– Не волнуйся, завтра тут все уберут. Иди домой, – ласково произнес Джастин.– Мне бы надо остаться и помочь, но…– Не глупи. Ты и так еле на ногах стоишь. Домой, домой, милая…Оставшись наконец один, Джастин сгреб в кучу листы мокрой и грязной бумаги и тщательно упаковал аппаратуру. Отперев дверь своего офиса, он заглянул внутрь, чтобы посмотреть, что натворили в нем «купальщики».– Ну, Джастин, ты не торопишься. Я уж думал, ты совсем потерялся!За его рабочим столом восседал Джон, потряхивая все еще влажноватой медно-рыжей гривой. При виде Джастина на его губах заиграла все та же ехидная ухмылка, и выражение лица у него был такое, словно находился он не в чужом, а в собственном офисе.– Ты что, не смог отыскать свою одежду? – спросил Джастин, стараясь сохранять полное спокойствие.– Нет, почему. Она там же, где я ее оставил, когда пришел.– Значит, тебе просто нравится сидеть в мокрых плавках? – резко бросил Джастин.– Вовсе нет. Я их снял. – И Джон, снова ухмыльнувшись, лениво потянулся, как большой сильный кот.– Тебе, должно быть, не слишком удобно, – заметил Джастин, внутренне напрягаясь. – И между прочим, это мой стул.– Да, я знаю. На кушетке мне было бы куда удобнее, – ответил Джон, не вставая, однако, с места.– Безусловно так, – медленно проговорил Джастин, словно пытаясь расшифровать тайный смысл этого заявления. – Но почему ты думаешь, что я хочу тебя там видеть?– Джастин, – с полуупреком передразнил Джон его серьезный тон, – неужели ты считаешь, что мне неизвестно, чего именно ты хочешь? Неужели ты думаешь, что я не знаю, как сильно, ты хочешь меня? На кушетке, на полу, на чем угодно – лишь бы я достался тебе? Думаешь, я не знаю, о чем ты мечтаешь, глядя сейчас на меня и прикидывая, что можно со мной сделать? Или что я могу и хочу сделать с тобой? Я что, по-твоему, глупый?– Но откуда ты все это взял? – спросил Джастин, всем своим видом выражая еще большую угрозу, чем та, которая обычно от него исходила, хотя при этом он оставался неподвижным.– Да ниоткуда. Во всяком случае, не из того, что ты сказал, не из того, как выглядишь, ходишь или говоришь… Знаю – и все. У меня на это нюх.– Да ну? Так ты, значит, уверен? Или, может, это просто пробный шар? То, что ты проделываешь на съемке с каждым фотографом на всякий случай – вдруг повезет, и ты получишь свое?– Поверь, Джастин, кроме того, чего жаждет твоя душа, мне ни капельки не надо. Я это люблю, но в отличие от тебя не боюсь спрашивать. Да я как зашел сюда, так мне сразу до боли захотелось… в таких плавках нелегко было сделать так, чтобы другие этого не заметили. Сейчас у меня стоит, Джастин. Стоит так, как никогда еще не бывало раньше, и у тебя тоже. Отсюда мне прекрасно видно, как сильно ты меня хочешь. Ну иди сюда, хватит играть в игрушки. Приди ко мне, Джастин. Так, как тебе будет приятно. Делай со мной все, что хочешь. Я приму от тебя все.Джастин шагнул к Джону без единого слова, но ведомый единым с ним желанием. Глава 20 – Все дело в том, Мэксим, что ты чересчур импульсивна, – изрекла Лили, как всегда разглядывая дочь с еле сдерживаемым недовольством.– Я знаю, что за мной это водится, и, уверяю тебя, отнюдь не горжусь своим поведением, но «Би-Би» – нечто совсем другое. – Она в упор взглянула в сузившиеся опаловые глаза матери. – И с твоей стороны несправедливо считать, что для меня это всего лишь очередная забава, пока ты не убедилась, насколько серьезны мои планы в отношении нового журнала. Вот посмотри, я принесла тебе макет первого номера, так что ты сама легко можешь убедиться.И Мэкси с готовностью протянула Лили свой макет.– Нет, Мэксим, я все равно не могу ни о чем по нему судить. Да и вообще я плохо разбираюсь в журналах особенно в новых. Даже твой отец должен был в конце концов это признать, а видит Бог, он старался изо всех сил обучить меня азам своего искусства. Так что положи его обратно в кейс, дорогая, чтоб не забыть, когда будешь уходить.– Ну, пожалуйста, мама, взгляни хоть разок. Может, тебя это немного развеселит, – продолжала упрашивать Мэкси.Как-то ведь надо же ей достучаться до сердца Лили. После ее возвращения из Европы они почти не виделись друг с другом. В основном из-за Мэкси: у нее просто не было времени, чтобы хоть изредка явиться к матери на ленч или вместе с ней пойти на утренний балетный спектакль – в последние годы именно такого рода свидания позволяли им поддерживать наиболее удобную и наименее травмирующую форму общения. На сей раз, однако, ей в виде исключения пришлось принять приглашение (а по существу, прямой вызов!) матери на чай, этот единственный безусловно британский ритуал, с которым Лили упорно не желала расставаться после того, как тридцать с лишним лет назад переехала на Манхэттен.– Я бы все-таки предпочла этого не делать, дорогая. Конечно же, я прочту номер, когда журнал будет напечатан, но пока что лучше подожду. Я надеюсь потом на приятный сюрприз. Причина, по которой я оторвала тебя сегодня от работы, Мэксим, заключается в том, что в последнее время я немало думала о судьбе «Эмбервилл пабликейшнс» и мне было любопытно, сколько денег уходит на эту твою новую прихоть… ну, то, что ты решила вдруг заделаться издателем, редактором или там еще кем-нибудь.– Так, значит, Каттер тебе не говорил? – поразилась Мэкси.После ее беседы с Каттером у него в офисе прошло несколько дней, и она была убеждена, что матери уже все известно.– Нет. Так, что-то весьма неопределенное. Мне показалось, что ему хочется избежать этого разговора. Из-за этого-то я и решила выяснить, что же все-таки происходит. Не витает ли чего-то в воздухе, что мне следует знать, поскольку это касается вас обоих.– «В воздухе»? Ты хочешь сказать, возникли у меня проблемы с Каттером или нет? Да?– Совершенно верно. – И Лили подлила Мэкси еще чаю.– У нас с ним небольшая ссора, мама. Он считает, что я трачу чересчур много денег, а я убеждена, что не могу тратить ни цента меньше, если рассчитывать на будущий успех. Если я перестану сейчас вкладывать деньги в журнал, то все первоначальные издержки полетят в тартарары. Поступать так, как я считаю правильным, или вообще от всего отказаться – другого выбора нет, а этого он не может понять, как я ни старалась. Отец бы сразу со мной согласился. Да, я признаю, что не была с Каттером особенно тактична, даже грубила ему, но, мама, он ведь ничего не понимает в журналах! У него образ мыслей типично уолл-стритовский: лишь бы баланс сходился. Это и понятно, он же всю жизнь занимался банковскими инвестициями, но говорить с ним об издательских делах невозможно. Если бы отец…– Мэксим, твой отец умер. Твоя ссора с Каттером вызвана твоей личной к нему неприязнью. Это лишенное всякой логики слепое чувство доставляет мне много горя. Между тем он весьма сведущий человек и заинтересован в том, чтобы понять тебя.– Мама, дело совсем не в моей…– Минутку, Мэкси. Дай мне докончить. Я старалась разгадать причину твоего глубокого… антагонизма… по отношению к Каттеру. Уверена, что кто бы ни появился в моей жизни после твоего отца, он вызвал бы у тебя такие же чувства. Ты всегда была отцовой дочкой. И тебе от этого не избавиться.В голосе Лили зазвучала прежняя знакомая горечь, которую обычно она умудрялась держать под контролем: этот голос лучше всяких слов сказал Мэкси, что мать считает само собой разумеющимся, что, как и раньше, должна получать все, что ей хочется, – и никто не вправе ей перечить.– Ты просто не представляешь себе, как много значит для меня этот человек, – продолжала Лили. – А если все-таки представляешь, хотя в это и верится с трудом, то тебе нет до зтого дела. Мне пятьдесят, Мэкси, а в январе будет пятьдесят один. Уверена, ты считаешь, что я уже слишком стара, чтобы иметь какие-то там чувства. В двадцать девять чем может казаться тебе мой возраст, когда у тебя самой вся жизнь впереди, и та, что уже прошла, не была вроде бы такой уж тусклой? И сможешь ли ты, в свои двадцать девять, даже отдаленно догадываться о моих подлинных переживаниях.– Бога ради, мама, пятьдесят – это еще не вечер! И я не настолько глупа, чтобы полагать, что у тебя нет сердца и тела. Хоть в этом ты должна мне церить. Может быть, тебе в моем возрасте пятьдесят и казались глубокой старостью, но времена меняются! – В возбуждении Мэкси так резко отставила чашку с чаем, что Лили всю передернуло от звука тонко звякнувшего фарфора.– Хорошо, пусть времена изменились, но только в принципе. Человеческая природа остается прежней, – настаивала на своем Лили. – И природа эта заставляет тебя считать собственную мать безнадежной мумией. Такое отношение неизбежно, хотя, видит Бог, ты сама пыталась избежать того же в своих отношениях с Анжеликой, и пока что успешно. Ты до такой степени непредсказуема, что она может вполне участвовать в твоей жизни и тебе кажется это вполне само собой разумеющимся. Она как бы хвост твоей кометы. Но учти, Мэксим, придет день – и она будет считать тебя такой же древней мумией.– Постой, при чем тут Анжелика? – обиделась Мэкси. – Мне казалось, ты хочешь поговорить о том, что я трачу чересчур много денег на «Би-Би».– Придет день, Мэксим, и ты на себе почувствуешь, каково это – оставаться вечно молодой, тогда как твое тело стареет, несмотря на все твои усилия остановить бег времени. – Лили говорила, словно дочь уже не ответила ей. – Вот я смотрю на фотомодели в журналах мод и думаю: да, сейчас вы все, но через двадцать лет на эти фото будет невыносимо смотреть. Быть красивой в прошлом – о, это пожизненное заключение, а не благо. Знать, что ты потеряла то замечательное, которое было частью тебя самой…– Мама, перестань себя заводить. Ты красива сейчас, ты была красива и такой же останешься всегда. Но какое это все имеет отношение к нашему чаепитию?– Мне следовало бы знать, что этот разговор будет бесполезен, – вздохнула Лили, поправляя гладкий тяжелый шиньон. – Я пыталась объяснить тебе кое-то насчет себя и Каттера, но твоя толстокожесть, как всегда, затрудняет мою задачу. А теперь, Мэксим, скажи мне, во что обойдется этот твой журнал?– Точной суммы я не смогу назвать… пока. Ведь если все будет хорошо, сумма будет одна, а если нет – совсем другая.– Хорошо, а сколько ты уже истратила денег?– Сумма расходов составит где-то около пяти миллионов на ближайшие полгода.– Да? И что, это, по-твоему, нормально? Еще до того как точно станет известно, что выйдет из новой затеи?– Абсолютно нормально. Это даже меньше, чем у других. Вот Морт Цукерман. В «Атлантик» он вложил восемь миллионов и в течение, по крайней мере, года не рассчитывает на получение прибыли. А сколько вложил Ганнет в «Ю-Эс-Эй Тудэй»? И это при том, что его издает не кто-нибудь, а сама Кэти Блэнк. Ну и наконец, ты же сама знаешь, что на «Стиль» ушло целое состояние, прежде чем он стал на ноги…– Пощади меня, Мэксим! Когда ты начинаешь забрасывать меня цифрами, я просто умираю. Совсем как твой отец, но ты просто попугайничаешь, а он, по крайней мере, знал, что делает. В общем, с тех пор как ты вернулась из Европы, «Эмбервилл пабликейшнс» лишилась пяти миллионов долларов.– Да, мама. Не стану скрывать, это лишь начало. Но обещаю, что результат тебя не разочарует!Если бы Лили повнимательнее пригляделась к лицу дочери, она увидела бы в нем то же выражение упрямой решимости, какое бывало у Зэкари.– Обещаешь… – Лили пожала плечами с еле уловимой иронией. – Что ж, я больше не буду ни о чем беспокоиться. Хочешь еще чаю?– Нет, мама, спасибо. Мне, правда, надо уже ехать обратно в офис.– Понимаю, дорогая. Передай Анжелике мои наилучшие пожелания. Если она в следующую субботу свободна, то учти, у меня билеты на балет на дневной спектакль.– Уверена, что она будет просто счастлива, – произнесла Мэкси, целуя мать на прощание.Опять они не поняли друг друга. Как и всегда, послушать Лили, так во всем виновата только она, Мэксим: и толстокожа, и Каттера не ценит, и папенькина дочка, да еще хочет, чтобы мать вникала в ее работу. В общем, ты, Мэксим, слишком уж многого ждешь от своей матери.Вызвав звонком горничную, которая должна была убрать чайный поднос, Лили похвалила себя за то, что провела сегодняшний разговор. Да, ее дочь по-прежнему верна себе. Пять миллионов – на ветер, а результат? Какой-то там жалкий макет. Лили хоть и не любила говорить о делах, но знала: если Мэкси сама признает, что намерена тратить деньги и дальше, значит, траты предстоят немалые. Беззаботная мотовка, что знает эта девчонка о том, как зарабатываются все эти миллионы? Пяти миллионов как не бывало, а ведь прошло всего несколько месяцев. Беспокоиться пока, правда, нечего: Кат-тер уверял ее, что баланс вполне приличный. Вся эта история только подтверждает (если такие подтверждения еще, нужны), что после смерти Зэкари семье Эмбервилл надо кончать с журнальными делами как можно скорее.И вовсе не из-за грозящих им всем убытков, думала она, поднимаясь к себе в гардеробную, а из-за тех перегрузок, которые испытывал из-за этого Каттер. Как это было с его стороны благородно – и как для него характерно! – ни словом, в сущности, не обмолвиться об ужасных подробностях транжирства Мэкси. Наверняка он был вне себя от ярости, но, не желая беспокоить свою Лили, решил не сообщать ей о том, как непозволительно ведет себя ее дочь. Само великодушие, почти до неприличия. Он был должен был ей сказать, что ее Мэкси просто взбесилась с этим своим журналом!Критическим взглядом окинула Лили содержимое платяных шкафов. О, как не хватает ей теперь дорогого ее сердцу «Мэйнбочера»… Да, но кто может поручиться за Тоби и Джастина, мелькнуло у нее в голове. Как ни любит она их, но совсем не уверена в том, как они поведут себя в будущем. Вместе с Мэкси они владеют тридцатью процентами компании Эмбервиллов. Нет уж, увольте, иметь детей в качестве партнеров… Пусть она и не понимает в делах, подумала Лили с той проницательной практичностью, которую всегда скрывала от других и от себя самой, но это-то, слава богу, ей ясно.
– А ну давай-давай проходи! – огрызнулся на Анжелику человек, торговавший с тележки.– Для чего это вы продаете кожаные хлысты? – не унималась она.– Кому говорят, мелюзга, дуй отсюда! – попытался урезонить ее продавец («Кто станет покупать садомазохистские принадлежности, когда рядом бродят дети, да еще такие, как эта, любопытная длинноволосая дылда?» – подумал он с неприязнью, и протянул девчонке доллар.). – Держи. Купишь себе «хот дог».– Спасибо. – И Анжелика направилась к тележке фирмы «Сабретт», где перед входом в жилую часть «Трамп-Тауэр» продавались сосиски. Завтра надо будет привести сюда всю ее трамп-тауэрскую кодлу под названием «войско». Каждому – бесплатный «хот дог»? А почему бы и нет? С аппетитом уминая свою сосиску, Анжелика оценивающе оглядела все тележки на их пятачке Пятой авеню: бумажники, пояса, шарфы, драгоценности… В большинстве все это было сделано где-нибудь за тридевять земель, прежде чем попасть в магазины самой богатой торговой улицы мира и теперь красоваться на тележках, заставивших весь когда-то совсем чистый тротуар. Впрочем, «войско» никогда не видело Пятой авеню в дни ее былой славы. Эти предводительствуемые Анжеликой «головорезы» в количестве от одиннадцати до пятнадцати человек были единственными детьми на всю «Башню», и для них уличные торговцы являлись постоянными источниками забав, составной частью манхэттенской жизни и вместе с тем естественным противовесом роскоши, окружавшей их в апартаментах, стоивших многие миллионы долларов.О своей «Башне» трамп-тауэрская шайка знала все. Каждый из «воинов» мог, например, незамеченным проскользнуть через встроенное контрольно-пропускное устройство, за пультом которого дежурные должны были находиться круглосуточно. Это давало возможность попасть в небольшое, торжественно обставленное роскошное фойе, выдержанное в бежевых тонах, а оттуда – в огромный, высотой шесть этажей, застекленный роскошный зимний сад розового мрамора, где, подчиняясь чьей-то невидимой руке, низвергался величественный водопад, а у входа за роялем всегда сидел некто во фраке и лилась тихая музыка. Уставшие нью-йоркцы с благодарностью забредали сюда, чтобы хоть немного отойти душой, послушать знакомые мелодии, может быть, перехватить сандвич, пока в одной из многочисленных дорогих лавок в этой же части здания, только несколькими этажами выше, покупательницам из разных стран мира продавали ночные рубашки по четыре тысячи долларов. Воинство Анжелики знало каждый из этих магазинчиков; знало оно о существовании специального этажа с комнатами, отведенными для горничных, проживающих в «Трамп-Тауэр»; лично знало хозяйку «Башни», белокурую красавицу миссис Трамп, которую удалось уговорить разрешить «воинам» Анжелики время от времени посещать сад, венчавший «Башню»: там на крыше можно было погулять среди настоящих больших деревьев.Анжелика стала предводителем трамп-тауэрской детворы потому, что была коренной американкой и жила в самой большой квартире, обозначашейся двумя буквами «LH».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62