Кюветы были завалены покореженными автомобилями, телегами, какими-то тюками, ящиками. Подобно серой реке, на север тянулся поток беженцев. На север, только на север!
— В чем дело? Неужели Барселона взята? — недоумевали мы.
Под утро поезд стал все чаще делать остановки. Самолеты мятежников бомбили шоссе и железную дорогу. Воздух дрожал от гула моторов, но кругом не было ни одного истребителя республиканцев. Не слышно было и зениток.
Неужели это конец?
С восходом солнца эшелон остановился в городке Гранольерс, там получили известие, что Барселона сдана. Бои шли неподалеку, в горах. Оттуда доносился глухой грохот тяжелой артиллерии, видимо, противника. Мы быстро построились и направились на окраину — центр городка бомбили. На пригорке, поросшем садами, среди хорошеньких домиков мы, безоружные, заняли боевые позиции. Разместив свой взвод, я бросился к Савичу.
— Нужно достать оружие! Они в горах недолго продержатся.
Савич не успел ответить, засвистели бомбы. Мы припали к земле. Над городком кружили бомбовозы, не спеша сбрасывая смертоносный груз на занятый нами пригорок. Хорошо, что еще раньше здесь были вырыты окопы, а то бы мы недосчитались половины роты. Валились деревья, поблизости рухнул дом.
— Не в нем ли штаб батальона? — спросил я Савича.
— Нет,— ответил он.— Эндруп с Поповым разместились в подвале соседнего дома.
За первым налетом сразу же последовал второй. Летчики бомбили теперь без разбору шоссе, по которому двигались изнуренные беженцы, вокзалы, железную дорогу, центр городка и его окраины. Им, видимо, был дан приказ сокрушать тылы, сеять панику среди населения и тем самым ослабить сопротивление республиканцев на фронтах. Но горы южнее Гранольерса, в густом дыму, в оглушительном грохоте, стойко держались. А мы, безоружные, наблюдали из своих окопов, не приближаются ли фашисты.
В полдень из штаба батальона прибежал Дик.
— Товарищ командир, берите людей, идемте в штаб за оружием!
Я кликнул Пендрика, Цериня, Сауку, еще нескольких болгар, и Дик, прячась за кустами и деревьями, повел нас в штаб. Под раскидистым оголенным каштаном стояли два запыленных грузовика, Борис Эндруп, мрачный, озабоченный, раздавал оружие. Таким мрачным я еще ни разу его не видел.
— Что возьмешь? — спросил он меня.
— Каждому по винтовке и один пулемет.
— Кому пулемет?
— Цериню, Сауке и Пендрику.
— Ладно, бери. Оружие старое. Все осталось в Барселоне. Если будут неполадки, приходи, обменяем...
Обвешанные винтовками, лентами, мы возвращались в окопы. Саука и Пендрик тащили пулемет. Это был «виккерс» на треножнике, о котором я не имел ни малейшего представления. К счастью, оказалось, что Август Саука, прошедший службу в латышской армии, имел с ним дело, его я и назначил командиром боевого расчета.
— На этой треноге мы такой концерт устроим! — радовался он, оглядывая пулемет.— Зато отступать с ним — сплошная морока. Для переноски плохо приспособлен.
— Постараемся не отступать,— сказал Ян Церинь. Раздав винтовки, патроны, мы испробовали пулемет.
Стрелял он довольно сносно, во всяком случае без осечек.
— Теперь надо выбрать получше позицию и хорошенько замаскироваться,— озабоченно и деловито говорил Август Саука. И я невольно подумал, что только теперь этот рабочий-стеклодув нашел свое настоящее место — у пулемета.
Вскоре из штаба вернулся командир роты Микола Савич с рваной и потертой картой. На ней красным и синим были наспех помечены последние данные о состоянии фронта, нанесены наши позиции.
— Сопротивление в горах вот-вот будет сломлено,— негромко рассказывал он, поглядывая на юг, где горизонт бурлил и клокотал, словно адский котел.— Ну, сколько так можно держаться... Так вот, наша задача — оборонять город. Мы останемся здесь, только немного подвинемся влево. Посредине будут чехи, у них больше пулеметов, справа — польская рота.
— А что у нас на левом фланге? — спросил я.
— Пока ничего,— вздохнул Савич.— И потому поставь там пулемет. Может, позже подойдет какая-нибудь
часть. Кормить нас будет кухня местного гарнизона. Но до поры до времени придется обходиться тем, что есть.
— Понятно,— ответил я и пошел передвинуть свой взвод на левый фланг.
Август Саука подыскал для пулемета отличное место с большим сектором обстрела. Я расположился рядом, откуда хорошо просматривались позиции всего взвода. Прямо над нами росла старая ветвистая яблоня, прикрывавшая нас с воздуха. А дальше, на южном склоне пригорка, цвели миндальные деревья. Их было очень много, они казались мне ребятишками в розовых рубашонках, улизнувшими тайком из дому ранним весенним утром, чтобы с высоты зеленого пригорка полюбоваться красотой и простором. Я не мог отвести глаз от миндалевой рощи. И весь мир казался мне бесконечно просторным, красивым, хотя тут же, за ломаным контуром гор, бушевала смерть. И над нами все время кружила смерть. На окраине города самолеты подожгли склад с горючим. Он пылал огромным жарким пламенем, с яростью швыряя в небо черные упругие клубы. Ветер подул в нашу сторону, пригорок с цветущим миндалем окутал едкий дым, и я с грустью подумал, что в его горячем смраде задохнутся и сникнут бело-розовые лепестки. Когда же ветер сдул с пригорка клубы дыма, миндаль показался еще нежней и прозрачней.
«Не время сейчас упиваться красотой земли и жизни! — укорял я себя.— Лучше думай о том, что будешь делать, когда к этому цветущему пригорку приблизится враг. Сможешь ли ты задержать его? В твоем распоряжении всего-навсего пулемет, десятка два винтовок да столько же страстных, горячих сердец. А на вас обрушится лавина бронированных машин, град бомб и снарядов. Ты подготовил к этому своих людей, которые верят тебе, полагаются на тебя? Подготовил их поступить так, как потребуют обстоятельства? Сумеешь ли преградить дорогу танкам, когда они, лязгая сталью, обжигая свинцом, пойдут на твой цветущий миндальный пригорок? Как ты это сделаешь, как?»
Да, об этом я совсем не подумал. Об этом, наверное, никто не подумал, ведь у нас не было ни одной ручной гранаты, ни одной бутылки с горючей смесью. Я снова отправился к Савичу.
— Ты прав,— сказал он.— Совсем упустили из виду. Вот что бывает, когда артиллерия становится пехотой.
Он пошел в штаб батальона, я вернулся к своему взводу. Поток беженцев на дороге редел. Теперь взад и вперед сновали военные и санитарные машины. Ранениях увозили подальше в тыл — судьба Гранольерса была под сомнением. Как только мятежники прорвут оборону в горах, городок окажется в самой гуще огня.
Склад еще горел. Черный полог дыма тянулся до самого горизонта. Всю округу беспрестанно прочесывали десятки вражеских бомбардировщиков. Их уже не сопровождали, как обычно, истребители — республиканских самолетов не было и в помине. Противник надежно удерживал за собой воздушное пространство. Нерешенным оставался вопрос о земле. А земля не сдавалась. Земля держалась. Держались каждый куст, каждый камень, каждая скала и лощинка, которые хоть сколько-нибудь укрывали от пуль и осколков.
Земля не сдавалась, земля держалась.
Под вечер мы получили ручные гранаты и бутылки с горючей смесью. Гранаты связали по нескольку штук, разложили под рукой. Теперь мы были готовы встретить врага. Но горы еще держались. Их по-прежнему заволакивали дым и пыль, временами они вовсе скрывались из виду.
Оборону сломили ночью. Под прикрытием темноты фашисты ущельями прорвались в долину, и республиканские части, измотанные, обескровленные, отступали в направлении Гранольерса. На рассвете из-под ветвистой яблони впервые заговорил пулемет Августа Сауки. Он косил цепь наступавших на город мятежников.
Они продвигались полукругом, медленно, осторожно, короткими перебежками. Фашисты понимали, что город им не сдадут без боя, и потому старались сначала нащупать нашу оборону.
Подавленные превосходством, уставшие от боев, республиканцы нервничали, раньше времени открыли огонь. И Август Саука нажал гашетку, не дождавшись моей команды. Цепь наступающих залегла, но минут через двадцать ударила артиллерия противника. Взрывам снарядов вторило странное, глухое буханье мин, похожее на шум расколовшегося чугунка. Временами слышался душераздирающий вой противотанковых снарядов и суховатый лай пулеметов. Выдержим? — спрашивал я сам себя, напряженно прислушиваясь, не ответит ли хотя бы одна пушка с нашей стороны.
Август все время строчил, и я его не останавливал. Теперь уж было поздно маскировать себя, выжидать удобного момента. Надо было показать противнику, что мы намерены драться. И, видимо, он понял. Еще не смолкла канонада, а в небе показалось с полсотни бомбовозов. Они летели низко, и от рокота моторов в ушах стоял жуткий гул. Это все были пикирующие «юн-керсы», с которыми мы свели знакомство еще на Южном фронте. Но тогда мы не знали, что их так много у противника. Видимо, Франко получил солидные подкрепления.
После бомбежки городок и его окрестности напоминали вспаханное поле. Наш цветущий пригорок теперь было трудно узнать. Земля разворочена, огромные воронки еще дымились на ветру, деревья вырваны с корнями, а комья свежей земли, облепленные красноватой глиной, были похожи на окровавленную вату, сорванную с живой плоти. Как только самолеты скрылись, я полез проведать свой взвод. Двое болгар были убиты, трое легко ранены, остальные, стряхнув с себя песок и пыль, были на своих местах. Я вернулся обратно и залег рядом с пулеметом. Август продолжал стрелять.
— Прибереги патроны! — сказал я.— Еще целый день впереди.
— Не могу,— отозвался он.— Надо косить, пока косится.
— Стреляй по целям!
— Я в воздух не стреляю,— ответил он, посылая длинную очередь.— Ну вот, эти тоже свое получили. Там у них был пулемет. Наконец-то задавил...
Он улыбался, хотя у него дрожали руки. Видимо, и со мной было то же самое. После такой бомбежки они не могли не дрожать. Я сунул ему в руку сигарету, но он вернул ее обратно.
— Потом, товарищ командир. Когда все кончится. Решив, что сегодня это вряд ли кончится, я закурил,
прикрываясь полой шинели.
— Эй, Анатол, оставь на пару затяжек! — попросил Пендрик.— Черт знает что! Неужели у нас не осталось ни одного самолета, ни одной пушки? Как в богадельне.
— Значит, не осталось,— ответил я.— А то бы видели и слышали.
— Так легко им нас отсюда не выставить,— сказал Ян Церинь, вставляя новую ленту.— Если не пустят танки, продержимся.
— И если не возьмут в окружение,— вставил Пендрик. — Ведь они нас могут обойти. На левом фланге пусто.
Слева от нас тянулась довольно высокая каменная ограда. Я пополз проверить, в самом ли деле там пусто. Ночью мне казалось, что оттуда доносились голоса, а совсем недавно — выстрелы.
Да, вдоль ограды, дугой спускавшейся с пригорка, расположилась испанская рота. Ее, правда, здорово потрепали в последних боях, но ребята держались бодро. При отступлении им удалось спасти два «максима», но они не успели их прочистить и установить.
Командир роты, молоденький лейтенант, сказал мне:
— Хорошо, что вы вернулись. Может, нам удастся еще что-нибудь сделать. От нашего батальона уцелела только моя рота. Да и что это за рота! Многие впервые держат в руках оружие. Уж если дерутся — на славу, а побежали — не остановишь. Нет закалки, нет веры в победу.
— И оружия,— добавил я.
— С оружием дело дрянь,— согласился испанец.— Все, что было, осталось на Эбро и в Барселоне. Теперь хоть шаром покати! А у них еще больше прежнего. Откуда у них столько, ума не приложу.
— Гитлер с Муссолини подбрасывают.
— Они и нашим не брезгуют,— сказал лейтенант.— Но делать нечего, надо держаться. Будьте покойны, мы вас не оставим. Если придется отступать, дадим знать. И вы нас известите. Вместе уйдем! Вместе веселее.
— Так и сделаем.
Я вернулся к своим с радостной вестью: -— Теперь у нас отличные соседи. Целая рота с двумя пулеметами. Прибереги свой «виккерс», Август,— сказал я Сауке.— Стреляй в крайних случаях. И только в нашем секторе. Они скоро установят свои.
— Кохонудо! — воскликнул Ян Церинь, укладывая готовые пулеметные ленты.— Теперь будет легче. Надежней. Интересно, как самочувствие в других взводах?
Меня тоже это интересовало, и я по окопам пробрался к своему правому соседу Христо Добрину. Его взвод жестоко пострадал во время бомбежки. Бомба угодила в блиндаж, погибли все, кто там укрывался.
— Такие ребята, такие ребята...— говорил Добрин.— Боеприпасники батареи. Помнишь их?
Как было не помнить этих крепышей, изо дня в день ворочавших сотни тяжелых ящиков со снарядами, никогда не жалуясь на усталость! Один из них, бельгийский углекоп, больной туберкулезом, здесь, на чистом воздухе Испании, как будто совсем поправился, закалился... Я помнил их всех и был потрясен не меньше Добрина.
— Вечером похороним,— сказал Добрин.— Пришли кого-нибудь из своих.
— Сам постараюсь прийти. Похороним вместе с моими.
— Прямо здесь, на пригорке. Кладбище далеко,— сказал Добрин.
— Хорошее место,— согласился я.— Под цветущим миндалем.
Деревья стояли теперь почерневшие, с поломанными ветвями.
Снова приближались бомбовозы, и я поспешил к своим. Ударили пушки, фонтанами взрывов указывая летчикам, куда сбрасывать бомбы. Наш пригорок на сей раз почти не тронули, больше досталось левой окраине, где закрепились испанцы. Когда дым рассеялся, на месте домов дымились развалины. Самолеты скрылись, поднялась пехота и под прикрытием артиллерии пошла в атаку. Мы встретили их метким огнем. Мятежники залегли и не решались подняться.
Тогда показались низкие итальянские танкетки. Они мчались вперед, стреляя на ходу из пулеметов, и, видимо, намеревались зайти к нам в тыл. Оживилась и пехота. Поднимались солдаты-мятежники и с криками бежали за танкетками, но их безжалостно косили пулеметы. Наши соседи испанцы стреляли аккуратно и точно. Видно, не впервые им приходилось иметь дело с бронемашинами. Пехота опять залегла. Танкетки опасались одни вырываться вперед.
Вдруг они построились в боевой порядок и пошли в атаку. Одна из них, громыхая, скрежеща металлом, ползла в расположение испанской роты, но, увидев высокую каменную ограду, повернула в нашу сторону и, не прекращая огня, стала карабкаться на пригорок.
— Готовь гранаты! — крикнул я.— Буты-ылки! Пулемет Сауки замолчал. Пулемет и винтовки теперь были бесполезны. Удачно брошенная связка гранат — вот что могло спасти нас. Тогда пригорок будет держаться. Но кто это сделает? Ты сам должен сделать, мелькнуло у меня. Ну? Остаются секуняы?
И вдруг в водосточной канаве, спускавшейся с пригорка, я увидел Яна Цериня со связкой гранат в одной руке, бутылкой в другой. Он оцепенело стоял на коленях, поджидая танкетку, которая шла прямо на него. Я замер. Фашистский танк и деревенский парень, комсомолец из Латвии,— один на один. Кто кого? Неужели? Ян Церинь с размаху швырнул под гусеницы связку гранат. Взрыв — и тут же о броню разбилась бутылка с горючим. Танкетка вздрогнула и остановилась. Сталь пылала, как береста. Открылся люк, выпрыгнул водитель. Но убежать ему не удалось. Ян Церинь рванул его на дно канавы, придавил коленом грудь.
— Отдай пистолет, подлюга! — кричал он.— Отдай пистолет!
За танкеткой на пригорок поднимались пехотинцы. Мы на время забыли о них, но теперь опять застрочил пулемет Сауки, и мятежники скатились обратно в долину, оставив на склоне несколько трупов. В горящей танкетке, сухо потрескивая, рвались пулеметные ленты. Лица обдавало жаром, дым ел глаза. Под его густой завесой Церинь приволок ко мне водителя танкетки. Это был офицер итальянской моторизованной дивизии.
— Рогка тайоппа! — выругался я.— Тебе-то что здесь нужно, проклятый макаронщик!
— Я здесь не по доброй воле. Дивизию прислали из Италии. Говорили, будем участвовать только в операциях по очистке тылов.
— Здесь тебе не Абиссиния! — От злости я едва себя сдерживал.— Здесь Испания!
— Да,— ответил он спокойно.— Эти танкетки больше подходят для Африки. Для Испании они слишком легковесны.
— Ты и сам для Испании легковесен! — Я все еще никак не мог успокоиться, хотя понимал, что горячиться не время, с врагом надо быть хладнокровным.
— Да,— ответил он, видимо не поняв меня.— Мы думали, здесь будет легче. Но вы-то чем тут держитесь? У вас же нет оружия.
— Вот этим! — сказал Ян Церинь, сунув пленному под нос кулак.
— Ну его к черту! — сказал я по-латышски.— Не стоит. Отведи к Борису, в штаб батальона.
— Пошли! — крикнул Церинь пленному.— Ползи вперед...
— Не расстреливайте меня! — сказал пленный с
Ш4 чип! 1шМ1шШ*шШт*шШшШ1яШшшЫшшш й /
дрожью в голосе.— Вас ведь тоже скоро захватят в плен. Одна из наших моторизованных колонн находится у вас в тылу. А я могу спасти вас,— и он вытащил из кармана пачку помятых листков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
— В чем дело? Неужели Барселона взята? — недоумевали мы.
Под утро поезд стал все чаще делать остановки. Самолеты мятежников бомбили шоссе и железную дорогу. Воздух дрожал от гула моторов, но кругом не было ни одного истребителя республиканцев. Не слышно было и зениток.
Неужели это конец?
С восходом солнца эшелон остановился в городке Гранольерс, там получили известие, что Барселона сдана. Бои шли неподалеку, в горах. Оттуда доносился глухой грохот тяжелой артиллерии, видимо, противника. Мы быстро построились и направились на окраину — центр городка бомбили. На пригорке, поросшем садами, среди хорошеньких домиков мы, безоружные, заняли боевые позиции. Разместив свой взвод, я бросился к Савичу.
— Нужно достать оружие! Они в горах недолго продержатся.
Савич не успел ответить, засвистели бомбы. Мы припали к земле. Над городком кружили бомбовозы, не спеша сбрасывая смертоносный груз на занятый нами пригорок. Хорошо, что еще раньше здесь были вырыты окопы, а то бы мы недосчитались половины роты. Валились деревья, поблизости рухнул дом.
— Не в нем ли штаб батальона? — спросил я Савича.
— Нет,— ответил он.— Эндруп с Поповым разместились в подвале соседнего дома.
За первым налетом сразу же последовал второй. Летчики бомбили теперь без разбору шоссе, по которому двигались изнуренные беженцы, вокзалы, железную дорогу, центр городка и его окраины. Им, видимо, был дан приказ сокрушать тылы, сеять панику среди населения и тем самым ослабить сопротивление республиканцев на фронтах. Но горы южнее Гранольерса, в густом дыму, в оглушительном грохоте, стойко держались. А мы, безоружные, наблюдали из своих окопов, не приближаются ли фашисты.
В полдень из штаба батальона прибежал Дик.
— Товарищ командир, берите людей, идемте в штаб за оружием!
Я кликнул Пендрика, Цериня, Сауку, еще нескольких болгар, и Дик, прячась за кустами и деревьями, повел нас в штаб. Под раскидистым оголенным каштаном стояли два запыленных грузовика, Борис Эндруп, мрачный, озабоченный, раздавал оружие. Таким мрачным я еще ни разу его не видел.
— Что возьмешь? — спросил он меня.
— Каждому по винтовке и один пулемет.
— Кому пулемет?
— Цериню, Сауке и Пендрику.
— Ладно, бери. Оружие старое. Все осталось в Барселоне. Если будут неполадки, приходи, обменяем...
Обвешанные винтовками, лентами, мы возвращались в окопы. Саука и Пендрик тащили пулемет. Это был «виккерс» на треножнике, о котором я не имел ни малейшего представления. К счастью, оказалось, что Август Саука, прошедший службу в латышской армии, имел с ним дело, его я и назначил командиром боевого расчета.
— На этой треноге мы такой концерт устроим! — радовался он, оглядывая пулемет.— Зато отступать с ним — сплошная морока. Для переноски плохо приспособлен.
— Постараемся не отступать,— сказал Ян Церинь. Раздав винтовки, патроны, мы испробовали пулемет.
Стрелял он довольно сносно, во всяком случае без осечек.
— Теперь надо выбрать получше позицию и хорошенько замаскироваться,— озабоченно и деловито говорил Август Саука. И я невольно подумал, что только теперь этот рабочий-стеклодув нашел свое настоящее место — у пулемета.
Вскоре из штаба вернулся командир роты Микола Савич с рваной и потертой картой. На ней красным и синим были наспех помечены последние данные о состоянии фронта, нанесены наши позиции.
— Сопротивление в горах вот-вот будет сломлено,— негромко рассказывал он, поглядывая на юг, где горизонт бурлил и клокотал, словно адский котел.— Ну, сколько так можно держаться... Так вот, наша задача — оборонять город. Мы останемся здесь, только немного подвинемся влево. Посредине будут чехи, у них больше пулеметов, справа — польская рота.
— А что у нас на левом фланге? — спросил я.
— Пока ничего,— вздохнул Савич.— И потому поставь там пулемет. Может, позже подойдет какая-нибудь
часть. Кормить нас будет кухня местного гарнизона. Но до поры до времени придется обходиться тем, что есть.
— Понятно,— ответил я и пошел передвинуть свой взвод на левый фланг.
Август Саука подыскал для пулемета отличное место с большим сектором обстрела. Я расположился рядом, откуда хорошо просматривались позиции всего взвода. Прямо над нами росла старая ветвистая яблоня, прикрывавшая нас с воздуха. А дальше, на южном склоне пригорка, цвели миндальные деревья. Их было очень много, они казались мне ребятишками в розовых рубашонках, улизнувшими тайком из дому ранним весенним утром, чтобы с высоты зеленого пригорка полюбоваться красотой и простором. Я не мог отвести глаз от миндалевой рощи. И весь мир казался мне бесконечно просторным, красивым, хотя тут же, за ломаным контуром гор, бушевала смерть. И над нами все время кружила смерть. На окраине города самолеты подожгли склад с горючим. Он пылал огромным жарким пламенем, с яростью швыряя в небо черные упругие клубы. Ветер подул в нашу сторону, пригорок с цветущим миндалем окутал едкий дым, и я с грустью подумал, что в его горячем смраде задохнутся и сникнут бело-розовые лепестки. Когда же ветер сдул с пригорка клубы дыма, миндаль показался еще нежней и прозрачней.
«Не время сейчас упиваться красотой земли и жизни! — укорял я себя.— Лучше думай о том, что будешь делать, когда к этому цветущему пригорку приблизится враг. Сможешь ли ты задержать его? В твоем распоряжении всего-навсего пулемет, десятка два винтовок да столько же страстных, горячих сердец. А на вас обрушится лавина бронированных машин, град бомб и снарядов. Ты подготовил к этому своих людей, которые верят тебе, полагаются на тебя? Подготовил их поступить так, как потребуют обстоятельства? Сумеешь ли преградить дорогу танкам, когда они, лязгая сталью, обжигая свинцом, пойдут на твой цветущий миндальный пригорок? Как ты это сделаешь, как?»
Да, об этом я совсем не подумал. Об этом, наверное, никто не подумал, ведь у нас не было ни одной ручной гранаты, ни одной бутылки с горючей смесью. Я снова отправился к Савичу.
— Ты прав,— сказал он.— Совсем упустили из виду. Вот что бывает, когда артиллерия становится пехотой.
Он пошел в штаб батальона, я вернулся к своему взводу. Поток беженцев на дороге редел. Теперь взад и вперед сновали военные и санитарные машины. Ранениях увозили подальше в тыл — судьба Гранольерса была под сомнением. Как только мятежники прорвут оборону в горах, городок окажется в самой гуще огня.
Склад еще горел. Черный полог дыма тянулся до самого горизонта. Всю округу беспрестанно прочесывали десятки вражеских бомбардировщиков. Их уже не сопровождали, как обычно, истребители — республиканских самолетов не было и в помине. Противник надежно удерживал за собой воздушное пространство. Нерешенным оставался вопрос о земле. А земля не сдавалась. Земля держалась. Держались каждый куст, каждый камень, каждая скала и лощинка, которые хоть сколько-нибудь укрывали от пуль и осколков.
Земля не сдавалась, земля держалась.
Под вечер мы получили ручные гранаты и бутылки с горючей смесью. Гранаты связали по нескольку штук, разложили под рукой. Теперь мы были готовы встретить врага. Но горы еще держались. Их по-прежнему заволакивали дым и пыль, временами они вовсе скрывались из виду.
Оборону сломили ночью. Под прикрытием темноты фашисты ущельями прорвались в долину, и республиканские части, измотанные, обескровленные, отступали в направлении Гранольерса. На рассвете из-под ветвистой яблони впервые заговорил пулемет Августа Сауки. Он косил цепь наступавших на город мятежников.
Они продвигались полукругом, медленно, осторожно, короткими перебежками. Фашисты понимали, что город им не сдадут без боя, и потому старались сначала нащупать нашу оборону.
Подавленные превосходством, уставшие от боев, республиканцы нервничали, раньше времени открыли огонь. И Август Саука нажал гашетку, не дождавшись моей команды. Цепь наступающих залегла, но минут через двадцать ударила артиллерия противника. Взрывам снарядов вторило странное, глухое буханье мин, похожее на шум расколовшегося чугунка. Временами слышался душераздирающий вой противотанковых снарядов и суховатый лай пулеметов. Выдержим? — спрашивал я сам себя, напряженно прислушиваясь, не ответит ли хотя бы одна пушка с нашей стороны.
Август все время строчил, и я его не останавливал. Теперь уж было поздно маскировать себя, выжидать удобного момента. Надо было показать противнику, что мы намерены драться. И, видимо, он понял. Еще не смолкла канонада, а в небе показалось с полсотни бомбовозов. Они летели низко, и от рокота моторов в ушах стоял жуткий гул. Это все были пикирующие «юн-керсы», с которыми мы свели знакомство еще на Южном фронте. Но тогда мы не знали, что их так много у противника. Видимо, Франко получил солидные подкрепления.
После бомбежки городок и его окрестности напоминали вспаханное поле. Наш цветущий пригорок теперь было трудно узнать. Земля разворочена, огромные воронки еще дымились на ветру, деревья вырваны с корнями, а комья свежей земли, облепленные красноватой глиной, были похожи на окровавленную вату, сорванную с живой плоти. Как только самолеты скрылись, я полез проведать свой взвод. Двое болгар были убиты, трое легко ранены, остальные, стряхнув с себя песок и пыль, были на своих местах. Я вернулся обратно и залег рядом с пулеметом. Август продолжал стрелять.
— Прибереги патроны! — сказал я.— Еще целый день впереди.
— Не могу,— отозвался он.— Надо косить, пока косится.
— Стреляй по целям!
— Я в воздух не стреляю,— ответил он, посылая длинную очередь.— Ну вот, эти тоже свое получили. Там у них был пулемет. Наконец-то задавил...
Он улыбался, хотя у него дрожали руки. Видимо, и со мной было то же самое. После такой бомбежки они не могли не дрожать. Я сунул ему в руку сигарету, но он вернул ее обратно.
— Потом, товарищ командир. Когда все кончится. Решив, что сегодня это вряд ли кончится, я закурил,
прикрываясь полой шинели.
— Эй, Анатол, оставь на пару затяжек! — попросил Пендрик.— Черт знает что! Неужели у нас не осталось ни одного самолета, ни одной пушки? Как в богадельне.
— Значит, не осталось,— ответил я.— А то бы видели и слышали.
— Так легко им нас отсюда не выставить,— сказал Ян Церинь, вставляя новую ленту.— Если не пустят танки, продержимся.
— И если не возьмут в окружение,— вставил Пендрик. — Ведь они нас могут обойти. На левом фланге пусто.
Слева от нас тянулась довольно высокая каменная ограда. Я пополз проверить, в самом ли деле там пусто. Ночью мне казалось, что оттуда доносились голоса, а совсем недавно — выстрелы.
Да, вдоль ограды, дугой спускавшейся с пригорка, расположилась испанская рота. Ее, правда, здорово потрепали в последних боях, но ребята держались бодро. При отступлении им удалось спасти два «максима», но они не успели их прочистить и установить.
Командир роты, молоденький лейтенант, сказал мне:
— Хорошо, что вы вернулись. Может, нам удастся еще что-нибудь сделать. От нашего батальона уцелела только моя рота. Да и что это за рота! Многие впервые держат в руках оружие. Уж если дерутся — на славу, а побежали — не остановишь. Нет закалки, нет веры в победу.
— И оружия,— добавил я.
— С оружием дело дрянь,— согласился испанец.— Все, что было, осталось на Эбро и в Барселоне. Теперь хоть шаром покати! А у них еще больше прежнего. Откуда у них столько, ума не приложу.
— Гитлер с Муссолини подбрасывают.
— Они и нашим не брезгуют,— сказал лейтенант.— Но делать нечего, надо держаться. Будьте покойны, мы вас не оставим. Если придется отступать, дадим знать. И вы нас известите. Вместе уйдем! Вместе веселее.
— Так и сделаем.
Я вернулся к своим с радостной вестью: -— Теперь у нас отличные соседи. Целая рота с двумя пулеметами. Прибереги свой «виккерс», Август,— сказал я Сауке.— Стреляй в крайних случаях. И только в нашем секторе. Они скоро установят свои.
— Кохонудо! — воскликнул Ян Церинь, укладывая готовые пулеметные ленты.— Теперь будет легче. Надежней. Интересно, как самочувствие в других взводах?
Меня тоже это интересовало, и я по окопам пробрался к своему правому соседу Христо Добрину. Его взвод жестоко пострадал во время бомбежки. Бомба угодила в блиндаж, погибли все, кто там укрывался.
— Такие ребята, такие ребята...— говорил Добрин.— Боеприпасники батареи. Помнишь их?
Как было не помнить этих крепышей, изо дня в день ворочавших сотни тяжелых ящиков со снарядами, никогда не жалуясь на усталость! Один из них, бельгийский углекоп, больной туберкулезом, здесь, на чистом воздухе Испании, как будто совсем поправился, закалился... Я помнил их всех и был потрясен не меньше Добрина.
— Вечером похороним,— сказал Добрин.— Пришли кого-нибудь из своих.
— Сам постараюсь прийти. Похороним вместе с моими.
— Прямо здесь, на пригорке. Кладбище далеко,— сказал Добрин.
— Хорошее место,— согласился я.— Под цветущим миндалем.
Деревья стояли теперь почерневшие, с поломанными ветвями.
Снова приближались бомбовозы, и я поспешил к своим. Ударили пушки, фонтанами взрывов указывая летчикам, куда сбрасывать бомбы. Наш пригорок на сей раз почти не тронули, больше досталось левой окраине, где закрепились испанцы. Когда дым рассеялся, на месте домов дымились развалины. Самолеты скрылись, поднялась пехота и под прикрытием артиллерии пошла в атаку. Мы встретили их метким огнем. Мятежники залегли и не решались подняться.
Тогда показались низкие итальянские танкетки. Они мчались вперед, стреляя на ходу из пулеметов, и, видимо, намеревались зайти к нам в тыл. Оживилась и пехота. Поднимались солдаты-мятежники и с криками бежали за танкетками, но их безжалостно косили пулеметы. Наши соседи испанцы стреляли аккуратно и точно. Видно, не впервые им приходилось иметь дело с бронемашинами. Пехота опять залегла. Танкетки опасались одни вырываться вперед.
Вдруг они построились в боевой порядок и пошли в атаку. Одна из них, громыхая, скрежеща металлом, ползла в расположение испанской роты, но, увидев высокую каменную ограду, повернула в нашу сторону и, не прекращая огня, стала карабкаться на пригорок.
— Готовь гранаты! — крикнул я.— Буты-ылки! Пулемет Сауки замолчал. Пулемет и винтовки теперь были бесполезны. Удачно брошенная связка гранат — вот что могло спасти нас. Тогда пригорок будет держаться. Но кто это сделает? Ты сам должен сделать, мелькнуло у меня. Ну? Остаются секуняы?
И вдруг в водосточной канаве, спускавшейся с пригорка, я увидел Яна Цериня со связкой гранат в одной руке, бутылкой в другой. Он оцепенело стоял на коленях, поджидая танкетку, которая шла прямо на него. Я замер. Фашистский танк и деревенский парень, комсомолец из Латвии,— один на один. Кто кого? Неужели? Ян Церинь с размаху швырнул под гусеницы связку гранат. Взрыв — и тут же о броню разбилась бутылка с горючим. Танкетка вздрогнула и остановилась. Сталь пылала, как береста. Открылся люк, выпрыгнул водитель. Но убежать ему не удалось. Ян Церинь рванул его на дно канавы, придавил коленом грудь.
— Отдай пистолет, подлюга! — кричал он.— Отдай пистолет!
За танкеткой на пригорок поднимались пехотинцы. Мы на время забыли о них, но теперь опять застрочил пулемет Сауки, и мятежники скатились обратно в долину, оставив на склоне несколько трупов. В горящей танкетке, сухо потрескивая, рвались пулеметные ленты. Лица обдавало жаром, дым ел глаза. Под его густой завесой Церинь приволок ко мне водителя танкетки. Это был офицер итальянской моторизованной дивизии.
— Рогка тайоппа! — выругался я.— Тебе-то что здесь нужно, проклятый макаронщик!
— Я здесь не по доброй воле. Дивизию прислали из Италии. Говорили, будем участвовать только в операциях по очистке тылов.
— Здесь тебе не Абиссиния! — От злости я едва себя сдерживал.— Здесь Испания!
— Да,— ответил он спокойно.— Эти танкетки больше подходят для Африки. Для Испании они слишком легковесны.
— Ты и сам для Испании легковесен! — Я все еще никак не мог успокоиться, хотя понимал, что горячиться не время, с врагом надо быть хладнокровным.
— Да,— ответил он, видимо не поняв меня.— Мы думали, здесь будет легче. Но вы-то чем тут держитесь? У вас же нет оружия.
— Вот этим! — сказал Ян Церинь, сунув пленному под нос кулак.
— Ну его к черту! — сказал я по-латышски.— Не стоит. Отведи к Борису, в штаб батальона.
— Пошли! — крикнул Церинь пленному.— Ползи вперед...
— Не расстреливайте меня! — сказал пленный с
Ш4 чип! 1шМ1шШ*шШт*шШшШ1яШшшЫшшш й /
дрожью в голосе.— Вас ведь тоже скоро захватят в плен. Одна из наших моторизованных колонн находится у вас в тылу. А я могу спасти вас,— и он вытащил из кармана пачку помятых листков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52