Но она как будто вас не видела.
— А что, если вахтенный в Стокгольме?
— Возможно,— согласился Сурум.— Так или иначе, в Гавре, как только причалим, вы исчезнете. Дика переправим позднее. Если Старик пронюхает, что я причастен к этой истории, он и меня сгоряча прогонит.
В Гавр приплыли рано утром. Бросили якорь на рейде, вызвали лоцмана и с приливом вошли в порт. Пройдя несколько шлюзов, пришвартовались напротив огромного склада хлопка. Как только покончили с таможенными формальностями и капитан укатил на машине, присланной какой-то фирмой, мы с Борисом, распростившись с друзьями, вышли в порт и с первым попавшимся такси отправились на вокзал. Парижский эспресс отходил во второй половине дня. Мы успели осмотреть город и пообедать. Борис взял шампанского.
— За наше путешествие! — провозгласил он, поднимая бокал.— Теперь мы в безопасности,— продолжал он, ощупывая в кармане свой заграничный паспорт.
— Нам только не хватало сдаться на милость какого-то консула. Черт его знает, куда бы он выслал нас.
Моя рука тоже невольно потянулась к карману, где лежали заграничный паспорт и морское удостоверение. Срок паспорта истекал через месяц, затем его нужно будет продлевать в посольстве. А если не продлят? Буду жить в Париже, как другие эмигранты, с временным удостоверением или без него. Обратно мне дороги нет. Там ожидают суд, тюрьма и каторга. Может, уже сейчас меня разыскивают по Риге, у отца в деревне. Может, ищейки уже побывали на квартире родителей Гиты, на даче.
Больше всего меня тревожило последнее. Я спросил Бориса:
— Если они станут разыскивать меня, как ты думаешь, Гите это ничем не грозит?
— По-моему, нет,— неуверенно протянул Борис.— Ведь вы не расписались?
— Нет.
— В таком случае Гита вольна отказаться от всяких объяснений.
— Догадается ли она?
— Разве ты ей ничего не сказал?
— Нет.
— Нужно было предупредить. Никаких объяснений. Ничего о тебе не знает, и все тут.
— Я напишу ей.
— Если не поздно.
— Ты думаешь?
— Потеряв твой след, они ни перед чем не остановятся.
— Я сейчас же напишу ей.
— Лучше из Парижа. Будешь знать свой адрес. И писать прямо ей рискованно. Могут перехватить. Я дам тебе адрес подруги Сподры. Надежный человек. Я и сам ей напишу.
— Так ты считаешь, поздно? Борис пожал плечами:
— Лучше поздно, чем никогда.
На вокзале нас ожидал приятный сюрприз. У билетной кассы, озабоченно потирая волосатую бородавку на кончике носа, стоял Дик. Завидев нас, он крикнул громовым голосом:
— Ребята, вы откуда взялись?
Борис попросил его не кричать. Дик обиделся:
— Здесь не церковь — вокзал.
— И потому надо кричать? Учись не привлекать к себе внимания. У тебя же нет никаких документов, чего ты горланишь?
— А вы тоже в Париж? Борис утвердительно кивнул.
— Увидимся в поезде. У нас пятый вагон. До свиданья!
Поезд стоял у перрона. Мы заняли места. Вскоре прибежал запыхавшийся Дик.
— Вы подумайте, мне не хотели продать билет в этот вагон. Я прошу в пятый, она сует седьмой. Едва упросил.
— В каком купе? — спросил я.
— В вашем,— радостно ответил он, усаживаясь рядом со мной и утирая с лица пот.— Теперь бы не мешало пропустить виски с содовой.
Борис усмехнулся.
— Не забывай, что мы во Франции. В стране виноградной лозы такая бурда не в почете.
— Это виски-то бурда? Вам, ребята, наверное, не приходилось нюхать настоящего виски. «Старое шотландское» лучше всякого французского коньяка. Или, скажем, «Белая лошадь»...
«Белая лошадь» мне напомнила прощальный вечер в ресторане на взморье, разговор Бориса с кельнером, наш танец с Гитой на вращающемся круге... Сумеем ли мы так же ловко пройтись по изменчивому, пестрому кругу жизни?
Почему-то раньше я думал, что в чужой стороне у меня сразу же вырастут крылья для высокого, красивого полета. Но как я обманулся! И теперь я чувствовал себя птицей, крепко запертой в клетке. Сможем ли мы с Гитой когда-нибудь разрушить стены тюрьмы и улететь в большую, по-настоящему свободную жизнь? Я не мог найти ответа на этот вопрос, передо мной был все тот же неведомый сфинкс: будущее.
Незадолго до отхода поезда на перроне появился Жан Сурум. Мы с Борисом вышли проститься.
— Значит, все в порядке? — спросил он и, получив утвердительный ответ, продолжал: — Хорошо. Так и передам товарищу Седому. Ну, счастливо, ребята, не вешайте носа! Из-за вас мне, наверное, достанется от капитана.
— Он еще ничего не знает?
— Сообщу, когда выйдем в море,— сказал Сурум.— Если бы вы знали, как мне все осточертело. Вечно Лавируй, всегда дрожи за чужую судьбу... Я б охотно поехал с тобой, Борис, в Испанию!
— Еще не поздно приобрести билет,— полушутя заметил Борис.
Сурум вздохнул.
— Не могу. Задание партии. Вы думали, я занимаюсь этим по собственной инициативе? Конечно, это тоже своего рода борьба за Испанию, но руки чешутся взять винтовку и воевать по-настоящему. Если там дело затянется, мы, возможно, еще встретимся с Борисом. Передайте привет Дику. Он хороший парень...
Послышался свисток. Мы расцеловались и прыгнули в вагон. Поезд тронулся. Мы бросились к окну. Жан Сурум стоял в толпе с высоко поднятой рукой. Нам показалось, что лицо его было грустным и озабоченным...
Громко стучали колеса, поезд метался с одних путей на другие, пока не выбрался из лабиринта на верную дорогу. Паровоз с ревом проносился мимо голых стен домов, садов, заборов. Пейзажи сменялись, как й калейдоскопе. Дик не проявлял ни малейшего интереса к тому, что творилось за окном. Он забрался в уголок и скоро задремал — прошлой ночью ему спать почти не пришлось. А мы с Борисом не отходили от окна. Трое остальных пассажиров, двое мужчин и престарелая дама, были заняты вечерними газетами.
Холмистые равнины сменялись просторными долинами, по ним были рассыпаны фермы в окружении садов, огородов, виноградников. То там, то здесь, как на параде, красовались ряды высоких, стройных тополей, а рядом с ними, точно старые кряжистые генералы в своих зеленых мундирах, стояли ветвистые вязы и пышные каштаны. Коровы, овцы на лугах, автомашины на шоссе, понурая лошаденка с бочонками вина в повозке, лающий пес у железной дороги, тенистый виадук в голубоватой дымке, спокойные вечерние облака, сверкающие на солнце заводи Сены... Шпили церквей, силуэты древних замков, крепостей, сочный колорит севера и вместе с тем щедрость, обилие юга. Готическая башня Руанского собора, мост через Сену... Нормандия...
За Руаном нас нагнали сумерки. Мелькавшие за окнами пейзажи постепенно покрывались серой пеленой. Когда подъезжали к Парижу, кое-где на окраине уже зажигались огни. Мы вышли на вокзале Сен-Лазар и с большим трудом пробрались к выходу. Дик пришел в себя от богатырского сна лишь на Гаврской площади.
И тут он ни с того ни с сего остановился, вскинул кверху руки и крикнул:
— Привет, Париж!
— Послушай, ты можешь обойтись без этого? — серьезно сказал Борис.— Лучше подумай, где заночевать.
Дик рассмеялся.
— В Ливерпуле или Глазго я б отвел вас в ночлежку Армии спасения, а здесь, как вы догадываетесь, ничего не знаю. Может, поискать какой-нибудь дешевенький отель в предместье?
— Кто тебя пустит в отель без документов? — сказал я.
— Тогда заночуем на улице. Чего тут особенного?
— Перестаньте молоть вздор! — одернул нас Борис, останавливаясь перед картой Парижа у входа в метро. Он достал из кармана записную книжку, в ней был адрес штаб-квартиры латышских политэмигрантов. Мы с Диком помогли найти нужную улицу. Она находилась недалеко от Монмартра, и мы решили отправиться туда пешком. После долгих поисков отыскали этот переулок у Северного вокзала и дом, ветхий, поблекший. Борис позвонил. Дверь открыла щуплая евреечка.
— Я — Маша,— представилась она, когда мы назвали свои имена.— Я жду вас третью неделю.
— В дороге были осложнения,— пояснил Борис.
— Знаю,— с улыбкой сказала она,— меня известили.— Она провела нас в пере днюю.— Обождите здесь. Я только поднимусь наверх, переоденусь. Я живу на втором этаже вон того дома, во дворе. Туда трудно добираться, приходится ходить по доске. Обождите...
Мы присели, Маша ушла.
— Откуда она вас знает? — удивился Дик и, не дождавшись ответа, сказал: — Милая женщина. Интересно, она и меня сумеет пристроить?
Скоро Маша вернулась.
— Я отведу вас в маленький испанский отель, это рядом. Там живут те, кто едет в Испанию. А вам, товарищ Скулте,— сказала она деловито,— позже подыщу другое место. Надо вам сказать, вы вовремя исчезли. Полиция сбилась с ног, разыскивая вас.
— А Гиту Юдину они не тронули? — спросил я.
— Гиту Юдину?
— Мою жену.
— Она тоже в подполье'
— Она студентка.
— Гита Юдина, студентка? Ах да, вспоминаю,— сказала Маша.— У нее из-за вас неприятности. Но она, наверное, скоро приедет в Париж.
— К тому времени я должен уладить с гостиницей,— сказал я.— Две небольшие комнатки с балконом. Вы мне поможете?
— Не беспокойтесь, все уладим. У меня кое-что имеется для вас на примете.
У Северного вокзала мы спустились в метро и вышли на площади Клиши.
— Товарищи, запомните эту станцию,— сказала Маша.— Вам здесь часто придется выходить. Ваш отель рядом. За тем углом, в переулке. Завтра я заеду за вами в одиннадцать и отвезу в комитет поддержки республиканской Испании. Там вас зачислят на довольствие и запишут в одну из групп для отправки в Испанию.
— Когда это будет? Скоро? — спросил Борис.
— Да, скоро,— ответила Маша.— С вами все просто. А вот как быть с Диком, ума не приложу.
— А очень просто! — воскликнул Дик.— Поеду, п баста.
— Кто вас послал? — спросила Маша.
— Я сам себя послал,— ответил Дик.
— Но ведь так нельзя,— сказала Маша.— Мы берем только с рекомендацией. На товарища Эндрупа есть, а насчет вас... Вы из какой организации?
— Я член профсоюза ливерпульских докеров,— не без гордости ответил Дик.— Я сказал им, что хочу в Испанию, воевать против Франко. Председатель сказал мне: «Отлично, Дик. Ты всегда был сорвиголова, поезжай». Разве это не рекомендация? Если меня не запишут, не надо, я и сам доберусь до Испании, но обратно ни за что не поеду. Да как я им на глаза покажусь? До смерти засмеют!
— Хорошо, завтра поговорим,— успокоила его Маша.— Вот ваш отель.— Мы стояли перед двухэтажным домом с двумя входами. Один вел в гостиницу, другой в ресторан.— Пока я буду договариваться, можете поужинать.
Мы зашли в ресторан, сели за мраморный столик. Небольшой зал был наполнен до отказа. Преобладали молодые люди. Вокруг звучал многоязыкий говор. Дик отправился к стойке и скоро вернулся, радостно потирая свой длинный нос.
— Теперь предоставьте распоряжаться мне,— сказал он.— Хочу отблагодарить вас за помощь. Чертовски стосковался по хорошей еде и выпивке.— Он полил ломтик белого хлеба оливковым маслом, а сверху насыпал добрую щепоть соли и перца.
— Готовьте закуску, сейчас принесут кое-что существенное.
Мы стали ждать существенного. Вскоре нам подали вина, целое блюдо виноградных улиток, а Дику стаканчик виски. Он его разбавил газированной водой и потягивал с явным наслаждением.
— Вот это, я понимаю, напиток,— то и дело приговаривал Дик, радостно сверкая глазами.— А вы налегайте на вино. У французов отличное вино.
— И это все? — разочарованно спросил Борис, взглянув на блюдо с улитками.— Ты извини, но мы эту тварь не употребляем!
— Но ведь это деликатес! — воскликнул Дик.— Ладно, если вам не нравится, я с ними сам управлюсь.
Он снова отправился к стойке и заказал нам бифштекс с яйцом. Когда пришла Маша, бифштексы были съедены, а Дик все еще мучился со своими улитками. Палочкой он извлекал из ракушек бесформенное месиво и отправлял в рот, не переставая нахваливать:
— Вот это вещь! Меня к ним в Глазго пристрастили французские моряки. Пища богов!
— Поторопитесь, нас ждут,— сказала ему Маша.— И знайте наперед, что французы едят виноградные улитки, когда никуда не торопятся.
— Сейчас кончаю,— спокойно отозвался Дик, отхлебывая виски.— Виски просто прелесть. Интересно, в Испании делают виски?
— Не могу сказать,— ответила Маша.
— На всякий случай прихвачу с собой бутылочку,— решил Дик.— Шотландцы жить не могут без виски. Старики рассказывают, что первого шотландца бог сотворил с бутылкой виски в руке. Это виски до сих пор так и называется «Старый шотландец».
Осушив стакан, Дик чувствовал себя превосходно и болтал без умолку. Наконец Маша потеряла терпение.
— Товарищ Дик, мы уходим. Когда закончите, приходите в гостиницу.
Каждому из нас Маша дала картонный квадратик, на котором стоял адрес отеля и номер комнаты. Дик оставил недоеденную порцию, оплатил по счету и бросился за нами, ворча на ходу:
— Вот народ! Как на пожар...
Нас поселили во флигеле дома, вход был со двора. Там под навесом рядом с колодцем на стене висели умывальники из жести. В углу стоял покосившийся туалет. Наискосок через весь двор тянулась веревка с мокрыми простынями и наволочками. Это была старая, отжившая свой век гостиница. Мы поднялись по скрипящим деревянным ступенькам и вошли в коридор. Наша комната находилась в самом конце его. Она оказалась незапертой. Маша открыла дверь, включила свет. Рядом с окном, выходящим во двор, стояли две кровати. У стены — вытертый плюшевый диван с парой таких же кресел. Возле двери вместо вешалки торчали оленьи рога, на них мы накинули свои плащи и кепки. Дик облюбовал себе диван, а нам с Борисом достались кровати.
Устроившись на ночлег, мы пошли погулять по городу. Спустилась ночь, и Париж был увенчан сверкающей короной света. Эйфелеву башню окружало золотистое облако. На площади Согласия фонтаны играли всеми цветами радуги, на площади Трокадеро, у главного входа Всемирной выставки, реяли многоцветные флаги мировых держав.
На следующий день мы снова бродили по городу. Осмотрели Собор Парижской богоматери, поднялись наверх и оттуда долго любовались набережными Сены.
Тут с Диком произошел забавный случай. К нему подошла какая-то женщина в черном, пошептала на ухо, потом взяла Дика под руку и увела с собой. Мы ждали довольно долго, но Дик не возвращался. Тем временем куранты пробили двенадцать. И вдруг нестройно заговорили соборные колокола. Большой гудел грозно и гневно, ему вторил другой, поменьше.
— В чем дело? — удивился Борис.
Когда колокола замолкли, появился запыхавшийся Дик, а с ним женщина в черном. Она по-матерински поцеловала его в лоб, и они расстались.
— Где ты был? — спросил Борис раскрасневшегося, потного Дика.
— Черт знает что! — воскликнул Дик.— Еле ноги унес, могли арестовать.
— Да что случилось?
— Я звонил в колокола,— ответил Дик.— Это она меня уговорила. Сказала, муж лежит при смерти, а у нее не хватает денег на врача. И она решила обратиться непосредственно к богоматери, но ей не под силу раскачать большой колокол. Она тренькала на меньшем, а я колошматил в большой. Видит бог, весь вспотел от страха.
— Ты с ума сошел! — воскликнул Борис.— Просто не знаю, что с тобой делать!
— А вообще как звучало? — спросил Дик.
— Неважно,— ответил я.— Надо было нас позвать.
— Некогда было. Звонить нужно ровно в двенадцать, только тогда мольба дойдет до богоматери, так она сказала. Потом я спохватился, дал ей денег на врача. Она ушла в полной уверенности, что деньги от матери божьей.
— С тобой, Дик, мы когда-нибудь влипнем в историю,— проворчал Борис.— Пошли скорей отсюда, пока тебя не забрали.
И опять мы странствовали по городу.
— Ребята, шагу не могу ступить, нырнем куда-нибудь,— наконец взмолился Дик.
Мы тоже изрядно устали и потому охотно поддержали предложение Дика. Хозяйка бара с нескрываемым любопытством оглядела Дика и улыбнулась.
— Чего вы так залюбовались мною? — обратился к ней Дик.— Сознайтесь, вам пришелся по вкусу мой нос.
Хозяйка весело рассмеялась.
— В самом деле, мсье, где вы взяли такой нос?
— Подарок отца в день рождения.
— У него был такой же?
— На один-два дюйма длиннее... Хозяйка всплеснула руками.
— И с такой же бородавкой? Дик ощупал свою бородавку.
— К сожалению, и бородавка у него была больше. Но я еще молод, надеюсь, она подрастет.
— Мсье, вы очаровательны! — сказала хозяйка.— Что могу вам предложить?
— Предлагайте что угодно, мадам,— ответил Дик.— Денег у меня хватит на все.
Хозяйка подала нам кофе с коньяком и снова обратилась к Дику:
— Простите, мсье, вы откуда?
— Я шотландец,— ответил Дик.— Если бы знал, что встречу вас, я бы захватил с собой наш боевой наряд.
— А что это за наряд?
Дик встал со стула и, задрав брюки выше колен, воскликнул:
— Смотрите, мадам! Вот такая клетчатая юбочка, причем надевают ее, так сказать, на босу ногу. Чрезвычайно удобно в бою. Не сковывает движений, а при отступлении легко удирать.
— Мсье, вы бесподобны,— кокетливо улыбнулась хозяйка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
— А что, если вахтенный в Стокгольме?
— Возможно,— согласился Сурум.— Так или иначе, в Гавре, как только причалим, вы исчезнете. Дика переправим позднее. Если Старик пронюхает, что я причастен к этой истории, он и меня сгоряча прогонит.
В Гавр приплыли рано утром. Бросили якорь на рейде, вызвали лоцмана и с приливом вошли в порт. Пройдя несколько шлюзов, пришвартовались напротив огромного склада хлопка. Как только покончили с таможенными формальностями и капитан укатил на машине, присланной какой-то фирмой, мы с Борисом, распростившись с друзьями, вышли в порт и с первым попавшимся такси отправились на вокзал. Парижский эспресс отходил во второй половине дня. Мы успели осмотреть город и пообедать. Борис взял шампанского.
— За наше путешествие! — провозгласил он, поднимая бокал.— Теперь мы в безопасности,— продолжал он, ощупывая в кармане свой заграничный паспорт.
— Нам только не хватало сдаться на милость какого-то консула. Черт его знает, куда бы он выслал нас.
Моя рука тоже невольно потянулась к карману, где лежали заграничный паспорт и морское удостоверение. Срок паспорта истекал через месяц, затем его нужно будет продлевать в посольстве. А если не продлят? Буду жить в Париже, как другие эмигранты, с временным удостоверением или без него. Обратно мне дороги нет. Там ожидают суд, тюрьма и каторга. Может, уже сейчас меня разыскивают по Риге, у отца в деревне. Может, ищейки уже побывали на квартире родителей Гиты, на даче.
Больше всего меня тревожило последнее. Я спросил Бориса:
— Если они станут разыскивать меня, как ты думаешь, Гите это ничем не грозит?
— По-моему, нет,— неуверенно протянул Борис.— Ведь вы не расписались?
— Нет.
— В таком случае Гита вольна отказаться от всяких объяснений.
— Догадается ли она?
— Разве ты ей ничего не сказал?
— Нет.
— Нужно было предупредить. Никаких объяснений. Ничего о тебе не знает, и все тут.
— Я напишу ей.
— Если не поздно.
— Ты думаешь?
— Потеряв твой след, они ни перед чем не остановятся.
— Я сейчас же напишу ей.
— Лучше из Парижа. Будешь знать свой адрес. И писать прямо ей рискованно. Могут перехватить. Я дам тебе адрес подруги Сподры. Надежный человек. Я и сам ей напишу.
— Так ты считаешь, поздно? Борис пожал плечами:
— Лучше поздно, чем никогда.
На вокзале нас ожидал приятный сюрприз. У билетной кассы, озабоченно потирая волосатую бородавку на кончике носа, стоял Дик. Завидев нас, он крикнул громовым голосом:
— Ребята, вы откуда взялись?
Борис попросил его не кричать. Дик обиделся:
— Здесь не церковь — вокзал.
— И потому надо кричать? Учись не привлекать к себе внимания. У тебя же нет никаких документов, чего ты горланишь?
— А вы тоже в Париж? Борис утвердительно кивнул.
— Увидимся в поезде. У нас пятый вагон. До свиданья!
Поезд стоял у перрона. Мы заняли места. Вскоре прибежал запыхавшийся Дик.
— Вы подумайте, мне не хотели продать билет в этот вагон. Я прошу в пятый, она сует седьмой. Едва упросил.
— В каком купе? — спросил я.
— В вашем,— радостно ответил он, усаживаясь рядом со мной и утирая с лица пот.— Теперь бы не мешало пропустить виски с содовой.
Борис усмехнулся.
— Не забывай, что мы во Франции. В стране виноградной лозы такая бурда не в почете.
— Это виски-то бурда? Вам, ребята, наверное, не приходилось нюхать настоящего виски. «Старое шотландское» лучше всякого французского коньяка. Или, скажем, «Белая лошадь»...
«Белая лошадь» мне напомнила прощальный вечер в ресторане на взморье, разговор Бориса с кельнером, наш танец с Гитой на вращающемся круге... Сумеем ли мы так же ловко пройтись по изменчивому, пестрому кругу жизни?
Почему-то раньше я думал, что в чужой стороне у меня сразу же вырастут крылья для высокого, красивого полета. Но как я обманулся! И теперь я чувствовал себя птицей, крепко запертой в клетке. Сможем ли мы с Гитой когда-нибудь разрушить стены тюрьмы и улететь в большую, по-настоящему свободную жизнь? Я не мог найти ответа на этот вопрос, передо мной был все тот же неведомый сфинкс: будущее.
Незадолго до отхода поезда на перроне появился Жан Сурум. Мы с Борисом вышли проститься.
— Значит, все в порядке? — спросил он и, получив утвердительный ответ, продолжал: — Хорошо. Так и передам товарищу Седому. Ну, счастливо, ребята, не вешайте носа! Из-за вас мне, наверное, достанется от капитана.
— Он еще ничего не знает?
— Сообщу, когда выйдем в море,— сказал Сурум.— Если бы вы знали, как мне все осточертело. Вечно Лавируй, всегда дрожи за чужую судьбу... Я б охотно поехал с тобой, Борис, в Испанию!
— Еще не поздно приобрести билет,— полушутя заметил Борис.
Сурум вздохнул.
— Не могу. Задание партии. Вы думали, я занимаюсь этим по собственной инициативе? Конечно, это тоже своего рода борьба за Испанию, но руки чешутся взять винтовку и воевать по-настоящему. Если там дело затянется, мы, возможно, еще встретимся с Борисом. Передайте привет Дику. Он хороший парень...
Послышался свисток. Мы расцеловались и прыгнули в вагон. Поезд тронулся. Мы бросились к окну. Жан Сурум стоял в толпе с высоко поднятой рукой. Нам показалось, что лицо его было грустным и озабоченным...
Громко стучали колеса, поезд метался с одних путей на другие, пока не выбрался из лабиринта на верную дорогу. Паровоз с ревом проносился мимо голых стен домов, садов, заборов. Пейзажи сменялись, как й калейдоскопе. Дик не проявлял ни малейшего интереса к тому, что творилось за окном. Он забрался в уголок и скоро задремал — прошлой ночью ему спать почти не пришлось. А мы с Борисом не отходили от окна. Трое остальных пассажиров, двое мужчин и престарелая дама, были заняты вечерними газетами.
Холмистые равнины сменялись просторными долинами, по ним были рассыпаны фермы в окружении садов, огородов, виноградников. То там, то здесь, как на параде, красовались ряды высоких, стройных тополей, а рядом с ними, точно старые кряжистые генералы в своих зеленых мундирах, стояли ветвистые вязы и пышные каштаны. Коровы, овцы на лугах, автомашины на шоссе, понурая лошаденка с бочонками вина в повозке, лающий пес у железной дороги, тенистый виадук в голубоватой дымке, спокойные вечерние облака, сверкающие на солнце заводи Сены... Шпили церквей, силуэты древних замков, крепостей, сочный колорит севера и вместе с тем щедрость, обилие юга. Готическая башня Руанского собора, мост через Сену... Нормандия...
За Руаном нас нагнали сумерки. Мелькавшие за окнами пейзажи постепенно покрывались серой пеленой. Когда подъезжали к Парижу, кое-где на окраине уже зажигались огни. Мы вышли на вокзале Сен-Лазар и с большим трудом пробрались к выходу. Дик пришел в себя от богатырского сна лишь на Гаврской площади.
И тут он ни с того ни с сего остановился, вскинул кверху руки и крикнул:
— Привет, Париж!
— Послушай, ты можешь обойтись без этого? — серьезно сказал Борис.— Лучше подумай, где заночевать.
Дик рассмеялся.
— В Ливерпуле или Глазго я б отвел вас в ночлежку Армии спасения, а здесь, как вы догадываетесь, ничего не знаю. Может, поискать какой-нибудь дешевенький отель в предместье?
— Кто тебя пустит в отель без документов? — сказал я.
— Тогда заночуем на улице. Чего тут особенного?
— Перестаньте молоть вздор! — одернул нас Борис, останавливаясь перед картой Парижа у входа в метро. Он достал из кармана записную книжку, в ней был адрес штаб-квартиры латышских политэмигрантов. Мы с Диком помогли найти нужную улицу. Она находилась недалеко от Монмартра, и мы решили отправиться туда пешком. После долгих поисков отыскали этот переулок у Северного вокзала и дом, ветхий, поблекший. Борис позвонил. Дверь открыла щуплая евреечка.
— Я — Маша,— представилась она, когда мы назвали свои имена.— Я жду вас третью неделю.
— В дороге были осложнения,— пояснил Борис.
— Знаю,— с улыбкой сказала она,— меня известили.— Она провела нас в пере днюю.— Обождите здесь. Я только поднимусь наверх, переоденусь. Я живу на втором этаже вон того дома, во дворе. Туда трудно добираться, приходится ходить по доске. Обождите...
Мы присели, Маша ушла.
— Откуда она вас знает? — удивился Дик и, не дождавшись ответа, сказал: — Милая женщина. Интересно, она и меня сумеет пристроить?
Скоро Маша вернулась.
— Я отведу вас в маленький испанский отель, это рядом. Там живут те, кто едет в Испанию. А вам, товарищ Скулте,— сказала она деловито,— позже подыщу другое место. Надо вам сказать, вы вовремя исчезли. Полиция сбилась с ног, разыскивая вас.
— А Гиту Юдину они не тронули? — спросил я.
— Гиту Юдину?
— Мою жену.
— Она тоже в подполье'
— Она студентка.
— Гита Юдина, студентка? Ах да, вспоминаю,— сказала Маша.— У нее из-за вас неприятности. Но она, наверное, скоро приедет в Париж.
— К тому времени я должен уладить с гостиницей,— сказал я.— Две небольшие комнатки с балконом. Вы мне поможете?
— Не беспокойтесь, все уладим. У меня кое-что имеется для вас на примете.
У Северного вокзала мы спустились в метро и вышли на площади Клиши.
— Товарищи, запомните эту станцию,— сказала Маша.— Вам здесь часто придется выходить. Ваш отель рядом. За тем углом, в переулке. Завтра я заеду за вами в одиннадцать и отвезу в комитет поддержки республиканской Испании. Там вас зачислят на довольствие и запишут в одну из групп для отправки в Испанию.
— Когда это будет? Скоро? — спросил Борис.
— Да, скоро,— ответила Маша.— С вами все просто. А вот как быть с Диком, ума не приложу.
— А очень просто! — воскликнул Дик.— Поеду, п баста.
— Кто вас послал? — спросила Маша.
— Я сам себя послал,— ответил Дик.
— Но ведь так нельзя,— сказала Маша.— Мы берем только с рекомендацией. На товарища Эндрупа есть, а насчет вас... Вы из какой организации?
— Я член профсоюза ливерпульских докеров,— не без гордости ответил Дик.— Я сказал им, что хочу в Испанию, воевать против Франко. Председатель сказал мне: «Отлично, Дик. Ты всегда был сорвиголова, поезжай». Разве это не рекомендация? Если меня не запишут, не надо, я и сам доберусь до Испании, но обратно ни за что не поеду. Да как я им на глаза покажусь? До смерти засмеют!
— Хорошо, завтра поговорим,— успокоила его Маша.— Вот ваш отель.— Мы стояли перед двухэтажным домом с двумя входами. Один вел в гостиницу, другой в ресторан.— Пока я буду договариваться, можете поужинать.
Мы зашли в ресторан, сели за мраморный столик. Небольшой зал был наполнен до отказа. Преобладали молодые люди. Вокруг звучал многоязыкий говор. Дик отправился к стойке и скоро вернулся, радостно потирая свой длинный нос.
— Теперь предоставьте распоряжаться мне,— сказал он.— Хочу отблагодарить вас за помощь. Чертовски стосковался по хорошей еде и выпивке.— Он полил ломтик белого хлеба оливковым маслом, а сверху насыпал добрую щепоть соли и перца.
— Готовьте закуску, сейчас принесут кое-что существенное.
Мы стали ждать существенного. Вскоре нам подали вина, целое блюдо виноградных улиток, а Дику стаканчик виски. Он его разбавил газированной водой и потягивал с явным наслаждением.
— Вот это, я понимаю, напиток,— то и дело приговаривал Дик, радостно сверкая глазами.— А вы налегайте на вино. У французов отличное вино.
— И это все? — разочарованно спросил Борис, взглянув на блюдо с улитками.— Ты извини, но мы эту тварь не употребляем!
— Но ведь это деликатес! — воскликнул Дик.— Ладно, если вам не нравится, я с ними сам управлюсь.
Он снова отправился к стойке и заказал нам бифштекс с яйцом. Когда пришла Маша, бифштексы были съедены, а Дик все еще мучился со своими улитками. Палочкой он извлекал из ракушек бесформенное месиво и отправлял в рот, не переставая нахваливать:
— Вот это вещь! Меня к ним в Глазго пристрастили французские моряки. Пища богов!
— Поторопитесь, нас ждут,— сказала ему Маша.— И знайте наперед, что французы едят виноградные улитки, когда никуда не торопятся.
— Сейчас кончаю,— спокойно отозвался Дик, отхлебывая виски.— Виски просто прелесть. Интересно, в Испании делают виски?
— Не могу сказать,— ответила Маша.
— На всякий случай прихвачу с собой бутылочку,— решил Дик.— Шотландцы жить не могут без виски. Старики рассказывают, что первого шотландца бог сотворил с бутылкой виски в руке. Это виски до сих пор так и называется «Старый шотландец».
Осушив стакан, Дик чувствовал себя превосходно и болтал без умолку. Наконец Маша потеряла терпение.
— Товарищ Дик, мы уходим. Когда закончите, приходите в гостиницу.
Каждому из нас Маша дала картонный квадратик, на котором стоял адрес отеля и номер комнаты. Дик оставил недоеденную порцию, оплатил по счету и бросился за нами, ворча на ходу:
— Вот народ! Как на пожар...
Нас поселили во флигеле дома, вход был со двора. Там под навесом рядом с колодцем на стене висели умывальники из жести. В углу стоял покосившийся туалет. Наискосок через весь двор тянулась веревка с мокрыми простынями и наволочками. Это была старая, отжившая свой век гостиница. Мы поднялись по скрипящим деревянным ступенькам и вошли в коридор. Наша комната находилась в самом конце его. Она оказалась незапертой. Маша открыла дверь, включила свет. Рядом с окном, выходящим во двор, стояли две кровати. У стены — вытертый плюшевый диван с парой таких же кресел. Возле двери вместо вешалки торчали оленьи рога, на них мы накинули свои плащи и кепки. Дик облюбовал себе диван, а нам с Борисом достались кровати.
Устроившись на ночлег, мы пошли погулять по городу. Спустилась ночь, и Париж был увенчан сверкающей короной света. Эйфелеву башню окружало золотистое облако. На площади Согласия фонтаны играли всеми цветами радуги, на площади Трокадеро, у главного входа Всемирной выставки, реяли многоцветные флаги мировых держав.
На следующий день мы снова бродили по городу. Осмотрели Собор Парижской богоматери, поднялись наверх и оттуда долго любовались набережными Сены.
Тут с Диком произошел забавный случай. К нему подошла какая-то женщина в черном, пошептала на ухо, потом взяла Дика под руку и увела с собой. Мы ждали довольно долго, но Дик не возвращался. Тем временем куранты пробили двенадцать. И вдруг нестройно заговорили соборные колокола. Большой гудел грозно и гневно, ему вторил другой, поменьше.
— В чем дело? — удивился Борис.
Когда колокола замолкли, появился запыхавшийся Дик, а с ним женщина в черном. Она по-матерински поцеловала его в лоб, и они расстались.
— Где ты был? — спросил Борис раскрасневшегося, потного Дика.
— Черт знает что! — воскликнул Дик.— Еле ноги унес, могли арестовать.
— Да что случилось?
— Я звонил в колокола,— ответил Дик.— Это она меня уговорила. Сказала, муж лежит при смерти, а у нее не хватает денег на врача. И она решила обратиться непосредственно к богоматери, но ей не под силу раскачать большой колокол. Она тренькала на меньшем, а я колошматил в большой. Видит бог, весь вспотел от страха.
— Ты с ума сошел! — воскликнул Борис.— Просто не знаю, что с тобой делать!
— А вообще как звучало? — спросил Дик.
— Неважно,— ответил я.— Надо было нас позвать.
— Некогда было. Звонить нужно ровно в двенадцать, только тогда мольба дойдет до богоматери, так она сказала. Потом я спохватился, дал ей денег на врача. Она ушла в полной уверенности, что деньги от матери божьей.
— С тобой, Дик, мы когда-нибудь влипнем в историю,— проворчал Борис.— Пошли скорей отсюда, пока тебя не забрали.
И опять мы странствовали по городу.
— Ребята, шагу не могу ступить, нырнем куда-нибудь,— наконец взмолился Дик.
Мы тоже изрядно устали и потому охотно поддержали предложение Дика. Хозяйка бара с нескрываемым любопытством оглядела Дика и улыбнулась.
— Чего вы так залюбовались мною? — обратился к ней Дик.— Сознайтесь, вам пришелся по вкусу мой нос.
Хозяйка весело рассмеялась.
— В самом деле, мсье, где вы взяли такой нос?
— Подарок отца в день рождения.
— У него был такой же?
— На один-два дюйма длиннее... Хозяйка всплеснула руками.
— И с такой же бородавкой? Дик ощупал свою бородавку.
— К сожалению, и бородавка у него была больше. Но я еще молод, надеюсь, она подрастет.
— Мсье, вы очаровательны! — сказала хозяйка.— Что могу вам предложить?
— Предлагайте что угодно, мадам,— ответил Дик.— Денег у меня хватит на все.
Хозяйка подала нам кофе с коньяком и снова обратилась к Дику:
— Простите, мсье, вы откуда?
— Я шотландец,— ответил Дик.— Если бы знал, что встречу вас, я бы захватил с собой наш боевой наряд.
— А что это за наряд?
Дик встал со стула и, задрав брюки выше колен, воскликнул:
— Смотрите, мадам! Вот такая клетчатая юбочка, причем надевают ее, так сказать, на босу ногу. Чрезвычайно удобно в бою. Не сковывает движений, а при отступлении легко удирать.
— Мсье, вы бесподобны,— кокетливо улыбнулась хозяйка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52