С этого утра все четыре журнала больше не существуют! Так решила твоя мать – это ее право.– Ты, – медленно процедила Мэкси, – ты просто вонючка, презренный лжец. Мать ничего не решала. Это все ты! Не знаю, зачем тебе было нужно, но это твоих рук дело.– Кто позволил тебе так со мной разговаривать?Мэкси еще не доводилось видеть своего дядю в бешенстве. Она улыбнулась ему прямо в глаза: сейчас они были жесткими и метали ледяные искры. Если бы это действительно было решение матери, он никогда бы так не отреагировал. Не такой он был человек, ее дядя Каттер, неизменно подтянутый, владеющий собой, невозмутимо красивый и вежливый.– А я отрицаю твое обвинение в шантаже, – улыбка Мэкси расползлась теперь по всему лицу – наглая улыбка Чеширского кота. – Тебе что, незнакомо такое понятие, как моральное принуждение?– Да само слово «моральное» в твоих устах – это не смешно, а просто абсурдно! Ну хорошо, Мэкси, что тебе надо?– Журнал. Один из четырех. И чтобы ты оставил меня в покое ровно на год и я делала все, что захочу. Никаких условий, никакого заглядывания мне через плечо, никакого сокращения сметы. Особенно последнее.– Чувствуется, ты уверена, что унаследовала от своего отца его хватку. Значит, одна хочешь спасти целый журнал? Да ты же за всю жизнь, может, всего неделю и проработала. И то неделя эта пришлась на лето, когда ты готовилась к каким-то экзаменам. Но давай не будем пререкаться, – произнес он, снова овладев собой, – это никуда нас не подвинет. Если удастся уговорить Лили отдать тебе на откуп один из журналов – а только от нее такое согласие может исходить, – то тебе и твоим братцам придется гарантировать, что вы ни при каких условиях не станете втягивать в наше семейное дело средства массовой информации.– Но тогда мы полностью развяжем тебе руки в отношении трех других журналов, – отреагировала Мэкси, сразу помрачнев^, – Не вы мне их связывали, не вам и развязывать. Я вообще против того, чтобы поддаваться на шантаж, или как бы его ни называли. Не думаю, кстати, чтобы пресс-конференцию, созванную девицей, известной своими великосветскими похождениями, и ее братом, который из-за своей несчастной болезни не в состоянии толком увидеть даже журнальный макет, чтобы такую пресс-конференцию восприняли здесь всерьез. Но ради сохранения мира в семье и чтобы ты не начинала выступать со своими штучками – а это ты умеешь! – я переговорю с Лили. Если бы она согласилась, то о воскресении какого из журналов ты пытаешься вести речь?– «Бижутерия и банты», – тут же ответила Мэкси.Она ни минуты не сомневалась, что, если бы отец был жив и перед ним стоял выбор, он взял бы именно этот, свой первый журнал-талисман, принесший ему удачу.– Что ж, попытаюсь уговорить твою мать, Мэкси, но пока что обещать ничего не могу.– Дерьмо все это! – Мэкси резко поднялась и направилась к двери. – С сегодняшнего дня я считаю себя главным редактором журнала, – заявила она, выходя. – С этой минуты! И не надо провожать меня до лифта. Сама дойду.
Усталая, но с чувством одержанной победы, переполнявшим все ее существо, вошла Мэкси в свою квартиру на шестьдесят третьем этаже «Трамп Тауэр». Она далеко не была уверена, что ей удалось «прижать» Каттера, чья репутация надежного, хотя и не слишком удачливого, банкира могла все же вынести этот удар, затрагивающий лишь его деловое чутье. За последний десяток лет многие журналы мирно почили в бозе – о них слегка погрустили и тут же забыли. Поворачивая ключ в замке, Мэкси вдруг подумала: ведь будь Каттер одним из многоопытных членов редколлегии «Эмбервилл пабликейшнс», ей вряд ли удалось бы повлиять на него своими угрозами насчет пресс-конференции. А вообще интересно, как они созываются, эти пресс-конференции?– У-у-у!Мэкси повалилась на пол под тяжестью какого-то босоногого долговязого существа, с диким криком набросившегося на нее сзади: тяжесть заметно увеличивали рюкзак и три теннисные ракетки в чехлах. Существо продолжало орать и стискивать ее до тех пор, пока Мэкси не попросила о снисхождении.– Мамочка, маленькая ты моя, миленькая ты моя! – радостно завопило существо. – Ты уже приехала? А я-то захожу в дом, залезаю в холодильник – а там ничего! Но ты здесь, значит, не дашь мне умереть с голоду, мамочка моя родная, ты же всех помогаешь спасать от голода, так спаси и меня.– Детка, Анжелика, ради бога, ты мне все кости переломаешь. Отпусти! – жалобно взмолилась Мэкси: за время пребывания в теннисном спортлагере ее одиннадцатилетняя дочь выросла, кажется, чуть не на полголовы. – Что ты тут вообще делаешь? Ты же собиралась вернуться из лагеря только на следующей неделе?– Да, но после того как я продула в одной восьмой финала, то решила, что с меня хватит. Это просто неприлично, когда тебя выставляют в одной восьмой. Можно продуть в четвертьфинале, но проиграть в одной восьмой – это же чудовищно!..– Анжелика, а как ты вернулась из своего лагеря? Ты что… Уж не голосовала ли ты на дороге? Боже… – Мэкси пришла в ужас.– Да нет. Позвонила папе, он выслал на билет. Я, конечно, летела, и он меня встречал в аэропорту. Но времени, чтоб еще и покормить, у него не было… то есть он купил чего-то пожевать, но мало. Подумаешь, гамбургеры и пара молочных коктейлей с шоколадом. Ты видишь, как я выросла! Правда здорово? Теперь уж я никогда не буду такой каракатицей, как ты и большинство других. Может, еще стану фотомоделью? Как ты думаешь, мне надо делать пластическую операцию носа? У нас в лагере все девчонки собираются делать. А куда мы пойдем ужинать, ма? Тебе что, па звонил в Европу, что я возвращаюсь раньше, и ты поэтому прилетела? Да, у меня теперь есть прозвище – Чип Никчемная вещь (амер. жаргон).
. Так меня и зови. А я буду тебя звать Мэкси. Так взрослей звучит.– Зови меня как хочешь, – простонала в ответ мать, когда Анжелика особенно «нежно» сдавила ее, – но я все равно не буду звать тебя Чип. Всему должен быть предел. – Мэкси изо всех сил уперлась руками в плечи нависшей над ней дочери и, оторвав ее от себя на несколько дюймов, вгляделась в повзрослевшее лицо девочки.Интересно, какие комбинации генов понадобились, чтобы произвести на Свет это существо, обещающее вырасти в классическую красавицу, от которой многим еще предстоит потерять голову? Эмбервиллы, Адамсфил-ды, Андерсоны, Дэйлы, Каттеры – все они внесли свою лепту в появление на свет этого потрясающе поэтически-романтического гибрида, каковым является Анжелика Эмбервилл Сиприани.Но в чертах ее лица проглядывало в основном лицо отца, Рокко Сиприани: великолепного Рокко, Рокко – человека эпохи Ренессанса, Рокко – восхитительного задумчивого, Рокко, с его черными как смоль волосами и сверкающими глазами, Рокко, чьи предки покинули Венецию (может, единственные венецианцы, кто сделал это добровольно) ради Америки около ста лет назад.– Ну а какое прозвище ты выбрала для отца? – продолжала Мэкси, как всегда стараясь быть по отношению к своему первому экс-супругу максимально вежливой: по условиям развода Анжелика находилась на их совместном попечении.– Что? Мэкси, ты бываешь просто отвратительной, нет, правда. Никто не придумывает прозвищ для отцов, ясно? Иногда я прямо начинаю за тебя бояться.– Так. Значит, двойные стандарты по-прежнему в силе, – произнесла Мэкси, поняв, что сопротивляться бесполезно. – И не спрашивай, что это означает. Ты уже не маленькая, скоро сама узнаешь.– Давай режим насчет ужина… – Анжелика начала, расхаживая по комнате, вытряхивать содержимое рюкзака на пол. – Что-нибудь из таиландской кухни или японское «шуши». В лагере кормежка была пресноватой, для провинциалов, может, и ничего, а для меня, сама знаешь… Этот вязкий белый хлеб, желто-оранжевый пластмассовый сыр тонюсенькими ломтиками, розовые колбаски… Уже два месяца я не ела ничего вкусного.– Послушай, Анжелика. Мы еще вернемся к твоему желудку через некоторое время. Ты еще, кажется, не спросила, как я поживаю.– Ну и как ты поживаешь, ма? – дружелюбно поинтересовалась Анжелика, занятая поисками пары чистых носков.– Я стала новым главным редактором «Бижутерии и бантов».– Как это?.. Встретила очередного замечательного мужчину в своей жизни? У меня в последнее время как раз наметился дефицит по части отчимов.– Обещаю: у тебя никогда больше их не будет, Анжелика! Сколько можно тебе говорить. Насчет «Би-Би» это вполне серьезно. Я стала его редактором.– «Индустрия одежды», ежемесячник? – От удивления Анжелика прекратила свои бесплодные поиски. – Зачем тебе понадобился этот прелестный журнальчик?– О чем ты говоришь?– «Би-Би»… Дедушка мне рассказывал, что раньше он назывался «Индустрией». Да там даже на обложке написано, правда мелкими буквами. А название «Би-Би» ему с горя придумали, чтоб немного оживить. Но от одного названия толку мало. Дедушка говорил, что продолжает его печатать из жалости к тем, кто там столько лет работает… Они никакой другой работы уже не получат, а многие пробыли в журнале чуть не всю жизнь. Дедушка уже давно утратил к нему всякий интерес. Нет, правда, ма, ты когда держала в руках его номер последний раз? По-моему, он выходит теперь только для коллекционеров. Экзепляров двести, наверное, не больше. Скукота.– Анжелика, откуда ты все это взяла?– А мы с дедушкой иногда говорили о делах… Он еще один раз похвалил меня, что я одна в нашей семье что-то смыслю в издательском бизнесе. Слушай, Мэкси, у тебя нет лишней пары носков, а? Я верну, не бойся… Что с тобой, ма? У тебя вид какой-то чудной. Может, из-за разницы во времени? Ты каким самолетом летела? А, ты, наверное, с голоду умираешь, как и я? Ма, в Венецию мы когда едем?– В Венецию? – Мэкси посмотрела на дочь отсутствующим взглядом.– Ты что, не знаешь? Про две недели в Венеции? Это в Италии, между прочим. И надо успеть до начала занятий в школе. – Анжелика разговаривала так, как обычно разговаривают с дряхлыми, непонятливыми стариками. – И не говори «Венеция» таким дурацким тоном, как будто у нас уже не заказаны билеты. И много месяцев назад!– Да, но мы не можем ехать.– Ты же обещала!– Венеция отменяется. Прости. Я потом что-нибудь придумаю. А сейчас я должна идти на работу. В «Индустрию одежды».– Господи! Ты это серьезно? У нас что, деньги кончились?– Нет, просто я сделала капитальную глупость.– А это что, лучше лли хуже?– Господи, хуже, да еще как! Катись все к…– Ну-ну, ма, не расстраивайся. – И Анжелика обняла мать так, что у той кости захрустели. – Мы можем поужинать у «Париоли Романиссимо». И не такай для меня потеря, если я не увижу землю своих предков. Ресторан-то как в Венеции, только без каналов… голубей… Пьяцца Сан Марко, Гритти… – Ее голос постепенно стих, выразительно дрогнув.– Да я даже ужинать сегодня вечером с тобой и то не могу, Анжелика. Придется позвонить Тоби – и он поедет, куда ты скажешь, – произнесла Мэкси голосом, в котором звучала ненависть к самой себе.– А, так у тебя свидание? – скривилась Анжелика.– Нет. Просто я дала обещание. И нельзя нарушить. Ровно во восемь мне надо быть у «Кларка». – Мэкси свернулась клубочком в кресле, воплощая отчаяние. – Анжелика, тебе нравится черный жемчуг? Если да, то я привезла тебе из Европы…– Отстань от меня; Мэкси… И хватит изображать виноватую. Это не твой стиль, – дружески посоветовала дочь.
Да, таможенный инспектор, привыкший к досмотрам, понимает, как надо обращаться с женским телом, подумала про себя Мэкси, с трудом проснувшись на следующее утро и не без приятности вспоминая свое рандеву. Навряд ли еще найдутся на земле мужчины, способные заниматься любовью лучше, чем целеустремленный ирландец, находящийся к тому же в отличной форме. Что касается О'Кейси, то его форма была безупречной. Второй муж Мэкси, Дэннис Брэйди, был австралийцем, но родом из Ирландии. «Миляга», как назвали бы его на старой родине, с единственным, правда, недостатком: он обладал не слишком удачной привычкой мешать в равной пропорции холодную, со льдом, текилу и водку «Буффало Грас» и пить по нескольку стаканов этого «ерша», после чего имел обыкновение без помощи капитана пытаться залезть на палубу своего судна, стоявшего в гавани Монте-Карло. Может быть, их супружество продолжалось бы и несколько дольше, не окажись Брэйди столь поразительно ленив, а его судно – восьмидесятиметровой океанской яхтой с посадочной палубой для вертолета. Вполне вероятно, что, если бы вертолет был закреплен более надежно, крушения (или то было настоящее кораблекрушение?) не произошло бы. Как бы то ни было, через полгода Мэкси бежала с этого «корабля дураков». Нежась теперь в постели, она решила, что это плавание сделало ее чуть печальнее, но ничуть не мудрее.«Мудрее»! Эхом прозвучавшее в голове слово будто ветром сдуло ее с постели. Мудрее? Кто стал мудрее? Который теперь час? Ведь ее ждет работа! Редакция «Би-Би», наверное, уже все знает насчет вчерашнего, и люди сейчас готовятся к самому худшему – официальному увольнению. Ей надо как можно скорее ехать туда и успокоить их. Она должна немедленно приступить к исполнению своих новых обязанностей – в чем бы они ни состояли. Да, надо принимать какие-то решения, разбираться в обстановке, что-то делать! Она засуетилась, стараясь разглядеть, куда, черт подери, подевались все часы, да и тяжелые занавеси на окнах никак не раздвигались, а где искать выключатель, она еще не знала.Мэкси только взъехала в свои новые апартаменты перед двухмесячным путешествием по Европе и еще ни разу в них не спала. Кстати, тогда (в «Трамп Тауэр» это практиковалось) квартира была готова только вчерне, хотя приобрела она ее, познакомившись с чертежами, у самого хозяина, своего друга Дональда Трампа, еще несколько лет назад, когда вся башня, возводимая на баснословно дорогой нью-йоркской земле, существовала только в его воображении. Наконец она потянула за нужные шнуры и открыла шелковые, абрикосового цвета занавеси.На какое-то время, пораженная открывшимся видом, она застыла у окна. Неужели это Манхэттен, такой знакомый, любимый и ненавистный? Или, пока она спала, ее новую квартиру кто-то тихонько опустил на неведомую планету? Встававшие на востоке, за ее спиной, солнце начинало выстилать своими лучами Сентрал Парк, большая часть которого еще оставалась темной; а шпили и крыши небоскребов уже ярко блестели, куда бы она ни кинула взгляд: на север – до самого Гарлема, на запад – до Гудзона и Нью-Джерси, на юг – до Торгового центра и Атлантики. Сжалься надо мной, Господи! Это же Манхэттен, и весь этот чертов город принадлежит сейчас мне! Мэкси душила радость, но не светлая, а мрачная. Да, Манхэттен ее! В этот ранний час она, должно быть, единственный человек на свете, кто лицезреет этот городской пейзаж, словно вырезанный из куска неба. Может быть, внизу на улицах уже сновали такси, автобусы, или мчались, гудя сиренами, пожарные машины. Но с высоты шестьдесят третьего этажа Мэкси их не слышала. Она словно плыла, но ее якорем в безбрежном воздушном океане было это уютное гнездышко, обошедшееся ей ни много ни мало в четыре миллиона долларов. Гнездышко, почти достигавшее уровня белесых клочковатых, в духе Фрагонара Жан Фрагонар (1732 – 1806) – французский живописец.
, облачков, постепенно розовеющих над Сентрал Парком. И по мере того как все выше поднималось солнце и одно за другим вспыхивали мириады стекол, посылавших ей свои приветы и наилучшие пожелания с новым и добрым утром, на душе у Мэкси становилось все лучезарнее. Какое счастье, думала она, быть полновластной хозяйкой этого захватывающего зрелища!«Я покорю Манхэттен, – невольно вырвалось у нее, – и Бронкс, и остров Стэтен…»Напевая, она закружилась по комнате под звуки песни, которой в свое время обучил ее отец.
– Послушай, Анжелика, – заявила Мэкси за завтраком, – у меня совершенно нет никакой подходящей для издателя одежды.– Я думала, ты только главный редактор, а ты, оказывается, получила повышение? – съязвила дочь.– Понимаешь, я проснулась посреди ночи и вдруг подумала: а ведь в «Би-Би» уже есть свой главный, так что мне придется быть издателем, чтобы не обидеть человека, уже занимающего редакторское кресло. И потом, после дедушкиной кончины должность издателя остается вакантной.– Ну и как, по-твоему, должен одеваться издатель? – в свою очередь спросила Анжелика, уписывая яичницу из четырех яиц, густо сдобренную сливочным маслом, прямо со сковородки.– Так, как одевается руководитель, если он хочет, чтобы у него был престиж, а войско ловило на лету каждое его слово. В общем, как человек, чьи суждения безусловны, безупречны и безоговорочны.– То есть явно не ты, – заметила Анжелика, поливая яичницу острым соусом «табаско».– Согласна. Но они, слава богу, об этом не знают. И если я предстану перед ними в образе динамичного руководителя, то такой же будет и ответная реакция. Во всяком случае, так меня учили. Но из подходящих утренних нарядов у меня, похоже, ничего нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Усталая, но с чувством одержанной победы, переполнявшим все ее существо, вошла Мэкси в свою квартиру на шестьдесят третьем этаже «Трамп Тауэр». Она далеко не была уверена, что ей удалось «прижать» Каттера, чья репутация надежного, хотя и не слишком удачливого, банкира могла все же вынести этот удар, затрагивающий лишь его деловое чутье. За последний десяток лет многие журналы мирно почили в бозе – о них слегка погрустили и тут же забыли. Поворачивая ключ в замке, Мэкси вдруг подумала: ведь будь Каттер одним из многоопытных членов редколлегии «Эмбервилл пабликейшнс», ей вряд ли удалось бы повлиять на него своими угрозами насчет пресс-конференции. А вообще интересно, как они созываются, эти пресс-конференции?– У-у-у!Мэкси повалилась на пол под тяжестью какого-то босоногого долговязого существа, с диким криком набросившегося на нее сзади: тяжесть заметно увеличивали рюкзак и три теннисные ракетки в чехлах. Существо продолжало орать и стискивать ее до тех пор, пока Мэкси не попросила о снисхождении.– Мамочка, маленькая ты моя, миленькая ты моя! – радостно завопило существо. – Ты уже приехала? А я-то захожу в дом, залезаю в холодильник – а там ничего! Но ты здесь, значит, не дашь мне умереть с голоду, мамочка моя родная, ты же всех помогаешь спасать от голода, так спаси и меня.– Детка, Анжелика, ради бога, ты мне все кости переломаешь. Отпусти! – жалобно взмолилась Мэкси: за время пребывания в теннисном спортлагере ее одиннадцатилетняя дочь выросла, кажется, чуть не на полголовы. – Что ты тут вообще делаешь? Ты же собиралась вернуться из лагеря только на следующей неделе?– Да, но после того как я продула в одной восьмой финала, то решила, что с меня хватит. Это просто неприлично, когда тебя выставляют в одной восьмой. Можно продуть в четвертьфинале, но проиграть в одной восьмой – это же чудовищно!..– Анжелика, а как ты вернулась из своего лагеря? Ты что… Уж не голосовала ли ты на дороге? Боже… – Мэкси пришла в ужас.– Да нет. Позвонила папе, он выслал на билет. Я, конечно, летела, и он меня встречал в аэропорту. Но времени, чтоб еще и покормить, у него не было… то есть он купил чего-то пожевать, но мало. Подумаешь, гамбургеры и пара молочных коктейлей с шоколадом. Ты видишь, как я выросла! Правда здорово? Теперь уж я никогда не буду такой каракатицей, как ты и большинство других. Может, еще стану фотомоделью? Как ты думаешь, мне надо делать пластическую операцию носа? У нас в лагере все девчонки собираются делать. А куда мы пойдем ужинать, ма? Тебе что, па звонил в Европу, что я возвращаюсь раньше, и ты поэтому прилетела? Да, у меня теперь есть прозвище – Чип Никчемная вещь (амер. жаргон).
. Так меня и зови. А я буду тебя звать Мэкси. Так взрослей звучит.– Зови меня как хочешь, – простонала в ответ мать, когда Анжелика особенно «нежно» сдавила ее, – но я все равно не буду звать тебя Чип. Всему должен быть предел. – Мэкси изо всех сил уперлась руками в плечи нависшей над ней дочери и, оторвав ее от себя на несколько дюймов, вгляделась в повзрослевшее лицо девочки.Интересно, какие комбинации генов понадобились, чтобы произвести на Свет это существо, обещающее вырасти в классическую красавицу, от которой многим еще предстоит потерять голову? Эмбервиллы, Адамсфил-ды, Андерсоны, Дэйлы, Каттеры – все они внесли свою лепту в появление на свет этого потрясающе поэтически-романтического гибрида, каковым является Анжелика Эмбервилл Сиприани.Но в чертах ее лица проглядывало в основном лицо отца, Рокко Сиприани: великолепного Рокко, Рокко – человека эпохи Ренессанса, Рокко – восхитительного задумчивого, Рокко, с его черными как смоль волосами и сверкающими глазами, Рокко, чьи предки покинули Венецию (может, единственные венецианцы, кто сделал это добровольно) ради Америки около ста лет назад.– Ну а какое прозвище ты выбрала для отца? – продолжала Мэкси, как всегда стараясь быть по отношению к своему первому экс-супругу максимально вежливой: по условиям развода Анжелика находилась на их совместном попечении.– Что? Мэкси, ты бываешь просто отвратительной, нет, правда. Никто не придумывает прозвищ для отцов, ясно? Иногда я прямо начинаю за тебя бояться.– Так. Значит, двойные стандарты по-прежнему в силе, – произнесла Мэкси, поняв, что сопротивляться бесполезно. – И не спрашивай, что это означает. Ты уже не маленькая, скоро сама узнаешь.– Давай режим насчет ужина… – Анжелика начала, расхаживая по комнате, вытряхивать содержимое рюкзака на пол. – Что-нибудь из таиландской кухни или японское «шуши». В лагере кормежка была пресноватой, для провинциалов, может, и ничего, а для меня, сама знаешь… Этот вязкий белый хлеб, желто-оранжевый пластмассовый сыр тонюсенькими ломтиками, розовые колбаски… Уже два месяца я не ела ничего вкусного.– Послушай, Анжелика. Мы еще вернемся к твоему желудку через некоторое время. Ты еще, кажется, не спросила, как я поживаю.– Ну и как ты поживаешь, ма? – дружелюбно поинтересовалась Анжелика, занятая поисками пары чистых носков.– Я стала новым главным редактором «Бижутерии и бантов».– Как это?.. Встретила очередного замечательного мужчину в своей жизни? У меня в последнее время как раз наметился дефицит по части отчимов.– Обещаю: у тебя никогда больше их не будет, Анжелика! Сколько можно тебе говорить. Насчет «Би-Би» это вполне серьезно. Я стала его редактором.– «Индустрия одежды», ежемесячник? – От удивления Анжелика прекратила свои бесплодные поиски. – Зачем тебе понадобился этот прелестный журнальчик?– О чем ты говоришь?– «Би-Би»… Дедушка мне рассказывал, что раньше он назывался «Индустрией». Да там даже на обложке написано, правда мелкими буквами. А название «Би-Би» ему с горя придумали, чтоб немного оживить. Но от одного названия толку мало. Дедушка говорил, что продолжает его печатать из жалости к тем, кто там столько лет работает… Они никакой другой работы уже не получат, а многие пробыли в журнале чуть не всю жизнь. Дедушка уже давно утратил к нему всякий интерес. Нет, правда, ма, ты когда держала в руках его номер последний раз? По-моему, он выходит теперь только для коллекционеров. Экзепляров двести, наверное, не больше. Скукота.– Анжелика, откуда ты все это взяла?– А мы с дедушкой иногда говорили о делах… Он еще один раз похвалил меня, что я одна в нашей семье что-то смыслю в издательском бизнесе. Слушай, Мэкси, у тебя нет лишней пары носков, а? Я верну, не бойся… Что с тобой, ма? У тебя вид какой-то чудной. Может, из-за разницы во времени? Ты каким самолетом летела? А, ты, наверное, с голоду умираешь, как и я? Ма, в Венецию мы когда едем?– В Венецию? – Мэкси посмотрела на дочь отсутствующим взглядом.– Ты что, не знаешь? Про две недели в Венеции? Это в Италии, между прочим. И надо успеть до начала занятий в школе. – Анжелика разговаривала так, как обычно разговаривают с дряхлыми, непонятливыми стариками. – И не говори «Венеция» таким дурацким тоном, как будто у нас уже не заказаны билеты. И много месяцев назад!– Да, но мы не можем ехать.– Ты же обещала!– Венеция отменяется. Прости. Я потом что-нибудь придумаю. А сейчас я должна идти на работу. В «Индустрию одежды».– Господи! Ты это серьезно? У нас что, деньги кончились?– Нет, просто я сделала капитальную глупость.– А это что, лучше лли хуже?– Господи, хуже, да еще как! Катись все к…– Ну-ну, ма, не расстраивайся. – И Анжелика обняла мать так, что у той кости захрустели. – Мы можем поужинать у «Париоли Романиссимо». И не такай для меня потеря, если я не увижу землю своих предков. Ресторан-то как в Венеции, только без каналов… голубей… Пьяцца Сан Марко, Гритти… – Ее голос постепенно стих, выразительно дрогнув.– Да я даже ужинать сегодня вечером с тобой и то не могу, Анжелика. Придется позвонить Тоби – и он поедет, куда ты скажешь, – произнесла Мэкси голосом, в котором звучала ненависть к самой себе.– А, так у тебя свидание? – скривилась Анжелика.– Нет. Просто я дала обещание. И нельзя нарушить. Ровно во восемь мне надо быть у «Кларка». – Мэкси свернулась клубочком в кресле, воплощая отчаяние. – Анжелика, тебе нравится черный жемчуг? Если да, то я привезла тебе из Европы…– Отстань от меня; Мэкси… И хватит изображать виноватую. Это не твой стиль, – дружески посоветовала дочь.
Да, таможенный инспектор, привыкший к досмотрам, понимает, как надо обращаться с женским телом, подумала про себя Мэкси, с трудом проснувшись на следующее утро и не без приятности вспоминая свое рандеву. Навряд ли еще найдутся на земле мужчины, способные заниматься любовью лучше, чем целеустремленный ирландец, находящийся к тому же в отличной форме. Что касается О'Кейси, то его форма была безупречной. Второй муж Мэкси, Дэннис Брэйди, был австралийцем, но родом из Ирландии. «Миляга», как назвали бы его на старой родине, с единственным, правда, недостатком: он обладал не слишком удачной привычкой мешать в равной пропорции холодную, со льдом, текилу и водку «Буффало Грас» и пить по нескольку стаканов этого «ерша», после чего имел обыкновение без помощи капитана пытаться залезть на палубу своего судна, стоявшего в гавани Монте-Карло. Может быть, их супружество продолжалось бы и несколько дольше, не окажись Брэйди столь поразительно ленив, а его судно – восьмидесятиметровой океанской яхтой с посадочной палубой для вертолета. Вполне вероятно, что, если бы вертолет был закреплен более надежно, крушения (или то было настоящее кораблекрушение?) не произошло бы. Как бы то ни было, через полгода Мэкси бежала с этого «корабля дураков». Нежась теперь в постели, она решила, что это плавание сделало ее чуть печальнее, но ничуть не мудрее.«Мудрее»! Эхом прозвучавшее в голове слово будто ветром сдуло ее с постели. Мудрее? Кто стал мудрее? Который теперь час? Ведь ее ждет работа! Редакция «Би-Би», наверное, уже все знает насчет вчерашнего, и люди сейчас готовятся к самому худшему – официальному увольнению. Ей надо как можно скорее ехать туда и успокоить их. Она должна немедленно приступить к исполнению своих новых обязанностей – в чем бы они ни состояли. Да, надо принимать какие-то решения, разбираться в обстановке, что-то делать! Она засуетилась, стараясь разглядеть, куда, черт подери, подевались все часы, да и тяжелые занавеси на окнах никак не раздвигались, а где искать выключатель, она еще не знала.Мэкси только взъехала в свои новые апартаменты перед двухмесячным путешествием по Европе и еще ни разу в них не спала. Кстати, тогда (в «Трамп Тауэр» это практиковалось) квартира была готова только вчерне, хотя приобрела она ее, познакомившись с чертежами, у самого хозяина, своего друга Дональда Трампа, еще несколько лет назад, когда вся башня, возводимая на баснословно дорогой нью-йоркской земле, существовала только в его воображении. Наконец она потянула за нужные шнуры и открыла шелковые, абрикосового цвета занавеси.На какое-то время, пораженная открывшимся видом, она застыла у окна. Неужели это Манхэттен, такой знакомый, любимый и ненавистный? Или, пока она спала, ее новую квартиру кто-то тихонько опустил на неведомую планету? Встававшие на востоке, за ее спиной, солнце начинало выстилать своими лучами Сентрал Парк, большая часть которого еще оставалась темной; а шпили и крыши небоскребов уже ярко блестели, куда бы она ни кинула взгляд: на север – до самого Гарлема, на запад – до Гудзона и Нью-Джерси, на юг – до Торгового центра и Атлантики. Сжалься надо мной, Господи! Это же Манхэттен, и весь этот чертов город принадлежит сейчас мне! Мэкси душила радость, но не светлая, а мрачная. Да, Манхэттен ее! В этот ранний час она, должно быть, единственный человек на свете, кто лицезреет этот городской пейзаж, словно вырезанный из куска неба. Может быть, внизу на улицах уже сновали такси, автобусы, или мчались, гудя сиренами, пожарные машины. Но с высоты шестьдесят третьего этажа Мэкси их не слышала. Она словно плыла, но ее якорем в безбрежном воздушном океане было это уютное гнездышко, обошедшееся ей ни много ни мало в четыре миллиона долларов. Гнездышко, почти достигавшее уровня белесых клочковатых, в духе Фрагонара Жан Фрагонар (1732 – 1806) – французский живописец.
, облачков, постепенно розовеющих над Сентрал Парком. И по мере того как все выше поднималось солнце и одно за другим вспыхивали мириады стекол, посылавших ей свои приветы и наилучшие пожелания с новым и добрым утром, на душе у Мэкси становилось все лучезарнее. Какое счастье, думала она, быть полновластной хозяйкой этого захватывающего зрелища!«Я покорю Манхэттен, – невольно вырвалось у нее, – и Бронкс, и остров Стэтен…»Напевая, она закружилась по комнате под звуки песни, которой в свое время обучил ее отец.
– Послушай, Анжелика, – заявила Мэкси за завтраком, – у меня совершенно нет никакой подходящей для издателя одежды.– Я думала, ты только главный редактор, а ты, оказывается, получила повышение? – съязвила дочь.– Понимаешь, я проснулась посреди ночи и вдруг подумала: а ведь в «Би-Би» уже есть свой главный, так что мне придется быть издателем, чтобы не обидеть человека, уже занимающего редакторское кресло. И потом, после дедушкиной кончины должность издателя остается вакантной.– Ну и как, по-твоему, должен одеваться издатель? – в свою очередь спросила Анжелика, уписывая яичницу из четырех яиц, густо сдобренную сливочным маслом, прямо со сковородки.– Так, как одевается руководитель, если он хочет, чтобы у него был престиж, а войско ловило на лету каждое его слово. В общем, как человек, чьи суждения безусловны, безупречны и безоговорочны.– То есть явно не ты, – заметила Анжелика, поливая яичницу острым соусом «табаско».– Согласна. Но они, слава богу, об этом не знают. И если я предстану перед ними в образе динамичного руководителя, то такой же будет и ответная реакция. Во всяком случае, так меня учили. Но из подходящих утренних нарядов у меня, похоже, ничего нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62