На этот раз Лу-каш не дал захватить себя врасплох и сумел сделать так, что Гжесь, видя, как он спокойно и ровно дышит, удовлетворился этим явным доказательством сна и, не говоря ни слова, начал снимать рубашку. Лукаш наблюдал за братом из-под опущенных ресниц. «Ах, лис, лис!»— шепнул он беззвучно.
В этот момент Гжесь направился к шкафу. На мгновение остановился перед ним, словно над чем-то напряженно раздумывая, после чего открыл дверцу, потом другую и стал искать на верхней полке, среди белья, пижаму. Лукаш боялся дохнуть. Однако самые страшные опасения его не оправдались: лис не выскочил из шкафа и не бросился бежать без оглядки. Но, что еще удивительней, Гжесь как будто совершенно не замечал спрятавшегося тут же рядом гостя. А так как Гжесь не был бы самим собой, если б сразу нашел нужную вещь, поиски пижамы продолжались довольно долго. Лукаш прекрасно знал, что обе пижамы — и его и Гжеся — лежат сверху на второй полке. Он уже хотел было сказать об этом, чтоб положить конец опасно затянувшейся ситуации, но неожиданно вздрогнул, словно его вдруг опалило огнем. Дело в том, что помимо света, падавшего от ночника у постели Гжеся, в глубине шкафа вдруг ярко вспыхнуло знакомое золотистое, нежное-нежное и дивно-таинственное сияние. Это было так прекрасно, что Лукаш сразу забыл о всех своих тревогах и почувствовал прилив безграничного счастья, обезволивающего восторга, словно бы и в нем неожиданно вспыхнула заря, подобная этой.
Потом, уже в потемках, после того как Гжесь погасил свет, Лукаш долго еще лежал, переполненный до кончиков пальцев этим безмолвным и в то же время каким-то непостижимо певучим светом. Он вдруг почувствовал потребность хоть частичкой этого счастья с кем-нибудь поделиться — и притом не откладывая, сейчас же. Он поднял голову и позвал вполголоса:
— Гжесь!
Брат пошевелился, под ним скрипнула кровать.
— Ты все не спишь?
Голос Гжеся звучал отнюдь не поощрительно. Но Лукаша это ничуть не обескуражило.
— Гжесь, скажи...
— Спи.
— Ты когда-нибудь видел золотого лиса?
— Что, что?
— Золотого лиса.
— Что — золотого лиса?
— Видел когда-нибудь? Гжесь сел на кровати.
— Ты что, спятил? Нету никаких золотых лисов.
— А вот и есть.
— Где же это? Кто-то наговорил тебе всякой ерунды. Лисы бывают такие, как у нас, обыкновенные, рыжие — или еще серебряные и голубые; но у голубых такая шерсть только летом, а зимой они белые.
Лукаш в темноте снисходительно улыбнулся.
— А я видел золотого.
— Лиса?
— Лиса.
— Где?
— Видел. Весь золотой. И хвост у него золотой.
— Врешь!— рассердился Гжесь.— Не мог ты видеть золотого лиса.
— А вот мог.
Упрямо-победоносный тон малыша заставил Гжеся понять, что он незаметно дал себя вовлечь в дискуссию, не совсем подобающую для его старшинства. Это быЛо крайне досадно.
— Послушай,— промолвил он, стиснув зубы,— не зли меня. Если ты сию же секунду не перестанешь валять дурака и не заснешь...
— То что?— крикнул Лукаш.
— Увидишь.
— Что ты мне сделаешь?
— Отлуплю как следует, сопляк!— загремел Гжесь» окончательно выведенный из равновесия.— Понятно?
Воцарилась тишина. И вдруг среди нее раздался слегка приглушенный, но все-таки очень ясный и отчетливый голос Лукаша:
— Ты не видел золотого лиса? А я видел.
Гжесь моментально вскочил на ноги и, размахнувшись, запустил в глубь комнаты подушкой. Но прежде чем он, вслед за артиллерийским снарядом, успел сам налететь на Лукаша, тот скрылся под одеяло, да так хитро свернувшись калачиком, что сразу, при первом штурме атакующий в потемках не нашел его. Вскоре, однако, раздавшийся из-под одеяла тонкий писк Лукаша известил о том, что Гжесь добрался-таки до своей жертвы. Через мгновение на постели заклубилось, закипело, и стремительный ход событий начал складываться явно не в пользу Лукаша,— как вдруг дверь отворилась, и царившую в комнате тьму рассеял свет из коридора. На пороге стоял отец.
— Что тут делается?— вполголоса спросил он.— Что вы вытворяете?
Гжеся как ветром сдуло. В мгновение ока он был уже у себя в кровати. С не меньшей быстротой Лукаш юркнул под одеяло. Все это произошло так молниеносно и почти бесшумно, что менее наметанный глаз, чем отцовский счел бы совершившееся игрой воображения.
Но отец спросил по-деловому:
— Ну-с?
Гжесь, всклокоченный и страшно красный, беспокойно заморгал своими длинными ресницами.
— Лукаш не дает мне спать.
— Лукаш?
— Конечно. Говорит глупости: будто видел золотого лиса.
— Какого?
— Золотого. А ведь никаких золотых лисов нету.
— И за это ты бил его?
— Я его не трогал!— возмутился Гжесь.— Пальцем не тронул. Я хотел только объяснить ему, что золотых лисов не бывает. А он не верит, упрямится: видел, да и только.
— Не ори,— сказал отец.— Весь дом разбудишь.
— А зачем он врет, будто видел золотого лиса, когда этого не могло быть?
Кудрявая голова Лукаша высунулась из-под одеяла.
— Совсем не вру!
— Как же? Ведь ты не мог видеть золотого лиса.
— Успокойтесь,— сказал отец.
И, сев к Лукашу на край постели, погладил малыша по светлым волосам.
— Тебе, наверное, приснилось? Лукаш отрицательно покачал головой.
— А как же было с этим лисом?
— Я видел.
— Золотого?
— Ага.
Под Гжесем заскрипела кровать.
— Видишь! И он еще говорит, что не врет. Скажи ему, что золотых лисов не бывает, а то он мне не верит.
— Успокойся, Гжесь,— остановил его отец.— Ты ведешь себя так, будто ты меньше Лукаша.
— Я?— снова возмутился Гжесь.— Ну ладно, тогда больше ни слова не скажу. Но пускай он не врет, что видел золотого лиса, потому что этого не было.
В знак протеста он повернулся лицом к стене и натянул на голову одеяло.
Отец наклонился над Лукашем.
— Где же ты видел этого лиса? Малыш заколебался.
— Везде,— шепнул он наконец.
— Как это — везде?
— Правда видел.
Он прижался к отцу, ткнулся, на свой лад, носом ему в щеку и обнял его за шею.
— Скажи,— пробормотал он тихонько,— ведь есть золотые лисы?..
Отец улыбнулся:
— В сказках, сынок.
— Не в сказках. На самом деле.
— А на самом деле — нет.
— Нету?
— Всякие бывают: рыжие, голубые, серебряные, а золотых нет.
— И ты никогда не видел золотого?
— Никогда.
Лукаш немного помолчал, прижавшись к отцовскому лицу.
— Ну, Лукаш, спать! — сказал отец.— Уже страшно поздно.
Лукаш лег без единого слова; отец укрыл его и поцеловал.
— Спи спокойно.
И вышел, тихо затворив за собой дверь. Было слышно, как он вошел в ванную. И тотчас в темноте раздался голос Гжеся:
— А зеленую корову видел?
Лукаш вздрогнул, но ничего не ответил. Только сильней прижался лицом к подушке и подогнул под себя ноги, потому что в таком положении, занимая меньше всего места, чувствовал себя уверенней и безопасней. Впрочем, Гжесь больше не подавал голоса,— видно, быстро заснул, так как вскоре послышалось его ровное дыхание.
А Лукашу было не до сна. Он лежал с открытыми глазами, и когда они привыкли к темноте, комната снова начала наполняться хорошо знакомыми очертаниями стен, вещей, мебели. В особенности шкаф выступил из мрака чрезвычайно отчетливо. Но каким безжизненным он теперь казался! Вот он стоит у стены, тяжелый, неподвижный, и трудно поверить, что всего каких-нибудь четверть часа тому назад внутренность его была полна чудным золотистым сиянием. И вдруг Лукаша стало брать сомнение, сидит ли еще там лис. А может, услышав шуточки Гжеся, обиделся и ушел незаметно? Но когда, каким образом, в какую сторону? Как можно себе представить, чтоб он прошел по комнате и его никто не видел?
«Ах, лис, дорогой мой, любимый,— прошептал Лукаш мысленно,— ведь ты не ушел, не покинул меня, не простившись, правда?» Но чем горячей старался он утвердиться в этой надежде, тем сильней его охватывала тревога. Наконец, не в силах больше вынести мучительной неуверенности, он откинул одеяло, сел на постели, минуту внимательно прислушивался,— уверившись, что Гжесь крепко спит, стал красться на цыпочках к шкафу.
Никогда еще не представлял он себе, чтобы расстояние между кроватью и шкафом было таким длинным. Днем он преодолевал его обычно в два-три прыжка, а теперь шагов все прибавлялось и прибавлялось. Он старался ступать как можно легче, но, несмотря на это, пол несколько раз скрипнул под его босыми ногами. При этом он каждый раз останавливался и задерживал дыхание. А когда он стоял так в потемках, слегка дрожа от возбуждения и холода, ему казалось, будто сердце его бьется так громко, что от этого может проснуться Гжесь. Вдобавок ко всему и дождь перестал, и ветер улегся, и вокруг распростерлась ночная тишь — такая огромная, словно глубочайший сон охватил всю землю и весь простор — до далекого и тоже уснувшего неба. Лукаш прислушался к этой тиши, и, хотя от природы он не был боязлив, его охватил какой-то смутный страх. «А что, если золотой лис на самом деле исчез?»— подумал он. И, представив себе, что внутри шкафа пусто и мрачно, почувствовал себя страшно одиноким и несчастным.
Наконец он достиг цели. Вот шкаф — здесь, прямо перед ним, но он кажется гораздо шире и выше, чем обычно. Будто из мрака выпирала тяжелая громада исполинской горы. Лукаш осторожно вытянул вперед руки, но, нащупав пальцами дверцу, заколебался: открывать или нет? Он довольно долго стоял в нерешительности, с сердцем, бьющимся все быстрей и сильней, как вдруг совсем близко, внутри шкафа, что-то как будто зашуршало, зашевелилось. Сам не зная, так это или ему только почудилось, он придвинулся ближе, прижался всем телом к дверце и затаил дыхание. Да, это так, никаких сомнений быть не может! Внутренность шкафа на самом деле не была пуста и безмолвна. Она явно жила. Слышалось чуть заметное, очень легкое движение, сопровождаемое каким-то веяньем волнующего тепла. Лукаш сразу угадал в этом веянии дыханье спящего существа.
Дрожащими пальцами повернул он ключ и замер, потрясенный: в щели не шире указательного пальца сияло, наподобие тоненькой ленточки, знакомое золотое зарево. Лукаш оцепенел, боясь вспугнуть его. Потом, набравшись храбрости, опустился на колени и, коснувшись губами чудной лучезарности, шепнул:
— Это я, золотой мой лис, я, Лукаш. Ты спишь?
Лис не ответил; слышно было только его дыханье.
«Спит»,— подумал Лукаш и тишайшим образом, нежно прошептал:
— Доброй ночи, милый лис... бай-бай!
Потом осторожно затворил дверь. Но, повернув ключ, решил, что на всякий случай лучше взять его с собой до утра. Почем знать, а вдруг, скажем, Гжесь догадался обо всем и ждет не дождется подходящей минуты, чтобы тайком выгнать лиса на улицу? Такое предположение показалось Лукашу до того правдоподобным и — даже больше — абсолютно реальным, что он не стал раздумывать: осторожно вынул ключ из замочной скважины и уже не выпускал его из крепко сжатой ладони, даже после того как вернулся обратно в постель. Правда, он подумал было, что лис может рассердиться, увидев себя арестованным ий всю ночь, но на это сомнение Лукаш не нашел ответа, так как его одолел сон.
Утром он проспал звонок будильника, ежедневно рокочущий у кровати Гжеся без четверти семь. Проснулся только от шума другого рода, но не менее бурного. В первое мгновение, еще не стряхнув с себя сон, он не мог понять, что произошло. Но вскоре, открыв глаза, к великому своему удивлению, увидел, что Гжесь никак не может открыть шкаф. Война его с упрямыми дверцами длилась, видимо, уже долго, так как теперь он, красный от злости, молотил в них кулаками и ногами, очертя голову и с таким ожесточением, что казалось — шкаф вот-вот треснет и разлетится в щепки.
К счастью, шум донесся до комнаты матери.
— Гжесь!— откликнулась она.— Что ты делаешь? Опомнись! Зачем ломаешь шкаф?
— Я не виноват, что нет ключа,— в отчаянье крикнул Гжесь.— Как я могу открыть шкаф без ключа?
— Куда же он девался?
Гжесь мрачно поглядел на запертый шкаф и пожал плечами.
— Почем я знаю. Вечером был, а теперь нет.
— Небось засунул куда-нибудь?
— Я его засунул?— вскипел Гжесь.— Всегда я во всем виноват!
— Чудес не бывает,— спокойно возразила мать.— Раз ключ был, значит...
Она еще не окончила, как из постели Лукаша вылетел и брякнул об пол пропавший ключ. В комнате воцарилась тишина. Мать и Гжесь вперили изумленный и растерянный взгляд в столь неожиданно вернувшуюся потерю. Наконец Гжесь кинулся к ключу.
— Видишь, кто его забрал? А ты сразу на меня...
— Лукаш,— сказала мать,— можешь ты нам объяснить, зачем ты спрятал ключ?
Прозвучавший в ее голосе легкий оттенок упрека огорчил Лукаша. Но он не знал, что ответить. Разве мог он сказать правду при Гжесе?
— Да, я спрятал,— подтвердил он в конце концов. Между тем Гжесь поднял ключ и с большим интересом принялся его рассматривать.
— Он забрал его, наверно, еще вчера вечером и спал с ним всю ночь.
— Это правда, Лукаш?— спросила мать. Лукаш кивнул головой.
— Но зачем, Лукаш? На что тебе понадобился ключ? Лукаш напрасно искал подходящего объяснения.
— Я знаю,— сказал Гжесь.— Он просто хотел сделать мне назло. Чтоб я опоздал в школу.
— Нет, нет!— запротестовал Лукаш.
— Зачем ты брал ключ? Чтоб я опоздал...
«Ах, лис,— с горечью подумал Лукаш,— почему никто не хочет понять меня?» И вдруг почувствовал, что нужно оказать решительный отпор начавшемуся допросу.
— Да, для этого!— объяснил он, садясь на постели.
У Гжеся изумленно округлились глаза и быстро замигали ресницы. Потом на лице его появилась гримаса глубокого отвращения. Отвернувшись от Лукаша, он обратился к матери:
— Слыхала? Из этого ребенка получится хулиган, вот увидишь.
— Гжесь!
— Да я ничего. Но вчера он врал, будто видел золотого лиса, а потом лег спать, спрятав ключ. Скажи ему, что никаких золотых лисов нет, ведь он даже отцу не верит. Врет, будто видел золотого лиса. И спит, спрятав ключ.
Однако ввиду позднего времени — было уже около семи — мать не считала, что к обсуждению еще неизвестной ей проблемы о лисе, а равно истории с ключом, следует приступать сейчас же. Каждого из членов семьи ждал день, полный забот и обязанностей. Отец ездил к восьми в хирургическую клинику при больнице Младенца Иисуса. Школа медсестер, в которой мать преподавала польский язык, находилась на Жолибоже; Гжесю тоже надо было проделать немалый путь, так как он посещал школу на улице Коперника. Из всей семьи одному только Лукашу было недалеко: детский сад его помещался тут же рядом, на Совьей улице.
В утренние часы семья подчинялась раз навсегда установленному порядку. Раньше всех вставала мать и первая шла в ванную, потом брился и принимал душ отец, а мать готовила завтрак, успевая в то же время поторапливать обоих мальчиков, особенно мешкотного Гжеся. В десять минут восьмого все садились завтракать, на что отводилось четверть часа; в половине восьмого в квартире никого уже не было: родители уходили вместе с детьми. Отец с матерью шли наверх, к трамвайной остановке у туннеля Трассы, Гжесь мчался прямо по Повислью к Тамке, а Лукаш, обцелованный на прощанье, размахивая мешочком с домашними туфлями, направлял свои стопы в сторону Рынка, к детскому саду.
Так что, вполне понятно, в то утро у матери не было времени для беседы с Лукашем, а у Лукаша не было возможности перед уходом вступить в сколько-нибудь длительный контакт с поселившимся в шкафу гостем. А что лис не испугался поднятого Гжесем шума и не убежал — в этом Лукаш был уверен. Правда, внутри раскрытого настежь шкафа не было никакого сияния, но отсутствие золотой зари при дневном свете вполне понятно. К тому же при Гжесе Лукаш не считал возможным ни подходить слишком близко к шкафу, ни вертеться около него, особенно после того, как, встав с постели, осторожно двинулся было в ту сторону: Гжесь поглядел на него так подозрительно, что пришлось для отвода глаз поскорей изменить направление и с самым безразличным видом, слегка напевая, встать у окна.
После вчерашней вечерней бури день наступил пасмурный, но дождя не было; зато роса сверкала на все еще зеленых склонах откоса у подножия костела святой Анны и в воздухе стоял легкий туман. Может быть, именно благодаря этой дымке тумана казалось, что и одинокая на фоне широкого небосклона Колонна Зигмунта, и стены костела, и высовывающиеся из-под него дома Краковского Предместья расположены дальше и выше, чем обычно. Точно так же и путепровод казался более удаленным, и трамваи двигались по нему очень медленно, будто огромные красные жуки. Все, вместе взятое, производило такое впечатление, словно весь пейзаж вдруг взмыл в воздух, чтобы улететь, и застыл так в первом порыве, А тут, под окном, на каменной балюстраде вокруг статуи мариенштатской торговки бойко прыгали два воробья.
Несмотря на неприятности, вызванные пропажей ключа, на сердце у Лукаша было радостно и весело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38