Мы молча курили и смотрели на берег. Оттуда из темноты вырывались вспышки света.
— Колкинский маяк,— сказал Сурум.— Скоро выйдем из залива. Только бы погода продержалась! Поднимется ветер, вам будет нелегко в вашем бункере.
— Ничего, потерпим,— сказал Борис.— То ли еще вам приходится терпеть.
— Мы привыкли,— возразил Сурум.
— На войне тоже будет нелегко,— сказал Борис,— надо привыкать.
— Да, в Испании сейчас нелегко,— согласился Сурум.— Вы едете в трудный момент. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Италия с Германией гонят туда оружие, боеприпасы, кадровые части, а Франция и Англия помалкивают. Даже Латвия и та продала генералу Франко военные материалы. Наши суда их тайно перевозят, это мне точно известно. Тяжело Испании. Если бы не помощь Советского Союза, давно бы обескровела...
Маяк плеснул в нас ярким лучом. Я взглянул на Сурума. Он был серьезен и озабочен.
— Но Советский Союз далеко. Им трудно помогать,— продолжал он.— Дарданеллы, Гибралтар. Повсюду блокада, повсюду рыскают фашистские подводные лодки. Наземные пути Франция закрыла. Недавно мы заходили в Бордо. В порту под арестом советское судно, на нем самолеты, танки, артиллерия. Французское правительство запретило его разгружать. Разве это невмешательство? Фашистам можно, республике нельзя...
— Опасная политика,— заметил Борис.
— Еще бы,— согласился Сурум.— Если там победят фашисты, Франция с трех сторон окажется в тисках: Италия, Германия, Испания. И тогда...
Нам навстречу шел корабль. Мы обменялись приветствиями. Гудок в спокойном море звучал глухо, не отдаваясь эхом. Неизвестный корабль плыл в Ригу, а мы вышли в Балтийское море и взяли курс на Стокгольм.
— Ну, я пойду,— сказал Сурум, вставая.— А вы посидите. Закутайтесь в брезент, так теплее...
Мы сидели, не спуская глаз с огней Колкинского маяка, они все тускнели, тускнели, пока наконец совсем не растаяли в темноте. Вокруг только море и звездная ночь. От мощных ударов винта корабль ритмично вздрагивал и с яростью резал спокойную гладь, унося нас все дальше на запад, все дальше от родных берегов.
В четыре пополуночи я снова разговаривал с Гитой. Теперь она думала, что я где-то под Дюссельдорфом или у Рейна. А я плыл по Балтийскому морю и через сутки должен был прибыть в Стокгольм. Оттуда я решил написать ей, чтобы она не спешила с поездкой в Париж. Если приедет туда раньше, мы можем разминуться.
Часа за два до конца своей вахты Пендрик с Вырви-зубом принесли в котельную завтрак. Мы выпили кофе и опять полезли спать в свой бункер. Когда проснулись, был уже день. Волны швыряли судно, словно мячик. Точно так же вели себя глыбы угля. Мелкая пыль лезла в нос, в рот, в глаза, въедалась в кожу. Наверное, мы снова стали черными. И откуда только взялся этот ветер? А может, это буря? Ветер не играл бы так пароходом.
Меня замутило. На всякий случай отполз в уголок.
— Лежи, не двигайся,— наставлял меня Борис,— и затяни потуже ремень. Самое действенное средство от морской болезни.
Я лег навзничь, прямо на уголь. Завывания ветра не было слышно, но волны яростно хлестали в борт корабля, как будто решили разнести его на куски. Я затянул потуже ремень и старался не двигаться. Борис, как видно,
чувствовал себя неплохо, он все время напевал про себя какую-то песенку. Иногда не без иронии подавал советы:
— Ты откопай себе заранее ямку — вдруг хлынет через край?.. Морская болезнь часто бывает от страха. Ты не бойся!.. Представь себе, что лежишь в колыбельке. Хочешь, спою колыбельную?
Не так-то легко было представить себе колыбельку, лежа на острых глыбах угля, да еще при такой качке. Но самое ужасное — не хватало свежего воздуха. От этого все нутро сворачивалось в клубок.
К вечеру море заметно успокоилось. Волны все еще хлестали, но качка стала меньше. Видно, мы изменили курс и ушли от бортовой качки. Я задремал, а когда проснулся, море совсем утихло.
— Кажется, мы в шхерах Швеции,— сказал Борис.— Если так, то вечером будем в Стокгольме.
Вечер был близок. Сделали остановку, наверное, приняли лоцмана.
Интересно, разрешит ли нам Жан Сурум сойти на берег в Стокгольме? Соблазн увидеть город был настолько велик, что мы были согласны рискнуть. Умылись, поливая друг другу из графина и светя фонариком. Борис даже пытался сбрить свою щетину. Потом по возможности вытряхнули пыль из одежды и стали ждать порта.
Вскоре застопорили машины. Стальной борт всей тяжестью навалился на причал, матросы с криками закрепляли канаты. Потом целый час царила тишина: наверное, судно осматривали таможенники. И вдруг в бункере появился Пендрик.
— Ребята, айда в Стокгольм! Шеф велел вам быть начеку. Как только Старик отпустит, мы и вас прихватим.
— Мы уже готовы,— ответил Борис.
— Тогда ждите команды.
Через четверть часа Пендрик вернулся и крикнул:
— Пошли, ребята, шеф зовет!
По каким-то лабиринтам мы добрались до трапа. Вахтенный матрос не обратил на нас внимания. На причале стояли Сурум с Вырвизубом, дружелюбно беседуя со шведским полицейским.
— Вот мои ребята,— сказал Сурум полицейскому, и они распростились.
Мы пошли мимо доков к центру города. Его ночная красота очаровала нас: уходящие в темное небо башни, бескрайние россыпи света, королевский дворец, статуи покойных королей на гранитных пьедесталах... У Цент-
рального вокзала мы взяли такси и доехали до Кунгсга-таны. Главная магистраль Стокгольма светилась мириадами огней, ночь отступала перед ними. Мы шли довольно долго, любуясь яркими витринами, потом завернули в бар. Потягивая виски с содовой, мы обсуждали предстоящий рейс.
— Дальше будет трудней,— предупредил Сурум.— Но у меня есть план перевести вас на легальное положение. Нам не хватает двух подсобных. Капитан, правда, стал возражать.
— Тогда мы предъявим ему ультиматум,— пискнул Пендрик.— Пускай платит вдвойне, иначе дело не пойдет.
— Последний пот норовит из нас выжать,— вставил Вырвизуб.— Если так, я отдаю концы. Пускай Старик сам кидает уголь в топку. Ему-то что! Стоит на мостике и в ус не дует. Ни разу в котельную не заглянул.
Сурум усмехнулся.
— Нашел о чем беспокоиться. Разве плохо, что Старик не сует свой нос в котельную?
— Оно, конечно, верно,— согласился Пендрик,— но без подсобных дальше не плывем.
— Я так и сказал Старику,— заметил Сурум.— Сначала ни в какую. Под конец уломал. Если, говорит, найдете, берите. Пока будем разгружаться и снова грузиться, вам еще придется посидеть в бункере. Перед отплытием представлю вас Старику. Скажете, что вы кочегары с датского парохода «Даго». Он сегодня вышел в море, мы его встретили. Капитан как раз был на мостике, видел. Итак, вы остались на берегу в надежде устроиться на какой-нибудь латышский корабль. Тоска, мол, по родине. А на «Даго», скажете, не хватало кочегаров, приходилось вкалывать как проклятым.
— Старик у нас патриот, поверит,— пояснил Вырвизуб.— Хотя и сами тут вкалываем как проклятые.
— Теперь будет легче,— заметил Пендрик.— Не волнуйтесь, мы вас мигом обучим. Пока дойдем до Ливерпуля, от вас кожа да кости останутся.
— Не запугивай,— одернул Пендрика Сурум.— Если их обидите, со мной будете дело иметь.
— Да разве мы кого об»ижали? — воскликнул Вырвизуб.— Только, чур, после первой получки с вас магарыч. Иначе на берег не пустим.
— Идет, ребята. Всю получку на стойку,— сказал Борис.— И по гроб вам будем благодарны.
— Ты смотри, ему уже гроб мерещится! — пропищал Пендрик.— Зачем тебе гроб, прыгни лучше за борт. А виски, ребята, что надо, Жжет, как огонь.
— За новое пополнение! — рявкнул Вырвизуб, поднимая стакан.
Мы выпили. Виски в самом деле обжигало нутро, но мы с Борисом держались. Вырвизуб спросил Сурума:
— А если Старик их не примет, тогда что? Оставим здесь?
— Тогда снова спрячем в бункере и повезем, как прежде,— ответил Сурум.
Было поздно. Бар постепенно пустел. За соседним столиком я написал Гите письмо. Оно было совсем коротким. Сообщал, что нахожусь в Стокгольме, через несколько дней отправлюсь дальше, к конечной цели своего путешествия, но, вероятно, задержусь в пути, а потому прошу не спешить с отъездом до моего уведомления. Письмо отдал Жану Суруму, и тот пообещал завтра же отправить его. Мы расплатились и покинули бар.
На одном из перекрестков Вырвизуб и Пендрик остановились у сверкающей вывески большого ресторана.
— Можно нам отлучиться на минутку? — взмолились они.
— Пошли вы ко всем чертям! — рявкнул Сурум.-— Но чтоб вернуться вовремя!
Мы сели в такси и поехали в порт.
— Вам надо как следует выспаться, завтра встречаетесь с капитаном,— сказал Сурум. Расставаясь, он снова напомнил, что говорить капитану, и мы с Борисом полезли в свою темную нору.
Утром встали раньше, чем обычно, вымылись, побрились, почистились, стали ждать, когда нас поведут к капитану. Время тянулось невыносимо медленно. Когда мы уже совсем отчаялись, появился Пендрик с помятой, кислой физиономией после вчерашнего перепоя.
— За мной, ребята! Капитан ни в какую не хотел вас брать, пригрозили, что все смотаемся. Теперь все в порядке.— Он вывел нас на палубу.— Ждите здесь, шеф позовет вас. Он сейчас у капитана.
Вскоре на палубе появился Жан Сурум. Жестом ободрил нас — держитесь молодцами. Первым в капитанскую каюту шагнул Борис. Сурум следовал за нами.
— Почему убежали с «Даго»? — с места в карьер спросил капитан, высокий, полный, лысоватый мужчина.
— К своим потянуло,— ответил Борис, а я добавил:
— Тоска по родине заела.
Мы протянули свои морские удостоверения, капитан небрежно глянул на них и проворчал:
— Тоска по родине... А кто вас гнал оттуда? Ни стыда ни совести у людей. Каждый смотрит, где выгодней. Ну, а если у нас не понравится, что тогда? Опять сбежите?
— Если примете, насовсем останемся,— заверил Борис.— И своей работой докажем...
— Почему не отметились в консульстве? — перебил его капитан.
— У них не было времени,— поспешил на помощь Сурум.— Я их знаю, вместе плавали. Они свое дело знают.
— Ладно, ладно,— проворчал капитан.— Только не вздумайте у меня тут бастовать, агитировать. Этого я не терплю. Деньги получите после рейса в Риге. А то, чего доброго, опять сбежите. Недавно попалась нам такая птица перелетная.
Мы подписали договор, получили аванс, и капитан велел отвести нас в кубрик. Нам достались верхние койки, нижние занимали Пендрик и Вырвизуб. На берег никого не пускали. Судно уже приняло груз и готовилось отплыть. Мы перенесли из бункеров свой нехитрый скарб, радуясь, что все кончилось так быстро и хорошо.
Под вечер вышли в море.
Глава 17 ПРИВЕТ, ПАРИЖ!
Большой и Малый Зунд, Каттегат, Скагеррак, Северное море, Ирландское море, Ливерпуль... В адском пекле корабельной топки мы чуть не изжарились. Борис работал голый по пояс, я не выносил жары, кутался в робу, а голову прикрывал беретом. Потная роба вся облипала угольной пылью, а высохнув, гремела, как свиной пузырь.
Из Ливерпуля в Гавр везли в бункере одного докера. Он разгружал в порту наше судно. Там все его звали Диком. Разговорившись, мы узнали, что он хотел бы переправиться в Испанию. Я в шутку сказал ему, что угольный бункер у нас свободен. Дик принял это всерьез. Поговорив с друзьями, он на следующий день явился к нам с просьбой отвезти его во Францию. Разумеется, мы могли это сделать только с разрешения Сурума. Навели справки, узнали, что Дик на хорошем счету в своем профсоюзе, да и вообще отличный малый. И мы решили ему помочь. Это было совсем нетрудно, поскольку Дик все время вертелся на палубе. В последний день мы спрятали его в своем бункере. До самого Гавра я носил ему пищу, и мы быстро подружились.
Дик родился и вырос в Шотландии, недалеко от Эдинбурга, в семье рыбака. Как-то в шторм осенней ночью баркас отца разбило о прибрежные скалы, утонули отец и старший брат. После этого Дик махнул рукой на мечты своей юности о далеких морских путешествиях и отправился искать счастья вдоль морского побережья. Поработал в Эдинбурге, потом безработица привела его в Глазго, и, наконец, он бросил якорь в Ливерпуле. Ему уже стукнуло тридцать, а он все еще ходил в холостяках. Любил футбол, скачки и рыжую Мэри из какого-то бара в предместье, но эта Мэри, увы, не любила его. Рассказывал он все это без жалоб и вздохов, подтрунивая над самим собой.
— Так что моя рыжая ягодка достанется другому воробью. Ну да бог с ней! Авось и мне кое-что перепадет.
Дик был некрасив. Маленький, словно обрубленный подбородок подчеркивал и без того непомерно большой нос с бородавкой на конце. Казалось, Дик беспрестанно принюхивается к чему-то. И я вполне понимал рыжеволосую Мэри из местного бара. Но если бы она познакомилась с Диком поближе, то открыла бы в нем уйму качеств, за которые нельзя не полюбить. Дик был одним из тех людей, кто своей доверчивостью, добродушием, жизнерадостностью и живым юмором покоряет всякого. Больше всех восхищался новым постояльцем нашей подпольной гостиницы Пендрик.
— Дик, ты чертов корень,— сказал он ему как-то.— Я бы на твоем месте не работал докером. Не для тебя это! Тебе бы главным клоуном в Ливерпульском цирке! Ты бы мог выступать без грима, а зрители умирали бы со смеху.
Дик не обиделся.
— Чудак,— ответил он с улыбкой,— чтобы рассмешить людей, совсем не обязательно в цирке выступать. Надо мной смеются все прохожие. Как-то раз я надел клетчатую шотландскую юбку и в таком виде отправился в бар к своей Мэри. Тогда я ей еще немного нравился, и она от смеха чуть не лишилась сознания. А когда опомнилась, дала мне бутылку виски и сказала: «Дик, ступай домой, не смеши людей. Юбка тебе не идет. У тебя чересчур кривые волосатые ноги». И опять стала смеяться, до тех пор смеялась, пока я не ушел. Юбку я, конечно, с тех пор не надевал. Вот какие дела-то...
Ночью мы прошли пролив Па-де-Кале, и я вывел Дика на палубу подышать свежим воздухом. Он закутался в брезент и все поглядывал, не видно ли берегов Франции. На лице у него не было ни тени грусти или волнения. С безмятежным спокойствием он смотрел на встречные пароходы, и когда нас обогнал какой-то военный корабль, он бросил:
— Фашистские пираты! Наверное, спешат к генералу Франко.
— А ты к кому пробираешься, к республиканцам или Франко? — спросил я, хотя отлично знал о его симпатиях.
— Скажешь тоже, будто манной кашкой тебя только и кормили! — сердито проворчал он.— Что мне делать у Франко? Разве на тот свет спровадить его, это другое дело. Глазом бы не моргнул.
Ночь была теплая, ясная. Упругие, нежные волны слегка покачивали корабль. Мы шли со скоростью восемь миль в час. Для нашей посудины это была неплохая скорость. Ее выжимали прославленные «мастера пара» Вырвизуб и Пендрик с нашей скромной помощью. Я спустился вниз, помог Борису засыпать топку, потом снова вернулся к Дику.
— У тебя есть жена, Малыш? — спросил он меня.
— Есть,— ответил я.
— Чего же ты шатаешься по свету?
— Так нравится. Дик усмехнулся.
— Тебе-то, может, нравится, а жене нет. Молодая?
— Да.
— Тогда ты, братец, поступил опрометчиво,— поучал меня Дик.— Молодую жену ни в коем случае нельзя оставлять одну. Женщины коварны. Ты что думаешь, она будет месяцами тебя ждать, как принцесса в сказке своего принца? На свете сколько угодно соколиков, которые только и смотрят, чтобы кто-нибудь оставил дома молодую жену. Она дверь запрет, они через трубу спустятся и проглотят твою ягодку — как мою Мэри. И у тебя от досады нос вытянется, как у меня. Вот какие дела-то, Малыш, слушай и мотай себе на ус.
— Она не из таких,— возразил я, но Дик только улыбнулся.
— До чего же ты наивный, Малыш, ой, какой наивный! Все бабы на один манер скроены, и твоя не исключение. Я этим змеям вот на столечко не верю. До тех пор вокруг увиваются, пока в самое сердце не ужалят."И на всю жизнь останется рана. Вот какие дела-то.
Я слушал Дика краем уха. Часы показывали четыре. Я знал, что Гита сейчас думает обо мне. И ни о ком другом. Если и дальше все пойдет хорошо, через день или два буду в Париже, оттуда пошлю ей письмо, и она приедет ко мне. А я тем временем в каком-нибудь дешевом отеле сниму две славные комнатенки с балконом. Мы проводим Бориса в Испанию, а сами начнем новую жизнь. Родится маленький Анатол, мы воспитаем из него отличного парня, а как только в Латвии свергнут фашистский режим, вернемся на родину. Может, это будет совсем скоро. Режимы, которых не терпит народ, недолговечны. При первом же ударе разваливаются, как карточные домики.
Мои размышления прервал Жан Сурум. Он пришел мрачнее тучи. Оказалось, кто-то нашептал капитану, что меня и Бориса видели на корабле еще до того, как мы были приняты в Стокгольме. Капитан потребовал, чтобы Сурум сдал нас в Гавре консулу.
— Ума не приложу, кто сделал эту подлость? Пенд-рик, Вырвизуб отпадают. И на других ребят положиться можно. Стюардесса? Она в первый вечер приносила нам ужин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
— Колкинский маяк,— сказал Сурум.— Скоро выйдем из залива. Только бы погода продержалась! Поднимется ветер, вам будет нелегко в вашем бункере.
— Ничего, потерпим,— сказал Борис.— То ли еще вам приходится терпеть.
— Мы привыкли,— возразил Сурум.
— На войне тоже будет нелегко,— сказал Борис,— надо привыкать.
— Да, в Испании сейчас нелегко,— согласился Сурум.— Вы едете в трудный момент. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Италия с Германией гонят туда оружие, боеприпасы, кадровые части, а Франция и Англия помалкивают. Даже Латвия и та продала генералу Франко военные материалы. Наши суда их тайно перевозят, это мне точно известно. Тяжело Испании. Если бы не помощь Советского Союза, давно бы обескровела...
Маяк плеснул в нас ярким лучом. Я взглянул на Сурума. Он был серьезен и озабочен.
— Но Советский Союз далеко. Им трудно помогать,— продолжал он.— Дарданеллы, Гибралтар. Повсюду блокада, повсюду рыскают фашистские подводные лодки. Наземные пути Франция закрыла. Недавно мы заходили в Бордо. В порту под арестом советское судно, на нем самолеты, танки, артиллерия. Французское правительство запретило его разгружать. Разве это невмешательство? Фашистам можно, республике нельзя...
— Опасная политика,— заметил Борис.
— Еще бы,— согласился Сурум.— Если там победят фашисты, Франция с трех сторон окажется в тисках: Италия, Германия, Испания. И тогда...
Нам навстречу шел корабль. Мы обменялись приветствиями. Гудок в спокойном море звучал глухо, не отдаваясь эхом. Неизвестный корабль плыл в Ригу, а мы вышли в Балтийское море и взяли курс на Стокгольм.
— Ну, я пойду,— сказал Сурум, вставая.— А вы посидите. Закутайтесь в брезент, так теплее...
Мы сидели, не спуская глаз с огней Колкинского маяка, они все тускнели, тускнели, пока наконец совсем не растаяли в темноте. Вокруг только море и звездная ночь. От мощных ударов винта корабль ритмично вздрагивал и с яростью резал спокойную гладь, унося нас все дальше на запад, все дальше от родных берегов.
В четыре пополуночи я снова разговаривал с Гитой. Теперь она думала, что я где-то под Дюссельдорфом или у Рейна. А я плыл по Балтийскому морю и через сутки должен был прибыть в Стокгольм. Оттуда я решил написать ей, чтобы она не спешила с поездкой в Париж. Если приедет туда раньше, мы можем разминуться.
Часа за два до конца своей вахты Пендрик с Вырви-зубом принесли в котельную завтрак. Мы выпили кофе и опять полезли спать в свой бункер. Когда проснулись, был уже день. Волны швыряли судно, словно мячик. Точно так же вели себя глыбы угля. Мелкая пыль лезла в нос, в рот, в глаза, въедалась в кожу. Наверное, мы снова стали черными. И откуда только взялся этот ветер? А может, это буря? Ветер не играл бы так пароходом.
Меня замутило. На всякий случай отполз в уголок.
— Лежи, не двигайся,— наставлял меня Борис,— и затяни потуже ремень. Самое действенное средство от морской болезни.
Я лег навзничь, прямо на уголь. Завывания ветра не было слышно, но волны яростно хлестали в борт корабля, как будто решили разнести его на куски. Я затянул потуже ремень и старался не двигаться. Борис, как видно,
чувствовал себя неплохо, он все время напевал про себя какую-то песенку. Иногда не без иронии подавал советы:
— Ты откопай себе заранее ямку — вдруг хлынет через край?.. Морская болезнь часто бывает от страха. Ты не бойся!.. Представь себе, что лежишь в колыбельке. Хочешь, спою колыбельную?
Не так-то легко было представить себе колыбельку, лежа на острых глыбах угля, да еще при такой качке. Но самое ужасное — не хватало свежего воздуха. От этого все нутро сворачивалось в клубок.
К вечеру море заметно успокоилось. Волны все еще хлестали, но качка стала меньше. Видно, мы изменили курс и ушли от бортовой качки. Я задремал, а когда проснулся, море совсем утихло.
— Кажется, мы в шхерах Швеции,— сказал Борис.— Если так, то вечером будем в Стокгольме.
Вечер был близок. Сделали остановку, наверное, приняли лоцмана.
Интересно, разрешит ли нам Жан Сурум сойти на берег в Стокгольме? Соблазн увидеть город был настолько велик, что мы были согласны рискнуть. Умылись, поливая друг другу из графина и светя фонариком. Борис даже пытался сбрить свою щетину. Потом по возможности вытряхнули пыль из одежды и стали ждать порта.
Вскоре застопорили машины. Стальной борт всей тяжестью навалился на причал, матросы с криками закрепляли канаты. Потом целый час царила тишина: наверное, судно осматривали таможенники. И вдруг в бункере появился Пендрик.
— Ребята, айда в Стокгольм! Шеф велел вам быть начеку. Как только Старик отпустит, мы и вас прихватим.
— Мы уже готовы,— ответил Борис.
— Тогда ждите команды.
Через четверть часа Пендрик вернулся и крикнул:
— Пошли, ребята, шеф зовет!
По каким-то лабиринтам мы добрались до трапа. Вахтенный матрос не обратил на нас внимания. На причале стояли Сурум с Вырвизубом, дружелюбно беседуя со шведским полицейским.
— Вот мои ребята,— сказал Сурум полицейскому, и они распростились.
Мы пошли мимо доков к центру города. Его ночная красота очаровала нас: уходящие в темное небо башни, бескрайние россыпи света, королевский дворец, статуи покойных королей на гранитных пьедесталах... У Цент-
рального вокзала мы взяли такси и доехали до Кунгсга-таны. Главная магистраль Стокгольма светилась мириадами огней, ночь отступала перед ними. Мы шли довольно долго, любуясь яркими витринами, потом завернули в бар. Потягивая виски с содовой, мы обсуждали предстоящий рейс.
— Дальше будет трудней,— предупредил Сурум.— Но у меня есть план перевести вас на легальное положение. Нам не хватает двух подсобных. Капитан, правда, стал возражать.
— Тогда мы предъявим ему ультиматум,— пискнул Пендрик.— Пускай платит вдвойне, иначе дело не пойдет.
— Последний пот норовит из нас выжать,— вставил Вырвизуб.— Если так, я отдаю концы. Пускай Старик сам кидает уголь в топку. Ему-то что! Стоит на мостике и в ус не дует. Ни разу в котельную не заглянул.
Сурум усмехнулся.
— Нашел о чем беспокоиться. Разве плохо, что Старик не сует свой нос в котельную?
— Оно, конечно, верно,— согласился Пендрик,— но без подсобных дальше не плывем.
— Я так и сказал Старику,— заметил Сурум.— Сначала ни в какую. Под конец уломал. Если, говорит, найдете, берите. Пока будем разгружаться и снова грузиться, вам еще придется посидеть в бункере. Перед отплытием представлю вас Старику. Скажете, что вы кочегары с датского парохода «Даго». Он сегодня вышел в море, мы его встретили. Капитан как раз был на мостике, видел. Итак, вы остались на берегу в надежде устроиться на какой-нибудь латышский корабль. Тоска, мол, по родине. А на «Даго», скажете, не хватало кочегаров, приходилось вкалывать как проклятым.
— Старик у нас патриот, поверит,— пояснил Вырвизуб.— Хотя и сами тут вкалываем как проклятые.
— Теперь будет легче,— заметил Пендрик.— Не волнуйтесь, мы вас мигом обучим. Пока дойдем до Ливерпуля, от вас кожа да кости останутся.
— Не запугивай,— одернул Пендрика Сурум.— Если их обидите, со мной будете дело иметь.
— Да разве мы кого об»ижали? — воскликнул Вырвизуб.— Только, чур, после первой получки с вас магарыч. Иначе на берег не пустим.
— Идет, ребята. Всю получку на стойку,— сказал Борис.— И по гроб вам будем благодарны.
— Ты смотри, ему уже гроб мерещится! — пропищал Пендрик.— Зачем тебе гроб, прыгни лучше за борт. А виски, ребята, что надо, Жжет, как огонь.
— За новое пополнение! — рявкнул Вырвизуб, поднимая стакан.
Мы выпили. Виски в самом деле обжигало нутро, но мы с Борисом держались. Вырвизуб спросил Сурума:
— А если Старик их не примет, тогда что? Оставим здесь?
— Тогда снова спрячем в бункере и повезем, как прежде,— ответил Сурум.
Было поздно. Бар постепенно пустел. За соседним столиком я написал Гите письмо. Оно было совсем коротким. Сообщал, что нахожусь в Стокгольме, через несколько дней отправлюсь дальше, к конечной цели своего путешествия, но, вероятно, задержусь в пути, а потому прошу не спешить с отъездом до моего уведомления. Письмо отдал Жану Суруму, и тот пообещал завтра же отправить его. Мы расплатились и покинули бар.
На одном из перекрестков Вырвизуб и Пендрик остановились у сверкающей вывески большого ресторана.
— Можно нам отлучиться на минутку? — взмолились они.
— Пошли вы ко всем чертям! — рявкнул Сурум.-— Но чтоб вернуться вовремя!
Мы сели в такси и поехали в порт.
— Вам надо как следует выспаться, завтра встречаетесь с капитаном,— сказал Сурум. Расставаясь, он снова напомнил, что говорить капитану, и мы с Борисом полезли в свою темную нору.
Утром встали раньше, чем обычно, вымылись, побрились, почистились, стали ждать, когда нас поведут к капитану. Время тянулось невыносимо медленно. Когда мы уже совсем отчаялись, появился Пендрик с помятой, кислой физиономией после вчерашнего перепоя.
— За мной, ребята! Капитан ни в какую не хотел вас брать, пригрозили, что все смотаемся. Теперь все в порядке.— Он вывел нас на палубу.— Ждите здесь, шеф позовет вас. Он сейчас у капитана.
Вскоре на палубе появился Жан Сурум. Жестом ободрил нас — держитесь молодцами. Первым в капитанскую каюту шагнул Борис. Сурум следовал за нами.
— Почему убежали с «Даго»? — с места в карьер спросил капитан, высокий, полный, лысоватый мужчина.
— К своим потянуло,— ответил Борис, а я добавил:
— Тоска по родине заела.
Мы протянули свои морские удостоверения, капитан небрежно глянул на них и проворчал:
— Тоска по родине... А кто вас гнал оттуда? Ни стыда ни совести у людей. Каждый смотрит, где выгодней. Ну, а если у нас не понравится, что тогда? Опять сбежите?
— Если примете, насовсем останемся,— заверил Борис.— И своей работой докажем...
— Почему не отметились в консульстве? — перебил его капитан.
— У них не было времени,— поспешил на помощь Сурум.— Я их знаю, вместе плавали. Они свое дело знают.
— Ладно, ладно,— проворчал капитан.— Только не вздумайте у меня тут бастовать, агитировать. Этого я не терплю. Деньги получите после рейса в Риге. А то, чего доброго, опять сбежите. Недавно попалась нам такая птица перелетная.
Мы подписали договор, получили аванс, и капитан велел отвести нас в кубрик. Нам достались верхние койки, нижние занимали Пендрик и Вырвизуб. На берег никого не пускали. Судно уже приняло груз и готовилось отплыть. Мы перенесли из бункеров свой нехитрый скарб, радуясь, что все кончилось так быстро и хорошо.
Под вечер вышли в море.
Глава 17 ПРИВЕТ, ПАРИЖ!
Большой и Малый Зунд, Каттегат, Скагеррак, Северное море, Ирландское море, Ливерпуль... В адском пекле корабельной топки мы чуть не изжарились. Борис работал голый по пояс, я не выносил жары, кутался в робу, а голову прикрывал беретом. Потная роба вся облипала угольной пылью, а высохнув, гремела, как свиной пузырь.
Из Ливерпуля в Гавр везли в бункере одного докера. Он разгружал в порту наше судно. Там все его звали Диком. Разговорившись, мы узнали, что он хотел бы переправиться в Испанию. Я в шутку сказал ему, что угольный бункер у нас свободен. Дик принял это всерьез. Поговорив с друзьями, он на следующий день явился к нам с просьбой отвезти его во Францию. Разумеется, мы могли это сделать только с разрешения Сурума. Навели справки, узнали, что Дик на хорошем счету в своем профсоюзе, да и вообще отличный малый. И мы решили ему помочь. Это было совсем нетрудно, поскольку Дик все время вертелся на палубе. В последний день мы спрятали его в своем бункере. До самого Гавра я носил ему пищу, и мы быстро подружились.
Дик родился и вырос в Шотландии, недалеко от Эдинбурга, в семье рыбака. Как-то в шторм осенней ночью баркас отца разбило о прибрежные скалы, утонули отец и старший брат. После этого Дик махнул рукой на мечты своей юности о далеких морских путешествиях и отправился искать счастья вдоль морского побережья. Поработал в Эдинбурге, потом безработица привела его в Глазго, и, наконец, он бросил якорь в Ливерпуле. Ему уже стукнуло тридцать, а он все еще ходил в холостяках. Любил футбол, скачки и рыжую Мэри из какого-то бара в предместье, но эта Мэри, увы, не любила его. Рассказывал он все это без жалоб и вздохов, подтрунивая над самим собой.
— Так что моя рыжая ягодка достанется другому воробью. Ну да бог с ней! Авось и мне кое-что перепадет.
Дик был некрасив. Маленький, словно обрубленный подбородок подчеркивал и без того непомерно большой нос с бородавкой на конце. Казалось, Дик беспрестанно принюхивается к чему-то. И я вполне понимал рыжеволосую Мэри из местного бара. Но если бы она познакомилась с Диком поближе, то открыла бы в нем уйму качеств, за которые нельзя не полюбить. Дик был одним из тех людей, кто своей доверчивостью, добродушием, жизнерадостностью и живым юмором покоряет всякого. Больше всех восхищался новым постояльцем нашей подпольной гостиницы Пендрик.
— Дик, ты чертов корень,— сказал он ему как-то.— Я бы на твоем месте не работал докером. Не для тебя это! Тебе бы главным клоуном в Ливерпульском цирке! Ты бы мог выступать без грима, а зрители умирали бы со смеху.
Дик не обиделся.
— Чудак,— ответил он с улыбкой,— чтобы рассмешить людей, совсем не обязательно в цирке выступать. Надо мной смеются все прохожие. Как-то раз я надел клетчатую шотландскую юбку и в таком виде отправился в бар к своей Мэри. Тогда я ей еще немного нравился, и она от смеха чуть не лишилась сознания. А когда опомнилась, дала мне бутылку виски и сказала: «Дик, ступай домой, не смеши людей. Юбка тебе не идет. У тебя чересчур кривые волосатые ноги». И опять стала смеяться, до тех пор смеялась, пока я не ушел. Юбку я, конечно, с тех пор не надевал. Вот какие дела-то...
Ночью мы прошли пролив Па-де-Кале, и я вывел Дика на палубу подышать свежим воздухом. Он закутался в брезент и все поглядывал, не видно ли берегов Франции. На лице у него не было ни тени грусти или волнения. С безмятежным спокойствием он смотрел на встречные пароходы, и когда нас обогнал какой-то военный корабль, он бросил:
— Фашистские пираты! Наверное, спешат к генералу Франко.
— А ты к кому пробираешься, к республиканцам или Франко? — спросил я, хотя отлично знал о его симпатиях.
— Скажешь тоже, будто манной кашкой тебя только и кормили! — сердито проворчал он.— Что мне делать у Франко? Разве на тот свет спровадить его, это другое дело. Глазом бы не моргнул.
Ночь была теплая, ясная. Упругие, нежные волны слегка покачивали корабль. Мы шли со скоростью восемь миль в час. Для нашей посудины это была неплохая скорость. Ее выжимали прославленные «мастера пара» Вырвизуб и Пендрик с нашей скромной помощью. Я спустился вниз, помог Борису засыпать топку, потом снова вернулся к Дику.
— У тебя есть жена, Малыш? — спросил он меня.
— Есть,— ответил я.
— Чего же ты шатаешься по свету?
— Так нравится. Дик усмехнулся.
— Тебе-то, может, нравится, а жене нет. Молодая?
— Да.
— Тогда ты, братец, поступил опрометчиво,— поучал меня Дик.— Молодую жену ни в коем случае нельзя оставлять одну. Женщины коварны. Ты что думаешь, она будет месяцами тебя ждать, как принцесса в сказке своего принца? На свете сколько угодно соколиков, которые только и смотрят, чтобы кто-нибудь оставил дома молодую жену. Она дверь запрет, они через трубу спустятся и проглотят твою ягодку — как мою Мэри. И у тебя от досады нос вытянется, как у меня. Вот какие дела-то, Малыш, слушай и мотай себе на ус.
— Она не из таких,— возразил я, но Дик только улыбнулся.
— До чего же ты наивный, Малыш, ой, какой наивный! Все бабы на один манер скроены, и твоя не исключение. Я этим змеям вот на столечко не верю. До тех пор вокруг увиваются, пока в самое сердце не ужалят."И на всю жизнь останется рана. Вот какие дела-то.
Я слушал Дика краем уха. Часы показывали четыре. Я знал, что Гита сейчас думает обо мне. И ни о ком другом. Если и дальше все пойдет хорошо, через день или два буду в Париже, оттуда пошлю ей письмо, и она приедет ко мне. А я тем временем в каком-нибудь дешевом отеле сниму две славные комнатенки с балконом. Мы проводим Бориса в Испанию, а сами начнем новую жизнь. Родится маленький Анатол, мы воспитаем из него отличного парня, а как только в Латвии свергнут фашистский режим, вернемся на родину. Может, это будет совсем скоро. Режимы, которых не терпит народ, недолговечны. При первом же ударе разваливаются, как карточные домики.
Мои размышления прервал Жан Сурум. Он пришел мрачнее тучи. Оказалось, кто-то нашептал капитану, что меня и Бориса видели на корабле еще до того, как мы были приняты в Стокгольме. Капитан потребовал, чтобы Сурум сдал нас в Гавре консулу.
— Ума не приложу, кто сделал эту подлость? Пенд-рик, Вырвизуб отпадают. И на других ребят положиться можно. Стюардесса? Она в первый вечер приносила нам ужин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52