А он бесстрашно стоял, не двигаясь с места, затем принялся обкладывать их:
– Цыц, овсянка! Shut up, Англия! Гоа сильнее всех! Кругом!
Заворачивайте-де оглобли!
– Ты видел? – орет он мне. – Видел?
Он сильно возбужден, но еще больше подогревает себя, вопит, впавши в транс, срывает с себя коротенькую кофтенку, вознамерившись попотчевать их настоящей пляской.
– Давай девяносто вторую!
– Уж и не упомню, что за девяносто вторая!.. Он подсказывает:
– Так!., так!., так!., так!..
Я поднялся на тротуар. Не буду ничего играть! Довольно уж побузотерили! Он размахивает руками, неистовствует… девяносто вторая фигура… Теперь вспомнил… Он сплетает руки, судорожно извивается, строит рожи, словом, все, как положено. Бескостное вихляние… Труд немалый. Не очень-то он изящен. Приходится стараться, и все это на маленьком пятачке, посреди едва не наехавших на него автомобилей… Оглушительный рокот, рев двигателей совсем рядом с ним, хор негодующих голосов по всей Риджент-стрит. Воздух так насыщен гневом, что дома расплываются, тротуары кружатся у меня перед глазами… От самой Марбл-Арч заливаются свистки полицейских, трещат все громче, оглушительно раскатываясь, перекрывая голоса, грохот двигателей, омрачая, ослепляя, дурманя мозг, заглушая все.
Давай, надрывайся, легавый! Торчит на своей тумбе и после каждого свистка подскакивает, багровея, кипя от ярости, орет Состену:
– Go away! Go away! Fool! Scrum!
Но Состен не слышит… Он ликующе подает мне знаки, что он-де на вершине могущества, тычет пальцем в грузовики и автобусы, трясущиеся перед ним, как студень, эти исходящие паром, фырчащие, бьющие струями, лишившиеся возможности включить сцепление моторы. Они скрежещут, рассыпаются, разваливаются, блюют… Огромное, скучившееся стадо упрямых, укрощенных чудищ на асфальте… Боже, какое представление!.. От «Эмпайр» до «Ройял» невообразимая пробка, сам черт удавился бы, ножа не просунуть!.. Регулировщику надоело дергаться на своей тумбе, пытаясь прогнать Состена. Махнув рукой на все – свою должность, столбик с дорожными знаками, указательные стрелки, тумбу – он слезает на мостовую, он просто вне себя! Этакий ярмарочный великан – плечищи, ручищи…
Вот его белые перчатки над Состеном, над его головой. Сейчас он раздавит, уничтожит его!
Однако Состен все пляшет, перескакивая с ноги на ногу, рожа восторженная…
Полицейский орет: «Will you stop! Will you stop, rascal?»
Орет так громко, что его голос заглушает грохот грузовиков, автомобильные клаксоны, вопли, сирены, гвалт прохожих, скучившихся на тротуарах.
Состен убегает от полисмена, увертываясь от него среди грузовиков – пируэты, рельве, стремительные глиссе, вновь пируэты – замешкавшись, тут же прибавляет ходу перед самым носом дрожащих от нетерпения автобусов – а их скопилось не менее трех тысяч! – посреди гигантского затора и немыслимого тарарама: тридцать шесть тысяч рожков, гудков, колокольчиков, сирен, корнетов, бесновавшихся на всем протяжении дорожной пробки от Чаринг-Кросс до Тоттенхэма – гром Судного Дня!.. Ату его!.. Держи!..
А он продолжал между тем отплясывать свой диковинный ригодон, завораживающий до совершенного изумления, взмывающий в своем платье над землей, возносящийся, вертящийся вихрем – вспорхнувший эльф, грация и чудо, шалун, разбегавшийся среди автобусов, – то исчезающий, то вновь возникающий непослушный сорванец, затеявший игру в прятки… Улыбка не покидает его лица. Фигуры Воплощения, девяносто шестая страница «Вег»… И в довершение картины – очумелый, взбесившийся от ярости, гоняющийся за ним полисмен.
Я наслаждался зрелищем. А что еще оставалось? Не стучать же вилкой! Да он все равно не услышал бы, а меня просто повязали бы.
Верзила полисмен натыкался на автобусы, все сметал на своем пути, а Состен выскальзывал у него между пальцев… Совершенно невесомый, пушинка!.. Если бы толпа разошлась, какая была бы радость, какое счастье!
Я не собирался вмешиваться, просто драл глотку вместе со всеми, подзадоривал Состена в этой корриде с полисменом, в этой гонке среди рычащего хаоса, в стаде дрожащих от нетерпения чудищ – нечто вроде спорта, переживаний болельщика…
– Go on, man! Cut him short, fellow!.. Давай, мужик! Заткни ему глотку, парень!..
Я трубил, точно в охотничий рог: «Тру-у! Тру-у! Бу-у!» В совершенном восторге!.. Тарелочка, вилка и ложка лежали у меня в кармане. Незачем привлекать к себе внимание… Солдаты тоже развлекались. Набившиеся в автобусы люди в одеждах цвета хаки высыпали на мостовую, чтобы удобнее было следить за погоней, принялись размахивать руками подобно Состену, словно танцуя фарандолу, запрудили всю улицу… Взявшись за руки, устроили перед штатским людом оцепление, оттеснили его. Их охватило лихорадочное возбуждение… В людском скопище затесались там и сям пьяные, торговцы спичками, торчала тележка, доверху полная фиалок, и я обратил также внимание, что прямо над Состеном летали две чайки и воробей. Людские толпы хлынули с тротуаров на мостовую, запрудив всю площадь Пикадилли-Серкус, перекрестки – неудержимая лавина, сметающая полицейских и автомобили, все погребающая под собой, останавливающая всякое движение, вынуждающая автобусы отъезжать задом, ревущая немолчным ревом…
Состен черт знает что вытворял, выкладывался без остатка, даже платье лопнуло! Он искал меня глазами, и я съежился, стараясь стать совсем незаметным… Детина-полисмен беспомощно барахтался, увлекаемый завихрениями танца, не в состоянии даже повернуться; его подхватывала, втягивала, влекла прочь фарандола… Народ отплясывал вокруг зданий, среди автомобилей. Точно нечто бесплотное, пляшущая толпа проскальзывала всюду между рычащими автобусами, перед сгрудившимся стадом разъяренных мастодонтов – ярмарочная потеха в центре Лондона по вине Состена… Я не сомневался, что это дорого ему обойдется. Мне воображался карающий меч, наказание… Хорошо бы потихоньку смыться, прошмыгнуть на Тоттенхэм-роуд, но теснота была такая, что не представлялось никакой возможности хотя бы на вершок податься либо назад, либо вперед. Попал, как кур в ощип!
Полисмен надсаживался, дуя в свисток. На помощь!.. Караул!.. Он совершенно выбился из сил, ползая под автобусами, сигая с империалов вслед неуловимому Состену, вьющемуся вьюном, перескакивающему с капота на капот, перелетающему на десять, двенадцать метров – серна… лань… фея!.. Полисмен выходил из себя, то и дело стукался головой, рыкал под автомобильными днищами – лев, прямо лев! Издали кидался бегом, набивая себе шишки. Он скинул брюки, мундир, портупею и гонялся за Состеном на карачках, нагишом!..
– Ему хочется пить, – заметила чья-то девочка. – Он лает! Он взбесился!
У меня пропало всякое желание смотреть…
В эту минуту в отдалении послышался звон колокола пожарной кареты… «Fire! Fire!.. Звон гулко отдается, эхом отзывается в людском скопище…
– Бом! Бом! Бом!
А Состен отплясывает то на одной, то на другой ноге, выводит затейливые фигуры… И вся эта радостно одурелая орава, взявшись за руки, тоже закружилась в сумасшедшей сарабанде!..
– Бом! Бом! Бом!
Плясуны носятся как угорелые. Те, что в хвосте вереницы, налетают на стены домов, отлетают, пронзительно вскрикивают…
Пожарная карета удаляется, колокол звучит все тише…
И тут на площадь высыпала целая куча фараонов. Они появились в противоположном конце площади со стороны Хай-Маркета. Не менее сотни копов в синих мундирах…
Я не теряю головы, я ждал этого… Бешеные быки! Ринулись, сметая все! Не зря свистел тот фараон!..
Они набрасываются на вереницу пляшущих сарабанду, вклиниваются в толпу, сокрушая любителей джиги кулаками, сшибают с ног, раскидывают кружащихся в хороводе, наступают на поверженных, попирают, топчут их. Истошные вопли, судорожные всхлипывания опрокинутых наземь, звук ударов по стукающимся друг о друга, трескающимся головам, кровь течет ручьями… И тут вперед кидается второй отряд полисменов. Успеваю увернуться, не смогли они сгрести меня!.. Пустился наутек, не растерялся!.. Буйволы в накидках молотят без разбора. Я спохватился: а как же Состен? Не брошу же я его околевать здесь!.. О, черт!.. Час от часу не легче!.. Тащить его умирающего домой? А что я скажу?.. Озираюсь, зову, бегаю перед потоком замерших автомобилей и наконец обнаруживаю его распростертого на тротуаре – два гиганта осыпают его ударами, бьют смертным боем, один дубинкой, другой пинает сапогами.
– There! There! – заорал я, тыча рукой в противоположную сторону улицы, как если бы там происходило нечто чрезвычайное… «Fire! Fire!» – подначиваю я их. Мне удалось-таки отвлечь внимание этих быков… Ворча, они удаляются в том направлении, куда я указывал.
– Ой-ей-ей, Учитель, что с вашей головой! – обращаюсь я к Состену. – Да вы помрете!.. Кровищи-то сколько!..
Он порывисто дышит, валяясь в сточной канаве. С головы стекает кровь… Срываю с него изодранное платье – совсем будет некстати, если его узнают… Побоище продолжается повсюду, страсти по-прежнему накалены. Фараоны свирепо работают дубинками напротив «Лайонз». Есть возможность испариться. Пытаюсь поднять Состена, поставить его на ноги.
Его изрядно отделали: глаза заплыли, нос так распух, что на нем нашлось бы место для трех, даже четырех ноздрей, и отовсюду течет кровь.
Крепко досталось ему.
– Не везет вам, дорогой Учитель! Что-то не подействовала Мощь!..
В эту минуту началась паника, толпа отшвырнула, сдавила, потащила нас. В данной ситуации весьма кстати, ведь сам по себе Состен не удержался бы на ногах. Рот его полон кровавой каши, волос, выбитых зубов, пенящейся слюны…
Мало-помалу он выплевывает все это на окружающих, но никто ничего не замечает. Он пытается что-то сказать, но у него начинается рвота – облил меня шоколадной жижей. Его отбрасывает в сторону… Догоняю. В невообразимой суматохе ему удается все же вымолвить:
– Неужели не подействовало?
Похоже, он в недоумении.
– Вы простудитесь, – бросаю ему в ответ.
Толпа тащит и тащит нас, валом валит в сторону Шафтсбери. Подвигаемся порывисто, толчками – то сдавит так, что нечем дышать, то переводим дух… От натиска хрустят кости, со всех сторон мне в ребра упираются чужие мослы… Припечатало к фасаду лавки. Передо мной маячит Состенова физия. Из носа у него течет кровь. Он еще легче меня, и толпа несет его, точно щепку… По счастью, стоит более или менее приличная погода, ведь на нем только сорочка да брюки, мокрые насквозь, извоженные, вывалянные в сточной канаве…
В конце концов мы выбрались из этого столпотворения… Продолжая вопить, люди все бегут мимо нас. Мы притуливаемся в сторонке, за небольшим выступом, образованным входной дверью какого-то дома. Состен уже способен стоять без поддержки, несколько приободрился, но лицо залито кровью, течет даже из ушей.
– Может, выпьем?
Не хватало только, чтобы он напился!..
– Нет уж!.. – отвечаю. – Едем домой!
Садимся в 114-й. Через Марбл-Арч ехать недалеко… В голове у меня мелькнуло, что на Пикадилли еще продолжается, наверное, побоище, как, впрочем, и бунт, и пляска…
– Ну и кашу вы заварили, Учитель!
Чтобы он не подумал, что у меня плохо со зрением…
Он отмалчивался, подтирал нос… А в общем, что тут говорить?.. Главное, скоро будем дома. Мне не терпелось свидеться с Вирджинией, узнать, как дела. Пока Состен, сидя на империале автобуса, очищал себе ноздри, зажимал пальцами нос, чтобы прекратилось кровотечение, я вновь завел разговор об обстоятельствах скандала, о его неосторожных поступках, об опасности, которой он подверг себя, упомянув и о том, что спас ему жизнь… вырвал его из лап обезумевших от крови полисменов…
Он вспыхнул, в оскорбительных выражениях заявил, что вина целиком на мне, что из-за меня улетели прочь Духи и Гоа… прежде всего из-за моей трусости… что я палец о палец не ударил, в самые драматические минуты побоялся стукнуть хотя бы разок вилкой… Где вилка?.. Где блюдечко?.. Он просто слов не находит!.. Это просто позор!..
Не мог он простить мне, что я не стучал. А кто его от смерти спас? Это что, не в счет?..
У него обильно кровоточила нюхалка, расквашенные глазницы – текло отовсюду, рот полон крови, он отхаркивал кровяные сгустки, брызгая на соседей, пиджак спереди был весь красный…
– Приехали, сходим! – бросаю ему.
В самом деле, почти рядом. Прошлись пешочком. Вот и дом. У Состена по-прежнему кровоточит нос. Нежелательно, чтобы нас видели. Идем по малой аллее через сад, прямо к кухонным дверям…
Нам улыбнулась удача: дяди не оказалось дома, собирался вернуться лишь вечером – дни он проводил на скачках. Спозаранку поехал то ли на «Аскот», то ли на другой ипподром.
Еще из сада я позвал:
– Вирджиния!
Она тот же час откликнулась, ужасно была рада, но особенно не переживала, ждала нашего возвращения. Ей и в голову не приходило, что мы можем не вернуться, полностью доверяла мне. Очень мило с ее стороны… Так приятно было это слышать, что я без всякого стеснения поцеловал ее при Состене. Она спросила, где мы были – все-таки разбирало ее любопытство, да и выглядел Состен так, что невольно возникали вопросы: разодранная сорочка, все в крови, кровоподтеки вокруг глаз, во рту дыра на месте трех выбитых зубов…
– Попал под автобус, – сразу же объявил я, предвидя расспросы. – Мы ходили к его супруге. Она прихворнула, но теперь ей лучше.
Состену оставалось лишь поддакивать. Привели себя в порядок, умылись, подкрепились. Самочувствие улучшилось. Меня разбирал смех.
– Вот тебе и Гоа! Накрылся! Нет, это надо было видеть!
Чтобы поразвлечь Вирджинию, я принялся во всех подробностях рассказывать о случившемся, о том, как Состен скакал по автобусам и как его отдубасили молодцы из Скот-ланд Ярда.
– Ой, не могу! Ох, и вложили они ему! Сдохнуть можно! Вот тебе и магические опыты! Нет, надо было видеть его – мотылек!.. Ой, держите меня! Славно потрудился…
Он тоже улыбался, но скрепя сердце… возражал в свое оправдание, что я его бросил, не стучал вилкой о блюдечко, как было условлено… что струхнул перед легавыми и все погубил… что сила в действительности возникла и была целиком на нашей стороне, но я-де спугнул ее своим поведением, иначе мы перевернули бы Лондон вверх дном, загнали бы полисменов, как крыс, в сточные канавы… что у автобусов заглохли моторы, а если я не считаю это доказательством – значит, я был настроен враждебно и, стало быть, глупости у меня еще больше, чем трусости… что если бы я не смалодушничал, а достал из кармана вилку с блюдечком и аккомпанировал ему стуком, как договаривались, посреди Пикадилли возник бы очаг Силы, автобусы полетели бы кувырком и произошло бы теллурическое превращение, какого не видано было даже в Бенгалии, хотя там явил свои чудодейства Гоа Гвентора… тогда ламы Оффрефонда наслали на Землю катаклизмы, теллурические содрогания, от которых раскалывались Гималаи, когда Индия сотряслась до самого Цейлона, когда возмущения появились даже на Луне и могли наблюдаться в телескоп… Нечто подобное произошло бы и на Пикадилли-Серкус, если бы я не наложил в штаны, когда пришло время действовать… Он-то не жалел себя… В сущности, я предал его…
– Хорош воитель! – заключил он. – Автобусов боится! Съязвил, чтобы унизить меня в глазах Вирджинии.
– Циклоны, да, циклоны – вот что было у меня под ногами! Я чувствовал их, когда танцевал, они клокотали прямо подо мной!.. Стоило тебе постучать, и я обратил бы в прах парламент, констеблей, Вестминстер… Все было поднесено, как на блюдечке, но ты даже не потрудился заглянуть в «Вегу»!.. Ни стука, ни ритма, ни души… Токи не достигали меня… Я мог бы плясать до завтрашнего дня, сбить себе ноги до крови, а тебе и горя мало!..
Ведь самой малости не хватало! Он, Состен, все время ощущал, что на Пикадилли-Серкус назревает нечто вроде космического чуда переворота в религиях… что небо готово ринуться на землю… и что в этом заключен некий совершенно невероятный смысл. Он клятвенно уверял, что едва он начал исполнять шестнадцатую фигуру, как флюиды, теллуры Геона раскалили мостовую прямо под его подошвами, и вот вам доказательство: автобусы начали отъезжать задом, а толпы завопили о чуде едва ли не до самых набережных Темзы и Трафальгарской площади…
Лично я ничего похожего не видел, только невообразимую сумятицу, страшную бойню и копов, избивающих поверженного Состена… Вон и фингалы под глазами, только это, похоже, не в счет! Выходит, я – отпетый негодяй, бездарь, вредитель и все такое прочее… Словом, старая песня!..
– Послушайте-ка, что я вам скажу, красавчик! – отвечаю ему. – Если бы я не остался там и не сохранил моего бесподобного хладнокровия, мусора разделали бы вас под орех!.. Я ведь вытащил вас из сточной канавы! Копы так отутюжили бы вас, что вы никогда уже больше не раскрыли вашу поганую пасть – вот вам слово вредителя!.. Уши вянут слушать вас, волшебник хренов!..
Ему оставалось лишь молча проглотить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
– Цыц, овсянка! Shut up, Англия! Гоа сильнее всех! Кругом!
Заворачивайте-де оглобли!
– Ты видел? – орет он мне. – Видел?
Он сильно возбужден, но еще больше подогревает себя, вопит, впавши в транс, срывает с себя коротенькую кофтенку, вознамерившись попотчевать их настоящей пляской.
– Давай девяносто вторую!
– Уж и не упомню, что за девяносто вторая!.. Он подсказывает:
– Так!., так!., так!., так!..
Я поднялся на тротуар. Не буду ничего играть! Довольно уж побузотерили! Он размахивает руками, неистовствует… девяносто вторая фигура… Теперь вспомнил… Он сплетает руки, судорожно извивается, строит рожи, словом, все, как положено. Бескостное вихляние… Труд немалый. Не очень-то он изящен. Приходится стараться, и все это на маленьком пятачке, посреди едва не наехавших на него автомобилей… Оглушительный рокот, рев двигателей совсем рядом с ним, хор негодующих голосов по всей Риджент-стрит. Воздух так насыщен гневом, что дома расплываются, тротуары кружатся у меня перед глазами… От самой Марбл-Арч заливаются свистки полицейских, трещат все громче, оглушительно раскатываясь, перекрывая голоса, грохот двигателей, омрачая, ослепляя, дурманя мозг, заглушая все.
Давай, надрывайся, легавый! Торчит на своей тумбе и после каждого свистка подскакивает, багровея, кипя от ярости, орет Состену:
– Go away! Go away! Fool! Scrum!
Но Состен не слышит… Он ликующе подает мне знаки, что он-де на вершине могущества, тычет пальцем в грузовики и автобусы, трясущиеся перед ним, как студень, эти исходящие паром, фырчащие, бьющие струями, лишившиеся возможности включить сцепление моторы. Они скрежещут, рассыпаются, разваливаются, блюют… Огромное, скучившееся стадо упрямых, укрощенных чудищ на асфальте… Боже, какое представление!.. От «Эмпайр» до «Ройял» невообразимая пробка, сам черт удавился бы, ножа не просунуть!.. Регулировщику надоело дергаться на своей тумбе, пытаясь прогнать Состена. Махнув рукой на все – свою должность, столбик с дорожными знаками, указательные стрелки, тумбу – он слезает на мостовую, он просто вне себя! Этакий ярмарочный великан – плечищи, ручищи…
Вот его белые перчатки над Состеном, над его головой. Сейчас он раздавит, уничтожит его!
Однако Состен все пляшет, перескакивая с ноги на ногу, рожа восторженная…
Полицейский орет: «Will you stop! Will you stop, rascal?»
Орет так громко, что его голос заглушает грохот грузовиков, автомобильные клаксоны, вопли, сирены, гвалт прохожих, скучившихся на тротуарах.
Состен убегает от полисмена, увертываясь от него среди грузовиков – пируэты, рельве, стремительные глиссе, вновь пируэты – замешкавшись, тут же прибавляет ходу перед самым носом дрожащих от нетерпения автобусов – а их скопилось не менее трех тысяч! – посреди гигантского затора и немыслимого тарарама: тридцать шесть тысяч рожков, гудков, колокольчиков, сирен, корнетов, бесновавшихся на всем протяжении дорожной пробки от Чаринг-Кросс до Тоттенхэма – гром Судного Дня!.. Ату его!.. Держи!..
А он продолжал между тем отплясывать свой диковинный ригодон, завораживающий до совершенного изумления, взмывающий в своем платье над землей, возносящийся, вертящийся вихрем – вспорхнувший эльф, грация и чудо, шалун, разбегавшийся среди автобусов, – то исчезающий, то вновь возникающий непослушный сорванец, затеявший игру в прятки… Улыбка не покидает его лица. Фигуры Воплощения, девяносто шестая страница «Вег»… И в довершение картины – очумелый, взбесившийся от ярости, гоняющийся за ним полисмен.
Я наслаждался зрелищем. А что еще оставалось? Не стучать же вилкой! Да он все равно не услышал бы, а меня просто повязали бы.
Верзила полисмен натыкался на автобусы, все сметал на своем пути, а Состен выскальзывал у него между пальцев… Совершенно невесомый, пушинка!.. Если бы толпа разошлась, какая была бы радость, какое счастье!
Я не собирался вмешиваться, просто драл глотку вместе со всеми, подзадоривал Состена в этой корриде с полисменом, в этой гонке среди рычащего хаоса, в стаде дрожащих от нетерпения чудищ – нечто вроде спорта, переживаний болельщика…
– Go on, man! Cut him short, fellow!.. Давай, мужик! Заткни ему глотку, парень!..
Я трубил, точно в охотничий рог: «Тру-у! Тру-у! Бу-у!» В совершенном восторге!.. Тарелочка, вилка и ложка лежали у меня в кармане. Незачем привлекать к себе внимание… Солдаты тоже развлекались. Набившиеся в автобусы люди в одеждах цвета хаки высыпали на мостовую, чтобы удобнее было следить за погоней, принялись размахивать руками подобно Состену, словно танцуя фарандолу, запрудили всю улицу… Взявшись за руки, устроили перед штатским людом оцепление, оттеснили его. Их охватило лихорадочное возбуждение… В людском скопище затесались там и сям пьяные, торговцы спичками, торчала тележка, доверху полная фиалок, и я обратил также внимание, что прямо над Состеном летали две чайки и воробей. Людские толпы хлынули с тротуаров на мостовую, запрудив всю площадь Пикадилли-Серкус, перекрестки – неудержимая лавина, сметающая полицейских и автомобили, все погребающая под собой, останавливающая всякое движение, вынуждающая автобусы отъезжать задом, ревущая немолчным ревом…
Состен черт знает что вытворял, выкладывался без остатка, даже платье лопнуло! Он искал меня глазами, и я съежился, стараясь стать совсем незаметным… Детина-полисмен беспомощно барахтался, увлекаемый завихрениями танца, не в состоянии даже повернуться; его подхватывала, втягивала, влекла прочь фарандола… Народ отплясывал вокруг зданий, среди автомобилей. Точно нечто бесплотное, пляшущая толпа проскальзывала всюду между рычащими автобусами, перед сгрудившимся стадом разъяренных мастодонтов – ярмарочная потеха в центре Лондона по вине Состена… Я не сомневался, что это дорого ему обойдется. Мне воображался карающий меч, наказание… Хорошо бы потихоньку смыться, прошмыгнуть на Тоттенхэм-роуд, но теснота была такая, что не представлялось никакой возможности хотя бы на вершок податься либо назад, либо вперед. Попал, как кур в ощип!
Полисмен надсаживался, дуя в свисток. На помощь!.. Караул!.. Он совершенно выбился из сил, ползая под автобусами, сигая с империалов вслед неуловимому Состену, вьющемуся вьюном, перескакивающему с капота на капот, перелетающему на десять, двенадцать метров – серна… лань… фея!.. Полисмен выходил из себя, то и дело стукался головой, рыкал под автомобильными днищами – лев, прямо лев! Издали кидался бегом, набивая себе шишки. Он скинул брюки, мундир, портупею и гонялся за Состеном на карачках, нагишом!..
– Ему хочется пить, – заметила чья-то девочка. – Он лает! Он взбесился!
У меня пропало всякое желание смотреть…
В эту минуту в отдалении послышался звон колокола пожарной кареты… «Fire! Fire!.. Звон гулко отдается, эхом отзывается в людском скопище…
– Бом! Бом! Бом!
А Состен отплясывает то на одной, то на другой ноге, выводит затейливые фигуры… И вся эта радостно одурелая орава, взявшись за руки, тоже закружилась в сумасшедшей сарабанде!..
– Бом! Бом! Бом!
Плясуны носятся как угорелые. Те, что в хвосте вереницы, налетают на стены домов, отлетают, пронзительно вскрикивают…
Пожарная карета удаляется, колокол звучит все тише…
И тут на площадь высыпала целая куча фараонов. Они появились в противоположном конце площади со стороны Хай-Маркета. Не менее сотни копов в синих мундирах…
Я не теряю головы, я ждал этого… Бешеные быки! Ринулись, сметая все! Не зря свистел тот фараон!..
Они набрасываются на вереницу пляшущих сарабанду, вклиниваются в толпу, сокрушая любителей джиги кулаками, сшибают с ног, раскидывают кружащихся в хороводе, наступают на поверженных, попирают, топчут их. Истошные вопли, судорожные всхлипывания опрокинутых наземь, звук ударов по стукающимся друг о друга, трескающимся головам, кровь течет ручьями… И тут вперед кидается второй отряд полисменов. Успеваю увернуться, не смогли они сгрести меня!.. Пустился наутек, не растерялся!.. Буйволы в накидках молотят без разбора. Я спохватился: а как же Состен? Не брошу же я его околевать здесь!.. О, черт!.. Час от часу не легче!.. Тащить его умирающего домой? А что я скажу?.. Озираюсь, зову, бегаю перед потоком замерших автомобилей и наконец обнаруживаю его распростертого на тротуаре – два гиганта осыпают его ударами, бьют смертным боем, один дубинкой, другой пинает сапогами.
– There! There! – заорал я, тыча рукой в противоположную сторону улицы, как если бы там происходило нечто чрезвычайное… «Fire! Fire!» – подначиваю я их. Мне удалось-таки отвлечь внимание этих быков… Ворча, они удаляются в том направлении, куда я указывал.
– Ой-ей-ей, Учитель, что с вашей головой! – обращаюсь я к Состену. – Да вы помрете!.. Кровищи-то сколько!..
Он порывисто дышит, валяясь в сточной канаве. С головы стекает кровь… Срываю с него изодранное платье – совсем будет некстати, если его узнают… Побоище продолжается повсюду, страсти по-прежнему накалены. Фараоны свирепо работают дубинками напротив «Лайонз». Есть возможность испариться. Пытаюсь поднять Состена, поставить его на ноги.
Его изрядно отделали: глаза заплыли, нос так распух, что на нем нашлось бы место для трех, даже четырех ноздрей, и отовсюду течет кровь.
Крепко досталось ему.
– Не везет вам, дорогой Учитель! Что-то не подействовала Мощь!..
В эту минуту началась паника, толпа отшвырнула, сдавила, потащила нас. В данной ситуации весьма кстати, ведь сам по себе Состен не удержался бы на ногах. Рот его полон кровавой каши, волос, выбитых зубов, пенящейся слюны…
Мало-помалу он выплевывает все это на окружающих, но никто ничего не замечает. Он пытается что-то сказать, но у него начинается рвота – облил меня шоколадной жижей. Его отбрасывает в сторону… Догоняю. В невообразимой суматохе ему удается все же вымолвить:
– Неужели не подействовало?
Похоже, он в недоумении.
– Вы простудитесь, – бросаю ему в ответ.
Толпа тащит и тащит нас, валом валит в сторону Шафтсбери. Подвигаемся порывисто, толчками – то сдавит так, что нечем дышать, то переводим дух… От натиска хрустят кости, со всех сторон мне в ребра упираются чужие мослы… Припечатало к фасаду лавки. Передо мной маячит Состенова физия. Из носа у него течет кровь. Он еще легче меня, и толпа несет его, точно щепку… По счастью, стоит более или менее приличная погода, ведь на нем только сорочка да брюки, мокрые насквозь, извоженные, вывалянные в сточной канаве…
В конце концов мы выбрались из этого столпотворения… Продолжая вопить, люди все бегут мимо нас. Мы притуливаемся в сторонке, за небольшим выступом, образованным входной дверью какого-то дома. Состен уже способен стоять без поддержки, несколько приободрился, но лицо залито кровью, течет даже из ушей.
– Может, выпьем?
Не хватало только, чтобы он напился!..
– Нет уж!.. – отвечаю. – Едем домой!
Садимся в 114-й. Через Марбл-Арч ехать недалеко… В голове у меня мелькнуло, что на Пикадилли еще продолжается, наверное, побоище, как, впрочем, и бунт, и пляска…
– Ну и кашу вы заварили, Учитель!
Чтобы он не подумал, что у меня плохо со зрением…
Он отмалчивался, подтирал нос… А в общем, что тут говорить?.. Главное, скоро будем дома. Мне не терпелось свидеться с Вирджинией, узнать, как дела. Пока Состен, сидя на империале автобуса, очищал себе ноздри, зажимал пальцами нос, чтобы прекратилось кровотечение, я вновь завел разговор об обстоятельствах скандала, о его неосторожных поступках, об опасности, которой он подверг себя, упомянув и о том, что спас ему жизнь… вырвал его из лап обезумевших от крови полисменов…
Он вспыхнул, в оскорбительных выражениях заявил, что вина целиком на мне, что из-за меня улетели прочь Духи и Гоа… прежде всего из-за моей трусости… что я палец о палец не ударил, в самые драматические минуты побоялся стукнуть хотя бы разок вилкой… Где вилка?.. Где блюдечко?.. Он просто слов не находит!.. Это просто позор!..
Не мог он простить мне, что я не стучал. А кто его от смерти спас? Это что, не в счет?..
У него обильно кровоточила нюхалка, расквашенные глазницы – текло отовсюду, рот полон крови, он отхаркивал кровяные сгустки, брызгая на соседей, пиджак спереди был весь красный…
– Приехали, сходим! – бросаю ему.
В самом деле, почти рядом. Прошлись пешочком. Вот и дом. У Состена по-прежнему кровоточит нос. Нежелательно, чтобы нас видели. Идем по малой аллее через сад, прямо к кухонным дверям…
Нам улыбнулась удача: дяди не оказалось дома, собирался вернуться лишь вечером – дни он проводил на скачках. Спозаранку поехал то ли на «Аскот», то ли на другой ипподром.
Еще из сада я позвал:
– Вирджиния!
Она тот же час откликнулась, ужасно была рада, но особенно не переживала, ждала нашего возвращения. Ей и в голову не приходило, что мы можем не вернуться, полностью доверяла мне. Очень мило с ее стороны… Так приятно было это слышать, что я без всякого стеснения поцеловал ее при Состене. Она спросила, где мы были – все-таки разбирало ее любопытство, да и выглядел Состен так, что невольно возникали вопросы: разодранная сорочка, все в крови, кровоподтеки вокруг глаз, во рту дыра на месте трех выбитых зубов…
– Попал под автобус, – сразу же объявил я, предвидя расспросы. – Мы ходили к его супруге. Она прихворнула, но теперь ей лучше.
Состену оставалось лишь поддакивать. Привели себя в порядок, умылись, подкрепились. Самочувствие улучшилось. Меня разбирал смех.
– Вот тебе и Гоа! Накрылся! Нет, это надо было видеть!
Чтобы поразвлечь Вирджинию, я принялся во всех подробностях рассказывать о случившемся, о том, как Состен скакал по автобусам и как его отдубасили молодцы из Скот-ланд Ярда.
– Ой, не могу! Ох, и вложили они ему! Сдохнуть можно! Вот тебе и магические опыты! Нет, надо было видеть его – мотылек!.. Ой, держите меня! Славно потрудился…
Он тоже улыбался, но скрепя сердце… возражал в свое оправдание, что я его бросил, не стучал вилкой о блюдечко, как было условлено… что струхнул перед легавыми и все погубил… что сила в действительности возникла и была целиком на нашей стороне, но я-де спугнул ее своим поведением, иначе мы перевернули бы Лондон вверх дном, загнали бы полисменов, как крыс, в сточные канавы… что у автобусов заглохли моторы, а если я не считаю это доказательством – значит, я был настроен враждебно и, стало быть, глупости у меня еще больше, чем трусости… что если бы я не смалодушничал, а достал из кармана вилку с блюдечком и аккомпанировал ему стуком, как договаривались, посреди Пикадилли возник бы очаг Силы, автобусы полетели бы кувырком и произошло бы теллурическое превращение, какого не видано было даже в Бенгалии, хотя там явил свои чудодейства Гоа Гвентора… тогда ламы Оффрефонда наслали на Землю катаклизмы, теллурические содрогания, от которых раскалывались Гималаи, когда Индия сотряслась до самого Цейлона, когда возмущения появились даже на Луне и могли наблюдаться в телескоп… Нечто подобное произошло бы и на Пикадилли-Серкус, если бы я не наложил в штаны, когда пришло время действовать… Он-то не жалел себя… В сущности, я предал его…
– Хорош воитель! – заключил он. – Автобусов боится! Съязвил, чтобы унизить меня в глазах Вирджинии.
– Циклоны, да, циклоны – вот что было у меня под ногами! Я чувствовал их, когда танцевал, они клокотали прямо подо мной!.. Стоило тебе постучать, и я обратил бы в прах парламент, констеблей, Вестминстер… Все было поднесено, как на блюдечке, но ты даже не потрудился заглянуть в «Вегу»!.. Ни стука, ни ритма, ни души… Токи не достигали меня… Я мог бы плясать до завтрашнего дня, сбить себе ноги до крови, а тебе и горя мало!..
Ведь самой малости не хватало! Он, Состен, все время ощущал, что на Пикадилли-Серкус назревает нечто вроде космического чуда переворота в религиях… что небо готово ринуться на землю… и что в этом заключен некий совершенно невероятный смысл. Он клятвенно уверял, что едва он начал исполнять шестнадцатую фигуру, как флюиды, теллуры Геона раскалили мостовую прямо под его подошвами, и вот вам доказательство: автобусы начали отъезжать задом, а толпы завопили о чуде едва ли не до самых набережных Темзы и Трафальгарской площади…
Лично я ничего похожего не видел, только невообразимую сумятицу, страшную бойню и копов, избивающих поверженного Состена… Вон и фингалы под глазами, только это, похоже, не в счет! Выходит, я – отпетый негодяй, бездарь, вредитель и все такое прочее… Словом, старая песня!..
– Послушайте-ка, что я вам скажу, красавчик! – отвечаю ему. – Если бы я не остался там и не сохранил моего бесподобного хладнокровия, мусора разделали бы вас под орех!.. Я ведь вытащил вас из сточной канавы! Копы так отутюжили бы вас, что вы никогда уже больше не раскрыли вашу поганую пасть – вот вам слово вредителя!.. Уши вянут слушать вас, волшебник хренов!..
Ему оставалось лишь молча проглотить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82