— Умоляю вас, если вы хоть что-нибудь знаете о Юлеке, скажите мне! Они наверняка должны быть вместе, я это знаю. И ничему не стану препятствовать. Я хочу только знать, только знать, где мой сын, за что он хочет погибнуть... Ничего больше...
Анна тоже не сомневалась, что Влодек участвует в операции вместе с Юлеком. Однако она колебалась — имеет ли право выдать доверенную ей тайну? Пани Карская это почувствовала.
— Я вас умоляю,— она сильнее стиснула руку Анны. Столько страдания и муки было в ее голосе, что Анна
решилась. Пани Карская слушала спокойно и молча. Только лицо ее стало совсем серым, а глаза — еще темней.
— Вот так! — промолвила она, когда Анна умолкла.— Значит, больше я его не увижу...
— Может, они не вместе пошли,— шепнула Анна.
— Нет, нет, я знаю, что они вместе! Что поделаешь... Она поднялась и сжала виски маленькими узкими
ладонями.
— Что поделаешь,— глухо повторила она.— В Польше матери должны знать, что, воспитывая сыновей порядочными людьми, они чаще всего готовят их на смерть. Но почему он не сказал мне?— вспыхнула вдруг в ней обида.— Ведь я бы не стала его удерживать... Как я могла бы его удержать?
После полудня со стороны города стали доноситься все более частые и мощные взрывы, На таком большом расстоянии трудно было определить, чем именно они вызваны: то ли зажигательные бомбы, то ли динамит. Но после каждого взрыва, вероятно, вспыхивал новый пожар: чуть погодя черный столб густого дыма вздымался из гетто к небу.
В кухне Петровских пеклись пироги и готовился би-гос. Запах его распространялся по всей лестничной клетке. Петровская, красная, разгоряченная, в рубахе и в цветной нижней юбке, металась между кухней и комнатами: когда можно было отойти от печки, кончала уборку квартиры. К вечеру ей хотелось со всем управиться.
— О боже!— воскликнула она, когда особенно мощный взрыв всколыхнул землю.— Ну и лупят!
Она подошла к окну, и тут внимание ее привлекла группа людей на тротуаре возле дома Макарчинского, за углом.
— Юзеф!— заглянула она в соседнюю комнату.— Глянь-ка, что там творится возле Макарчинского.
— А чего?— спросил тот, не поднимаясь с кровати.
— Ты погляди, какая уйма людей!
Он неохотно поднялся и выглянул в окно.
— Где там уйма! Несколько человек всего.
— Как это несколько?— возмутилась она.— Посчитай, шесть, семь. Смотри, даже Владек Замойского...
Действительно, Владек стоял в группе обсуждающих что-то людей. Но Петровского это нисколько не тронуло.
— Ну и что?— буркнул он, пожав плечами.
— О господи! — разволновалась Петровская.— Не видишь, стряслось что-то? Ступай-ка, узнай.
— Сама иди!— Он лениво потянулся.
— Матерь божья! Или не видишь, что я не одета? Я к нему как к человеку...
Оживленная жестикуляция собравшихся заинтересовала наконец Петровского. Он надел пиджак, шляпу и вышел. Проходя по двору, взглянул в сторону балкона Малецких.
Петровская тем временем побежала на кухню помешать бигос. Еще проверила, хорошо ли румянится сдоба, и тотчас вернулась в комнату. Петровский уже присоединился к собравшимся.
Воротился он минут через десять.
— Ну?— встретила его в дверях возбужденная супруга.— Чего ты так долго торчал там? Что стряслось?
— А я знаю?— Он бросил шляпу на кровать.— Так, болтают...
— Как это болтают? Что болтают?
— Будто гестапо приехало куда-то на Лисовскую...
— Что ты говоришь?— перепугалась она.— Когда? Сейчас? И что, забрали кого?
— А, вроде евреев каких-то,— ответил он равнодушно.
Петровская покраснела вся и сперва не могла даже слова вымолвить, будто поперхнулась этим известием. Через минуту только пришла в себя.
— Юзек!— решительно вскричала она.— Пригляди за тестом, я сейчас вернусь.
Она открыла шкаф и, вытащив оттуда платье, начала торопливо одеваться. Петровский поморщился.
— Куда бежишь?
— К Замойскому,— ответила она коротко, натягивая чулок.
Он пожал плечами.
— Чего это?
— Как это чего?— Она выпрямилась, вся красная, вспотевшая.— Не видишь, что творится? Или прикажешь сидеть сложа руки и дожидаться, пока всех нас прикончат из-за одной жидовки? Не бывать тому! Я в гестапо не побегу, не хочу ничьей крови на совести иметь, но кое-кто побежит.
Уже одетая, она кинулась на кухню, заглянула в духовку. Тесто румянилось как надо. Вымешала бигос. И снова вернулась в комнату. Поправила волосы, припудрила горевшее лицо и схватила сумку.
— Юзек!— вспомнила она уже в дверях.— Если я через четверь часа не вернусь, вынь булки и бигос помешай. Не забудь!
— Еще чего!— буркнул он.
Потом снял пиджак и, улегшись на кровать, положил ноги на высокую металлическую спинку. Очень нравилось ему вылеживать в такой позиции.
Тем временем Петровская, энергично убедив Владека, что по очень важному и срочному делу ей надо незамедлительно увидеться с советником, очутилась в кабинете Замойского. Это была просторная комната, устланная огромным ковром, с громоздким столом посредине и массивными библиотечными шкафами. На стенах, в щедро золоченных рамах, темнели старинные портреты. Шторы на окнах и мягкие кожаные кресла создавали атмосферу уединенного покоя.
Замойский как раз читал «Пана Тадеуша», и неожиданный визит Петровской был ему совсем некстати. Из опыта он знал, что посещение жильцов не сулит хозяину ничего приятного. Однако благовоспитанность повелела ему немедленно встать и оживить кроличью свою
физиономию любезной улыбкой. Только большой нос советника выдавал его недовольство.
Петровская утонула в кресле и, утерев платком потное лицо, тотчас приступила к делу.
— Вы, пан советник, меня знаете,— начала она,— я человек честный, днем с огнем нынче будете искать другого, кто бы платил так исправно...
Замойский учтиво поклонился. Петровская отдышалась и снова полезла за платком.
— Вот именно!— подтвердила она предыдущее свое заявление.— Поэтому я имею право утверждать, что в нашем доме не все в порядке.
У Замойского нос вытянулся еще немного.
— Да, пан советник, я знаю, что говорю, я не на ветер говорю! Можно ли терпеть такое в нынешние-то времена, чтобы легкомыслие одних людей угрожало жизни других? Можно ли так делать, поступать, прошу прощения, так антиобщественно?
— Но...— пробормотал Замойский.
— Да, да!— атаковала его Петровская.— Что бы вы, пан советник, сказали, если бы вы, пан советник, узнали, что тут, в вашем доме, под вашей крышей укрывают, прошу прощения, евреев?
Замойский вздрогнул, и нос его вытянулся еще больше,
— Я ничего об этом не знаю,— произнес он слабым голосом.
— Но я-то знаю!— выкрикнула Петровская, обмахиваясь платком.— И супруги Малецкие тоже знают.
Замойский несколько оправился после первого неприятного впечатления.
— Минуточку, позвольте,— перешел он на деловой тон,— насколько я понял, вы хотите сказать, что у супругов Малецких живут люди...
— Не люди, а жидовка! — пресекла она все сомнения.
Замойский верхом ладони потер кончик носа.
— Минуточку, минуточку... А откуда вам известно, что та женщина...
— Да ведь у меня глаза есть!— вознегодовала гостья.— Я в этом, пан советник, разбираюсь. Мне до-* статочно взглянуть разок.
Поскольку ей стало очень жарко в мягком кожаном кресле, она выдвинулась на самый его краешек.
— Я, пан советник, полька,— отерла она вспотевший лоб,— и к немцам с этим не побегу, так что вы, пан советник, не бойтесь...
— Ну что это вы!— Замойский развел руками, явно желая показать, что он далек от подобного предположения.
— Вот именно! Но мы-то ведь не можем жить тут, как на вулкане. Или детей тут мало, скажите?
— Да, да,— прервал ее Замойский.— Я поговорю с Малецким, надо это выяснить. Может, это какое-то недоразумение.
— Никакого недоразумения нет,— ответила она оскорбленно.— Я человек ответственный.
— Разумеется, разумеется,— поспешно смягчил он свои слова.— А кроме вас еще кто-нибудь знает об этом?
— Ну, уж это мне неизвестно,— пожала она плечами.— Это дело не мое. Я-то никому не говорила. Но люди есть люди... От них ничего не скроешь, мигом пронюхают.
— Разумеется, разумеется,— согласился он.— Я все это выясню.
Он проводил ее до самой прихожей и попрощался в присутствии Владека с такой изысканной любезностью, что она вернулась домой совсем ублаготворенная. Но едва переступила порог своей квартиры, как в нос ей ударил подозрительный запах гари. Охваченная дурным предчувствием, она влетела на кухню. В плите бушевал веселый огонь. Из горшка с бигосом несло горелым. Она заглянула в печь и заломила руки при виде траурно черных струделей. Но гнев тут же возобладал над огорчением.
Петровская ворвалась в комнату. Вид мужа, беспечно развалившегося на постели, привел ее в бешенство.
— Ах ты дрянь!— завопила она.— Говорила тебе, бездельник ты этакий, чтобы приглядел за пирогами. И что теперь будет? Дерьмо будешь жрать!
Но, прежде чем она успела излить всю свою ярость, Петровский соскочил вдруг с кровати, рванулся к ней и, схватив за кисти рук, припер к стене.
— Больно!— простонала она, перепуганная.— Ты что, Юзек?
— Вот именно,— он еще сильнее стиснул ей запястья.— Будешь, холера, не в свое дело соваться?
— Да ведь я из-за тебя, Юзек!— пыталась она защищаться.— Я за тебя боюсь.
— Будешь?— повторил он.
От боли и унижения глаза ее наполнились слезами. Но вместе с тем полуобморочное бессилие лишило ее воли. Она была беззащитна перед этим человеком. Вот уже пять лет, день за днем, на счастье ее и несчастье, он покорял ее своим телом, своим дыханием и голосом.
— Будешь?— повторил он еще раз. Она только покачала головой.
— Не будешь?
— Нет,— шепнула она.
— Смотри у меня! — сказал он сквозь зубы.
И оттолкнул ее от себя с такой силой, что, споткнувшись о порог, она зацепилась за ближайший стул и упала. Петровский пожал плечами. Потом с презрением захлопнул дверь ногой.
Только минуту спустя она медленно поднялась и, глотая слезы, принялась растирать отекшие руки. И вдруг заметила, что, падая, порвала чулок — на самом видном месте, впереди. Это были шелковые французские чулки, купленные всего неделю тому назад на Керцеляке за большие деньги, трудно доставшиеся ей при спекуляции. Теперь она заплакала навзрыд и сквозь слезы, обиду и гнев громко начала причитать:
— Чтоб ты сгинула, обезьяна жидовская, ты, жидовка проклятая! Человек мучается, вкалывает, и из-за такой вот... Бога, что ли, нет на свете...
Желая успокоить нервы, Малецкий возвращался домой пешком. Надо было пройти через весь город, преодолеть многокилометровую дорогу, но ни ходьба, ни усталость не смогли заглушить терзавших его мыслей.
Варшава окружала его, полнясь движением, шумом, гомоном. Весенний день близился к концу, но лавки и магазины были еще открыты. В витринах, в пестром изобилии военного времени, в толпах, заполняющих тротуары, ощущался близящийся праздник. Гурьбой высыпали и уличные торговцы, шумно нахваливая свои товары. На углах стояли корзины фиалок, калужниц, первоцветов. В воздухе пахло весной. И небо тоже было бы весенним, если бы его светлую, нежную голубизну не затмевали серые дымные полосы. Над гетто, подобный огромному чудищу, возносился черный, почти неподвижный клуб дыма. Отголоски ожесточенной перестрел-
ки, многократно усиленные эхом, слышались меж домов, взрывы то и дело сотрясали землю.
В Жолибоже Малецкий почувствовал себя таким усталым, что решил сесть в трамвай. И все же домой он вернулся гораздо позже, чем намеревался утром.
Услышав, что он наконец пришел, Ирена выглянула в прихожую. И сразу заметила, что он не привез обещанного чемодана.
— Что, ты не взял моих вещей?— огорчилась она.
— Увы!— нехотя ответил он.
— Ты не ездил к Маковским?— спросила Анна. Разозленный вопросами, он ответил уклончиво и под
предлогом, что должен умыться, скрылся в ванной. И пробыл там гораздо дольше, чем того требовала гигиеническая процедура. Вымыл лицо, чего обычно в течение дня не делал, медленно отмывал руки, даже ногти обстриг — они показались ему слишком длинными. Наконец, чувствуя, что его долгое отсутствие переходит границы приличия, он причесался и вышел.
Обе женщины сидели в мастерской. Ирена просматривала альбом Брейгеля и не подняла глаз на Яна, когда он вошел. Избегая изучающего взгляда жены, он уселся сбоку.
— Так вот, я был в Мокотове...— начал он. Ирена склонилась над репродукцией.
— И что?— равнодушно спросила она. Минуту он подыскивал подходящие слова.
— Ты не застал их?— спросила Анна.
— Нет.
— Это ужасно!— расстроилась она.— Надо тебе завтра поехать.
— Незачем,— ответил он.— Маковские арестованы, квартира опечатана.
Ирена сидела без движения, склонившись над альбомом.
— Когда их арестовали?— спросила она чуть погодя, тем же равнодушным тоном.
— Со вторника на среду.
— Быстро!— в ее голосе прозвучала легкая ирония.— Всех?
— Всех.
Два далеких взрыва сотрясли тишину. Они были такие мощные, что зазвенели стекла.
— У тебя много вещей там было?— спросил Ян. Она пожала плечами.
— Ах, чепуха! Не до вещей тут!
Ян торопливо объяснил, что не в этом дело. Он, мол, хотел узнать, не было ли среди личных вещей Ирены чего-нибудь компрометирующего.
— Да вроде бы нет,— задумалась она.— Была одна фотография отца, несколько фотографий матери...
— А письма?
Она на него не взглянула.
— Никаких писем я не хранила, не бойся. Он пропустил ее ответ мимо ушей.
— Те двое, что были у тебя, знают нынешнюю твою фамилию?
— Конечно! А как ты думал?
— Вот именно! Это все осложняет. Если те же самые люди причастны к аресту Маковских...
— Вам обязательно нужны новые документы,— вмешалась в разговор Анна.
Ирена взглянула на старинное колечко, которое носила на руке.
— Только это еще могу продать, больше нечего. Но за него гроши дадут!
В комнате наступило тягостное молчание. Наконец Ян, чувствуя на себе взгляд жены, заставил себя произнести:
— Да нет, не таким путем! Но сейчас это будет нелегко устроить.
— Ты как-то говорил,— припомнила вдруг Анна,— что у вашей машинистки, кажется, большие связи. Марта ее зовут, да?
— Да,— буркнул Ян.
— Может, через нее?
— Она уже не работает у нас.
— Вот как?— удивилась Анна.— Почему? Ты так хвалил ее...
— Сама уволилась,— хмуро ответил он.— Другое место нашла.
— А твой брат?— спросила Ирена. Ян взглянул на жену.
— В самом деле. Но куда он запропастился? Вообще, что с ним? Снова уехал?
— Да, кажется.— Анна слегка покраснела. Ян, однако, не заметил этого.
— Жаль!— сказал он.— Хоть раз бы на что-то пригодился. Впрочем, связи у него тоже весьма сомнительные. Так или иначе — это отпадает. Кто же еще?
И вдруг вспомнил.
— А Феля Пташицкая? Ты теперь видишься с ней?— спросил он Ирену.— Как она? Я очень давно ее не видел.
— Я тоже.
— Может, она могла бы тут чем-то помочь. Раньше...
— Сомневаюсь,— прервала его Ирена.
— Ты думаешь? Даже тебе? Она пожала плечами.
— Люди меняются.
— Феля?— удивился он.— Да что ты говоришь? В каком смысле она изменилась?
— О, в самом главном!— горько усмехнулась Ирена.— Крутится возле нее какой-то оэнеровец 1. Она в него без памяти влюблена. Остальное сам додумай.
— Невероятно! Феля Пташицкая?
— Да, Феля...
— И что, она — антисемитка? Это немыслимо...
— И все же...
— Невероятно! Феля Пташицкая?
Ирена машинально перевернула несколько страниц Брейгелева альбома.
— Впрочем, я не видела ее почти полгода. Может, это у нее уже прошло.
— Вероятно.— Ян задумался.— Знаешь, я все же поеду к ней, попробую...
— Попробуй,— согласилась она равнодушно.
Под конец ужина, настроение за которым мало отличалось от вчерашнего, к Малецким позвонил Владек. Благоухающий, румяный, волос к волоску причесанный. Выйдя в прихожую, Малецкий сразу услышал запах хорошей лавандовой воды.
- Пан советник просит вас, пан инженер.— Владек поклонился.— Если у вас найдется минута времени, оказать ему любезность и зайти к нему.
— Хорошо,— ответил Малецкий.— Я приду минут через пятнадцать.
— Благодарю вас,— любезно улыбнулся Владек.— Пан советник будет ждать вас, пан инженер.
Малецкий вернулся в комнату задумчивый.
— Замойский хочет увидеться со мной,— объяснил он, садясь за стол. И тут же, размышляя вслух, прибавил:— Интересно, зачем я ему понадобился?
1 Оэнеровец — член созданной в 1934 г. польской фашистской организации Национально-Радикальный Лагерь
Сразу после ужина он позвонил в квартиру напротив. Экс-советник сидел у себя в кабинете. Не выпуская из рук книжку, которую он как раз читал, Замойский привстал за огромным своим столом.
— Прошу вас, пан инженер,— любезно указал он Малецкому кресло.— Простите, что затруднил вас, но я не совсем здоров...
На нем была темная домашняя куртка, на ногах — шлепанцы. Выглядел он и впрямь не очень хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38