Но, несмотря на весь контроль над своими эмоциями, добиться которого не сумел бы даже более пожилой мужчина, он, однако, не мог справиться с властной и грубой жаждой секса. Ему нужны были женщины, и часто, а сейчас, после Лили, он почувствовал еще и прелесть риска. Просто завоевать женщину, не подвергаясь опасности, его больше не волновало – шла ли речь о сотрудницах, работавших в его офисе, или девушках в баре. Он понял теперь, что в обществе, где он вращался, существуют женщины, снедаемые той же страстью, что и он, и столь же неудовлетворенные, женщины, которыми он мог обладать. Но, чтобы привлечь его, они сами должны были слишком много потерять, если бы кто-нибудь из них решился его публично скомпрометировать. Он избегал тех, кто мог привязать его к себе, не охотился за теми, кто мог нанести ему сердечную рану. И стоило ему почувствовать в женщине хоть намек на ту же сумасшедшую, бесшабашную – будь что будет! – решимость идти в жизни до конца, которая была у Лили, как он тотчас же отворачивался от нее.Но, Боже, сколько оставалось других! Мужчину, у которого есть глаза, мужчину, окруженного замужними женщинами, победы ждут на каждом шагу. Тайные быстрые победы без долгих ухаживаний – не победы, а скорее обоюдное признание в самой примитивной похоти. Каттер был хитрым любовником, знавшим, как заставить опасность работать на себя, как воспользоваться любой открывавшейся возможностью, как, несмотря на весь внешний декор, учуять, что перед ним женщина, столь же необузданная и пламенная, как и он сам. Одного взгляда бывало ему достаточно, чтобы распознать, что перед ним не просто кокетка, а самая обыкновенная сука, исходящая течкой, и можно брать след, стараясь до поры до времени оставаться в тени.
Репутация Каттера как самого неуловимого из сан-францисских холостяков год от года все росла. Почти каждый вечер он отправлялся ужинать к «Эрни»: хозяева ресторана, братья Гатти, знали, что вначале ему надо было подавать местных дунгенесских крабов, причем без особых приправ; у «Кана» столик ему заказывал сам владелец; а в «Трэйдерс Вик» у него было постоянное место в «Каюте капитана». Обычно все-таки его приглашали в частные дома, а не в рестораны.Каттер понял, что самый короткий путь для того, чтобы стать полностью своим в сан-францисском бомонде, пролегает через музыку. Он взял себе за правило посещать не менее двадцати из двадцати шести запланированных на год оперных спектаклей и бывать на всех симфонических вечерах в консерватории – как на модных, так и на рядовых, где собирались, чтобы просто послушать хорошую музыку. Через несколько лет ему предложили стать членом Богемского Клуба, основанного в городе в 1872 году для поощрения исполнительского искусства: к началу нынешнего века клуб сделался чисто мужским заведением, которое собирало со всей Америки наиболее влиятельных людей на увеселительный загородный пикник в районе Русской речки.Довольно скоро Каттер познакомился с такими ведущими банкирами, как Ричард П. Кули, президент «Уэллс Фарго бэнк», Джордж Кристофер, председатель совета директоров «Коммонуэлс нэшнл бэнк», и Рудольф А. Петерсон, президент «Бэнк оф Америка». Не порывал он и своих связей с нью-йоркским деловым миром. Несколько месяцев, проведенных в Манхэттене, придали ему тот налет, какой придает год пребывания в Швейцарии молоденькой светской дебютантке из небольшого американского городка. То, что он там узнал, вроде бы не добавило ему долларов, но зато он получил возможность окунуться в волны океана, имя которому – американский бизнес.Вернувшись, Каттер вновь поступил в свою прежнюю контору «Букер, Смити энд Джеймстон», но вскоре перешел в другую, покрупнее. К тому времени, когда ему исполнилось тридцать, он был уже достаточно искушен, чтобы стать младшим партнером в фирме «Стэндингс энд Александер», одной из наиболее влиятельных в городе.Ее глава, Джеймс Стэндингс Ш-й, был коренным сан-францисканцем в пятом поколении, родом из настоящей аристократической (насколько это возможно в республике) семьи. К Каттеру он относился с большой симпатией. Нередко он приглашал его на партию гольфа в загородном клубе «Хиллсборо», брал с собой на охоту в Вудсайд Хант или вместе с ним отправлялся из гавани Сосалито в плавание на своей сорокавосьмиметровой яхте. Именно он рекомендовал Каттера в члены престижного сан-францисского клуба «Юнион Лиг», размещавшегося на Ноб Хилл: как и мистер Беннетт из «Гордости и предубеждения» Герой романа Джейн Остин.
, Джеймс Стэндингс должен был думать о том, чтобы найти женихов для своих дочек. Не пяти (слава богу!), как у мистера Беннетта, а всего лишь двух, но старшая, Кэндис, как ни горько это было признать, отнюдь не блистала красотой.Наряду с великолепным видом на залив, наряду с шармом, культурой и ресторанами Сан-Франциско по праву гордится еще и красотой своих женщин. Такие красавицы, как Пэтси МакГиннис, Пенни Банн, Мьена Виктор, Фрэнсис Бауэс, Марианна Кин и Патриция Уолкотт, при всей их неповторимости, в начале 60-х являлись вовсе не каким-то исключением, а правилом. По сравнению со средней местной красавицей Кэндис Стэндингс, даже в глазах обожавшего ее отца, была… дурнушкой. Не то чтобы совсем уж законченной, об этом речь не шла, но все-таки дурнушкой, как приходилось ему признать, несмотря на всю свою любовь к дочери. Никто ни разу на подумал назвать ее ласково Кэнди Конфетка (англ.).
. Ни он сам, ни его жена Салли, тоже коренная сан-францисканка в пятом поколении, особой красотой не отличались, но их старшая дочь, представительница уже шестого поколения, должна была, по их мнению, родиться красавицей – вопреки всем законам генетики. Ведь вот же их младшая, Нанетт, ей всего четырнадцать, а она обещает вырасти настоящей красоткой.Правда, Кэндис после долгих лет лечения могла похвастаться превосходными зубами, а ее волосы отличались шелковистостью. Она много занималась спортом, руки и ноги у нее были по-спортивному мускулисты, но телом она, увы, походила больше на юношу. Она закончила привилегированный частный колледж мисс Хэмлин и Финч, носила лучшие жемчуга от Гампа, но, к несчастью, не обладала ни граном той сексапильности, которая есть у любой девчонки даже такого плебейского города, как Лос-Анджелес, и которую так ценят мужчины.Джеймс Стэндингс III-й был необыкновенно богатым человеком, и богатство его с каждым годом становилось все больше. Если даже Салли Стэндингс и не отсылала самолетом свое белье в химчистку в Париж, как делала миссис В. В. Крокер, или не держала китайского повара с тридцатисемилетним опытом работы, как миссис Камерон, они с мужем жили, не считая времени путешествий и отдыха, в роскошном тридцатипятикомнатном особняке Рэмбл в аристократическом пригороде Хиллсборо в восемнадцати милях к югу от Сан-Франциско. Рэмбл, доставшийся Салли от родителей, был окружен садами, поднимавшимися уступами по склонам холма, которые своей внушительностью не уступали ландшафтной архитектуре. Строберри Хилл, принадлежавшего самой миссис Чарлз Блитц. Но, увы, увы, как ни прискорбно для Кэндис, Хиллсборо был буквально напичкан столь же роскошными особняками, где проживали не менее богатые отцы других девиц на выданье, и все они отличались большей – гораздо большей – красотой, чем Кэндис, а значит, имели и больше шансов выйти замуж и произвести на свет отпрысков, которым надлежало стать представителями Сан-Франциско в седьмом поколении.Никогда Джеймсу Стэндингсу III-му так страстно не хотелось, чтобы конъюнктура на рынке складывалась в пользу предложения, а не спроса, как тогда, когда долгими, бесконечно долгими. вечерами он с Салли и двадцатичетырехлетней Кэндис ужинали, тревожно прислушиваясь, не зазвонит ли телефон. Увы, всякий раз, когда это случалось (чем дальше, тем чаще), звонили не Кэндис, а Нанетт.
Каттеру пошел тридцать второй год. Ни разу за все это время он не испытывал к кому-либо чувств, вызванных в нем Лили: теперь оя считал весь свой роман с нею чистейшим безумием с его стороны. Но он дал Лили обещание. Написал ей письмо – единственное, которое по его убеждению, могло заставить ее хранить молчание. С тех пор он написал ей и другие письма. Они отличались осторожностью выражений, и было их не много (чтобы в Нью-Йорке это ни у кого не вызвало вопросов) – во всяком случае, много меньше, чем писем от Лили. Их тонкий замысел сводился к тому, чтобы Лили не предпринимала каких-нибудь необдуманных шагов, – теперь в ее письмах все чаще звучала мысль, что вскоре они должны быть вместе. Хватит, они ждут уже целых семь лет! У Зэкари, писала она, есть любовница, об этом знают все. Эта особа работает у него в «Стиле», и зовут ее Нина Стерн. Тем самым отпадает возможность, что детей после бракоразводного процесса присудят ему.Чувствовалось, что Лили сгорает от нетерпения и ей ненавистны уклончивые письма Каттера. Она считала его осторожность бредом сумасшедшего. С каждым письмом, он чувствовал это, рос ее гнев: Лили не могла взять в толк, чего он медлит и почему она до сих пор не принадлежит ему.Между тем Каттер нисколько не горел желанием связывать свою жизнь с Лили и ее детьми и строить свою карьеру, как самый обычный человек. Он знал себе цену и был полон решимости использовать свои возможности наилучшим образом. Что касается женитьбы, то он решил жениться только на той, которая могла продвинуть его далеко вперед. Такой девушкой и была Кэндис Стэндингс, дочь его босса. Стань он ее мужем, на него наверняка посыпались бы выгодные дела и хорошие комиссионные.Да, лицо ее было весьма заурядным, напоминало блин, но не до такой же степени, чтобы люди стали говорить, что он наверняка женился не на ней, а на ее деньгах. Характер У нее, похоже, был покладистый, она ездила верхом, каталась на лыжах, играла в теннис и бридж, причем одинаково умело и обещала стать идеальной женой. Ведь Кэндис всю жизнь будет ему благодарна, их брак станет очередным примером того, как красавец мужчина вполне может связать себя с женщиной, уступающей ему в привлекательности, – подобные связи освящены уже многими веками и кажутся вполне обычным делом. Улыбка, во всяком случае, у нее приятная, и толстой, судя по фигуре матери, дочь не станет.Единственная загвоздка заключалась в Лили. Каких только слов по его адресу она не произнесет, узнав о помолвке с Кэндис Стэндингс (а не узнать об этом из колонок светской хроники она просто не сможет)! Конечно, его роман с Лили – пусть и некрасивая, но давняя история, которая не дает ей на него никаких прав. Но этот мальчик? Джастин. Его сын! Даже Джеймс Стэндингс III-й навряд ли согласится выдать за него свою дурнушку, если разъяренная Лили явится к нему и расскажет про Джастина. С тех пор как Каттер узнал о рождении ребенка, он старался не думать о нем. Ни разу за все это время он не видел своего ребенка – ребенка, которого Лили, черт бы ее побрал, решила все-таки рожать из чистого упрямства, тщеславия и эгоизма. Джастин был обязан своей жизнью только ей одной, хотя она наверняка воображала, будто мальчик даст ей какие-то особые права на него, Каттера.Проявляя Мэксимум осмотрительности, Каттер начал ухаживать за Кэндис Стэндингс: до того осторожно, что они почти не оставались вдвоем, а всегда в окружении семьи или друзей. Он тем не менее выказывал ей знаки особого внимания – не заметить их было нельзя, но в то же время нельзя было и воспринимать достаточно серьезно для того, чтобы начались сплетни. Он знал, что Кзндис влюблена в него – той робкой смиренной любовью, которая отдавала ее целиком его власти. Пожалуй, решил он, его единственный шанс – поставить Лили перед свершившимся фактом: как-нибудь на уик-энд удрать с Кэндис в Лас-Вегас, а там будь что будет. К тому времени он станет зятем Джеймса Стэндингса и его наследником и никто уже не сможет это у него отнять. Единственное оружие в руках Лили – то первое письмо. Если она будет настолько безумна, чтобы его обнародовать, что ж, то письмо писал совсем другой человек, которого больше нет. А других веских доказательств просто не существовало.
Обычно Стэндингсы уезжали кататься на лыжах в Скво-Велли или в Швейцарию, но недавно приобрели охотничий домик в Аспене и теперь лыжный сезон проводили там. Все они достаточно хорошо катались, чтобы спускаться по крутым открытым склонам или лыжне, пролегавшей через густой лес, без особых затруднений. Джеймс и Салли Стэндингсы предпочитали выбирать для лыжных спусков только солнечные дни, тогда как Каттер и Кэндис катались в любую погоду. Они всегда первыми появлялись на вершине горы, не страшась ни обжигающе холодного ветра, ни опасности отморозить щеки на такой высоте и спеша совершить спуск, пока лыжня была еще пустой. В лыжном костюме и солнцезащитных очках Кэндис казалась не менее привлекательной, чем любая из лыжниц, и к тому же, отмечал про себя Каттер, каталась лучше их всех. Она могла спускаться следом за ним, и ему не надо было тревожиться, сумеет ли она справиться со скоростью на опасном вираже, когда лыжня то и дело петляла в гуще деревьев.Любовь к лыжам являлась, вероятно, самым сильным его чувством, не считая ненависти к брату. То был единственный вид спорта, где Каттер мог чувствовать себя абсолютно свободным: несколько минут спуска можно было не заботиться о том, что и как думают о нем окружающие, забывать и о прошлом, и о будущем, и о себе самом (особенно о себе самом!) и жить только в одном чистом и ясном настоящем.Как-то ранним утром, по обыкновению спускаясь по свежему хрусткому насту и радуясь, что первым прокладывает лыжню, Каттер неожиданно обнаружил, что не слышит сзади привычного поскрипывания лыж. Он резко притормозил и обернулся. Кэндис нигде не было видно. Бормоча ругательства, Каттер начал взбираться вверх: тропа оказалась настолько узкой, что он едва мог подниматься «лесенкой». Два или три раза он звал ее – никакого ответа. Другие лыжники еще не появились. Наконец, после нескольких минут поисков, он увидел ее неподвижное тело, повисшее чуть в стороне от тропы в полуметре от земли на ветвях двух стоящих вплотную сосен: казалось, ее скинули откуда-то сверху. Должно быть, мелькнуло у него в голове, она задела концом лыжи кольцо другой и перевернулась в воздухе. Задела и перевернулась! Боже, да в таком сальто-мортале можно переломать все кости, содрогнулся он. Наконец с величайшим трудом Каттер добрался до нее. За долгие годы занятий горными лыжами ему довелось перевидать достаточно всяких несчастных случаев, чтобы сразу же по неестественному положению тела определить: у Кэндис, скорей всего, сломан позвоночник. Стащив с ее руки рукавицу, он нащупал пульс. По крайней мере, она жива, но это было единственное, что он мог определить с достоверностью: Кэндис не приходила в сознание, и переносить ее даже нечего и пытаться. Каттер оставил ее лежать ничком на обледенелых ветвях, а сам помчался вниз вызывать бригаду спасателей.Конечно, он не виноват. И никто ни в чем не мог его винить. Травмы у горнолыжников случаются сплошь и рядом. Все знали, какой отличной лыжницей была Кэндис. Холодное утро, крутой узкий спуск… Нет, никто, даже родители, не могли бы придраться к нему. Другое дело, что он сам мог винить себя. Сам мог говорить всем, что виноват именно он, потому что не доглядел, хотя знал, что наст обледенел и кататься в такую погоду рискованно. Он мог бы ее остановить, должен был бы ее остановить. Да, он может говорить, что случившееся – его вина. И, более того, может, если она выживет, жениться на ней. Тогда ему достанется все, что способна дать Кэндис Стэндингс, и даже Лили не в чем будет его упрекнуть: ведь он женился на девушке-калеке, калеке по его вине.
Чтобы соблазнить Зэкари, Нине Стерн потребовалось гораздо больше времени, чем она предполагала. После рождения Джастина, третьего и последнего ребенка Эмбервиллов (а роды оказались трудными), Лили несколько месяцев серьезно болела. Мэкси, чувствуя, что ей в семье уделяют меньше всех внимания, окончательно распустилась и превзошла самое себя по части несносности, так что справиться с ней не смогла бы и сама Мэри Поппинс. Отец прямо стонал от боли, и сердце его обливалось кровью при виде покаянных слез дочери, когда ее в конце концов все-таки приходилось наказывать. Слава богу, что изобрели телевидение: лишить Мэкси возможности смотреть любимые передачи было единственным видом наказания, на которое Зэкари мог отважиться. О том, чтобы нашлепать ее или запереть в детской, не могло быть и речи. Интересно, думал он, а как наказывали детей раньше, до наступления телевизионной эры?Словом, у Зэкари было достаточно дел дома, чтобы еще обращать внимание на Нину, когда они встретились в ближайшую среду на «планерке». И не только дома, но и на работе речь шла о том, что настала пора решительно увеличить тиражи журналов, в противном случае они вообще могли прекратить свое существование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Репутация Каттера как самого неуловимого из сан-францисских холостяков год от года все росла. Почти каждый вечер он отправлялся ужинать к «Эрни»: хозяева ресторана, братья Гатти, знали, что вначале ему надо было подавать местных дунгенесских крабов, причем без особых приправ; у «Кана» столик ему заказывал сам владелец; а в «Трэйдерс Вик» у него было постоянное место в «Каюте капитана». Обычно все-таки его приглашали в частные дома, а не в рестораны.Каттер понял, что самый короткий путь для того, чтобы стать полностью своим в сан-францисском бомонде, пролегает через музыку. Он взял себе за правило посещать не менее двадцати из двадцати шести запланированных на год оперных спектаклей и бывать на всех симфонических вечерах в консерватории – как на модных, так и на рядовых, где собирались, чтобы просто послушать хорошую музыку. Через несколько лет ему предложили стать членом Богемского Клуба, основанного в городе в 1872 году для поощрения исполнительского искусства: к началу нынешнего века клуб сделался чисто мужским заведением, которое собирало со всей Америки наиболее влиятельных людей на увеселительный загородный пикник в районе Русской речки.Довольно скоро Каттер познакомился с такими ведущими банкирами, как Ричард П. Кули, президент «Уэллс Фарго бэнк», Джордж Кристофер, председатель совета директоров «Коммонуэлс нэшнл бэнк», и Рудольф А. Петерсон, президент «Бэнк оф Америка». Не порывал он и своих связей с нью-йоркским деловым миром. Несколько месяцев, проведенных в Манхэттене, придали ему тот налет, какой придает год пребывания в Швейцарии молоденькой светской дебютантке из небольшого американского городка. То, что он там узнал, вроде бы не добавило ему долларов, но зато он получил возможность окунуться в волны океана, имя которому – американский бизнес.Вернувшись, Каттер вновь поступил в свою прежнюю контору «Букер, Смити энд Джеймстон», но вскоре перешел в другую, покрупнее. К тому времени, когда ему исполнилось тридцать, он был уже достаточно искушен, чтобы стать младшим партнером в фирме «Стэндингс энд Александер», одной из наиболее влиятельных в городе.Ее глава, Джеймс Стэндингс Ш-й, был коренным сан-францисканцем в пятом поколении, родом из настоящей аристократической (насколько это возможно в республике) семьи. К Каттеру он относился с большой симпатией. Нередко он приглашал его на партию гольфа в загородном клубе «Хиллсборо», брал с собой на охоту в Вудсайд Хант или вместе с ним отправлялся из гавани Сосалито в плавание на своей сорокавосьмиметровой яхте. Именно он рекомендовал Каттера в члены престижного сан-францисского клуба «Юнион Лиг», размещавшегося на Ноб Хилл: как и мистер Беннетт из «Гордости и предубеждения» Герой романа Джейн Остин.
, Джеймс Стэндингс должен был думать о том, чтобы найти женихов для своих дочек. Не пяти (слава богу!), как у мистера Беннетта, а всего лишь двух, но старшая, Кэндис, как ни горько это было признать, отнюдь не блистала красотой.Наряду с великолепным видом на залив, наряду с шармом, культурой и ресторанами Сан-Франциско по праву гордится еще и красотой своих женщин. Такие красавицы, как Пэтси МакГиннис, Пенни Банн, Мьена Виктор, Фрэнсис Бауэс, Марианна Кин и Патриция Уолкотт, при всей их неповторимости, в начале 60-х являлись вовсе не каким-то исключением, а правилом. По сравнению со средней местной красавицей Кэндис Стэндингс, даже в глазах обожавшего ее отца, была… дурнушкой. Не то чтобы совсем уж законченной, об этом речь не шла, но все-таки дурнушкой, как приходилось ему признать, несмотря на всю свою любовь к дочери. Никто ни разу на подумал назвать ее ласково Кэнди Конфетка (англ.).
. Ни он сам, ни его жена Салли, тоже коренная сан-францисканка в пятом поколении, особой красотой не отличались, но их старшая дочь, представительница уже шестого поколения, должна была, по их мнению, родиться красавицей – вопреки всем законам генетики. Ведь вот же их младшая, Нанетт, ей всего четырнадцать, а она обещает вырасти настоящей красоткой.Правда, Кэндис после долгих лет лечения могла похвастаться превосходными зубами, а ее волосы отличались шелковистостью. Она много занималась спортом, руки и ноги у нее были по-спортивному мускулисты, но телом она, увы, походила больше на юношу. Она закончила привилегированный частный колледж мисс Хэмлин и Финч, носила лучшие жемчуга от Гампа, но, к несчастью, не обладала ни граном той сексапильности, которая есть у любой девчонки даже такого плебейского города, как Лос-Анджелес, и которую так ценят мужчины.Джеймс Стэндингс III-й был необыкновенно богатым человеком, и богатство его с каждым годом становилось все больше. Если даже Салли Стэндингс и не отсылала самолетом свое белье в химчистку в Париж, как делала миссис В. В. Крокер, или не держала китайского повара с тридцатисемилетним опытом работы, как миссис Камерон, они с мужем жили, не считая времени путешествий и отдыха, в роскошном тридцатипятикомнатном особняке Рэмбл в аристократическом пригороде Хиллсборо в восемнадцати милях к югу от Сан-Франциско. Рэмбл, доставшийся Салли от родителей, был окружен садами, поднимавшимися уступами по склонам холма, которые своей внушительностью не уступали ландшафтной архитектуре. Строберри Хилл, принадлежавшего самой миссис Чарлз Блитц. Но, увы, увы, как ни прискорбно для Кэндис, Хиллсборо был буквально напичкан столь же роскошными особняками, где проживали не менее богатые отцы других девиц на выданье, и все они отличались большей – гораздо большей – красотой, чем Кэндис, а значит, имели и больше шансов выйти замуж и произвести на свет отпрысков, которым надлежало стать представителями Сан-Франциско в седьмом поколении.Никогда Джеймсу Стэндингсу III-му так страстно не хотелось, чтобы конъюнктура на рынке складывалась в пользу предложения, а не спроса, как тогда, когда долгими, бесконечно долгими. вечерами он с Салли и двадцатичетырехлетней Кэндис ужинали, тревожно прислушиваясь, не зазвонит ли телефон. Увы, всякий раз, когда это случалось (чем дальше, тем чаще), звонили не Кэндис, а Нанетт.
Каттеру пошел тридцать второй год. Ни разу за все это время он не испытывал к кому-либо чувств, вызванных в нем Лили: теперь оя считал весь свой роман с нею чистейшим безумием с его стороны. Но он дал Лили обещание. Написал ей письмо – единственное, которое по его убеждению, могло заставить ее хранить молчание. С тех пор он написал ей и другие письма. Они отличались осторожностью выражений, и было их не много (чтобы в Нью-Йорке это ни у кого не вызвало вопросов) – во всяком случае, много меньше, чем писем от Лили. Их тонкий замысел сводился к тому, чтобы Лили не предпринимала каких-нибудь необдуманных шагов, – теперь в ее письмах все чаще звучала мысль, что вскоре они должны быть вместе. Хватит, они ждут уже целых семь лет! У Зэкари, писала она, есть любовница, об этом знают все. Эта особа работает у него в «Стиле», и зовут ее Нина Стерн. Тем самым отпадает возможность, что детей после бракоразводного процесса присудят ему.Чувствовалось, что Лили сгорает от нетерпения и ей ненавистны уклончивые письма Каттера. Она считала его осторожность бредом сумасшедшего. С каждым письмом, он чувствовал это, рос ее гнев: Лили не могла взять в толк, чего он медлит и почему она до сих пор не принадлежит ему.Между тем Каттер нисколько не горел желанием связывать свою жизнь с Лили и ее детьми и строить свою карьеру, как самый обычный человек. Он знал себе цену и был полон решимости использовать свои возможности наилучшим образом. Что касается женитьбы, то он решил жениться только на той, которая могла продвинуть его далеко вперед. Такой девушкой и была Кэндис Стэндингс, дочь его босса. Стань он ее мужем, на него наверняка посыпались бы выгодные дела и хорошие комиссионные.Да, лицо ее было весьма заурядным, напоминало блин, но не до такой же степени, чтобы люди стали говорить, что он наверняка женился не на ней, а на ее деньгах. Характер У нее, похоже, был покладистый, она ездила верхом, каталась на лыжах, играла в теннис и бридж, причем одинаково умело и обещала стать идеальной женой. Ведь Кэндис всю жизнь будет ему благодарна, их брак станет очередным примером того, как красавец мужчина вполне может связать себя с женщиной, уступающей ему в привлекательности, – подобные связи освящены уже многими веками и кажутся вполне обычным делом. Улыбка, во всяком случае, у нее приятная, и толстой, судя по фигуре матери, дочь не станет.Единственная загвоздка заключалась в Лили. Каких только слов по его адресу она не произнесет, узнав о помолвке с Кэндис Стэндингс (а не узнать об этом из колонок светской хроники она просто не сможет)! Конечно, его роман с Лили – пусть и некрасивая, но давняя история, которая не дает ей на него никаких прав. Но этот мальчик? Джастин. Его сын! Даже Джеймс Стэндингс III-й навряд ли согласится выдать за него свою дурнушку, если разъяренная Лили явится к нему и расскажет про Джастина. С тех пор как Каттер узнал о рождении ребенка, он старался не думать о нем. Ни разу за все это время он не видел своего ребенка – ребенка, которого Лили, черт бы ее побрал, решила все-таки рожать из чистого упрямства, тщеславия и эгоизма. Джастин был обязан своей жизнью только ей одной, хотя она наверняка воображала, будто мальчик даст ей какие-то особые права на него, Каттера.Проявляя Мэксимум осмотрительности, Каттер начал ухаживать за Кэндис Стэндингс: до того осторожно, что они почти не оставались вдвоем, а всегда в окружении семьи или друзей. Он тем не менее выказывал ей знаки особого внимания – не заметить их было нельзя, но в то же время нельзя было и воспринимать достаточно серьезно для того, чтобы начались сплетни. Он знал, что Кзндис влюблена в него – той робкой смиренной любовью, которая отдавала ее целиком его власти. Пожалуй, решил он, его единственный шанс – поставить Лили перед свершившимся фактом: как-нибудь на уик-энд удрать с Кэндис в Лас-Вегас, а там будь что будет. К тому времени он станет зятем Джеймса Стэндингса и его наследником и никто уже не сможет это у него отнять. Единственное оружие в руках Лили – то первое письмо. Если она будет настолько безумна, чтобы его обнародовать, что ж, то письмо писал совсем другой человек, которого больше нет. А других веских доказательств просто не существовало.
Обычно Стэндингсы уезжали кататься на лыжах в Скво-Велли или в Швейцарию, но недавно приобрели охотничий домик в Аспене и теперь лыжный сезон проводили там. Все они достаточно хорошо катались, чтобы спускаться по крутым открытым склонам или лыжне, пролегавшей через густой лес, без особых затруднений. Джеймс и Салли Стэндингсы предпочитали выбирать для лыжных спусков только солнечные дни, тогда как Каттер и Кэндис катались в любую погоду. Они всегда первыми появлялись на вершине горы, не страшась ни обжигающе холодного ветра, ни опасности отморозить щеки на такой высоте и спеша совершить спуск, пока лыжня была еще пустой. В лыжном костюме и солнцезащитных очках Кэндис казалась не менее привлекательной, чем любая из лыжниц, и к тому же, отмечал про себя Каттер, каталась лучше их всех. Она могла спускаться следом за ним, и ему не надо было тревожиться, сумеет ли она справиться со скоростью на опасном вираже, когда лыжня то и дело петляла в гуще деревьев.Любовь к лыжам являлась, вероятно, самым сильным его чувством, не считая ненависти к брату. То был единственный вид спорта, где Каттер мог чувствовать себя абсолютно свободным: несколько минут спуска можно было не заботиться о том, что и как думают о нем окружающие, забывать и о прошлом, и о будущем, и о себе самом (особенно о себе самом!) и жить только в одном чистом и ясном настоящем.Как-то ранним утром, по обыкновению спускаясь по свежему хрусткому насту и радуясь, что первым прокладывает лыжню, Каттер неожиданно обнаружил, что не слышит сзади привычного поскрипывания лыж. Он резко притормозил и обернулся. Кэндис нигде не было видно. Бормоча ругательства, Каттер начал взбираться вверх: тропа оказалась настолько узкой, что он едва мог подниматься «лесенкой». Два или три раза он звал ее – никакого ответа. Другие лыжники еще не появились. Наконец, после нескольких минут поисков, он увидел ее неподвижное тело, повисшее чуть в стороне от тропы в полуметре от земли на ветвях двух стоящих вплотную сосен: казалось, ее скинули откуда-то сверху. Должно быть, мелькнуло у него в голове, она задела концом лыжи кольцо другой и перевернулась в воздухе. Задела и перевернулась! Боже, да в таком сальто-мортале можно переломать все кости, содрогнулся он. Наконец с величайшим трудом Каттер добрался до нее. За долгие годы занятий горными лыжами ему довелось перевидать достаточно всяких несчастных случаев, чтобы сразу же по неестественному положению тела определить: у Кэндис, скорей всего, сломан позвоночник. Стащив с ее руки рукавицу, он нащупал пульс. По крайней мере, она жива, но это было единственное, что он мог определить с достоверностью: Кэндис не приходила в сознание, и переносить ее даже нечего и пытаться. Каттер оставил ее лежать ничком на обледенелых ветвях, а сам помчался вниз вызывать бригаду спасателей.Конечно, он не виноват. И никто ни в чем не мог его винить. Травмы у горнолыжников случаются сплошь и рядом. Все знали, какой отличной лыжницей была Кэндис. Холодное утро, крутой узкий спуск… Нет, никто, даже родители, не могли бы придраться к нему. Другое дело, что он сам мог винить себя. Сам мог говорить всем, что виноват именно он, потому что не доглядел, хотя знал, что наст обледенел и кататься в такую погоду рискованно. Он мог бы ее остановить, должен был бы ее остановить. Да, он может говорить, что случившееся – его вина. И, более того, может, если она выживет, жениться на ней. Тогда ему достанется все, что способна дать Кэндис Стэндингс, и даже Лили не в чем будет его упрекнуть: ведь он женился на девушке-калеке, калеке по его вине.
Чтобы соблазнить Зэкари, Нине Стерн потребовалось гораздо больше времени, чем она предполагала. После рождения Джастина, третьего и последнего ребенка Эмбервиллов (а роды оказались трудными), Лили несколько месяцев серьезно болела. Мэкси, чувствуя, что ей в семье уделяют меньше всех внимания, окончательно распустилась и превзошла самое себя по части несносности, так что справиться с ней не смогла бы и сама Мэри Поппинс. Отец прямо стонал от боли, и сердце его обливалось кровью при виде покаянных слез дочери, когда ее в конце концов все-таки приходилось наказывать. Слава богу, что изобрели телевидение: лишить Мэкси возможности смотреть любимые передачи было единственным видом наказания, на которое Зэкари мог отважиться. О том, чтобы нашлепать ее или запереть в детской, не могло быть и речи. Интересно, думал он, а как наказывали детей раньше, до наступления телевизионной эры?Словом, у Зэкари было достаточно дел дома, чтобы еще обращать внимание на Нину, когда они встретились в ближайшую среду на «планерке». И не только дома, но и на работе речь шла о том, что настала пора решительно увеличить тиражи журналов, в противном случае они вообще могли прекратить свое существование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62