– и даже прошепелявливает.
It's Gilbert the filbert! The Prince's of the nuts!
На диво точное подражание… Пусть все подтягивают! Отбивает такт ножом. Затем принимается за Этель, обладательницу мужского голоса… Забавно у него выходит… Он старается вовсю… Этель Леви из оперетты…
Watch your step, watch your step! She is an adventure!
За столиками подхватывают, невнятно подпевают… Это злит его – к черту! Т-с-с! Довольно! Пусть все замолчат! Тишина! Он имеет сказать нечто важное… Доверительно… Нет, вам обоим, Вирджиния! Просит нас наклониться к нему поближе… Фу, опять эта мерзость! Ему угодно, чтобы мы наклонились к самому его рту…
– Слушай, слушай! – начинает он. – Глория Дей, верно? Ведь точно Глория Дей? Но тут же спохватывается: – Нет, не она! Нет, нет! Конечно, нет, проклятье!
Дать такого маху! Он колотит себя по темени черенком ножа, как я колотил по кроватной перекладине. Голова его отзывается гулким звуком. Таким образом он наводит в ней порядок, прерывает поток красноречия неожиданными откровениями.
– Габи Деслис, дамы и господа! Имя этой женщины – Габи Деслис!
Он обращается ко всем, сидящим в ресторане.
– Внимание! Объявляю вам, что эта танцовщица Гарри Пилсера, эта очаровательная душечка – умерла! Почила в бозе нынче утром! Хи, хи, хи! Все слышат меня? Я лично видел ее кончину…
Присутствующие ошеломленно переглядываются… никак не уразумеют, какое отношение это имеет к закускам.
– Да, да! – напирает он, смешливо фыркая. – Призраки! Верно, Фердинанд? Не более чем призраки, Фердинанд!
Обращается ко мне по имени при людях, призывает в свидетели… Дружка его… его… Не могу его оттолкнуть – еще обидится, а то и разъярится… жуткое зрелище… Смех у него замогильный, это уж точно… Габи Деслис была видной фигурой – эти никак не могли прийти в себя от неожиданного известия…
– Призраки, призраки! – все твердил он… ему нравилось повергать их в смятение… запутывать так, чтобы перестали соображать, что божий дар, а что яичница.
– Ведь верно, Фердинанд, верно? Всего лишь призраки! Главное, не прекословить ему!
– Разумеется, Сороконожка, разумеется! Вы чертовски правы!
Надо бы переменить тему…
– Суп! – возвещаю я. – Подавайте суп!
Мужественный поступок – не до супа мне!
– Ах, да! Конечно, конечно!
Проклятая рассеянность!.. Вспомнил… Вновь с силой стучит себя по черепу, чтобы срочно переключиться.
– Гарсон! Oberst! Waiter! Халдей! Kellner schnell, schnell! Сзывает на всех языках, чтобы все разом явились… Какой хохмач! Сколько молодости!
– Подайте нам прежде курицу, отменную курицу под сметаной! Главное, не забудьте сметану!
Бросает мне плутовской взгляд.
– Эта сметана – просто объедение! Убедитесь сами, друзья мои! Язык проглотишь! Все еще не насытились, дорогуша? А вы, дружище?
– Да так себе… – отвечаю ему.
– Может быть, крабов?.. Икры?.. Кнелей?.. Выбирай, чего пожелаешь.
Добивается, чтобы меня замутило до одурения – уж он-то знает, как на меня действуют его запашки… Снова начинает действовать мне на нервы…
– Вы очень богаты, господин Сороконожка? – спрашиваю у него громким голосом.
– Богат… Богат? Как сказать… Дело случая… Действительно, я пускаю в обращение денежные знаки… Наследую, трачу… Каждый день наследую, не так ли? Вы понимаете?
Смутить его невозможно. Сообщает мне подробности… Преспокойно…
– Видите ли, ведь мне каждую минуту что-то перепадает! То оттуда, то отсюда деньжата… Хи, хи, хи! Мелочь, а в итоге набегает… И так все время… Словом, располагаю!
До чего же забавно! При одной мысли об этом он прыскал от смеха… При мысли о том, как это ему достается и что этому конца не видно… Малышка ничего не понимала, хохотала вместе с ним. Верно, решила, что попала на представление балаганного шута… Живот можно надорвать, глядя на него!.. Ах, простая душа! Он твердил, что тут и понимать нечего.
– Поступления, поступления! – его корчило от восторга. – На текущий счет, хи, хи, хи!.. Всегда открыт, дамы и господа! «Корнер Хаус»! Открыт и днем, и ночью!
Ну, хват! Бесподобен! Днем и ночью! Какая находка! Вроде славного Лайонз Лестер… Кто же выпустил его? Вокруг его головы посверкивает, светится одежда на нем, мерцает в глубине глазниц… Вот такая у него мистика… Вряд ли у них выйдет лучше с Ахиллом… Эта мысль вдруг поразила меня, когда я глядел на него… Мумия с плакатиком, лампочками и прочим… Зря они будут тратить время на реставрацию – все равно не будет столь разительного впечатления… Им бы этого использовать… Охотно подарил бы… А между тем публика рядом с нами начала… беспокойно принюхиваться. Смотрят на меня, я ежусь… Не понимают, откуда тянет этим густым смрадом, подхватывают тарелки обеими руками, подносят к носу свои бифштексы. Такими уморительными они вдруг показались мне! Я так и покатился со смеху, не могу остановиться. Теперь нас трое весельчаков… Эти все нюхают, нюхают… Наш канатоходец особо не огорчается. «На мой текущий счет!» – повторяет он. Он держится мнения, что получается здорово. Малышка все-таки заметила, что происходит что-то странное.
– Isn't he funny? Don't you think? Ведь правда, он смешной?
Лопнуть можно от смеха!
Эти слова вызывают у него новый взрыв хохота. Его огорчает лишь, что я креплюсь… что меня не стошнило прямо в тарелку. Только Вирджиния ничего не чувствует, не замечает отвратительного зловония… Невероятно! Страшно довольна – и все тут. Ей безумно нравится ресторан, публика, музыка… Озорная шалость! А дядя-то ждет нас! Праздник в самом разгаре. Ее вздернутый носик подрагивает, сейчас что-то спросит… Любопытство молоденькой кошечки.
– Вы давно знаете его?
Прямо так и спросила у Сороконожки, хватило наглости! Ведь обо мне спросила!..
– Всю жизнь, милочка! Nobody knows him better! Никто не знает его лучше меня!
И рад-радешенек: вот удача!
– Еще бы нам не знать друг друга! Как еще знаем, мадемуазель! Спросите, спросите-ка его! С ним случаются такие припадки гнева – как вспыхнет, как распалится… не приведи, Господи! Ведь верно, я знаю тебя, дружочек?
И снова щерится, щелкая челюстями – того и гляди, все зубье себе раздробит. Щелкает, точно в черепушку кастаньет насыпано, а снизу волнами наплывает смрад гниющей падали… Целый батальон замертво свалит!.. Сидящие поблизости снова тянут носами, подозрительно нюхают свои бифштексы, ничего не понимают.
Он положительно собирается сорвать бурные аплодисменты. Сидит, сидит актеришко в нашем канатном плясуне!
– Могу утверждать без ложной скромности, что мне знакомы детские розыгрыши, каких вам не часто случалось видеть! Звучавшие на самых развеселых подмостках… и я знаю, что говорю! В самых распотешных балаганах!
Он заговорщически подмигивает мне… Догадался, что мне пришла в голову мысль об Ахилле… По лицу догадался… Ох, как не хочется, чтобы проникали в мои тайны!
– Да, без ложной скромности! – повторяет он. – Совершенно необычные аттракционы! Познакомился с ними еще во время оно!
За сими словами он испустил душераздирающий вздох, исполненный печали неизъяснимой, сокрушающее сердце рыдание сквозь нос… Звук такой, точно он шумно отрыгнулся… а зловония напустил, хоть беги! Меня едва не стошнило – насилу удержался… Подловил-таки, свинья эдакая!
– В другом мире! – между тем продолжал он. Взор его отуманился… подернулся грустью… глаза часто замигали…
– В Америке? – вступила малышка. Сказала первое, что пришло ей на ум.
– Нет, мадемуазель, нет! В Париже!
В Париже! Девчонка так и завертелась на своем стуле. Ей тоже хотелось в Париж. Ей вообще хотелось побывать везде. Вдруг она взгрустнула, залопотала что-то. Выходило, вроде, что она знает Париж… С дядей ездила… Девчонка бормочет, точно во сне… Странно! Тоже затосковала о былом… С чего вдруг?.. А, так она подражает Сороконожке!.. Она бормочет с такой грустью: «Часто, часто в Париж!.. С тетей, с дядей, со всеми… Милая моя тетя!.. Милый мой дядя!.. Платья, шляпы, кружева – все ей покупалось… Dresses… dresses… Мне, знаете, тоже… dresses!.. Вот уже и воспоминания кокетки… То опечалится, то вдруг снова развеселится… и вдруг как зарыдает!
– You didn't know my aunt?
Знал ли я ее тетю? Такая простодушная, такая грустная… словно все в мире были знакомы друг с другом. Тоже дело рук этого говенного мертвяка! Вконец он истерзал ее печалью.
Только охота ему еще больше форсу напустить.
– Я со всеми знаком, мадемуазель!
– Со всеми? А со своей матерью, падаль?
Вот как я ошарашил его!
– А ты, часом, моих кишок не видел? – зло возразил он. Вижу, роется в своих лохмотьях… собирается вытащить свои потроха. Замутило меня… и я сдался, проглотил молча. А он оскорблен: перестал пыжиться, скрипеть и все такое, нахохлился на своем стуле, знать меня не желает, пень эдакий, перестал посверкивать, надулся… А эта чертова девчонка снова вылезла… Непременно знать ей надо.
– Но моя тетя умерла, сударь… Она была такая добрая, такая добрая!..
Очаровательный разговор! Пихнул ее коленом, но она не поняла.
– Умерла моя тетя, сударь! – повторила она. Он разом повернулся к ней.
– Вашу тетю убили? Nobody killed her? Как раз для ушей сидевших рядом с нами!
Малышка широко раскрыла глаза… никак не сообразит, что бы это могло значить… Повторяет «killed her… killed her…», озирается на публику…
Он наклонился к ней и спросил в лоб:
– С ней приключился несчастный случай?
И заскрежетал, заклацал, забренчал костьми. Зазвенели бокалы, тарелки. Так задребезжало… что я уже решил, что вот сейчас все повалится, перебьется – такой с ним случился припадок веселья.
– Вот смеху-то! Вот умора! – пронзительно заблеял он, так что задрожали, зазвякали стекла во всех окнах.
– Как же, несчастный случай! Не верю я в несчастные случаи!
Скандал, срамота… Что он вытворяет, какой вой поднял… Гляжу в сторону директора, стоящего тут же во фраке… Почему он не прикажет вышвырнуть его? Или чары и на него действуют? Неужто не чует запаха? Похоже, он испытывает к нему чувство почтения… наблюдает на расстоянии… Так не может продолжаться.
– Это скелет! – объявляю я во всеуслышание. Без всяких околичностей. Он прикидывается, будто ничего не слышит. Бедная малышка в полной растерянности… Мордочка, милое грустное личико. Потрясенная… глядит на это чудовище… В какой переплет мы попали!.. Но если появятся легавые, будет еще хуже… Вляпались! Сажусь на место, слушаю, что он несет… Клянусь, он просто околдовал всех!.. Никто и пикнуть не смеет… Поразительная, колдовская власть!.. А все-таки сделал промашку наш канатоходец! Сунулся с этой тетей! Ни к селу ни к городу! Убийство, убийство!.. Заладил! На дверь мне указывал… Я-то сразу сообразил, куда он клонит… Да пусть скрипит себе!.. Плевал я с высокой горы… на эти намеки!.. У меня убийство в крови, я и не скрывал! Медаль, воинские почести, все такое… Ну, так что, несчастный мосол?.. Пусть несет околесицу, мелет вздор, страхолюдина! Еще немного, и он увел бы ее у меня… заморочил бы ей голову своей замогильщиной… Ведь она уже на все стала глядеть его глазами… В ее возрасте сверхъестественная призрачность особенно ценится… По счастью, он такую глупость сморозил, в такую лужу ухнул!.. Бедная птичка так горевала по тете… так горько ее оплакивала… А такая веселая была еще минуту назад… Взяла было верх эта рубленая тухлятина, этот мешок костей, и так обмишулиться! Да еще собирался начать по новой… уже и не знал, с какого конца взяться… Что-то сообразил, хотел поправить дело… да все не то… все не так! Заскрипел, затрясся, пошел лепить ляпу за ляпой, огород городить… Этот жалкий сморчок распалялся все больше. Засветился вдруг изнутри, вся кожа обсыпалась огоньками… Нужно ведь ему было вернуть к себе уважение… Расшибается в лепешку… Пыжится… А она уже и не слушает, и не глядит… А слезы так и текут, так и текут… Я радуюсь… Какой провал! Каждая жилка во мне дрожит от радости… Вот только отсветов я не бросаю… И, надеюсь, такая вонь от меня не идет… Куда подевалась самоуверенность господина Чудилы С Того Света! И командовать перестал… Приободрившиеся гарсоны забегали, потащили всякой снеди… Три салатницы сельдерея, круглый столик со всякой птицей… Надо бы повременить, дух бы перевести… Так, к слову пришлось… Перевести дух среди такой вони… Еще три больших подноса с холодным мясом… Каждого блюда на троих… Холодное мясо с кровью… Три соусника… Еще три чашки зеленовато-желтого сока… Меня мутит… Он наблюдает за мной…
– Для членов семьи! – объявляет он. Утонченность вполне в его духе… Повторяет… Делаю глоток – нрава я стоического… Директор смотрит на нас… Боже, какая мерзость во рту! Гадость невыразимая! Отламываю хлебного мякиша и жую, жую… Жую без остановки – лишь бы не вырвало… Малышка решила, что довольно уже киснуть… Видя, с какой жадностью я жую, она тоже отведывает… тычет вилкой то туда, то сюда. Я продолжаю набивать утробу хлебом… А что он, ест или нет? Смотрит, как едим мы…
– Вы не едите, господин Пачули? – окликаю я его.
– Обхожусь, знаете ли… Разве что какой корешок… Из землицы!
Снова со своей усмешечкой… Неисправим! Надо встряхнуться, напиться допьяна! Напитков сюда, вина! Главное, баньюла! Малышке нужно утопить горе… Он должен исправить свою оплошность… Он наливает ей… Наливаем себе… Она наливает нам… Пошли все более красные и красные вина… Он заявил, что за ценою не постоит… Малышка говорит, говорит без остановки – совсем опьянела!.. Трещит… Быстро же ее развезло… Всего две рюмки шабли – и болтает, болтает… Еще две порции муската – и из нее посыпалось, как из порванного мешка. Чего только она ему не порассказала! Все наши планы, все наши тайны – без задержки… Я моргнуть не успел… Что мы собираемся в Америку… О дорожных расходах… О картах… О том, что у нас будут фальшивые паспорта… Ничего не утаила… Вот порадовала его!.. Что я больше не буду зваться Фердинандом… Ни дать, ни взять полицейское донесение… Загулявшая плутовка!.. Толкаю ее коленом – никакого впечатления… Та-та-та!.. Приспичило ей покрасоваться, и вот такая вышла несусветная чудь… Вдобавок ко всему подавай ей еще театральности… чтобы все слушали… В точности, как эта вонючка… Убить бы их обоих!.. Со сцены в зал… По-английски, по-французски… Наш скоромох только того и ждал… Вот уж повезло!.. Полный восторг! Начинает набирать потерянные очки.
– Только этого я и ждал! Только этого и ждал! – скрежещет он на весь зал. Прекрасно, Фердинанд, прекрасно!
Одобряет целиком и полностью… Публика тоже любопытствует, ее занимает наш разговор… А эту осатанелую девчонку уже ничто не заставит замолчать!.. Какую ахинею она несет!.. Поистине, мы произвели здесь сенсацию, не скоро нас забудут… Это было бы в известном смысле забавно, когда бы не этот гнилостный дух… Но, по видимости, это никого не смущает. Одному мне не по себе… Посетители болтают, прыскают со смеху, бросают нам грубоватые шутки… С аппетитом у них полный порядок. Одного меня мутило… Сороконожка на меня не сердится, а ведь я только что утер ему нос… Снова закадычные друзья…
– Чертушка Фердинанд! – вскрикивает он… и бух со всего маху по плечу! Ну и рука у него!.. Покрепче моей… Вот уж точно – костяная… Так больно, что хоть криком кричи, но я терплю… Он поднимает бокал за наше здоровье:
– To the young couple! Hip, hip! За юную чету! Гип, гип! – призывает он публику – она вполне созрела.
– Гип, гип, ура! – дружно раздается в ответ.
Вновь навалились на еду, зажевали… Наш выпивоха меняет обличье… Я имею в виду вспышки света: они пропали… Есть один вопрос! Он колотит себя по черепу. Костяная коробка гудит, точно колокол.
– А ваш дядя поставлен в известность?
Вот что неожиданно обеспокоило его… Но откуда ему известно о дяде? Он никогда не видел его… А малышке и горя мало: развлекается, швыряя во все стороны хлебные катышки… Совсем распустилась… вино действует, хмель…
– Uncle… Uncle! Не don't care! Ему безразлично!
И подливает себе игристого, сама себя обслуживает.
– Вам понадобится много стерлингов! Возвращается к этой теме: видно, не дает она ему покоя.
– Hoards of money! Hoards of money!
На сей раз он скрежещет столь пронзительно, столь визгливо, что зал замирает…
– Я волнуюсь за вас! – верещит он. – Волнуюсь за вас обоих!
И ну стучать, скрипеть, клацать… никогда еще не поднимал такого шума… загремел всеми своими костями… Грохот такой, точно трясут ящик, куда наложили деревяшек… И в то же время забавно… рядом хохочут…
– В голове не укладывается, что вы уезжаете, дети мои!
Все о нас стенает.
Сидящие в зале стенают вместе с ним, вторят его ноющим причитаниям… Вздыхает он – вздыхают они…
– Тихий океан далеко, далеко! С ума можно сойти! Никак не меньше пятисот фунтов, милые мои! Дорога! Пароходы! А жратва!
Что он несет!.. Я не допущу этого! Обрываю его:
– Все же дешевле, чем до Тибета!
Нечего морочить мне голову! У меня все рассчитано! Тибет! Что тут поднялось! Он как подскочит, как завопит!
– Тибет! – визжит он. – Тибет! Вы только послушайте!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
It's Gilbert the filbert! The Prince's of the nuts!
На диво точное подражание… Пусть все подтягивают! Отбивает такт ножом. Затем принимается за Этель, обладательницу мужского голоса… Забавно у него выходит… Он старается вовсю… Этель Леви из оперетты…
Watch your step, watch your step! She is an adventure!
За столиками подхватывают, невнятно подпевают… Это злит его – к черту! Т-с-с! Довольно! Пусть все замолчат! Тишина! Он имеет сказать нечто важное… Доверительно… Нет, вам обоим, Вирджиния! Просит нас наклониться к нему поближе… Фу, опять эта мерзость! Ему угодно, чтобы мы наклонились к самому его рту…
– Слушай, слушай! – начинает он. – Глория Дей, верно? Ведь точно Глория Дей? Но тут же спохватывается: – Нет, не она! Нет, нет! Конечно, нет, проклятье!
Дать такого маху! Он колотит себя по темени черенком ножа, как я колотил по кроватной перекладине. Голова его отзывается гулким звуком. Таким образом он наводит в ней порядок, прерывает поток красноречия неожиданными откровениями.
– Габи Деслис, дамы и господа! Имя этой женщины – Габи Деслис!
Он обращается ко всем, сидящим в ресторане.
– Внимание! Объявляю вам, что эта танцовщица Гарри Пилсера, эта очаровательная душечка – умерла! Почила в бозе нынче утром! Хи, хи, хи! Все слышат меня? Я лично видел ее кончину…
Присутствующие ошеломленно переглядываются… никак не уразумеют, какое отношение это имеет к закускам.
– Да, да! – напирает он, смешливо фыркая. – Призраки! Верно, Фердинанд? Не более чем призраки, Фердинанд!
Обращается ко мне по имени при людях, призывает в свидетели… Дружка его… его… Не могу его оттолкнуть – еще обидится, а то и разъярится… жуткое зрелище… Смех у него замогильный, это уж точно… Габи Деслис была видной фигурой – эти никак не могли прийти в себя от неожиданного известия…
– Призраки, призраки! – все твердил он… ему нравилось повергать их в смятение… запутывать так, чтобы перестали соображать, что божий дар, а что яичница.
– Ведь верно, Фердинанд, верно? Всего лишь призраки! Главное, не прекословить ему!
– Разумеется, Сороконожка, разумеется! Вы чертовски правы!
Надо бы переменить тему…
– Суп! – возвещаю я. – Подавайте суп!
Мужественный поступок – не до супа мне!
– Ах, да! Конечно, конечно!
Проклятая рассеянность!.. Вспомнил… Вновь с силой стучит себя по черепу, чтобы срочно переключиться.
– Гарсон! Oberst! Waiter! Халдей! Kellner schnell, schnell! Сзывает на всех языках, чтобы все разом явились… Какой хохмач! Сколько молодости!
– Подайте нам прежде курицу, отменную курицу под сметаной! Главное, не забудьте сметану!
Бросает мне плутовской взгляд.
– Эта сметана – просто объедение! Убедитесь сами, друзья мои! Язык проглотишь! Все еще не насытились, дорогуша? А вы, дружище?
– Да так себе… – отвечаю ему.
– Может быть, крабов?.. Икры?.. Кнелей?.. Выбирай, чего пожелаешь.
Добивается, чтобы меня замутило до одурения – уж он-то знает, как на меня действуют его запашки… Снова начинает действовать мне на нервы…
– Вы очень богаты, господин Сороконожка? – спрашиваю у него громким голосом.
– Богат… Богат? Как сказать… Дело случая… Действительно, я пускаю в обращение денежные знаки… Наследую, трачу… Каждый день наследую, не так ли? Вы понимаете?
Смутить его невозможно. Сообщает мне подробности… Преспокойно…
– Видите ли, ведь мне каждую минуту что-то перепадает! То оттуда, то отсюда деньжата… Хи, хи, хи! Мелочь, а в итоге набегает… И так все время… Словом, располагаю!
До чего же забавно! При одной мысли об этом он прыскал от смеха… При мысли о том, как это ему достается и что этому конца не видно… Малышка ничего не понимала, хохотала вместе с ним. Верно, решила, что попала на представление балаганного шута… Живот можно надорвать, глядя на него!.. Ах, простая душа! Он твердил, что тут и понимать нечего.
– Поступления, поступления! – его корчило от восторга. – На текущий счет, хи, хи, хи!.. Всегда открыт, дамы и господа! «Корнер Хаус»! Открыт и днем, и ночью!
Ну, хват! Бесподобен! Днем и ночью! Какая находка! Вроде славного Лайонз Лестер… Кто же выпустил его? Вокруг его головы посверкивает, светится одежда на нем, мерцает в глубине глазниц… Вот такая у него мистика… Вряд ли у них выйдет лучше с Ахиллом… Эта мысль вдруг поразила меня, когда я глядел на него… Мумия с плакатиком, лампочками и прочим… Зря они будут тратить время на реставрацию – все равно не будет столь разительного впечатления… Им бы этого использовать… Охотно подарил бы… А между тем публика рядом с нами начала… беспокойно принюхиваться. Смотрят на меня, я ежусь… Не понимают, откуда тянет этим густым смрадом, подхватывают тарелки обеими руками, подносят к носу свои бифштексы. Такими уморительными они вдруг показались мне! Я так и покатился со смеху, не могу остановиться. Теперь нас трое весельчаков… Эти все нюхают, нюхают… Наш канатоходец особо не огорчается. «На мой текущий счет!» – повторяет он. Он держится мнения, что получается здорово. Малышка все-таки заметила, что происходит что-то странное.
– Isn't he funny? Don't you think? Ведь правда, он смешной?
Лопнуть можно от смеха!
Эти слова вызывают у него новый взрыв хохота. Его огорчает лишь, что я креплюсь… что меня не стошнило прямо в тарелку. Только Вирджиния ничего не чувствует, не замечает отвратительного зловония… Невероятно! Страшно довольна – и все тут. Ей безумно нравится ресторан, публика, музыка… Озорная шалость! А дядя-то ждет нас! Праздник в самом разгаре. Ее вздернутый носик подрагивает, сейчас что-то спросит… Любопытство молоденькой кошечки.
– Вы давно знаете его?
Прямо так и спросила у Сороконожки, хватило наглости! Ведь обо мне спросила!..
– Всю жизнь, милочка! Nobody knows him better! Никто не знает его лучше меня!
И рад-радешенек: вот удача!
– Еще бы нам не знать друг друга! Как еще знаем, мадемуазель! Спросите, спросите-ка его! С ним случаются такие припадки гнева – как вспыхнет, как распалится… не приведи, Господи! Ведь верно, я знаю тебя, дружочек?
И снова щерится, щелкая челюстями – того и гляди, все зубье себе раздробит. Щелкает, точно в черепушку кастаньет насыпано, а снизу волнами наплывает смрад гниющей падали… Целый батальон замертво свалит!.. Сидящие поблизости снова тянут носами, подозрительно нюхают свои бифштексы, ничего не понимают.
Он положительно собирается сорвать бурные аплодисменты. Сидит, сидит актеришко в нашем канатном плясуне!
– Могу утверждать без ложной скромности, что мне знакомы детские розыгрыши, каких вам не часто случалось видеть! Звучавшие на самых развеселых подмостках… и я знаю, что говорю! В самых распотешных балаганах!
Он заговорщически подмигивает мне… Догадался, что мне пришла в голову мысль об Ахилле… По лицу догадался… Ох, как не хочется, чтобы проникали в мои тайны!
– Да, без ложной скромности! – повторяет он. – Совершенно необычные аттракционы! Познакомился с ними еще во время оно!
За сими словами он испустил душераздирающий вздох, исполненный печали неизъяснимой, сокрушающее сердце рыдание сквозь нос… Звук такой, точно он шумно отрыгнулся… а зловония напустил, хоть беги! Меня едва не стошнило – насилу удержался… Подловил-таки, свинья эдакая!
– В другом мире! – между тем продолжал он. Взор его отуманился… подернулся грустью… глаза часто замигали…
– В Америке? – вступила малышка. Сказала первое, что пришло ей на ум.
– Нет, мадемуазель, нет! В Париже!
В Париже! Девчонка так и завертелась на своем стуле. Ей тоже хотелось в Париж. Ей вообще хотелось побывать везде. Вдруг она взгрустнула, залопотала что-то. Выходило, вроде, что она знает Париж… С дядей ездила… Девчонка бормочет, точно во сне… Странно! Тоже затосковала о былом… С чего вдруг?.. А, так она подражает Сороконожке!.. Она бормочет с такой грустью: «Часто, часто в Париж!.. С тетей, с дядей, со всеми… Милая моя тетя!.. Милый мой дядя!.. Платья, шляпы, кружева – все ей покупалось… Dresses… dresses… Мне, знаете, тоже… dresses!.. Вот уже и воспоминания кокетки… То опечалится, то вдруг снова развеселится… и вдруг как зарыдает!
– You didn't know my aunt?
Знал ли я ее тетю? Такая простодушная, такая грустная… словно все в мире были знакомы друг с другом. Тоже дело рук этого говенного мертвяка! Вконец он истерзал ее печалью.
Только охота ему еще больше форсу напустить.
– Я со всеми знаком, мадемуазель!
– Со всеми? А со своей матерью, падаль?
Вот как я ошарашил его!
– А ты, часом, моих кишок не видел? – зло возразил он. Вижу, роется в своих лохмотьях… собирается вытащить свои потроха. Замутило меня… и я сдался, проглотил молча. А он оскорблен: перестал пыжиться, скрипеть и все такое, нахохлился на своем стуле, знать меня не желает, пень эдакий, перестал посверкивать, надулся… А эта чертова девчонка снова вылезла… Непременно знать ей надо.
– Но моя тетя умерла, сударь… Она была такая добрая, такая добрая!..
Очаровательный разговор! Пихнул ее коленом, но она не поняла.
– Умерла моя тетя, сударь! – повторила она. Он разом повернулся к ней.
– Вашу тетю убили? Nobody killed her? Как раз для ушей сидевших рядом с нами!
Малышка широко раскрыла глаза… никак не сообразит, что бы это могло значить… Повторяет «killed her… killed her…», озирается на публику…
Он наклонился к ней и спросил в лоб:
– С ней приключился несчастный случай?
И заскрежетал, заклацал, забренчал костьми. Зазвенели бокалы, тарелки. Так задребезжало… что я уже решил, что вот сейчас все повалится, перебьется – такой с ним случился припадок веселья.
– Вот смеху-то! Вот умора! – пронзительно заблеял он, так что задрожали, зазвякали стекла во всех окнах.
– Как же, несчастный случай! Не верю я в несчастные случаи!
Скандал, срамота… Что он вытворяет, какой вой поднял… Гляжу в сторону директора, стоящего тут же во фраке… Почему он не прикажет вышвырнуть его? Или чары и на него действуют? Неужто не чует запаха? Похоже, он испытывает к нему чувство почтения… наблюдает на расстоянии… Так не может продолжаться.
– Это скелет! – объявляю я во всеуслышание. Без всяких околичностей. Он прикидывается, будто ничего не слышит. Бедная малышка в полной растерянности… Мордочка, милое грустное личико. Потрясенная… глядит на это чудовище… В какой переплет мы попали!.. Но если появятся легавые, будет еще хуже… Вляпались! Сажусь на место, слушаю, что он несет… Клянусь, он просто околдовал всех!.. Никто и пикнуть не смеет… Поразительная, колдовская власть!.. А все-таки сделал промашку наш канатоходец! Сунулся с этой тетей! Ни к селу ни к городу! Убийство, убийство!.. Заладил! На дверь мне указывал… Я-то сразу сообразил, куда он клонит… Да пусть скрипит себе!.. Плевал я с высокой горы… на эти намеки!.. У меня убийство в крови, я и не скрывал! Медаль, воинские почести, все такое… Ну, так что, несчастный мосол?.. Пусть несет околесицу, мелет вздор, страхолюдина! Еще немного, и он увел бы ее у меня… заморочил бы ей голову своей замогильщиной… Ведь она уже на все стала глядеть его глазами… В ее возрасте сверхъестественная призрачность особенно ценится… По счастью, он такую глупость сморозил, в такую лужу ухнул!.. Бедная птичка так горевала по тете… так горько ее оплакивала… А такая веселая была еще минуту назад… Взяла было верх эта рубленая тухлятина, этот мешок костей, и так обмишулиться! Да еще собирался начать по новой… уже и не знал, с какого конца взяться… Что-то сообразил, хотел поправить дело… да все не то… все не так! Заскрипел, затрясся, пошел лепить ляпу за ляпой, огород городить… Этот жалкий сморчок распалялся все больше. Засветился вдруг изнутри, вся кожа обсыпалась огоньками… Нужно ведь ему было вернуть к себе уважение… Расшибается в лепешку… Пыжится… А она уже и не слушает, и не глядит… А слезы так и текут, так и текут… Я радуюсь… Какой провал! Каждая жилка во мне дрожит от радости… Вот только отсветов я не бросаю… И, надеюсь, такая вонь от меня не идет… Куда подевалась самоуверенность господина Чудилы С Того Света! И командовать перестал… Приободрившиеся гарсоны забегали, потащили всякой снеди… Три салатницы сельдерея, круглый столик со всякой птицей… Надо бы повременить, дух бы перевести… Так, к слову пришлось… Перевести дух среди такой вони… Еще три больших подноса с холодным мясом… Каждого блюда на троих… Холодное мясо с кровью… Три соусника… Еще три чашки зеленовато-желтого сока… Меня мутит… Он наблюдает за мной…
– Для членов семьи! – объявляет он. Утонченность вполне в его духе… Повторяет… Делаю глоток – нрава я стоического… Директор смотрит на нас… Боже, какая мерзость во рту! Гадость невыразимая! Отламываю хлебного мякиша и жую, жую… Жую без остановки – лишь бы не вырвало… Малышка решила, что довольно уже киснуть… Видя, с какой жадностью я жую, она тоже отведывает… тычет вилкой то туда, то сюда. Я продолжаю набивать утробу хлебом… А что он, ест или нет? Смотрит, как едим мы…
– Вы не едите, господин Пачули? – окликаю я его.
– Обхожусь, знаете ли… Разве что какой корешок… Из землицы!
Снова со своей усмешечкой… Неисправим! Надо встряхнуться, напиться допьяна! Напитков сюда, вина! Главное, баньюла! Малышке нужно утопить горе… Он должен исправить свою оплошность… Он наливает ей… Наливаем себе… Она наливает нам… Пошли все более красные и красные вина… Он заявил, что за ценою не постоит… Малышка говорит, говорит без остановки – совсем опьянела!.. Трещит… Быстро же ее развезло… Всего две рюмки шабли – и болтает, болтает… Еще две порции муската – и из нее посыпалось, как из порванного мешка. Чего только она ему не порассказала! Все наши планы, все наши тайны – без задержки… Я моргнуть не успел… Что мы собираемся в Америку… О дорожных расходах… О картах… О том, что у нас будут фальшивые паспорта… Ничего не утаила… Вот порадовала его!.. Что я больше не буду зваться Фердинандом… Ни дать, ни взять полицейское донесение… Загулявшая плутовка!.. Толкаю ее коленом – никакого впечатления… Та-та-та!.. Приспичило ей покрасоваться, и вот такая вышла несусветная чудь… Вдобавок ко всему подавай ей еще театральности… чтобы все слушали… В точности, как эта вонючка… Убить бы их обоих!.. Со сцены в зал… По-английски, по-французски… Наш скоромох только того и ждал… Вот уж повезло!.. Полный восторг! Начинает набирать потерянные очки.
– Только этого я и ждал! Только этого и ждал! – скрежещет он на весь зал. Прекрасно, Фердинанд, прекрасно!
Одобряет целиком и полностью… Публика тоже любопытствует, ее занимает наш разговор… А эту осатанелую девчонку уже ничто не заставит замолчать!.. Какую ахинею она несет!.. Поистине, мы произвели здесь сенсацию, не скоро нас забудут… Это было бы в известном смысле забавно, когда бы не этот гнилостный дух… Но, по видимости, это никого не смущает. Одному мне не по себе… Посетители болтают, прыскают со смеху, бросают нам грубоватые шутки… С аппетитом у них полный порядок. Одного меня мутило… Сороконожка на меня не сердится, а ведь я только что утер ему нос… Снова закадычные друзья…
– Чертушка Фердинанд! – вскрикивает он… и бух со всего маху по плечу! Ну и рука у него!.. Покрепче моей… Вот уж точно – костяная… Так больно, что хоть криком кричи, но я терплю… Он поднимает бокал за наше здоровье:
– To the young couple! Hip, hip! За юную чету! Гип, гип! – призывает он публику – она вполне созрела.
– Гип, гип, ура! – дружно раздается в ответ.
Вновь навалились на еду, зажевали… Наш выпивоха меняет обличье… Я имею в виду вспышки света: они пропали… Есть один вопрос! Он колотит себя по черепу. Костяная коробка гудит, точно колокол.
– А ваш дядя поставлен в известность?
Вот что неожиданно обеспокоило его… Но откуда ему известно о дяде? Он никогда не видел его… А малышке и горя мало: развлекается, швыряя во все стороны хлебные катышки… Совсем распустилась… вино действует, хмель…
– Uncle… Uncle! Не don't care! Ему безразлично!
И подливает себе игристого, сама себя обслуживает.
– Вам понадобится много стерлингов! Возвращается к этой теме: видно, не дает она ему покоя.
– Hoards of money! Hoards of money!
На сей раз он скрежещет столь пронзительно, столь визгливо, что зал замирает…
– Я волнуюсь за вас! – верещит он. – Волнуюсь за вас обоих!
И ну стучать, скрипеть, клацать… никогда еще не поднимал такого шума… загремел всеми своими костями… Грохот такой, точно трясут ящик, куда наложили деревяшек… И в то же время забавно… рядом хохочут…
– В голове не укладывается, что вы уезжаете, дети мои!
Все о нас стенает.
Сидящие в зале стенают вместе с ним, вторят его ноющим причитаниям… Вздыхает он – вздыхают они…
– Тихий океан далеко, далеко! С ума можно сойти! Никак не меньше пятисот фунтов, милые мои! Дорога! Пароходы! А жратва!
Что он несет!.. Я не допущу этого! Обрываю его:
– Все же дешевле, чем до Тибета!
Нечего морочить мне голову! У меня все рассчитано! Тибет! Что тут поднялось! Он как подскочит, как завопит!
– Тибет! – визжит он. – Тибет! Вы только послушайте!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82