Седой и древний Каркассонн. Огромный замок с высокими башнями на фоне синеющих в дымке Пиренеев выглядит безобидной игрушкой, привезенной антикваром на ярмарку. Этот городок был для нас последней остановкой перед тем, как отправиться в горы на границу Испании. В маленьком отеле, где укрывалось шестьдесят человек, царила строжайшая дисциплина. Выходить на улицу было запрещено. Дверь была заперта, возле нее неотлучно дежурил швейцар. Провал любого из нас мог погубить всех остальных.
До самого Каркассонна я не терял надежды нагнать Бориса и Дика, но, видно, они были уже по ту сторону
Пиренеев. Я даже перелистал книгу гостей отеля — здесь останавливались все интернационалисты, но фамилии моих друзей не обнаружил. Хозяин обьяснил мне, что добровольцев, переправляемых в Испанию, в книгу гостей не вписывают, у большинства из них нет никаких дсх> ментов. А кроме того, книгой может заинтересоваться полиция.
Мне было ясно, что увидимся мы не скоро. Конечно, друзья не подозревали, что я следую за ними по пятам. Я часто пытался представить себе, как Борис обрадуется письму, совершившему такое далекое и трудное путешествие — из Латвии через нацистскую Германию, Бельгию в Париж, потом по всей Франции, через Пиренеи, пока наконец не нашло своего адресата в республиканской Испании, на фронтах гражданской войны. Обыкновенный голубой конверт, наверное, хранит сердечные приветы и рассказ о друзьях, о подпольной работе. Возможно, туда вложены стихи, посвященные Борису. При встрече мы их вместе почитаем. Борис любит стихи, и у него отличная память.
Вся наша партия была разбита на группы-пятерки, и в каждой назначен староста. Пятерку, где был я, возглавил Жан Сурум, в нее кроме меня и Пендрика входили еще два латыша — Ян Церинь и Август Саука. Я познакомился с ними в Париже на Лионском вокзале. Во время нашего путешествия мы успели довольно хорошо узнать друг друга. Ян Церинь на родине руководил одной из периферийных комсомольских организаций. Август Саука — рижанин, стеклодув по профессии, много лет был связан с подпольщиками-коммунистами: жертвовал деньги для прессы, укрывал у себя политзаключенных, распространял нелегальную литературу. Они вдвоем пересекли Балтийское море в рыбацком баркасе, были арестованы в Швеции, некоторое время отсидели в стокгольмской тюрьме, а очутившись на воле, переправились на торговом судне в Антверпен, оттуда поездом попали в Париж.
Ян Церинь был совсем молод, худощав, с очень светлой, почти льняной шевелюрой и веснушчатым лицом. Ходил неуклюже, даже косолапо, как деревенский парень, с малых лет приученный к тяжелой работе. Голос у него был мальчишески резкий, а манера говорить довольно забавная: он тянул каждое слово, как рыболов большую щуку, опасаясь, как бы та не сорвалась с крючка.
Август Саука был человек иного склада: лет на десять старше Яна Цериня, но с виду моложавый, подвижный, находчивый и жизнерадостный. Стеклодувы, видимо, зарабатывали неплохо, так что Август мог себе позволить хорошо одеться, а при случае и посорить деньгами. Глядя на его отлично сшитый костюм, галстук-бабочку, непорочно чистую сорочку и аккуратно подстриженную голову, трудно было подумать, что перед тобой простой рабочий. Мать у Августа была полька, на фабрике он долгое время работал с русскими и потому свободно изъяснялся на трех языках, много читал и вообще был человек разносторонний. Даже такой отъявленный балагур, как Пендрик, и тот избегал состязаться с ним в остроумии... Как-то раз, когда Август пересказал нам фантастическую повесть Карела Чапека «Война с саламандрами», Пендрик перебил его словами:
— Ты, парень, что-то чересчур задул! Август улыбнулся и спокойно ответил:
— Такая у меня профессия, я ведь стеклодув.
— Дуть стекло — это дело,— возразил Пендрик,— а тут ты нам мыльные пузыри в лицо дуешь.
— Немного мыла твоей обезьяньей физиономии ничуть не помешает,— смеясь, отпарировал Август.
Пендрик рассердился и отошел. С тех пор он держался с Августом настороже.
Двое суток мы безвыходно просидели в старом отеле Каркассонна, развлекая себя настольным теннисом и бильярдом. На третий день ранним утром нас посадили в туристские автобусы и повезли за город в сторону Средиземного моря. Остановились возле какой-то ветхой постройки, обнесенной каменной стеной. Распахнулись ворота. Мы, словно горох из мешка, высыпали на дорогу и через мгновенье скрылись за оградой. Ворота захлопнулись, зарычали моторы, автобусы умчались в неизвестном направлении. Ветхая постройка оказалась птицефермой. По двору гуляли белые леггорны. Мы молча устраивались под навесом, где было приготовлено свежее сено и бочка с питьевой водой.
От Парижа нас сопровождал француз, которого мы звали товарищем Жоржем. Он бойко говорил на нескольких языках — с французского, не моргнув глазом, переходил на испанский, итальянский, английский, немецкий или русский, и это, конечно, значительно облегчало наше взаимопонимание. Как только мы улеглись на сеновале, товарищ Жорж объяснил, что гостиницу пришлось освободить для новой партии добровольцев, которая сегодня прибывает из Парижа. Вечером под видом туристов нас повезут в горы, и если все сойдет благополучно, той же ночью достигнем конечного пункта, откуда через сутки пешком отправимся к испанской границе. Товарищ Жорж просил на протяжении всего пути хранить молчание и беспрекословно выполнять его указания. В автобусах не будет освещения, занавески на окнах опущены, поднимать их запрещается. Остановка машин и потушенные фары означают прибытие в конечный пункт. Там нас встретит другой провожатый. В заключение, наказав еще раз строго держаться по группам, товарищ Жорж посоветовал нам как следует отдохнуть — две следующие ночи скорей всего придется провести в пути.
Все было ясно, и мы отправились на боковую. Душистое сено навевало воспоминания о детстве, о деревне, об отце. Что скажут теперь в нашей захолустной волости, узнав, что сын кузнеца Эндрупа и сын добропорядочного доктора Скулте уехали воевать в красную Испанию? Они так и скажут — в красную Испанию. Доверят ли теперь эти косные мещане, жалкие прихвостни Ульманиса, свои болезни моему отцу? Может, они заставят его отречься от своего сына, предать его проклятью? «Не уступай им, отец,— мысленно умолял я его.— Пусть эти собаки лают. Мы знаем дорогу, и наш караван пойдет вперед. Даже если путь нам преградят непроходимые пустыни, наш караван не остановится. Только не вешай головы, не позорь себя и меня...»
Когда Пендрик разбудил меня, дав тумака в бок, над птицефермой сгущались сумерки. На шоссе приглушенно гудели моторы, и я сообразил, что подошли автобусы, пора отправляться в путь. Безмолвными тенями мы выбирались со двора и скрывались в автобусах. Наша пятерка села последней. Через мгновенье машины мчались по прямой, как стрела, дороге в сторону Средиземного моря. Все сидели на своих местах и молча смотрели вперед, в ветровое стекло шоферской кабины, остальные окна были занавешены. Никто, кроме товарища Жоржа — он был рядом с шофером,— не знал, куда мы едем и когда сойдем. В автобусе стоял полумрак.
Белые лучи фар стелились по синеватому асфальту, выхватывая из темноты дома, деревья, мосты и встречные машины.
Въехали в какой-то город, довольно большой, залитый огнями. Пытались что-то рассмотреть в щели занавесок, но напрасно: скорость была слишком велика, а щели узки. Потом автобусы круто повернули, и скоро городок остался позади. Примерно через час мы выехали на холмистую равнину. Начиналось предгорье Восточных Пиренеев. Холмы все больше разбухали, тянулись в вышину, долины опускались глубже. Теперь уже было совсем темно, только месяц, как таинственный фонарь, подвешенный к прозрачным облакам, струил свой свет на горное плато, Мы осмелели и время от времени, приоткрывая занавески, поглядывали в окна, Все чаще над дорогой повисали отвесные утесы с чахлыми кривыми деревцу ми, а между выветрившихся камней змеились их крепкие корни. На той стороне долины в лунном свете сияла заснеженная вершина, но она была далеко, еще очень далеко.
Дорога взбиралась в горы, потом, петляя, спускалась в долину и снова карабкалась ввысь по каменистым отрогам. Иной раз казалось, что автобус почти вертикально взмывает вверх, а через мгновенье он стрелой летел вниз, в бездонные пропасти, Захватывало дух — катастрофа, казалось, неминуема, но в последнюю долю секунды — резкий поворот, и автобус, тяжело рыча, продолжал путь.
Мы спустились в просторную и ровную долину. Посреди нее роились огни городка. Дали команду пригнуться к сиденьям. За окнами сверкнул яркий электрический свет. Я краем глаза глянул в щель. Автобус пересекал полотно железной дороги. У переезда стояла сторожка. Под навесом болталась черная жандармская накидка. Самого жандарма не было видно. Возможно, часовой намеренно покинул на время свой пост, чтобы пропустить таинственные ночные автобусы. И снова горы, и снова мчимся то вверх, то вниз.
— Приготовиться! — передал по цепочке товарищ Жорж.
Дорога обогнула отвесные скалы. Лучи фар, словно белые руки, ощупали местность, то натыкаясь на каменную стену, то повисая над пропастью. Неожиданно автобус резко затормозил.
— Выходи!
Сойдя с шоссе, мы пробежали метров двести и легли в траву. Кругом было тихо, луна светила блеклым синеватым светом.
— Где мы? — прошептал Пендрик.— Во Франции или это уже Испания?
Ему никто не ответил. Любой вопрос в такой момент казался излишним и глупым. На той стороне долины прокричала сова. Товарищ Жорж приподнялся из густой травы и отозвался таким же кррт ом. С другой стороны снова ответили.
— Встать, за мной! — по-военному скомандовал товарищ Жорж.
Таинственная сова продолжала покрикивать, и Жорж вел нас на этот крик. Скоро из полумрака выскользнула черная тень и двинулась к товарищу Жоржу. Мы догадались, что это и есть наш новый провожатый. Жорж простился и поспешил обратно к автобусам, а мы стали подниматься по узкой тропинке. На пологом скате горы примостился небольшой домишко с длинной пристройкой. Рядом с ним на высокой скале торчала полуразрушенная вышка — видимо, заброшенный наблюдательный пункт пограничников.
Нас повели в пристройку. Она оказалась коровником. Два фонаря освещали просторное помещение. Глиняный пол вдоль стек был застлан свежим сеном. Мы снова очутились в своеобразной гостинице.
— Товарищи,— сказал наш провожатый.— Вы находитесь в Восточных Пиренеях, недалеко от испанской границы. Имейте в виду, что по всей долине до самой границы расставлены секретные посты пограничников с собаками-ищейками. Один неосторожный шаг — и все пропало. Поэтому, прошу вас, будьте начеку. Пока с той стороны не придет проводник, хорошо знающий тайные пути контрабандистов, никто не должен выходить отсюда. Помните, что вы в пограничной зоне, где пребывание без пропусков запрещено.
— А до границы далеко? — спросил кто-то.
— Один ночной переход,— был ответ.— Но переход очень трудный, и потому отдохните хорошенько, соберитесь с силами. Вы пойдете через реки, ущелья и самые высокие вершины, куда пограничники обычно не лазят. Ничего лишнего с собой не берите, все оставьте здесь, и обувь тоже. Все получат легкие матерчатые ботинки на веревочной подошве. Они не скользят и бесшумны при ходьбе. Еще дадут каждому на дорогу ломоть белого хлеба и плитку шоколада. Все. Вопросы есть?
— Когда выходим? — спросил наш стеклодув Август Саука.
— Днем в горах прошел дождь. Тропы стали скользкими. Если завтра продержится сухая погода, тогда в ночь.
Больше вопросов не было, и хозяин пригласил нас поужинать. За стол сели первые десять человек, остальные ждали своей очереди. Ужинали в просторной, скудно обставленной комнате. На столе дымились огромные миски с бульоном и свежей бараниной. В графинах при свете керосиновой лампы сверкало красное вино. Хозяин сидел в конце стола и приговаривал:
— Ешьте! Ешьте и пейте сколько влезет. Не стесняйтесь, запасы большие. Французские рабочие позаботились. Набирайтесь сил, путешествие будет нелегким.
Но нас особенно не надо было упрашивать. Миски и графины быстро опустели, хозяйка с дочерью едва успевали подносить новые. Хозяин поднял стакан с вином и торжественно сказал:
— За ваши успехи, товарищи, за свободу братского испанского народа! Вы, будущие солдаты республиканской армии, навсегда останетесь примером братской солидарности рабочего класса. Всегда и всюду, в беде и в радости, высоко поднимайте святое знамя пролетарского интернационализма. Рабочий класс Франции всегда был и будет с вами. С вами было и будет первое в мире государство рабочих и крестьян — Советский Союз. Фашизм не пройдет, мы победим! За победу, товарищи!
Мы поднялись, сдвинули стаканы. Едва ли кому-нибудь из нас раньше могло прийти в голову, что здесь, в Пиренеях, в запретной зоне, недалеко от испанской границы, впервые вспыхнет в душе та искра, что превращает простых людей в воинов и простых воинов в героев, готовых с высоко поднятой головой идти навстречу опасности, погибнуть или победить. Именно такую искру высекли слова хозяина. Они шли от сердца и потому волновали сердца. В первый раз по-настоящему мы осознали величие и трудность нашей задачи, Из-за стола поднялись молча, с какой-то небывалой торжественностью. Мальчишеское озорство, которое нет-нет да и проскальзывало в дороге, исчезло. Теперь мы были солдатами накануне решающей битвы.
После ужина в коровник принесли несколько мешков матерчатых ботинок, чтобы каждый мог подобрать себе по размеру. Завязав бечевки, мы расхаживали в них по глиняному полу бесшумно и ловко, словно кошки. Потом хозяин объявил, что на ночь надо выставить двух часовых, они будут охранять дом и следить за тем, чтобы никто не разгуливал по двору. Мы с Жаном Сурумом вызвались пойти первыми. На пост нас вывел хозяин. В темноте поднялись на сторожевую башню, а уходя, хозяин наказал:
— Заметите, что к дому кто-то приближается, сейчас же дайте знать. То же самое, если кто-нибудь из наших вздумает покинуть дом. Не так давно в одну партию затесался шпион. Ночью хотел сбежать, донести пограничникам. Но в темноте свалился со скалы, свернул себе шею.
Хозяин ушел, мы с Жаном Сурумом остались вдвоем. Но вдвоем ли? Рядом со мной в эту ночь неотлучно стояли друзья — Борис, Дик, Сподра, Гита, отец, мой маленький Анатол, мать Гиты, доктор Тибет, медсестра Лилия Земдега и, наконец, Пьер, приветливый мальчик-лифтер из отеля, его сестра Жанна, в горький день разлуки накормившая моего несчастного сынишку.
По горизонту, облитому лунным светом, тянулись снежные, холодные вершины гор. Ветра почти не было, но с гор тянуло леденящим холодком. В ближнем ущелье гремел горный поток. Срываясь с круч, он то свистел, как флейта, то гудел, как орган, то грохотал барабаном, скатывая камни в пропасть. Разноголосая музыка воды успокоила мои взбудораженные нервы и направила мысли по другому руслу. Вдали сверкал огнями городок, через который мы промчались несколько часов назад. Наверное, это последний французский городок, отделенный цепью гор от таких же городков Испании. Здесь все тихо и мирно. А там?.. Те городки, наверное, не светятся огнями, они таятся в темноте, боясь привлекать к себе внимание вражеских самолетов с грузом смертоносных бомб. Как странно: рядом, разделенные вершинами гор, живут разными жизнями два мира. Завтра ночью мы будем пробираться в тот, другой мир: в охваченную гражданской войной Испанию.
Снизу — из долин и ущелий — нехотя, будто с опаской, поднимался туман. С нашей вышки было видно, как его пушистые клочья сливались в беспросветную завесу и она постепенно укрывала собой всю долину. Мы с Жаном Сурумом молча стояли на вышке, чем-то похожей на рог чудовища, вслушиваясь в ночные звуки. Но, кроме тревожной музыки горных потоков, ничего не было слышно.
Глава 2
ВСТРЕЧА С ИСПАНИЕЙ
Весь следующий день лил дождь, даже, пожалуй, не дождь в обычном смысле слова, а страшный ливень, какой бывает только на юге и только в горах. Густые черные тучи без конца хлестали скалы бичами молний, оглушительные раскаты грома разносились по долинам, сотрясая всю громаду гор. Так и казалось, что земля вот-вот разверзнется, скалы разлетятся вдребезги, мир перестанет существовать... Весь день мы провалялись на сене, слушая, как бушует стихия.
Под вечер дождь перестал. Поднявшийся ветер разогнал облака, и окутанные туманом долины осветило солнце. Нам сказали, что еще поутру пришел за нами проводник из Испании. Появилась надежда, что уже этой ночью, несмотря на размокшие тропы, мы отправимся в путь. Такого же мнения был и наш хозяин. За обедом, поглядев в окно, он сказал:
— Если ветер не стихнет, горы быстро просохнут. Будьте готовы. Конечно, переход будет трудней, чем обычно, но что поделаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52