Передав по телефону «приготовиться», Цветков перевел эти цифры в соответствующие команды. Как только в трубке послышался голос связиста: «Готовы!» — Цветков приказал первой батарее открыть огонь.
Мы приникли к окулярам. Цветков смотрел в стереотрубу, Борис крутил рогатый телеметр, а я следил в буссоль.
Ударили наши пушки, и в тот же момент дали залп батареи мятежников — они держали под огнем дорогу в Брунете, по которой двигались колонны солдат и транспорт.
Просвистели снаряды наших орудий, и в серебристо-зеленой рощице под Навальгамельей взметнулись к небу тучи пыли и дыма. По всей окрестности прокатился страшный грохот, отозвавшийся эхом далеко в горах.
— Ур-ра! — дружно вырвался возглас радости, и Цветков приказал открыть огонь остальным батареям дивизиона. Пушки мятежников замолчали.
С наблюдательного пункта корпуса пришел сержант и сказал:
— Командир корпуса просил напомнить, что тяжелая артиллерия ведет огонь только по указанию штаба корпуса.
Цветков вспылил:
— Передайте своему командиру, что мы ведем огонь по указанию своей совести. Мы обеспечиваем правый фланг, подавляем артиллерию противника.- Такова поставленная перед нами задача. Если же она снята, то нам здесь делать нечего.
— Так и передать? — спросил сержант.
— Так и передайте,— отрезал Цветков. В разговор вмешался комиссар Попов.
— Товарищ командир, давайте пока прекратим огонь, а я спущусь переговорю.
— Ладно, отставить огонь! — сердито рявкнул капитан Цветков связисту. От злости у него дрожал голос.
— Черт знает что! — сказал Савич.
— Чушь! — не унимался Цветков.— Кто так воюет?
— Да, но что делать! Не хватает снарядов...— вздохнул Максимов.
Командир задумался. Потом произнес уже без прежней горячности:
— Конечно, снаряды надо беречь, но беречь — значит не тратить их попусту. Если мы громим батареи противника, мы выполняем свою боевую задачу. Если поражаем цель, значит, мы целесообразно используем снаряды. Выполнение основной боевой задачи не должно ничем ограничиваться. Мы дальнобойная артиллерия и сами должны решать, когда нам выгодно стрелять и когда нет. Наш наблюдательный пункт занимает более выгодное положение, и потом со штабом корпуса трудно связываться. Пока получим разрешение, можем упустить удобный случай.
Вернулся Попов с наблюдательного пункта корпуса и сказал Цветкову, как всегда не торопясь, негромко:
— Могу тебя порадовать: нам разрешили стрелять по собственной инициативе. Но с условием придерживаться целесообразности и отчитываться за израсходованные боеприпасы.
— Нелегко, наверное, пришлось? — сказал Цветков.
— Наоборот, даже очень легко,— ответил Попов.— Ведь можно разговаривать спокойно,— подчеркнул он.— Там люди тоже кое-что понимают.
— Конечно,— проворчал Цветков.— В этом я не сомневался.
Пока Савич, Максимов, Христо Добрин и Кароль Гечун отдыхали после ночного дежурства, мы наблюдали за передвижением транспорта в тылу противника,
выслеживали танки, артиллерию. Обстрелянные нами батареи в оливковой роще весь день молчали. То ли были разбиты, то ли дожидались темноты, чтобы сменить свои позиции. В районе Брунете продолжались бои, там кружили самолеты, гремели взрывы, клубился столб желто-коричневой пыли. Ветра почти не было, а солнце палило нещадно. Скалы и камни до того раскалились, что даже сквозь толстую веревочную подошву альпаргатов чувствовался их жар.
— Хоть бы дождик прошел! Это просто невыносимо! — сокрушался Цветков.— Целый месяц в Испании, а не видел даже пасмурного дня. Разве летом здесь не бывает дождей?
— Это лето не совсем обычное,— сказал Борис.— Испанцы говорят, что давно не было такой жары.
— Скорей бы осень! — вставил я.
— А вот осенью каждый день будут лить дожди,— продолжал Борис.— Тогда, говорят, все размокнет.
— Лучше дожди, чем жара,— вытирая пот с лица, сказал Цветков. Потом налил из бочонка в глиняный кувшин вина, размешал его с водой и жадно пил, не обращая внимания на капли прохладной влаги, стекавшие за воротник.
Под огромной каменной глыбой, которая, возможно, много тысяч лет назад отвалилась от горного массива, была вырыта яма — убежище от зноя и бомб. Там как раз отдыхала наша ночная смена, и туда я отнес вино и воду.
Борис, ни на минуту не отрывавшийся от стереотрубы, вдруг вскрикнул:
— Марокканцы!
Цветков схватился за бинокль. Но и без бинокля можно было разглядеть к югу от Навальгамельи батальон марокканцев на марше. Они шли спокойно, непринужденно. Поблизости как раз находились обстрелянные нами батареи противника, и потому взять на прицел это место не составило большого труда. Телефонный звонок, и через несколько минут засвистели снаряды. И в следующее мгновенье там, где недавно спокойно шагал батальон марокканцев, проснулся грозный вулкан, сметая все на своем пути. Когда рассеялся дым и осела пыль, на дороге не было видно ни души. И только оливковой рощице метались фигурки людей, пытаясь отыскать убежище.
— Довольно, припасем снаряды,— с улыбкой сказал Цветков.— В конце концов эти марокканцы несчастные люди, пушечное мясо, Франко их гонит, как скот на убой, суля после смерти небесное царство. Давайте-ка попробуем подкараулить какую-нибудь часть «Навар-ро». Вот уж настоящие головорезы!
Борис по телефону дал команду прекратить огонь, замаскировать орудия — в воздухе показались бомбовозы противника. Но они свернули к Брунете. Мятежники любыми средствами хотели овладеть городком.
Солнце садилось, и бой постепенно затихал. Никто не знал, удалось ли франкистам захватить Брунете. Мы связались с батареей, но и там ничего не добились. Сообщили только, что у одного орудия отлетели деревянные колеса, и ребята, пользуясь затишьем, спешно ставят новые. Цветкова взволновало это известие.
— То ли еще будет, когда по-настоящему начнем палить! В наше время орудия на деревянных колесах — чушь! Да еще в семь тонн весом!
— Но бьют здорово,— опять вступился за пушки Борис.
— Поверьте мне, на стальных колесах да на резиновых шинах они били бы еще лучше, и тогда бы их можно было перевозить не разбирая. А то куда это годится? Надо шаг шагнуть — разбирай, укладывай в грузовик. Чтоб погрузить и разгрузить стволы, подавай подъемный кран. Чушь!
Нашу высоту окутывали сумерки. Тень Гвадаррамы все больше вытягивалась, прикрывая собой холмистое плоскогорье, на котором гремели последние выстрелы и рвались последние бомбы. Самолеты спешили на свои аэродромы, артиллеристы маскировали орудия, чтобы, переведя дух, заняться чисткой закопченных стволов. И только разведчики-наблюдатели на горных высотах, на деревьях, на крышах домов не знали отдыха. Ночью им приходилось, пожалуй, еще труднее, чем днем.
Я дежурил в первую смену. Оглядев в стереотрубу свой сектор наблюдений, я повернул зеленые рога оптического инструмента на юго-восток, где в вечерней дымке, в пыли сражений, словно жемчужина, сиял Мадрид. Темная тень быстро надвигалась на него, город таял на глазах, поглощался темнотой. Героический город — символ свободы, мужества, интернациональной дружбы, братской помощи, борьбы с фашизмом. Сколько крови каждый день проливается у твоих ворот, сколько героев скошено свинцом в этих выжженных степях! Пройдут десятки лет — разобьют ли фашистов или не разобьют,— во всех концах земли невесты, жены, дети, матери будут оплакивать своих единственных, любимых, оставивших здесь на веки вечные свои мечты, надежды и лучшие сны... Что бы ни случилось, Мадрид всегда будет памятником борьбы за свободу Испании, памятником пролитой крови, слезам, мечтам о светлом будущем...
С горных склонов спустился ветер. Он с ревом метался над скалами, сдувая с них пыль, песок, пригибая к земле кустарник. Снизу, с наблюдательного пункта корпуса донеслась протяжная, печальная песня. Под высокой скалой испанцы разложили костерчик, чтоб согреться в ночной прохладе. Ветер подхватил и закружил сноп красных искр, но они тут же угасли на лету. Слушая грустную песню, я следил за дорогами в тылу противника, где время от времени вспыхивали фары. Я подсчитывал и отмечал эти вспышки, пытаясь разгадать конечную цель ночных передвижений. После полуночи вспышки участились. Видимо, противник под покровом темноты подтягивал свежие силы для контрнаступления.
Среди ночи меня пришел проведать Цветков. Прикрывшись плащом, он покурил, поеживаясь от холода, спросил, что нового. Я указал ему на огни фар в тылу мятежников. Цветков довольно долго разглядывал ночную темноту, потом сказал:
— Да, день у нас будет горячий. Никак не уймутся, черти.— И, снова подпустив меня к прибору, продолжал: — Товарищ Скулте, у меня вот какой план. Двое наших наблюдателей рано утром отправятся в Кихорну и там установят второй наблюдательный пункт вблизи сорок шестой дивизии или десятой бригады с таким расчетом, чтобы можно было использовать их связь. Это позволит нам еще эффективнее громить врага.
Я молчал. Я был еще слишком неопытен, чтобы судить о таких вещах.
— Что же вы молчите? — выждав немного, спросил Цветков.
— Да, по-моему, это нам очень пригодилось бы,— промямлил я.
— А вы согласны туда отправиться?
— Я?
У меня даже дух перехватило.
— Эндрупа я отпустить не могу. Максимова тоже. Кого бы вы хотели взять с собой?
— Я... Не знаю, товарищ командир.
— Может, Добрина? Христо отличный парень, отчаянный, смелый.
— Да, верно,— сказал я.
— Итак, решено,— произнес Цветков, протянув мне руку.
Я в смущении пожал ее. Она была холодна. Наверное, у него больное сердце, подумал я. Как он только забрался на такую гору? В такое пекло!
— Задание ответственное, трудное. Возьмите с собой телеметр, бинокль. Не забудьте каски,— продолжал Цветков.— Вы будете старшим. Как только обнаружите достойный объект, сейчас же передавайте координаты. Ясно?
Еще бы! Если и была во всем этом неясность, так это сможем ли мы с Добриным выполнить такое задание. Первый раз на передовых, полная самостоятельность... От бывалых солдат приходилось слышать, что главное там — уберечься от первой пули, спрятаться от первого снаряда. А там уж можешь быть спокоен — твой слух тебе сам подскажет полет смерти по свисту и вою. От первой бомбы я спрятался, хотя контузия еще давала знать о себе. А как насчет первой пули, первого снаряда?
И, как всегда в трудную минуту, мелькнула мысль о Гите, о маленьком Анатоле. Может быть, написать Гитиной маме и сынишке прощальное письмецо?
«Стыдись! — тут же упрекнул я себя.— Будь мужчиной, не паникуй!»
На рассвете мы с Христо Добриным отправились в долину. Христо ташил телеметр в футляре, а я — штатив, бинокль и планшетку. За плечами висели карабины, у пояса по нескольку гранат. Мы основательно продрогли и потому шагали бодро.
На батарею пришли вовремя — как раз подъехала машина с завтраком. Раздачей командовал Пендрик. На нем была французская каска, хорошо подогнанная шинель. Размахивая ложкой в одной руке, карабином — в другой, он кричал:
— Виепоз шаз, Апа(оНо! Добрый день!
Пока связисты, которым предстояло подниматься на высоту 1030, разбирали котлы и кулечки цдя наблю-
дателей, Пендрик покормил нас и наполнил провиантом наши рюкзаки. Узнав, куда мы отправляемся, он вытаращил глаза.
— Да вы что! Вдвоем на передовые!
— Что поделаешь,— бросил Христо,— приказ.
— Приказ приказом,— продолжал Пендрик,— а вы хоть знаете, что там творится?
— Воюют,— ответил я. Пендрик ухмыльнулся.
— Ха! Там черт знает что! Танки, пушки, самолеты...
— А ты откуда знаешь? Ведь сам из тылов не вылазишь,— сказал я.
— Мы в тылу куда больше знаем, чем вы, фронтовики. Наш доктор Мануэль Зоро мне рассказывал, людишки там гибнут, как мухи поздней осенью. Пулеметная рота гарибальдийцев, которая форсировала Гвадар-раму, отрезана и частью перебита, частью взята в плен. Вот какие дела-то, голубчики. А вы вдвоем туда, где роты вязнут!
— Заткнись! — отмахнулся Христо.— Чего раскаркался! Тебя послушать, все должны кашу в тылу варить. А воевать кто будет?
— Один в поле не воин! — отрезал Пендрик.— А вся беда в том, что у нас не хватает резервов. Продолжать наступление бессмысленно. Хорошо хотя бы удержать отвоеванное.— По-видимому, Пендрик повторил услышанное от кого-то.
— Не беспокойся, удержим! — сказал Христо.— А следующим ударом откинем их от Мадрида.
Пендрик вздохнул.
— Хочется взглянуть на Мадрид с высоты.
— Кто тебе мешает, поднимись посмотри,— сказал я.
— У меня еще после Пиренеев ноги болят,— жаловался Пендрик.— Но как-нибудь надо выбраться...
Мы распростились. Сначала дорога шла в гору, потом свернула налево и стала спускаться в долину. Перед нами вырос городок Вальдеморильо, весь истерзанный снарядами, переполненный войсками. Несмотря на ранний час, здесь кипела фронтовая жизнь. На одном из перекрестков нас задержал гарнизонный патруль. Выяснив, кто мы и куда идем, начальник патруля остановил для нас попутную машину. Мы взобрались в кузов, на ящики со снарядами, и поехали в Кихорну. В небе загудели первые самолеты, шофер прибавил газу, чтобы поскорей добраться до оливковой рощицы у дороги и там переждать налет. Но жидкая рощица была сплошь забита солдатами, машинами. Для нас там не было места, и потому грузовик, не сбавляя скорости, пронесся дальше. Самолеты предпочли бомбить поселки и рощицы, а не охотиться за одинокой машиной.
У Вильянуэвы-де-ла-Каньяды шофер круто затормозил, съехал с дороги и поставил машину в тень огромной скалы. Воздух дрожал от рева моторов. Над городком в сопровождении истребителей кружило около тридцати фашистских бомбовозов. Заговорили зенитки. Ведущий бомбовоз вспыхнул и взорвался; остальные в панике бросились кто куда.
— Что, гады, получили! — зло кричал испанец-шофер, в избытке чувств подбрасывая фуражку.— Дерьмо на алтарь, шелудивый Франко! Так тебе и надо!
Он ругался долго и зло, честя на все лады генерала Франко и святую церковь. Пожалуй, за десять лет я не слышал столько ругательств, сколько их выпалил шофер за десять минут. Они сыпались словно горох из полного мешка.
— Нацистская сволочь! Что вам тут нужно, в Испании, выродки несчастные! Будь проклята мать, породившая вас, недоделанных ублюдков, нечисть поганую, ослов тупоумных, собак паршивых!
— Ну, дает! — с восхищением шептал Добрин, качая головой.— Мы, болгары, тоже мастера на ругань, но до испанцев нам далеко.
В городке Вильянуэва-де-ла-Каньяда пришлось задержаться — саперы расчищали улицу после бомбежки. Шофер остался у машины, все время поглядывая в небо, а мы с Добриным пошли посмотреть противотанковые пушки, стоявшие в стороне. Из погреба ближайшего дома вышло несколько артиллеристов в форме интернациональных бригад.
— Кто вы? — спросил Добрин невысокого стройного лейтенанта.
— Антитанкисты бригады Домбровского,— ответил лейтенант.
— Значит, поляки.
— Нет, латыши.
— Латыши! — крикнул я, бросаясь к лейтенанту,— Какими судьбами?
— Точнее — мы противотанковая группа Леона Паэгле, а приданы бригаде Домбровского.
— А я из славянского дивизиона тяжелой артиллерии,— сказал я,— тоже из Латвии.
— Да ну? — в свою очередь удивился лейтенант, и мы тут же перешли на латышский. Я узнал, что мой новый знакомый Адам Огринь — рижанин, работал в подполье, сидел в тюрьме, как и я, из Парижа пробрался в Испанию и тоже в первый раз в бою. Несколько минут пролетели как одно мгновенье. Еще успел выяснить, что Адам Огринь знает Бориса по совместной работе в подполье. Он просил передать ему привет. Обменявшись адресами, крепко пожав на прощанье руки, мы расстались: шофер настойчиво сигналил.
Взобравшись в кузов, я помахал Адаму на прощанье. Он с поднятым кулаком стоял на тротуаре у своих пушек, пока мы круто не свернули в сторону Кихорны.
Чем ближе мы подъезжали к городку, тем отчетливей становилась ружейная и пулеметная стрельба. Передний край был рядом — он тянулся по берегу обмелевшей речушки Пералесы. Кихорна, окруженная окопами, колючей проволокой, была наполовину разрушена. В уцелевших домах размещались штабы, склады, кухни. Окраина щетинилась стволами зенитной и противотанковой артиллерии. Изнуренные саперы укрепляли занятые позиции.
В полукилометре на юго-восток от Кихорны находилось кладбище, поросшее стройными кипарисами. Мы с Добриным решили там и обосноваться. Вокруг кладбища была сложена довольно высокая, плотная ограда.
Подойдя ближе, мы обнаружили, что мятежники превратили кладбище в превосходную крепость. Целый лабиринт окопов с бетонированными пулеметными гнездами, рядами колючей проволоки. Наши коллеги, наблюдатели испанской бригады, рассказали нам, что кладбище отчаянно оборонял табор марокканцев и несколько рот мятежников. Потом фашисты не раз совершали налеты на кладбище, местами разрушили каменный вал, поломали кипарисы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52