А что он мог возразить?
– Лечите свои фингалы!
Я нежно ласкал лежавшую на диване Вирджинию. Все-таки она понервничала во время нашей отлучки… Теперь мы могли спокойно провести время дома: старичина должен был возвратиться только к ужину, а может быть, и позднее. Он сам толком не знал, уходя из дому.
– Чудесно! Расчудесно! Полный отдых!
Наш кудесник обкладывался мокрыми салфетками. Все тело его было покрыто огромными кровоподтеками, но особенно досталось голове. Ему так саданули каблуком пониже затылка, что сорванная кожа задралась кверху. Ссадины все еще кровоточили, и весьма обильно. Мы обтирали его вдвоем с Вирджинией…
– Ай-яй-яй, славно же тебя изукрасили!.. Сделаешь на память запись в толстых книгах. Такие вещи нельзя забывать!
Задело-таки меня.
– Ты когда на фронт едешь? Спляшешь там перед дулами орудий, а они будут, понимаешь, плавиться!
Помирила нас общая слабость к лакомствам: оба мы были падки на сладкое, и вот представился случай отвести душу.
Мы велели подать нам совершенно потрясающий чай: пять видов мармелада, поджаренные ломтики хлеба и к ним кленовый сироп, бутерброды, пирожные с кремом и жженым сахаром, а в придачу шоколадный кулич – пусть лакеи побегают, жирок порастрясут!.. Мы уютно, по-хозяйски устроились в гостиной, завели граммофон, слушали игриво подпрыгивающие, поддразнивающие наигрыши рэг-таймов, дерзко-бесшабашные, нахально-вкрадчивые песенки, привезенные Сэмми из Нью-Йорка – весь репертуар «Эмпайр пул» в духе нового поветрия: дрыгать ногами под слезливые мелодии. Состен был без ума от этой музыки и тотчас же пожелал потанцевать с Вирджинией. Хотя и основательно ему намяли бока и все ребра пересчитали, да и ломило везде, он пришел в совершенный восторг от мирской музыки и скакал как шальной.
– Еще не надоело прыгать? Совсем чумовой!
Он настаивал, чтобы я тоже танцевал с Вирджинией фокстроты, уанстепы и кекуоки – память об Америке: то же он танцевал и с Пепе…
– Представляешь, я наряжался под дядюшку Сэма, а она изображала Статую Свободы – француженка с факелом!.. Публика с ума сходила, просто буря восторга! Это надо было видеть!
Малость покуролесили, но без участия бедняжки Вирджинии – моя шалунья, моя резвушка немного раскисла.
– Кот – прочь, мыши – в пляс!
Любимая присказка Состена.
Во всяком случае, Вирджинии мы не стеснялись. Так, по крайней мере, мне казалось… Время от времени холуи заглядывали к нам – мол, служба у нас такая, – желая убедиться, что все чинно-благородно. А мы просто радовались, что дом в полном нашем распоряжении, что полковника нет, что мы сами себе хозяева.
При нем, с его подозрительностью, действительно глохло всякое веселье. Эдакий мнимый псих, у которого каждые пять минут неизвестно почему менялось настроение. Я никогда не знал, как себя с ним вести. Вечно ждал, что он вновь заведет разговор о ртути. Без него я лучше чувствовал себя, даже при всех моих телесных немощах, моих головных болях. Стоило мне завидеть его мурло с моноклем, притворную ухмылку, как начинало ныть то тут, то там. Хоть бы он совсем не возвращался!.. Послушали граммофонные записи, я еще потанцевал с Вирджинией, Состен тоже изобразил какую-то польку-мазурку.
Вдруг ей стало худо. Побледнев, она к чему-то прислонилась. Ее мутило.
– Don't know! – громко промолвила она. – Не пойму, что со мной!
– Душенька, – говорю ей тихонько!.. – Идем, я тебя положу! Надо лечь!..
Целую ее, укладываю так, чтобы она вытянула ноги. Надо же поберечься… Успокаиваю ее, ободряю…
Бедняжка Вирджиния! После всех треволнений еще и танцевать! Что же удивительного в том, что заболела голова и сердце, что закружилось перед глазами?..
– Вот видишь, надо беречься!
Говорю по-французски, на «ты».
Состена я уже не стесняюсь – свои люди! Ничего особенного, дело житейское… Попили еще чайку. Вдруг раздалась музыка с крикливыми подхватами. Шарманка, где-то на улице…
– Скажите на милость! – поразился я. – «Сумеречный вальс»! Рыцари Луны! Эту вещь с утра до вечера распевали у Каскада!..
Музыку наяривали на нашей улице, у садовой ограды. Подхожу к окну, бросаю взгляд…
Глаза у меня лезут на лоб… Не может быть!.. Нет, точно!.. Отошел, вернулся в полном недоумении… Верно, померещилось… Нет, не померещилось! Точно они! Это не обман зрения… Хватаюсь за занавеску, ноги подо мною подкашиваются… Присаживаюсь… Вновь подхожу к окну… Они! Ошибки быть не может!.. Они заметили меня, стали подавать знаки… В тележку впряжен Нельсон, а ручку шарманки вертит Сороконожка… Нельсон гогочет, указывает на меня пальцем… Собственной персоной, а рядом Бигуди… Ах, стерва!.. Вся троица, и при них шарманка… Потешаются надо мной. Как они здесь оказались? Все трое? Кто им сказал?.. Очень любопытно! Кто их подослал?.. Сороконожка… Нельсон… Бигуди… Вцепились мертвой хваткой… Мания какая-то! Я стал игрушкой в руках жуликов!.. Состену не скажу – снова устроит скандал – да и малышке тоже. Беру себя в руки. Пойду-ка подышу свежим воздухом… Выхожу из дома, сбегаю с крыльца, припускаю к воротам… Они! Стоят и скалятся. Встретили меня как чурбаны неотесанные:
– О, глядите-ка, явился, не запылился! Ну, Фердинанд! Ну, дырявый котелок!.. Живешь, едри твою, не тужишь! Губа у тебя не дура, нет, не дура! Что, вращаемся в свете? Высоко залетел, малахольный! Все девок, поди, охмуряешь, бабник? Все балуют они тебя? Ну, кот бордельный! Ну, хват!
– Вас это не касается, – отрезал я. Тут они начали нагличать:
– Не касается, говоришь? Не касается? Так чего тебе нужно? Говори, дерьмо, нахальная морда!..
Похоже, я был перед ними в неоплатном долгу. Они продолжали вертеть ручку шарманки, наяривали все тот же «Сумеречный вальс». При этом так махали руками, доказывая, что я сволочь неблагодарная и гнусный тип, что едва не затолкали меня.
Я твердил свое:
– Какого черта вам здесь нужно?
Лицо Сороконожка все такое же зеленое, и все то же свечение под кожей – так уж он, видно, был устроен от природы – но смердел не так сильно… Колченогий Нельсон беспрестанно похохатывал, а Бигудиха при виде моего замешательства помирала со смеху, разевая широченную пасть, где шевелились зубы… Намалевалась губной помадой, как цирковой шут, едва нос не разукрасила, без малого от уха до уха – не лицо, а маска из белил и помады… От хохота на глаза у нее навернулись слезы… А зубы все шевелились во рту…
Уговариваю их уйти, но они и слушать не желают, настаивают, чтобы я впустил их… Желают, видите ли, осмотреть дом… Набрались нахальства… Заявили без околичностей, что не собираются торчать здесь под дождем…
– Тебе хорошо, красавчик, у тебя хата есть! Кстати, ты тогда не пришел на аллею! Хорошо же ты держишь слово!
Я ждал этого – затаила на меня обиду за то, что в тот раз надул ее, не придя в условленное место.
– Хорош кот, нечего сказать! Девчонку не может привести! – щерится она. – С тобой не соскучишься!..
Распутная баба Бигудиха, такой и прослыла она среди уличных девок… Ненасытная… Из-за этого постоянно устраивала сцены своему хахалю – время, видите ли, она теряет с ним впустую!.. Только уехал он не по этой причине, ничуть он ее не ревновал… чего не было, того не было. Она во всеуслышание заявляла, что укатил он по дурости своей, надеясь вернуться генералом! Они гоготали под дождем, слушая эти умные речи. Все трое промокли до нитки, вода бежала с них ручьем. Я трогал их одежду, дабы окончательно увериться, что это не сон. В определенном смысле я испытывал облегчение оттого, что они настоящие, подлинные, из плоти и крови, а не плод моего больного воображения. Мою недоверчивость можно было понять…
– Вы откуда?
– От верблюда! Все ему знать надо!
– Проваливайте отсюда!
– И не надейся! – в один голос заявляют они. – Уж так мы рады видеть твою рожу, что так просто не уйдем! Тем более, столько пришлось попотеть! Тебе, видно, что-то не то померещилось, браток! Ты что, ослеп? Откуда в тебе столько зловредности, скажи на милость?
Сороконожка – тот просто лопнуть готов от возмущения, почти как в «Туит-Туит». Глазам своим не верю! И он, и Бигуди озлились… Только Нельсон ничего… Да ему, Нельсону, до лампочки! Знай, похохатывает…
– Так не поступают, Фердинанд! Нет в тебе ни на грош порядочности! Гонишь в шею, даже нору свою показать не хочешь! Разве так делают? Мы к тебе по старой дружбе! Глянь на инструмент… Тащили от самого Лестера… У Жерома одолжил. «Ищу одного человека в Уайлсдене, – говорю, значит, ему, Жерому, – одолжи на время свою музыку… Я, видишь, не знаю номер дома, придется ко всем стучаться и всех подряд спрашивать, где здесь проживает полковник… Вот только боюсь, не вышло бы неприятности, не хочется бросать на него тень, еще примут за легавого, а с шарманкой вроде как милостыню прошу, никаких вопросов!..
Ну, двинули втроем… Даже, представь, два шиллинга шесть пенсов насобирали под дверями, так, мимоходом!.. Обрадовались, что разыскали тебя, а ты нас вон как встречаешь! Это ты уж того, слишком! Перегнул палку, корешок!..
Бигуди это не волновало. Она горланила посреди тротуара:
Мы, рыцари Луны Удачу тебе принесли!
На виллах по ту сторону дороги распахивались окна… Троица была навеселе. Верно, заглядывали по пути в пивнушки…
– Вы еще утром вышли?
– А ты ушастый, черт мордастый!
– Входите, – говорю им.
Деваться некуда – назревал новый скандал. Иду впереди.
Бигуди расфуфырилась в предвидении долгого дежурства, да тут дождь на беду – боа из страусиных перьев обвисло, потекла краска из вуалетки шантильи… На ней лиловое платье фасона «либерти» – элегантность в стиле какаду… Большая сумка свисает с плеча чуть не до земли на гусарский лад… В таком вот наряде она заявляется в дом, а следом за ней Сороконожка и Нельсон… На них производят впечатление прихожая, длинноворсый ковер, челядь…
– Шарманку не берете? – спрашиваю.
– Не сейчас, потом поиграем, а раньше никак!
Зубы скалят.
Состен пришел в недоумение: никогда прежде не видел этих людей… А вот они тотчас узнали его:
– Гляньте-ка, придворный шут Трибуле! Под китайца нарядился! Тебя видели с ним нынче утром – мы как раз были на улице. Чем ты там занимался? А что он выделывал! Прямо как полоумный!..
Бигуди шлепала себя по ляжкам, вспоминая эту потеху. Просто уморил старый хрен в своем платье!
– Видел бы ты, Сороконожка! Вся Пикадилли была у него в руках! Из-за него все автобусы стали! Бабочкой порхал, балериной! Ноги задирал выше головы! А уж сигал! Это конец света!.. А тут нагрянули легавые – и завертелась карусель!.. Гонялись за ним как угорелые! Что он вытворял на Пикадилли! Ангел над фонтаном! Ну, точно Купидон!..
Для наглядности Бигуди задрала юбки. На ней были чулки с блестками…
– Я как раз была у парикмахерши в «Лайонз», так что видела его, как тебя вижу. Мусора просто бесились! А автобусы! А машины! Это надо было видеть!.. Штабелями! Столпотворение! Ну, повеселил, старый хрен! Уписаться можно было!.. «Тебе плохо не станет, котик?» – спросила меня Габи, парикмахерша… Колобродишь, старый хохмач? Где это ты выучился танцевать? Старый плут! Как всегда, не унываешь? Научишь танцевать свой матчиш? Буду отпугивать автобусы! Ну, силен ты, силен!..
Все трое с маху хлопали его по плечам: настоящий герой! Поизвивался в китайских шмотках и полностью остановил движение на Пикадилли!
– Ну, ты даешь прикурить! Сухопарого Состена шатало от шлепков.
– Покажи, как тебя разукрасили!
Эта братия питала слабость к побоям… Отчего же не показать?.. Состен не без самодовольства расстегнул пуговицы. Факир факиром, а следы остались: и фонари под глазами, и глубокая ссадина на затылке, и бока сплошь в синяках.
– Глянь, наколки!
Они замерли в восхищении: от ключиц и до самого лобка были вытатуированы синей и желтой краской роза, заклинательница змей и белка. Замечательно искусное творение мастеров-татуировщиков. Работа настолько тонкая, что походило на кружево… В изображениях таился некий метафизический смысл, а посему являть их взорам мирян запрещалось под страхом ужасных злосчастий… Разумеется, он забивал нам памороки. Пьянчуги надрывались от смеха.
– Сдохнуть от него можно! – задыхаясь, едва выговорила Бигуди.
Вирджиния лежала на диване у камина, и они не заметили ее. Так покатывались со смеху, что даже не обратили на нее внимания.
И тут Бигуди увидела ее:
– Ой, поглядите, кто здесь!
Набросилась на нее… принялась целовать…
– Как же я рада! Гляньте, какая милашка!
И показывает ее двум своим прохвостам.
– Ах, хороша!.. Раздобыть такое сокровище! Говорю же, хват!..
Бигудиха застыла у дивана, любуясь. Взгляд знатока, специалиста…
– Да что с тобой? Такая бледненькая, бедняжечка! Уж не натворил ли чего-нибудь этот дубарь бесчувственный?
Опустившись на колени, она вновь принялась целовать ее.
– Все такая же красавица, золотко мое!
Тормошит ее, осыпает ласками – бурные излияния чувств…
– Ладно, пришли. Дальше что? – спрашиваю я.
Они так и покатились… Я трезв – пили они, а не я. От них несет перегаром. Нельсон совсем сомлел, его кидает из стороны в сторону. А вот поди ж ты, все трое насмехаются надо мной.
– Вот отмочил! Животики можно надорвать!
Бигуди вообще сорвала себе голос, уже и говорить была не в состоянии. Согнулась в три погибели, подвески болтаются из стороны в сторону, не менее пяти или шести свисают до пупа. Золотые, представьте себе, с вправленными в них мелкими бриллиантами… Всем известно, что она богата, что не разбивалась в лепешку ради корешков-сутенеров. С юных лет имела счет в банке – точнехонько отстегивала недельную долю своему коту, и будь здоров!.. Баба с торгашеской жилкой… наживала состояние сама, даже выпускала на панель двух-трех собственных кобылок.
– Моя слабость, признаюсь тебе, молоденькие девочки. Это то, что надо!.. Обожаю их, когда они еще свеженькие! Каждое утро готова полакомиться одной из них… Такой вот, как твоя розочка, Фердинанд! Ты не ошибся в выборе. Как она мне нравится! Истинное сокровище!..
Она ластилась к Вирджинии, стоя на коленях, молитвенно припав к дивану. Измокшее боа сползло на пол, раскисшие туфли скинуты с ног.
– Вставай же, вставай, Бигуди! Нездоровится ей!
– Отвяжись! – бросает она. – спою-ка я ей! Ей одной! «Когда мы вдвоем…» Да отвяжись ты! «Тогда все иначе!..»
Дальше у нее не получалось – совершенно охрипла…
– Ну-ка, принеси нам капельку горячительного! У твоего хозяина наверняка есть!.. Пусть выпьет стопочку со мной!..
– Оставь ее, она нездорова!.. – твердо воспротивился я.
– Вот говнюк! Она настаивала.
Я не желал уступать.
– Ревнуешь, ревнуешь! А я вот не ревную! Смотри, я люблю вас обоих!
Снова целует ее и тянется ко мне.
Вирджиния в смущении – боится, что я рассержусь, но я не сержусь. Я отворачиваюсь, ищу способ спровадить их. Если я с треском выставлю их, они поднимут хай на улице, соберется народ, заявится полиция…
Я стоял дурак дураком, ничего на ум не приходило. Снова спросил:
– Откуда вы взялись, придурки?
– Плесни капельку, скажу!
Бигуди более общительна, те двое отмалчивались… Я достал из шкафа виски. Они налили себе, не разбавляя содовой… снова налили… Состен пил за их здоровье.
– Мы ведь не у себя дома, – обратился я к нему, – полковник может вернуться с минуты на минуту!..
В самом деле, жуткое свинство. После случая с ртутью я постоянно боялся допустить какую-нибудь промашку…
В ответ последовал новый взрыв веселья. Мои предостережения показались им настолько уморительными, что они корчились от смеха. Они ржали, стоя у самого дивана, прямо передо мной – три кривляющиеся морды. Наклонялись, чтобы получше разглядеть. Чего им, в самом деле, нужно?
Я крепко обнял Вирджинию, прижал ее к груди. Чувствовал, что они замышляли какую-то гнусность.
– Откуда вы взялись? Какого черта регочете?
Видеть их не мог… С меня было довольно…
– В такое время не приходят в приличный дом! Шли бы они отсюда подобру-поздорову!
– Приличный! Ишь ты, приличный! Ну, конечно! Милостивый государь берет уроки танцев! – процедил Нельсон.
– Костюмчик-то на нем – загляденье! Что говорить, завидный женишок!.. А в Лондон заявился с голой задницей и медалью!
«Как же, как же! Чистая правда!» – кивают все трое, склонившись над нами… Вирджиния дрожит, ей холодно… Вдруг, точно с цепи сорвавшись, они загорланили – совсем рехнулись:
Звень! Звон! Пустозвон!
Бимс! Бамс! Бан! Бом! Бам! Ободран!
Славный перезвон!
Бигуди выливает себе в рот стопку, затем целый бокал, выпрямляется, с силой выдыхает спиртной дух – того и гляди, вспыхнет! – на лице блаженство.
– Да, мадемуазель, голодранец! Тычет в меня пальцем…
– Вшивый варнак! Приехал задрипанный… Сжалились над ним из великодушия… А теперь, гляди, никого знать не хочет, кроме полковника! Слышите? Чудный мальчик!.. Альфонсик сраный! Подумать только! Вылизывал после других тарелки, дохляк паршивый!.. «Подайте, кто сколько может…» Одной милостыней и кормился… А теперь нос воротит от старых друзей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
– Лечите свои фингалы!
Я нежно ласкал лежавшую на диване Вирджинию. Все-таки она понервничала во время нашей отлучки… Теперь мы могли спокойно провести время дома: старичина должен был возвратиться только к ужину, а может быть, и позднее. Он сам толком не знал, уходя из дому.
– Чудесно! Расчудесно! Полный отдых!
Наш кудесник обкладывался мокрыми салфетками. Все тело его было покрыто огромными кровоподтеками, но особенно досталось голове. Ему так саданули каблуком пониже затылка, что сорванная кожа задралась кверху. Ссадины все еще кровоточили, и весьма обильно. Мы обтирали его вдвоем с Вирджинией…
– Ай-яй-яй, славно же тебя изукрасили!.. Сделаешь на память запись в толстых книгах. Такие вещи нельзя забывать!
Задело-таки меня.
– Ты когда на фронт едешь? Спляшешь там перед дулами орудий, а они будут, понимаешь, плавиться!
Помирила нас общая слабость к лакомствам: оба мы были падки на сладкое, и вот представился случай отвести душу.
Мы велели подать нам совершенно потрясающий чай: пять видов мармелада, поджаренные ломтики хлеба и к ним кленовый сироп, бутерброды, пирожные с кремом и жженым сахаром, а в придачу шоколадный кулич – пусть лакеи побегают, жирок порастрясут!.. Мы уютно, по-хозяйски устроились в гостиной, завели граммофон, слушали игриво подпрыгивающие, поддразнивающие наигрыши рэг-таймов, дерзко-бесшабашные, нахально-вкрадчивые песенки, привезенные Сэмми из Нью-Йорка – весь репертуар «Эмпайр пул» в духе нового поветрия: дрыгать ногами под слезливые мелодии. Состен был без ума от этой музыки и тотчас же пожелал потанцевать с Вирджинией. Хотя и основательно ему намяли бока и все ребра пересчитали, да и ломило везде, он пришел в совершенный восторг от мирской музыки и скакал как шальной.
– Еще не надоело прыгать? Совсем чумовой!
Он настаивал, чтобы я тоже танцевал с Вирджинией фокстроты, уанстепы и кекуоки – память об Америке: то же он танцевал и с Пепе…
– Представляешь, я наряжался под дядюшку Сэма, а она изображала Статую Свободы – француженка с факелом!.. Публика с ума сходила, просто буря восторга! Это надо было видеть!
Малость покуролесили, но без участия бедняжки Вирджинии – моя шалунья, моя резвушка немного раскисла.
– Кот – прочь, мыши – в пляс!
Любимая присказка Состена.
Во всяком случае, Вирджинии мы не стеснялись. Так, по крайней мере, мне казалось… Время от времени холуи заглядывали к нам – мол, служба у нас такая, – желая убедиться, что все чинно-благородно. А мы просто радовались, что дом в полном нашем распоряжении, что полковника нет, что мы сами себе хозяева.
При нем, с его подозрительностью, действительно глохло всякое веселье. Эдакий мнимый псих, у которого каждые пять минут неизвестно почему менялось настроение. Я никогда не знал, как себя с ним вести. Вечно ждал, что он вновь заведет разговор о ртути. Без него я лучше чувствовал себя, даже при всех моих телесных немощах, моих головных болях. Стоило мне завидеть его мурло с моноклем, притворную ухмылку, как начинало ныть то тут, то там. Хоть бы он совсем не возвращался!.. Послушали граммофонные записи, я еще потанцевал с Вирджинией, Состен тоже изобразил какую-то польку-мазурку.
Вдруг ей стало худо. Побледнев, она к чему-то прислонилась. Ее мутило.
– Don't know! – громко промолвила она. – Не пойму, что со мной!
– Душенька, – говорю ей тихонько!.. – Идем, я тебя положу! Надо лечь!..
Целую ее, укладываю так, чтобы она вытянула ноги. Надо же поберечься… Успокаиваю ее, ободряю…
Бедняжка Вирджиния! После всех треволнений еще и танцевать! Что же удивительного в том, что заболела голова и сердце, что закружилось перед глазами?..
– Вот видишь, надо беречься!
Говорю по-французски, на «ты».
Состена я уже не стесняюсь – свои люди! Ничего особенного, дело житейское… Попили еще чайку. Вдруг раздалась музыка с крикливыми подхватами. Шарманка, где-то на улице…
– Скажите на милость! – поразился я. – «Сумеречный вальс»! Рыцари Луны! Эту вещь с утра до вечера распевали у Каскада!..
Музыку наяривали на нашей улице, у садовой ограды. Подхожу к окну, бросаю взгляд…
Глаза у меня лезут на лоб… Не может быть!.. Нет, точно!.. Отошел, вернулся в полном недоумении… Верно, померещилось… Нет, не померещилось! Точно они! Это не обман зрения… Хватаюсь за занавеску, ноги подо мною подкашиваются… Присаживаюсь… Вновь подхожу к окну… Они! Ошибки быть не может!.. Они заметили меня, стали подавать знаки… В тележку впряжен Нельсон, а ручку шарманки вертит Сороконожка… Нельсон гогочет, указывает на меня пальцем… Собственной персоной, а рядом Бигуди… Ах, стерва!.. Вся троица, и при них шарманка… Потешаются надо мной. Как они здесь оказались? Все трое? Кто им сказал?.. Очень любопытно! Кто их подослал?.. Сороконожка… Нельсон… Бигуди… Вцепились мертвой хваткой… Мания какая-то! Я стал игрушкой в руках жуликов!.. Состену не скажу – снова устроит скандал – да и малышке тоже. Беру себя в руки. Пойду-ка подышу свежим воздухом… Выхожу из дома, сбегаю с крыльца, припускаю к воротам… Они! Стоят и скалятся. Встретили меня как чурбаны неотесанные:
– О, глядите-ка, явился, не запылился! Ну, Фердинанд! Ну, дырявый котелок!.. Живешь, едри твою, не тужишь! Губа у тебя не дура, нет, не дура! Что, вращаемся в свете? Высоко залетел, малахольный! Все девок, поди, охмуряешь, бабник? Все балуют они тебя? Ну, кот бордельный! Ну, хват!
– Вас это не касается, – отрезал я. Тут они начали нагличать:
– Не касается, говоришь? Не касается? Так чего тебе нужно? Говори, дерьмо, нахальная морда!..
Похоже, я был перед ними в неоплатном долгу. Они продолжали вертеть ручку шарманки, наяривали все тот же «Сумеречный вальс». При этом так махали руками, доказывая, что я сволочь неблагодарная и гнусный тип, что едва не затолкали меня.
Я твердил свое:
– Какого черта вам здесь нужно?
Лицо Сороконожка все такое же зеленое, и все то же свечение под кожей – так уж он, видно, был устроен от природы – но смердел не так сильно… Колченогий Нельсон беспрестанно похохатывал, а Бигудиха при виде моего замешательства помирала со смеху, разевая широченную пасть, где шевелились зубы… Намалевалась губной помадой, как цирковой шут, едва нос не разукрасила, без малого от уха до уха – не лицо, а маска из белил и помады… От хохота на глаза у нее навернулись слезы… А зубы все шевелились во рту…
Уговариваю их уйти, но они и слушать не желают, настаивают, чтобы я впустил их… Желают, видите ли, осмотреть дом… Набрались нахальства… Заявили без околичностей, что не собираются торчать здесь под дождем…
– Тебе хорошо, красавчик, у тебя хата есть! Кстати, ты тогда не пришел на аллею! Хорошо же ты держишь слово!
Я ждал этого – затаила на меня обиду за то, что в тот раз надул ее, не придя в условленное место.
– Хорош кот, нечего сказать! Девчонку не может привести! – щерится она. – С тобой не соскучишься!..
Распутная баба Бигудиха, такой и прослыла она среди уличных девок… Ненасытная… Из-за этого постоянно устраивала сцены своему хахалю – время, видите ли, она теряет с ним впустую!.. Только уехал он не по этой причине, ничуть он ее не ревновал… чего не было, того не было. Она во всеуслышание заявляла, что укатил он по дурости своей, надеясь вернуться генералом! Они гоготали под дождем, слушая эти умные речи. Все трое промокли до нитки, вода бежала с них ручьем. Я трогал их одежду, дабы окончательно увериться, что это не сон. В определенном смысле я испытывал облегчение оттого, что они настоящие, подлинные, из плоти и крови, а не плод моего больного воображения. Мою недоверчивость можно было понять…
– Вы откуда?
– От верблюда! Все ему знать надо!
– Проваливайте отсюда!
– И не надейся! – в один голос заявляют они. – Уж так мы рады видеть твою рожу, что так просто не уйдем! Тем более, столько пришлось попотеть! Тебе, видно, что-то не то померещилось, браток! Ты что, ослеп? Откуда в тебе столько зловредности, скажи на милость?
Сороконожка – тот просто лопнуть готов от возмущения, почти как в «Туит-Туит». Глазам своим не верю! И он, и Бигуди озлились… Только Нельсон ничего… Да ему, Нельсону, до лампочки! Знай, похохатывает…
– Так не поступают, Фердинанд! Нет в тебе ни на грош порядочности! Гонишь в шею, даже нору свою показать не хочешь! Разве так делают? Мы к тебе по старой дружбе! Глянь на инструмент… Тащили от самого Лестера… У Жерома одолжил. «Ищу одного человека в Уайлсдене, – говорю, значит, ему, Жерому, – одолжи на время свою музыку… Я, видишь, не знаю номер дома, придется ко всем стучаться и всех подряд спрашивать, где здесь проживает полковник… Вот только боюсь, не вышло бы неприятности, не хочется бросать на него тень, еще примут за легавого, а с шарманкой вроде как милостыню прошу, никаких вопросов!..
Ну, двинули втроем… Даже, представь, два шиллинга шесть пенсов насобирали под дверями, так, мимоходом!.. Обрадовались, что разыскали тебя, а ты нас вон как встречаешь! Это ты уж того, слишком! Перегнул палку, корешок!..
Бигуди это не волновало. Она горланила посреди тротуара:
Мы, рыцари Луны Удачу тебе принесли!
На виллах по ту сторону дороги распахивались окна… Троица была навеселе. Верно, заглядывали по пути в пивнушки…
– Вы еще утром вышли?
– А ты ушастый, черт мордастый!
– Входите, – говорю им.
Деваться некуда – назревал новый скандал. Иду впереди.
Бигуди расфуфырилась в предвидении долгого дежурства, да тут дождь на беду – боа из страусиных перьев обвисло, потекла краска из вуалетки шантильи… На ней лиловое платье фасона «либерти» – элегантность в стиле какаду… Большая сумка свисает с плеча чуть не до земли на гусарский лад… В таком вот наряде она заявляется в дом, а следом за ней Сороконожка и Нельсон… На них производят впечатление прихожая, длинноворсый ковер, челядь…
– Шарманку не берете? – спрашиваю.
– Не сейчас, потом поиграем, а раньше никак!
Зубы скалят.
Состен пришел в недоумение: никогда прежде не видел этих людей… А вот они тотчас узнали его:
– Гляньте-ка, придворный шут Трибуле! Под китайца нарядился! Тебя видели с ним нынче утром – мы как раз были на улице. Чем ты там занимался? А что он выделывал! Прямо как полоумный!..
Бигуди шлепала себя по ляжкам, вспоминая эту потеху. Просто уморил старый хрен в своем платье!
– Видел бы ты, Сороконожка! Вся Пикадилли была у него в руках! Из-за него все автобусы стали! Бабочкой порхал, балериной! Ноги задирал выше головы! А уж сигал! Это конец света!.. А тут нагрянули легавые – и завертелась карусель!.. Гонялись за ним как угорелые! Что он вытворял на Пикадилли! Ангел над фонтаном! Ну, точно Купидон!..
Для наглядности Бигуди задрала юбки. На ней были чулки с блестками…
– Я как раз была у парикмахерши в «Лайонз», так что видела его, как тебя вижу. Мусора просто бесились! А автобусы! А машины! Это надо было видеть!.. Штабелями! Столпотворение! Ну, повеселил, старый хрен! Уписаться можно было!.. «Тебе плохо не станет, котик?» – спросила меня Габи, парикмахерша… Колобродишь, старый хохмач? Где это ты выучился танцевать? Старый плут! Как всегда, не унываешь? Научишь танцевать свой матчиш? Буду отпугивать автобусы! Ну, силен ты, силен!..
Все трое с маху хлопали его по плечам: настоящий герой! Поизвивался в китайских шмотках и полностью остановил движение на Пикадилли!
– Ну, ты даешь прикурить! Сухопарого Состена шатало от шлепков.
– Покажи, как тебя разукрасили!
Эта братия питала слабость к побоям… Отчего же не показать?.. Состен не без самодовольства расстегнул пуговицы. Факир факиром, а следы остались: и фонари под глазами, и глубокая ссадина на затылке, и бока сплошь в синяках.
– Глянь, наколки!
Они замерли в восхищении: от ключиц и до самого лобка были вытатуированы синей и желтой краской роза, заклинательница змей и белка. Замечательно искусное творение мастеров-татуировщиков. Работа настолько тонкая, что походило на кружево… В изображениях таился некий метафизический смысл, а посему являть их взорам мирян запрещалось под страхом ужасных злосчастий… Разумеется, он забивал нам памороки. Пьянчуги надрывались от смеха.
– Сдохнуть от него можно! – задыхаясь, едва выговорила Бигуди.
Вирджиния лежала на диване у камина, и они не заметили ее. Так покатывались со смеху, что даже не обратили на нее внимания.
И тут Бигуди увидела ее:
– Ой, поглядите, кто здесь!
Набросилась на нее… принялась целовать…
– Как же я рада! Гляньте, какая милашка!
И показывает ее двум своим прохвостам.
– Ах, хороша!.. Раздобыть такое сокровище! Говорю же, хват!..
Бигудиха застыла у дивана, любуясь. Взгляд знатока, специалиста…
– Да что с тобой? Такая бледненькая, бедняжечка! Уж не натворил ли чего-нибудь этот дубарь бесчувственный?
Опустившись на колени, она вновь принялась целовать ее.
– Все такая же красавица, золотко мое!
Тормошит ее, осыпает ласками – бурные излияния чувств…
– Ладно, пришли. Дальше что? – спрашиваю я.
Они так и покатились… Я трезв – пили они, а не я. От них несет перегаром. Нельсон совсем сомлел, его кидает из стороны в сторону. А вот поди ж ты, все трое насмехаются надо мной.
– Вот отмочил! Животики можно надорвать!
Бигуди вообще сорвала себе голос, уже и говорить была не в состоянии. Согнулась в три погибели, подвески болтаются из стороны в сторону, не менее пяти или шести свисают до пупа. Золотые, представьте себе, с вправленными в них мелкими бриллиантами… Всем известно, что она богата, что не разбивалась в лепешку ради корешков-сутенеров. С юных лет имела счет в банке – точнехонько отстегивала недельную долю своему коту, и будь здоров!.. Баба с торгашеской жилкой… наживала состояние сама, даже выпускала на панель двух-трех собственных кобылок.
– Моя слабость, признаюсь тебе, молоденькие девочки. Это то, что надо!.. Обожаю их, когда они еще свеженькие! Каждое утро готова полакомиться одной из них… Такой вот, как твоя розочка, Фердинанд! Ты не ошибся в выборе. Как она мне нравится! Истинное сокровище!..
Она ластилась к Вирджинии, стоя на коленях, молитвенно припав к дивану. Измокшее боа сползло на пол, раскисшие туфли скинуты с ног.
– Вставай же, вставай, Бигуди! Нездоровится ей!
– Отвяжись! – бросает она. – спою-ка я ей! Ей одной! «Когда мы вдвоем…» Да отвяжись ты! «Тогда все иначе!..»
Дальше у нее не получалось – совершенно охрипла…
– Ну-ка, принеси нам капельку горячительного! У твоего хозяина наверняка есть!.. Пусть выпьет стопочку со мной!..
– Оставь ее, она нездорова!.. – твердо воспротивился я.
– Вот говнюк! Она настаивала.
Я не желал уступать.
– Ревнуешь, ревнуешь! А я вот не ревную! Смотри, я люблю вас обоих!
Снова целует ее и тянется ко мне.
Вирджиния в смущении – боится, что я рассержусь, но я не сержусь. Я отворачиваюсь, ищу способ спровадить их. Если я с треском выставлю их, они поднимут хай на улице, соберется народ, заявится полиция…
Я стоял дурак дураком, ничего на ум не приходило. Снова спросил:
– Откуда вы взялись, придурки?
– Плесни капельку, скажу!
Бигуди более общительна, те двое отмалчивались… Я достал из шкафа виски. Они налили себе, не разбавляя содовой… снова налили… Состен пил за их здоровье.
– Мы ведь не у себя дома, – обратился я к нему, – полковник может вернуться с минуты на минуту!..
В самом деле, жуткое свинство. После случая с ртутью я постоянно боялся допустить какую-нибудь промашку…
В ответ последовал новый взрыв веселья. Мои предостережения показались им настолько уморительными, что они корчились от смеха. Они ржали, стоя у самого дивана, прямо передо мной – три кривляющиеся морды. Наклонялись, чтобы получше разглядеть. Чего им, в самом деле, нужно?
Я крепко обнял Вирджинию, прижал ее к груди. Чувствовал, что они замышляли какую-то гнусность.
– Откуда вы взялись? Какого черта регочете?
Видеть их не мог… С меня было довольно…
– В такое время не приходят в приличный дом! Шли бы они отсюда подобру-поздорову!
– Приличный! Ишь ты, приличный! Ну, конечно! Милостивый государь берет уроки танцев! – процедил Нельсон.
– Костюмчик-то на нем – загляденье! Что говорить, завидный женишок!.. А в Лондон заявился с голой задницей и медалью!
«Как же, как же! Чистая правда!» – кивают все трое, склонившись над нами… Вирджиния дрожит, ей холодно… Вдруг, точно с цепи сорвавшись, они загорланили – совсем рехнулись:
Звень! Звон! Пустозвон!
Бимс! Бамс! Бан! Бом! Бам! Ободран!
Славный перезвон!
Бигуди выливает себе в рот стопку, затем целый бокал, выпрямляется, с силой выдыхает спиртной дух – того и гляди, вспыхнет! – на лице блаженство.
– Да, мадемуазель, голодранец! Тычет в меня пальцем…
– Вшивый варнак! Приехал задрипанный… Сжалились над ним из великодушия… А теперь, гляди, никого знать не хочет, кроме полковника! Слышите? Чудный мальчик!.. Альфонсик сраный! Подумать только! Вылизывал после других тарелки, дохляк паршивый!.. «Подайте, кто сколько может…» Одной милостыней и кормился… А теперь нос воротит от старых друзей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82