
прекрасной леди, какую когда-либо освещало солнце или луна, вы можете
считать себя счастливым. Однако такие большие радости редко достаются без
горестей, и я думаю, горести эти близки. Найдутся люди, которые позавидуют
вашему счастью, сэр Кристофер.
- Но ведь им не изменить случившегося, Эмлин, - ответил он с
беспокойством. - Узел, завязанный сегодня вечером, не может быть развязан.
- Никогда, - вставил отец Роджер. - Хотя, может быть, обстоятельства
и внезапность этого союза необычны, но таинство совершено перед лицом
всего мира с полного согласия обеих сторон и святой церкви. Мало того, еще
до рассвета запись об этом я пошлю в регистратуру епископа и еще кое-куда,
чтобы в последующие дни его не смогли оспаривать, и дам копии вам и
кормилице вашей леди, ее ближайшему другу.
- Этот союз не может быть разорван ни на земле, ни на небе, -
торжественно ответила Эмлин, - однако возможно, что его разрубит меч. Сэр
Кристофер, я думаю, что правильнее всего как можно скорее уехать отсюда.
- Только, конечно, не сегодня вечером, няня! - воскликнул он.
- Нет, не сегодня вечером, - ответила она с еле заметной улыбкой. -
Ваша жена пережила утомительный день, и у нее не хватило бы сил. Кроме
того, нужно сделать приготовления, а сейчас это невозможно. Но завтра,
если для вас будут открыты дороги, я думаю, мы должны отправиться в
Лондон, где она сможет попросить защиты закона, потребовать свое
наследство и попросить расследовать смерть отца.
- Это хороший совет, - сказал священник, и Кристофер, не отличавшийся
разговорчивостью, кивнул головой.
- Как бы то ни было, - продолжала Эмлин, - у вас в доме есть шесть
человек, а вокруг него имеются и другие. Отправьте посланца и соберите их
всех здесь на рассвете, прикажите им захватить с собой провизии и какое у
них есть оружие и луки. Поставьте также часового и, после того как отец и
посланные уйдут, прикажите поднять подъемный мост.
- Чего вы боитесь? - спросил Кристофер, очнувшись от задумчивости.
- Я боюсь блосхолмского аббата и его наемных головорезов; для них
закон не писан - об этом теперь знает душа погибшего сэра Джона; или же
они используют законы, чтобы скрыть свои гнусные дела. Аббат уж
постарается не допустить, чтобы такое сокровище проскользнуло у него между
пальцев, а времена настали беспокойные.
- Увы! Увы! Это правда, - сказал отец Роджер, - этот аббат
безжалостный человек, который ни с чем не считается, потому что он очень
богат и у него много друзей как здесь, так и за морями. Однако он
безусловно не посмеет...
- Это мы узнаем, - прервала Эмлин. - Тем временем, сэр Кристофер,
встряхнитесь и отдайте приказание.
Кристофер созвал своих людей, поговорил с ними, после чего они очень
помрачнели, но, будучи верными слугами и любя его, обещали выполнить все,
как он велел.
Немного позже, сделав копию брачного свидетельства и подписав его,
отец Роджер ушел вместе с посланцем. Подъемный мост подняли над рвом,
двери заперли, и в башне у ворот поставили часового; тогда Кристофер,
забыв обо всем, даже об опасности, угрожавшей им, пошел к той, что ждала
его.

4. КЛЯТВА АББАТА
На следующее утро, вскоре после того как рассвело, Эмлин вызвала
Кристофера и дала ему письмо.
- Когда оно пришло? - спросил он, подозрительно поворачивая его.
- Посыльный принес его из Блосхолмского аббатства, - ответила она.
- Жена, Сайсели, - позвал он через дверь, - будь добра, пойди сюда.
Она пришла очень скоро в длинном меховом плаще, необычайно
хорошенькая, и, обняв свою кормилицу, спросила, что случилось.
- Вот, моя дорогая, - ответил он, протягивая ей бумагу. - Я никогда
особенно не любил науки, а сегодня утром я, кажется, ненавижу ее;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34