Откровенно говоря, Минни просто повезло, что она вообще смогла попасть в «Денна Холл», хотя колледж и не считался центром интеллектуальной студенческой элиты. Но Минни была до того очаровательна, смешлива и беззаботна, что никого особенно не волновала ее весьма посредственная успеваемость, несмотря на все ее старания. Что касается Каттера, то при всей его лени, он обладал хорошими способностями, но предпочитал не слишком утруждать себя науками. На это он пошел вполне сознательно: ведь чересчур способным ученикам всегда грозила потеря популярности, между тем главное, к чему он стремился, была именно популярность.Уже с колыбели стало очевидным, что Каттер Дэйл Эмбервилл пошел в породу Андерсонов. Весьма скоро он превратился в долговязого белокурого паренька с голубыми глазами своих шведских предков. Да, он был безусловно красив, но в сердце его поселился и рос злой, безобразный червь. Каттер с детства презирал то существование на грани бедности, которое вела их семья. Сколько он себя помнил, постоянно приходилось ощущать, что он – один из этих бедных Каттеров, Андерсонов, Дэйлов и Эмбервиллов. В небольшой общине, где все четыре семьи состояли в той или иной степени родства, градации бедности были определены весьма точно, хотя о них и не говорилось вслух.Каттер с презрением относился и к карьере отца: зачем понадобилось тому вкладывать свою душу в газету, если это заведомо не могло принести доходов? И что это за человек, если он решается на такой выбор? Неприязнь к отцу, однако, не шла ни в какое сравнение с той неприязнью, которую Каттер испытывал к старшему брату: ведь он не мог не осознавать, что без поддержки Зэкари им бы пришлось худо. Впрочем, Каттер слишком высоко себя ставил, чтобы самому устроиться на какую-нибудь работу, как это делали другие. Ведь в их городе все приличные семьи связаны меж собой кровными узами: как же он сможет после этого разносить по домам их покупки или, стоя за прилавком, наливать им в стаканчики содовой? Да и мать никогда не предлагала ему ничего подобного, потому что не хотела, чтобы ее младший догадывался, каких усилий стоит старшему та обуза, которую он на себя взвалил.Сара Эмбервилл не подозревала об истинном отношении Каттера к брату, не догадывалась о том, что в глазах младшего старший казался до отвращения всемогущим: это было презрение, смешанное с беспочвенным страхом. Подобно ужасающему шквалу, грозящему разрушить все на своем пути. Зэкари врывался время от времени в их сонное царство, взрывая тишину раскатами громоподобного смеха, пугая домашних своими неотесанными манерами и тем не менее всякий раз целиком поглощая внимание отца с матерью. Каттеру было ясно, что их гордость сыном, ставшим почти чужим, его громкоголосым, нахальным и наглым братцем, покинувшим отчий дом, когда младшему исполнилось пять, совершенно не оставляла в головах родителей места, чтобы помнить, что он, Каттер, тоже существует на этом свете, не говоря уже о том, чтобы поинтересоваться его жизнью.С горечью возвращался он снова и снова к воспоминаниям детства, перебирая их словно четки. Вот ему восемь, и он играет главную роль в школьном спектакле, а его родители не нашли ничего лучшего, кроме как говорить о старшем брате, ушедшем воевать. Все четыре последующих года, как бы популярен он ни был в школе, какие бы успехи ни одерживал в спорте, став чемпионом Массачусетса по теннису среди мальчиков, родители думали не о нем, а только о Зэкари, каждую минуту ожидая от того весточки с фронта. Еще бы, он был героем войны, летчиком-истребителем! Ну а после войны разве мать наконец-то обратилась к нему? Ничуть не бывало! Да и что мог он, подросток, принести домой такого, что могло бы сравниться с письмом Зэкари, где тот расписывал какой-то журнал, который задумал издавать в своем Нью-Йорке? Или с номером самого этого журнала?Каттер Эмбервилл настолько прочно уверовал, что старший брат урвал все блага жизни, в то время как ему самому не досталось ничего стоящего, что сделался скрытным и ожесточился, не давая родителям никакой возможности участвовать в его жизни. Мрачная всемогущая тень старшего брата, считал Каттер, навсегда заслонила от него принадлежавшие ему по праву любовь и преданность отца с матерью. Младший в семье, он оказался где-то на обочине родительского внимания, а щедрость старшего брата воспринималась им как кости, которые бросают собаке в виде подачки. Чем больше Зэкари давал Каттеру, тем больше он оставался ему должен. А чем больше оставался должен, тем больше его ненавидел – страстной постоянной ненавистью, гораздо более глубокой, чем любовь, которую ему когда-либо доведется испытать в жизни, той ненавистью, которую способна породить лишь ранняя невысказанная ревность родных братьев.В Андовере Каттер не слишком распространялся насчет своей семьи. Не рассказывать же ему в самом деле, что за его учебу платили мать, вынужденная наняться на работу, и брат, издающий журнал, название которого стыдно даже произнести. Всю свою энергию он направлял на то, чтобы стать самым популярным в своей школе, и оружием, которое он для этого избрал, была лесть. Каттер вырабатывал в себе способность задавать вопросы с тонким намеком – ответы на них обычно выставляли других ребят в самом лучшем свете. В возрасте, когда остальные только и делали, что безудержно хвастались, он овладел искусством слушать и восхищаться. Его учителем являлся тот самый червь, что сидел у него в сердце. Его успехи в спорте впечатляли, в учебе же он намеренно старался не выделяться. Весьма быстро Каттер сумел стать законченным льстецом, водившим дружбу лишь с теми мальчиками, чьи родители были не только богаты, но и могущественны. Его внешность располагала к себе, привлекая сочетанием несомненной природной красоты и силы. Аккуратная стрижка, гордо посаженная голова, голубые глаза с выражением прямоты и искренности, способные выдерживать любой взгляд, казавшаяся естественной чарующая улыбка, которой он приучил себя пользоваться не слишком часто…Зэкари гордился серьезным и привлекательным подростком, хотя в те нечастые разы, когда они бывали вместе, У них находилось на редкость мало тем для разговора: чем дальше, тем все чаще младший брат стремился проводить уик-энды и каникулы вне дома, у очередного знакомого, где молодой Каттер Эмбервилл считался желанным гостем.
Однажды в понедельник, осенью 1948 года, Натан Лендауэр-младший зашел в контору, которую снимал Зэкари, с видом опасливой радости и глубочайшего смущения на приятном лице.– Зэк, я встретил девушку, – пробормотал он. – На футбольном матче. С ней был один парень, который знает твою семью в Андовере. У нее с ним ничего вроде не было – и я предложил ему проваливать.– В Нью-Йорке миллион девушек, и ты встречался не меньше чем с половиной из них… Ну и что ты нашел особенного в этой? – небрежно спросил Зэкари, задрав ноги на стол.– Все. Она не как другие. Я даже сказал ей название нашего журнала. Настоящее.– И она что, не покатилась со смеху, а ты не умер со стыда?– Не совсем. Она сказала, что все это очень интересно. И не просто интересно, но странно, учитывая, что я издатель «Индустрии одежды», ты редактор, а мы с ней до сих пор ни разу не встретились. Ты специально мешал нам познакомиться, так она говорит. Это правда, Зэк? Почему ты не подумал представить нас друг другу?– Представить?– Ну да, Минни.– Минни? Какой еще Минни?– Твоей сестре. Самой прекрасной, самой обожаемой… самой… Ты даже не рассказывал мне о ее существовании! А еще называется лучший друг.– Да мне и в голову не приходило. Она же еще ребенок, подумаешь, всего восемнадцать. А ты известный похабник, вы, моряки, все такие, вам бы только с кем-нибудь переспать – и все дела.– Но я же экс-моряк, и старые штучки больше не по мне. Я давно исправился. Послушай, Зэк, хочешь – выкупай мою половину «Индустрии». Я ее тебе отдаю.– Ты что, спятил? С чего это ты вдруг? Мы же делаем приличные деньги – реклама, подписка, и потом выпуск почти ничего нам не стоит.– Да, знаю. Но я не верю, что можно делать хороший семейный бизнес… так недолго и друга потерять.– «Семейный», говоришь? Стоп! Тебе не кажется, что ты решаешь за нее? Минни-то сама что говорит?– После матча мы немного посидели вместе, выпили. Потом пообедали. За обедом и решили, что поженимся. Так что через две недели ты мой зять!Двадцатипятилетний Натан-младший, готовясь вступить во взрослую жизнь, впервые выглядел на все свои двадцать пять.– Господи, да у вас это серьезно, матрос Лендауэр?– Есть вещи, которыми не шутят. И я, и Минни, мы оба сразу поняли друг про друга все. Можешь не сомневаться. Мне в таких делах опыта не занимать.– Да, это уж точно. Вы прямо созданы друг для друга. Ты со своим опытом, а она – без всякого. – Зэкари встал и крепко обнял бывшего партнера. – Сколько ты хочешь за свою половину?– Заплатишь, сколько сочтешь нормальным. Деньги на выкуп я тебе одолжу.– Любовь превращает всех в оболтусов! – завопил Зэк и провальсировал с Натаном по комнате. – Поздравляю, оболтус!
Единоличное владение журналом пробудило в Зэкари Эмбервилле все дремавшие в нем амбиции, в которых он раньше не решался себе признаться. Великая Депрессия оставила в его душе след куда более глубокий, чем можно было думать: известная природная осторожность постоянно сдерживала снедавшее его желание творить, рисковать, повелевать.Вскоре после замужества его сестры Минни он начал выпускать уже второй свой журнал – «Стиль». На основе того, что он знал о журналах одежды и мод, ему было ясно: на рынке должно найтись место для издания, которое было бы рассчитано на женщин, не имевших денег на покупку роскошных моделей, регулярно публиковавшихся на страницах «Вог» и «Харперс Базар», или просто слишком отличавшихся по возрасту от юных читательниц «Мадемуазель», но вместе с тем достаточно искушенных, чтобы любоваться демонстрировавшими последние моды розовощекими и только что окончившими колледж манекенщицами из «Глэмор».Чтобы начать выпускать «Стиль», он обратился за помощью к банкам и получил от них нужную ссуду: балансовая ведомость «Индустрии одежды» их устраивала. Конец сороковых и начало пятидесятых благоприятствовали журнальному бизнесу – страна вступила в полосу послевоенного бума, и американцы, изголодавшиеся по материальному комфорту жизни, покупали журналы с такой же ненасытностью, как новые машины.«Стиль» начал приносить прибыль чуть ли не с первого номера. Зэкари Эмбервилл обладал бесценным даром отыскивать и пестовать таланты: своим успехом «Стиль» во многом был обязан таланту неизвестного в ту пору иллюстратора Пэвки Мейера, которого Зэк впервые заполучил, чтобы тот сделал черно-белые эскизы для «Индустрии».Восемнадцатилетним Пэвка перебрался в Соединенные Штаты из Берлина в 1939 году: семья его оказалась достаточно мудрой, чтобы вовремя покинуть Германию. Он был в армии всю войну, и в «День-Д» 6 июня 1944 года, день открытия второго фронта в Западной Европе.

вместе со своей частью высадился на французском берегу, омываемом водами Ла-Манша. Официально он числился переводчиком; неофициально же, в то время как американцы с боями продвигались к Парижу, его обязанности заключались в том, чтобы доставать ребятам молоко, крепкий сидр и свежее мясо в Обмен на одеяла, мыло и сахар (бывали даже случаи, когда в результате осуществлявшихся Пэвкой бартерных сделок мог целиком исчезнуть армейский «джип»).Пригласив к себе всегда элегантного, миниатюрного Пэвку, который был всего на пять лет старше его, Зэкари Эмбервилл напутствовал его следующим образом:– Раскручивай на всю катушку! Нанимай самых известных фотографов, какие только есть, любых манекенщиц, выбирай самую лучшую бумагу, самую лучшею типографию. Конкуренция зверская, так что экономить не приходится. Наша цель – дать читателю больше, чем все остальные.Пэвка работал рука об руку с редактором отдела мод Зельдой Пауэре, еще одним никому тогда не известным новичком. Зэкари заприметил ее в тесной комнатенке у Нормана Норелла: даже этот великий модельер не мог создавать своих фасонов без тех деталей, которые она для него придумывала.Зэкари сразу же подкупил ее эксцентричный, блестящий и резко индивидуальный стиль. Зельда была родом из Чикаго, где изучала в колледже моду; она могла работать где угодно, лишь бы существовать в том мире, где создавалась одежда.– Послушай, – убеждал ее Зэкари. – Ты понятия не имеешь, что такое быть редактором журнала мод. Поэтому-то мне и хочется, чтобы ты перешла в новое издание. Сделай его таким, какого никто никогда еще не выпускал. Таким, каким бы тебе самой хотелось его видеть. Без всякого подражательства… все должно быть оригинальным. Можешь делать все, что хочешь, лишь бы рекламодатели были довольны. Но при этом старайся все же, чтобы их фасоны не мелькали в журнале слишком часто. И еще: помни про своих читательниц – они должны получать от тебя то, о чем могут лишь мечтать. Однако этс» то, что они могут себе позволить купить. Постарайся не забывать об этом, когда будешь создавать свои собственные модели.Мейер и Пауэрс, как утверждали знатоки, следившие за журналами мод, сумели вдвоем сделать «Стиль» силой, с существованием которой уже нельзя было не считаться. Те, кто встречал Зэкари Эмбервилла, думали, однако, иначе.
К 1951 году Зэкари Эмбервилл сделал свой пятый миллион. Первый принесла ему «Индустрия одежды» и «Стиль», остальные – «Стиль» и в особенности «Семь дней», еженедельник, затеянный им в 1950 году, наподобие журналов «Лайф» и «Лук». Впрочем, схожи они были лишь форматом фотографий. Во всем остальном «Семь дней» отличались собственной манерой. Зэкари изучил вкусы американских читательниц и пришел к выводу: даже самые большие снобы и те, если знают, что их не накроют, не прочь пролистать журналы, посвященные миру кино. Он понимал, насколько их привлекают колонки сплетен и всемогущество таких мужчин, как Уолтер Винчелл, которые, похоже, могут приоткрыть для них занавес кулис. Именно поэтому в любом издании, как ни сожалеют об этом некоторые, всегда будет присутствовать раздел светской хроники.Обычный читатель, а это практически все, как раз и желает знать о необычных людях, причем знать все, говорил себе Зэкари, проходя по улицам Манхэттена. В своем воображении он уже видел этот большой глянцевый еженедельник со множеством цветных фото и минимумом текста, писем и редакционных статей. Еженедельник, не пишущий о фермерах, футболе и Средней Америке, не озабоченный положением дел в мире и его бедами, не склоняющийся ни вправо, как «Лайф», ни влево как «Лук», а совершенно аполитичный и намеренно легкомысленный. Такой, который просто рассказывает о событиях истекшей недели в жизни великолепных, знаменитых и ярких личностей. Причем рассказывает именно для американской аудитории, и так, как до него не делал никто: без всякого пиетета, не утаивая никаких секретов (если, правда, его адвокаты убедятся, что журнал нельзя будет привлечь к суду за клевету), не считая ни одну знаменитость мужского или женского пола чем-то вроде священной коровы, но отдавая себе отчет, что читать о кинозвездах и членах королевских фамилий интереснее, чем о любом другом, пусть даже Америка и демократическая страна. Или как раз по этой именно причине.Зэкари привлек к работе столько самых лучших писателей в Америке, сколько можно, чтобы они составляли короткие тексты, сопровождавшие многочисленные фотографии.– Мне не нужна ваша литература, – предупреждал он их, – дайте мне горячее чтиво, покажите, на что вы способны… Американцы – это вам не нация интеллектуалов, вы и сами, верно, уже заметили. К сожалению, но это факт. Я хочу, чтобы ваша смесь была зажигательной! И пусть она будет написана не завтра и даже не сегодня, а вчера.Пэвка Мейер отвечал за художественное оформление «Семи дней». Его усилиями издание стало до того потрясающим, что никто из читателей даже не замечал, сколь мало, в сущности, отвечает еженедельник их возвышенным представлениям о прекрасном. Самые лучшие фотокорреспонденты охотно отправлялись хоть на край света на съемки, за которые им платили больше, чем платил «Лайф» или его европейский конкурент – «Пари матч». «Семь дней» стали классическим примером дикой, отчаянной удачи: читатель пристрастился к нему, как к наркотику, буквально за одну ночь.В конце 1951 года Зэкари Эмбервилл решил съездить в Лондон. Он работал без передыху, компания росла, новые отделения открывались не только в Штатах, но и в Европе, а он так ни разу и не мог выбраться, чтобы самому принять участие в торжествах по случаю назначения главы очередного бюро и помочь тому стать на ноги. Из всех загранбюро лондонское было для него ключевым, не считая парижского, где «Стиль» уже имел свое представительство, так что начать поездку он решил все же с Франции, а закончить Англией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62